Над пламенем всегда завесой – дым

      Время — вероломный хозяин. Оно превращает трагедию в комедию. Оно превращает магию в науку. Время съедает нас как лакомство. Его всегда недостаточно, чтобы насладиться лучшими днями, и всегда слишком много, когда наступают тёмные времена.       За окном неровными скачками закатывалась луна. Томаш опёрся о раковину и на миг прикрыл глаза, глубоко вдыхая и так же глубоко выдыхая.       Он стал ещё лучше. От переутомления щёки втянулись, и глаза от этого стали больше и ярче. Иногда, когда он использовал магию, они становились синими.       Наверное, Томаш мог смотреть в его глаза целый час, потому что он никогда и ни у кого не видел таких. Здесь, на берегах Тихого, Атлантического или Индийского океанов, или там, на берегах Эдении, где заселённые уголки земли удивляли на каждом шагу, он встречал глаза всех оттенков, но никогда таких же.       Однажды он увидел похожие.       Милина должна была принять присягу: их пригласили как союзников короны.       Сайзот, пылая от нездорового азарта и предвкушения, показывал ему местные достопримечательности.       Возможно, его должен был удивить парень, который скрывал за человеческим лицом несколько иное обличье. Однако за два дня до коронации в одном из городов к северу от столицы он заметил, как одна девушка торговала лечебными травами. И после этой встречи он заходил к ней ещё два раза: на следующее утро и в день присяги. Он выбирал с напускным интересом травы и покупал, по сути, бесполезную для себя вещь только для того, чтобы посмотреть в её глаза.       В день коронации в небо взмывали ракеты, взрываясь фейерверком. Пахло уличной едой, летом и грядущими переменами.       Они с Куаем образовывали новый клан, оставляя прошлое позади и наивно полагая, что можно забыть старые догматы. Но прошлое шло за ними по пятам, желая калёным железом выжечь на их телах: предатели. Ведь в старинных рукописных свитках, на изматывающих до дрожи в коленях тренировках и всех уроках, где их били линейкой по рукам, прямо и между строк с рождения вдалбливалось: Лин Куэй превыше всего. И рано или поздно им пришлось бы обернуться, чтобы встретиться с наказанием за распространение древних тайн клана третьим лицам.       Раньше в шкафчике тумбочки в его спальне лежали чётки, которые в своё время ему подарила мама. К сожалению, забрать их из поместья не получилось.       Томаш не был набожным. Но кое-что из рассказов матери он помнил.       Предатели родины, друзей и родных. Девятый круг, наказание — вечное нахождение в ледяном озере.       Возможно, Би-Хан встретит его там. Пусть он придерживался другой веры, но Томаш был уверен: если не сможет вернуть их обратно или убить, то он будет там, ждать. И Томаш понесёт наказание.       Но перед этим Томаш обязательно попросит его сесть и посидеть, не шевелясь. Или постоять, как тогда на холме на берегу Северного Ледовитого океана, когда они выполняли вдвоём первое и последнее подобное совместное задание.       Они шли на север. По приказу грандмастера и старейшин, на адреналине, на одном лишь упрямстве и уверенности, что всё получится, они двигались на север несколько недель. Томашу было двадцать два, ему было приказано добыть информацию с помощью эненры и доставить полученные данные в исследовательский центр на берегу Восточно-Сибирского моря. Он был взволнован, не мог уснуть от предвкушения. Ведь это была первая совместная миссия с Би-Ханом, его шанс показать себя, показать всё, чего он стоил. Но уже к середине путешествия, когда они, не спав несколько дней, пересекли границу Китая, Томаш мечтал о том, чтобы эта вылазка поскорее закончилась.       Они двигались к Восточно-Сибирскому морю. После всего случившегося им удалось поспать в поезде, а потом в небольшой гостинице.       Томаш дернулся во сне, стукнулся костяшками пальцев о стену, отчего, к собственному разочарованию, проснулся. Было тихо, отчего время ползло, задыхаясь, как от одышки. На соседней кровати, отвернувшись к стене, спал Би-Хан. Его плечи медленно поднимались и опускались в ритме дыхания. Гремела кровь, бьющая в голову, и в этой пронзительной тишине Томаш подумал, что они умерли. Да, умерли где-то между перевалом, где их схватила японская мафия, и берегом Тихого океана. Они лежали сейчас там, в канаве под чёрными сожжёнными деревьями, под крики обезумевших людей, у которых они выкрали сведения.       Томаш помнил, как тащил на себе Би-Хана, который потерял сознание из-за яда, который содержался в отравленном кинжале. Они скрылись в лесах, которые совсем недавно почернели от пожара.       Руки Би-Хана свисали, пока он сидел у Томаша на спине и не дышал. В нём не чувствовалось ни тяжести, ни тепла. Томаш подумал, что это наверняка приобретённое качество. Их учили в сложных ситуациях прятаться, учили задерживать дыхание и не шевелиться и убирать температуру с поверхности тела, никак себя не выдавая.       