Звёздный Предел

      — Пойдем вдоль берега, — Ирма указала рукой на восток, — там будет большой волнорез, и от него идет улица прямо к местному дворцу. Как раз там и стоит таверна, где кто только не околачивается — даже гномы, пусть я их не видела, но слышала, а потому там можно найти выпивку покрепче, чем местную розовую воду. Ты ведь не видел город? Увидишь!       — Будто мне до него есть дело, — хмыкнул Келегорм, продолжая сверлить её недовольным взглядом. Ирма уже оделась и даже запахнула покрепче шерстяной плащ, но он как будто мёрз вместо неё — мороз так и гулял по коже, даже волосы встали на затылке дыбом, как у собаки.       — Но тебе же есть дело до родного племянника и собственных подданных, которые ошиваются тут же. Чтобы разузнать о делах городских насущных, места лучше кабака не найдешь! Жаль, — Ирма сдунула прядь с лица, — в Дориате такого не было. Сплошь балы и приёмы, и без предварительного письменного уведомления и королевского соглашения даже носа из комнаты не показать — тьху!       Келегорм рассмеялся.       — Так уж тяжко тебе было, ле-е-еди?       — Да какая там леди! — отмахнулась Лейден. — Идём, я хочу еще застать оценщика, тут без жемчуга никуда…       Пожалуй, это куда больше заинтересовало бы его четвертого брата, больше сведущего в хозяйских делах и правящего собственным уделом в пример старшим братьям. Так, из недолгой справки от Ирмы он узнал, что жемчуг был здесь в ходу как местная обменная единица: в жемчужинах, крупных ли, мелких или цветных, оценивались почти все товары, за исключением вин. В Дориате это были семена редких деревьев, которые после гибели Альмарена, сохраненные лишь магией Мелиан, ныне произрастали только в Ограждённом Королевстве; также в ходу были шелковичные куколки и всё тот же отборный жемчуг, который особенно ценили наугрим.       Трактир оказался ничем не примечателен. Келегорм видел прежде постоялые дворы в Альквалондэ для приезжих нолдор, ваниар и тэлери из округи: всё те же якобы сохнущие сети на перекладинах под потолком, гроздья отполированных ракушек для украшения. И стойкий морской запах, который он на дух не переносил.       Ирма взяла сразу целую бутыль наугримского вина, к которому подали две тарелки мелкой засушенной рыбёшки и водяных орехов.       — Кстати, я довольно часто стала о них слышать, — между тем заметила Ирма. — О наугрим. Не знаю, интересно ли тебе… Ходит слух, что Финдарато хочет возвести сигнальную башню неподалеку, на мысе между Бритомбаром и Эгларестом. Думаю, он опасается, что Моргот освоит пиратство.       Очередное незнакомое слово Келегорм предпочел пропустить мимо ушей.       — У тебя есть доказательства?       Ирма пожала плечами и приложилась к стакану. От бутылки шёл узнаваемый запах можжевельника.       — Только слухи. Ты говоришь, что он в последнее время почти поселился в землях Амбаруссар, уча язык… атани? — так ведь их теперь называют? — и всё такое прочее. Он, конечно, не может находиться в двух местах одновременно, но, по крайней мере, он успевает и там и там, если и впрямь собрался возводить. Может, наугрим ему для того тут и нужны. Хм…       Тьелкормо вовсе не был глуп в подобных вещах… просто сознательно закрывал глаза на то, чем заниматься не хотел и в чем не видел пользы для себя, Ирма это понимала очень хорошо. Некоторые попросту не созданы быть правителями как политиками. Из него получился хороший полководец, охотник, разведчик, исполнитель. Но вот Куруфину объяснять некоторые вещи не приходилось, там ситуация была ровно обратная — он был и главным инициатором многих заварушек, а также отменным манипулятором— сам же когда-то заставлял её писать лично Тинголу и отправиться в Дориат! Вот уж кому бы стоило кататься в Бримтомбар и принимать работу — что Тьелпэ, что Ирмы.       Тот же Финрод мог составить ему достойную партию в местных геополитических играх. Ирма его помнила хорошо, но знала ничтожно мало — как случайного знакомого и партнера по паре танцев. Он составил о себе хорошее впечатление, человека — то есть, эльда — приятного характера, спокойного и располагающего к себе. Для полководца и политика это были огромные плюсы, особенно на фоне проклятых Феанарионов — о последних тоже ходило немало слухов, о чем лорды и сами были в курсе.       Келегорм пригубил напиток лишь из вежливости, а Ирма тем временем опустошила две трети бутылки, сама того не заметив. Еще эта свадьба дочери кирдановой… Сам Тьелко явно не в курсе, что говорит не в пользу Первого Дома. А им дружба Кирдана, подкрепленная династическим браком, была бы ой как полезна…       Впрочем, а её ли эта проблема?       Ирма усмехнулась сама себе и залпом опустошила стакан.       — Если ты решила напиться, предупрежу сразу: нести тебя не буду. Обратно тебе придется идти самой.       — Я и не пьяна. Этого слишком мало для меня, чтобы опьянеть. Я вот всё думаю, если Куруфин тоже уехал к гномам, то кто остался в Аглоне?       — Ноломанион. Не стоит так беспокоиться, — хмыкнул нолдо, впервые обнажив зубы в улыбке, — вскоре я туда вернусь. И ты, кстати, тоже.       Ирма закашлялась, и огненный напиток уверенно проскользнул, что называется, «не в то горло».       — Почему сейчас? Ты обещал мне больше времени!       Келегорм отмахнулся.       — Ты нужна нам в Химладе, в мастерской и под присмотром. Здесь, насколько я вижу, Тьелпэринквар вполне способен справиться и сам. С вашей работой.       — А что же Рига?       — Присоединится к разведчикам Амон-Эреб, чтобы разведать обстановку на юго-востоке за Синими Горами.       — Вот как… — орешек раскрошился в пальцах. Ирма хмурилась, уставившись в моренную поверхность затёртого стола. — А… Миднайт? Она писала?       — Вам — нет, но и она времени зря не теряет, уж будь уверена, — тут Келегорм усмехнулся снова, но Ирма не придала этому значения. Перед глазами стояла кайма моря, которая будто бы стремительно таяла теперь, когда на горизонте вместо бескрайней воды замаячили густые химладские леса.       Только сморгнув видение, она увидела протянутый через стол свернутую трубочку бумаги, скрепленную сургучом. Подписанный рукой Миднайт.       Из груди вырвался судорожный вздох. Она сама от себя не ожидала такой реакции, вплоть до подрагивающих пальцев.       И Келегорм ухмылялся как-то странно.       Смазанный потрясением вечер дополнился очередной невеселой новостью — Рига сообщил, что намерен уезжать уже на рассвете. Зажившая нога позволяла ехать верхом, пусть дальние пешие переходы ему все еще давались с трудом.       — Пусть так, — пробормотал он, утрамбовывая немногочисленные вещи в походной мешок. Комната, которую они делили прежде не двоих, оставалась Ирме. И то ненадолго, если Келегорм будет настаивать на её скором возвращении в Аглон. — Я порядком засиделся.       — Дурная голова ногам и рукам покоя не дает?       — В этом роде.       Рига собирался быстро, даже узлы на вещевом мешке вязал как-то нервно. Ирма достала из шкафа сверток и бросила на пустеющую кровать перед Штраусом.       — Держи, купила на днях. Думала вручить на твой день рождения, но что уж. Хотя бы не явишься босяком перед светлыми лордами, хватит с нас позориться.       Внутри оказался добротный шерстяной плащ, рубашка с местным фалатримским орнаментом и шерстяная туника.       — Не буду спрашивать, где ты взяла деньги на всё это.       — Заработала честным трудом, а ты как думал? — Ирма усмехнулась, но получилось как-то очень невесело. В груди медленно расползалась пустота, точно внутренности кислотой разъедало.       