Они умели сидеть неподвижно сутками, умели не есть, не спать, умели не пить, впитывая воду кожей из тумана; они умели не пахнуть…       Они — простой и безликий инструмент, воины, что, скрываясь в тенях, раньше вершили волю правителей, богатых людей, а позднее самой божественной сущности. Наверное, с возрастом они учились не только приобретать нужное, но и отсекать ненужные человеческие качества.       Би-Хан менялся. Порой Томаш заставал Куая в мрачных и тягостных мыслях. Пока только по обрывкам, по маленьким, едва заметным кусочкам, но он терял своего брата. И Томаш знал, что, какими близкими они с Куаем ни были друзьями, ему никогда не восполнить ту связь, которая была между двумя родными братьями.       Они тогда добрались до исследовательского центра. Это была осень, но внезапно ударили морозы — да такие сильные, что в небольшой местной деревушке потрескались стёкла. Они передали образец и нужную информацию заказчикам, а после стояли на берегу Восточно-Сибирского моря. Томаш, сидя на коряге, перевязывал рану на ноге, которую успел получить по собственной глупости. Рядом возник Би-Хан, загородил собой всё небо и солнце. С каждым днем часов, когда был виден солнечный свет, в этом холодном крае становилось всё меньше. Би-Хан стоял без капюшона и смотрел на застывшие на много километров льды, и его волосы блестели в лучах уходящего солнца. А после он обернулся и обратил своё внимание на Томаша.       Возможно, это было галлюцинацией, оптическим эффектом, иллюзией, чем-то вроде фата-морганы. Возможно, Томаш слишком устал, и в бреду ему стало мерещиться всякое, но глаза наследника Лин Куэй переливались разными цветами — то полыхая неприятно красным, словно полопались сосуды, то успокаиваясь голубым, а иногда цвет возвращался к привычному оттенку, и глаза становились карими. Ему так шёл этот холодный пейзаж… Хотелось задержаться здесь подольше, несмотря на боль от ран и нестерпимый холод. Хотелось застыть там, в этих снегах, навечно. Потому что внезапно, как это обычно и происходит с этим своевольным чувством, Томаш почувствовал себя болезненно счастливым.       Би-Хан посмотрел на его ноги, а потом сунул руку в карман длинного пальто, которое он добыл в этом путешествии, и достал баночку с какой-то мазью, светлой и вязкой. Присел и приложил мазь к ступне Томаша, начав мазать.       А после посмотрел на Томаша и спросил:       — Ты как?       Томаш промолчал, застыл как дурак, лишь заторможено кивнул, давая понять, что обратно они доберутся без проблем. И с ним ничего серьёзного не произошло.       И от этого Би-Хан улыбнулся. Здесь, на Дальнем Севере, где Восточно-Сибирское море впадало в Северный Ледовитый океан, лицо Би-Хана — на котором Томаш на протяжении многих лет уже не видел никаких эмоций: ни грусти, ни улыбки, ни печали; он даже от боли никак не кривился — неожиданно задвигалось, словно подыскивая давно забытое выражение. По щекам пробежала судорога, и он улыбнулся.       — Ты молодец.       Резко захотелось чихнуть. Томаш так долго надеялся услышать нечто подобное, но в тот момент, в этом безлюдном месте, он почувствовал неожиданную пульсирующую боль. Щёки горели, ему было жарко, несмотря на холод. Его совершенно точно поразила болезнь. Домой вернётся с ангиной и насморком, но он ни о чём не жалел. Томаш шумно выдохнул, а после вдохнул, ощущая, как холод пробирался внутрь к самому горлу, словно хотел пойти дальше — через гортань к грудине, туда, где мучительно задыхалось в агонии сердце. Он несколько раз кивнул в знак благодарности, так ничего и не сумев сказать в ответ, но радуясь тому, что ему удалось сохранить лицо.       А после всё закончилось. Их маленькое приключение. И Томаш вдруг совершенно спокойно осознал, то есть, скорее, почувствовал... По тону голоса, по подаче, по тому, как Би-Хан с ним говорил, Томаш понял, что после случившегося на берегу Восточно-Сибирского моря, где боль и отчаяние чуть не отпечатались привычной маской, сменившись радостью признания, по прибытии домой отношение Би-Хана спустя несколько недель поменялось к худшему.       Почему-то от мысли об этом, когда Томаш закрывал глаза, возникала рябь. Как сейчас...       Томаш открыл глаза и несколько минут пялился на не сходившую воду в раковине, прежде чем до него дошло, что ему стоило бы вытащить пробку.       Он вытер руки об одежду и вернулся из ванной в коридор. Дошёл до небольшой деревянной двери и зашёл внутрь, где, в любезно предоставленной монахами только для двоих комнате, полусидя на одной из кроватей при свете лампы, читал книжку Куай.       Они обменялись взглядами, давая друг другу понять, что всё обсудят завтра. Томаш рухнул на кровать, выключил свою лампу, а после засыпал, наблюдая, как за окном на ночном небосводе сияла ярче других Полярная звезда.