Рига покачал головой, пощупав добротную шерсть.       — Мой день рождения в начале лета, выходит, я вовремя решил уехать.       Ирма пожала плечами.       — Ну не знаю, как по мне, весной даже и не пахнет. Боюсь, зима затянется, а в горах, куда ты решил усвистать, и того холоднее будет.       Иногда казалось, что он натыкается на тупики чаще, чем на повороты. Жизнь превратилась в мудрёный лабиринт с тысячью обманных дверей, ведущих в никуда. Отчаяние накрывало его с головой, как во время прилива, и внезапное поручение казалось милостью с небес. Отвлечься, забыться в деле, в поиске чего-то, чего на самом деле нет и быть не может.       …Вода обхватила лодыжку ледяными иглами. Его лицо исказила жуткая гримаса, и Рига только сильнее заработал руками, размашистыми движениями загребая к берегу, пока судорога окончательно не свела мышцы.       — Плыви по диагонали, не то не справишься с течением! — прокричала Ирма с берега. — Схватишь судорогу — я за тобой не поплыву!       «Поплывет», вдруг пришло в голову. В груди стало тепло, словно он не морской воды глотнул, а теплого молока с мёдом на ночь. Ирма пристально наблюдала за ним с берега. Это вполне в его духе — живя у моря, которого и в прошлой жизни и мельком не видал, решиться искупаться только в утро отъезда.       Как хорошо! Освежает. И разум будто трезвее, сильнее, моложе. Неудивительно, что Ирма так не хочет уезжать, а ведь он слышал их ругань с лордом Келегормом вчера вечером, когда он её полупьяную дотащил в потёмках домой, чертыхаясь почем зря.       Ирма ревела не на шутку. Ночью, в подушку, практически не издав не звука, но её красное, опухшее лицо поутру говорило само за себя. Они вдвоем выскользнули на побережье перед рассветом, пока эльфы спали.       На берегу Ирма вновь стала прежней — нахальной и саркастичной, самоуверенной до абсурда. Словно сама близость моря питала её силы. Только тревога, поселившаяся не-недавно, вдруг проступила сквозь этот её образ.       — Миднайт прислала письмо, — неожиданно призналась она, пока Рига растирал мокрые волосы сухой тканью. Так и замер, и свежий утренний ветерок гулял по голому телу. Ирма продолжила: — Говорит, на севере неспокойно. Целое поселение исчезло за одну ночь, и постоянно пропадают дозоры на Ард-Гален.       — И… больше ничего?       — Больше ничего.       «В её духе», отрешенно заключил Штраус. Натянул исподнее, плотные шерстяные штаны, рубаху, подаренную вчера. Ирма наблюдала за этим столь же отрешенно, словно всё происходящее было белым шумом.       — Будешь ей отвечать?       Ирма покачала головой.       — Нет. Пока нет. А вот ты мог бы написать.       — Не вижу ни единой причины.       — Ты мог бы сказать, что отправляешься снова за горы, но на этот раз с отрядами нолдор. Я уверена, она хотела бы узнать это.       — Чтобы зря понадеяться? — зло буркнул, рванув до треска тесемки на тунике. Ирма поджала губы. — Я не обещаю, что найду их.       — Не знаю, что у вас там двоих происходит, но разве вы не самые близкие друг другу люди? Я знаю, вы выросли втроем с Марией. Я больше чем уверена, что она беспокоится о тебе больше чем о ком-либо, только показывать это плохо.       — Тебя послушать, так ты её лучше всех знаешь.       Ирма пожала плечами.       — Слушать-не слушать, но вы оба повели себя как идиоты, а я мирить вас не собираюсь, — Ирма надолго замолчала, наблюдая, как Рига ворошит и перекладывает вещи в дорожном мешке, потакая своей давней любви к порядку, а после бросила, не обращаясь ни к кому: — Я впрямь соскучилась по де Гранц. Сейчас она была бы настоящей отдушиной в бездне вашего идиотизма. Даже поговорить не с кем.       — Поноси меня сколько хочешь, — донеслось от Штрауса. — На здоровье. Но моего решения это не изменит.       — Еще бы ты сам их принимал, эти решения! — вспыхнула Ирма, но тут же остыла, пробормотав: — Как думаешь, она жива? Гранц.       — Да что с ней станется? Эта змеюка разве что кожу сбросит, а так наверняка живее всех живых. Может, тоже однажды решит вернуться в старое гнездо. Кому, как на себе, она доверит свои любимые лаборатории?       У Марии обыкновенно не было гостей. Но едва Мира переступила порог, не дождавшись отклика после вежливого стука, в нос ударил сладковатый, прелый запах дыма.       Мария сидела за столом, прямо у окна, и курила трубку.       Прежде подобной вещицы у неё не было. Мира скосила взгляд в тот угол, где стояла кровать позади печи: там внезапно образовалась самодельный полог из прохудившейся синей ткани, а за пологом кто-то прерывисто, сипло дышал.       — Пациент, — сказала Мария, заметив её присутствие. — Не будь громкой, он очень устал.       — После ночных трудов? — съязвила Мира. Ответный взгляд был острым, раздраженным и уставшим.       — Ты пришла язвить или по делу? Говори, пока у меня есть настроение тебя слушать.       Разгладив ткань грубого местного платья, Мира умостилась на свободный табурет за столом. Мария продолжала курить, а трубка — источать тот подозрительный, сладковатый запах. Взгляд Марии блуждал.       …Так что воды, стоявшей тут же, в накрытой крышкой небольшой бочке, она налила себе сама. Уродливая глиняная чашка была одна на двоих.       — Охотники, посланные Марахом разведывать соседние земли, вернулись. Двое из пятерых.       — Трое, — поправила Мария после непродолжительной паузы. Мотнула головой в сторону печи. — Эат не стал возвращаться в селение, пришел сразу ко мне.       — А что с ним? Это он сделал тебе эту штуку?       В ответ на вопрос Миры, Эат на печи мучительно закашлялся. Звякнула посудина, раздались протяжные, надрывные звуки рвоты.       Мария встала из-за стола, бросив: «Погоди немного», и направилась к очагу. Отодвинула заслонку, достала оттуда дымящийся горшок, а с полки — еще одну чашку.       — Пей, — сказала Мария, сунув человеку за пологом питьё, — отвар еще теплый. Пей всё до капли.       После она забрала миску — Мира признала в ней самую что ни на есть железную, их походную из набора. Её же, полную отвратительного содержимого, Мария сунула ей под нос.       — Смотри сама.       Внутри плескалась серо-бурая жижа, обыкновенная слизь из лёгких и горла, ставшая серой и комковатой. Запах был пыльный, чуть гнилостный, преотвратный.       — Что это?       — Не узнаешь? Это пепел. Он им знатно надышался по ту сторону гор к северу, и его там, стало быть, очень много. Может быть, тот же, что мы видели прошлой зимой и приняли за пепел от того костра, кто знает.       — Но как такое возможно?       Мария развела руками и продолжила, понизив голос.       — Если верить Эату, то он отправился прямо на запад — туда, откуда пришли мы, но в какой-то момент решил свернуть на север. Он рассказал, что земли на западе пустынны и выжжены, а на севере точно горит огромное кострище — дым видно на горизонте. Но какой должен быть костёр, чтобы его было видно за многие тысячи километров? — Мария изогнула бровь. — Я расспрашивала его, видел ли он огромный лесной массив, который мы обошли прежде. Но… по его словам, теперь там больше пепла, чем деревьев.       — И надышался он там же? — с сомнением протянула Мира. С отвращением покосилась на рвотную жижу. — Если это так, на это разве что извержение вулканов способно. Но тогда… разве мы не должны были почувствовать это?       — Минувшая зима, — коротко напомнила Мария. — Слишком холодная даже для северных мест. Если слишком много вулканических частиц будет в атмосфере, они не дадут пробиться солнечному свету, и на земле станет холоднее.       — А… землетрясение?       — Может, оно было слишком слабое, и мы его не почувствовали. Но может, его почувствовали здесь, у озера, — Мария кивнула на окно, — и те, кто здесь жил, ушли. Я не могу утверждать наверняка, имея лишь одного Эата на руках.       Мария вышла наружу вместе с миской. Эат за ширмой, судя по сипению, снова провалился в сон.       Мира вертела в руках погасшую трубку. Она была вырезана довольно грубо, со смехотворным цветочком на донышке чаши. Его даже не видно, пока трубка забита каким-то зельем. Не табак ведь… Мира принюхалась. От де Гранц можно всякого ожидать. Вплоть до сомнительных экспериментов не просто над какими-то мимохожими охотниками, но над собственным здоровьем, будто мало им бед!       Их всё больше, прямо как утопленников в проклятом озере… В последнее время вероятность внезапной смерти растет просто экспоненциально, и это если не считать тех, кто не вернулся, разведывая обстановку на скрытых за горизонтом землях… Люди в селении и так смотрят на неё косо, еще и Эльза всё больше сближается с Марахом, отказываясь прислушиваться.       А теперь еще и это…       Мира отложила трубку и вышла наружу, засобиравшись обратно в селение. Мария шла навстречу от ручья. Миска тускло блестела на солнце.       — Уже уходишь?       — Узнала всё что хотела и не хотела, — Мира вздохнула, отведя волосы ото лба. Они неприятно взмокли и липли к лицу и затылку. Ей следовало поторопиться и вернуться в селение с травами, ради сбора которых она и отлучилась. И, кажется, их следовало заготовить в большем количестве, чем она предполагала… Мария хмыкнула, прочтя всё по её лицу.       — Ты выглядишь чрезвычайно взволнованной для того хладнокровия, которое ты проявляешь обычно.       — Ты путаешь меня с кем-то другим.       — Возможно, и путаю, — Мария не стала спорить. — Но твое беспокойство меня занимает. Неужто ты привязалась к ним? Может, и те утопленники не твоих рук дело?       — Ты удивишься, но нет — не моих.       Мира поплотнее запахнула теплую шаль на плечах. И впрямь, для поздней весны как-то слишком зябко.       — Тогда удивлюсь.       — И… больше ничего?       — А чего ты хочешь от меня еще? — устало отозвалась Мария, поравнявшись с ней на ступенях крыльца. Мира продолжала её буравить красными глазами.       — Неужели ты не хочешь покинуть это место и уйти? Тебе здесь нравится?       — Куда я уйду? — Мария всего лишь изогнула бровь, но Мира видела детали: высвеченные солнцем полузажившие рубцы на лице, шее и руках — Мария даже не трудилась их как-то обработать, сгладить, вывести; волосы, утратившие свой золотистый лоск — солома, не более. Обветренное лицо, искусанные до корочек губы, блеклый, рассеянный взгляд. Может быть, всё из-за того проклятой трубки.       Собственный голос Мире кажется противно-робким, блеющим:       — Домой?       Мария хмыкнула, обвела взглядом нехитрую постройку посреди леса, которую она в силу обстоятельств теперь называет своим домом, своим убежищем. На деле же это прескверная развалюха, которая едва ли переживет пяток-другой грядущих зим. Такое-то убожество даже «убежищем» сложно назвать.       То ли дело просторные, богатые покои в Таргелионе, с широкой террасой, с добротным камином и теплой постелью.       Или лишенные уюта, но прекрасно оборудованные каюты на межзвёздном или военном корабле. Комната в общежитии в секторе V в Элизиуме, с её удобным расположением и отсутствием соседей на этаже.       Так куда это — домой?       — Мне или кажется, или взаправду… Эльза начинает излишне сближаться с этим Марахом, точно нет других путей повлиять на него, — бормочет Мира, и Мария снова отвлекается. — Это добром не кончится, разве нет других путей?       — Я тебе больше скажу: нет никаких путей повлиять на такого человека, как он, нашими силами.       — Но Эльза…       — Она взрослая девочка, у неё своя голова на плечах. Пора тебе прекратить хлопать над ней крыльями и подтирать задницу.       Мария покровительственно хлопнула её по плечу и прошла мимо неё в дом.       Мира резко выдохнула, отвернувшись, впившись пальцами в собственное плечо под шалью. Мария остановилась всего в шаге за её спиной, молчаливо пережидая эту вспышку, потому что это ей знакомо: и перенапряжение в натянутых до предела мышцах, и нервная дрожь, разбивающая тело, и дыхание, которого при таком раскладе хватает едва-едва.       Как бы Мира ни отпиралась от своего родства, с Миднайт она схожа на оставшиеся девяносто процентов, которые остаются в уравнении после выбеленной отсутствием меланина кожей и волосами. И еще, быть может, этого её странного характера: её розовые глаза всегда холодны и невыразительны, как замёрзшая на снегу кровь. Белые волосы, белая кожа… На утопленника она похожа больше чем те, кого вылавливали на той неделе из неводов. И характер под стать — стоячая вода: ни живая, ни мёртвая.       — К тому же, — тихо продолжила Мария, не оборачиваясь. — Как далеко мы сможем уйти? Этот мир меняется, Мира. Прежде он спал — теперь я ясно осознаю это; теперь же он проснулся, как те вулканы. Если ты хочешь вернуться в Белерианд, в самое пекло, нам нужны те, кто защитит нас в пути. Эльза всё делает правильно.       Эльза закусила пальцы. Марах снова звал её к себе, разделить ужин. Она бегала от него уже больше десяти дней под разными предлогами, десятым чувством догадываясь, к чему всё это приведет. Но на сей раз он был гораздо более настойчив, прислав конвой и сопутствующие аргументы.       Прошлой ночью похоронили Эата — он вернулся из дальних краёв, захиревший и слабый. Его с неделю рвало кровью и буро-серой слизью. Даже Мария в кои-то веки выползла из своего убежища, встав над могилой в вызывающе буром облачении — Эльза сама его сшила не так давно, но что уж…       Смерть Эата потрясла многих. Сильнее потрясло то, что он был единственным из многочисленных разведчиков, посланных Марахом на все стороны света, кто вернулся. Но даже Эат не сказал ничего — не потому что не хотел, а потому что не мог. Его беспрестанно рвало серо-бурой слизью, кровью, он практически не мог говорить, настолько было издёрто нежное горло. Мария лечила его, ради этого покинув свой домик в лесу на несколько дней. Эльза чувствовала, что за этим кроется какая-то тайна, но Эат унёс её с собой в могилу, а Мария и Мира молчали.       Но… если бы они и знали что-то, то поделились бы с ней, разве не так?       А после смерти Эата неводами из Куивиэнен вытянули еще два тела — даже смешно, они утонули почти у самого берега, мужчина и мальчишка четырнадцати лет. Смерть мальчишки была ужасной — его нашли наполовину обглоданным какой-то рыбиной. Мужчина — отец или старший родственник — возможно, хотел спасти ребёнка, но захлебнулся сам в борьбе с неведомым чудовищем.       Когда Мира говорила, что воды озера прокляты и голодны — никто и не подумал, что всё настолько буквально.       В шатре Мараха было жарко натоплено. В селении по-прежнему не строили домов — хотя какие-то хижинки и землянки находились у берегов озера, но люди предпочитали обходить их стороной, пеняя на дурной дух прежних хозяев. Будто бы они знали, кто жил там прежде и почему — и как — ушёл.       — Ты пришла, и солнце вновь греет меня, — приветствовал её Марах.       Вождь, высокий и приметно златоволосый, как залётный арафинвион, заросший бородой, сидел прямо у очага, скрестив ноги, высокий и с прямой спиной, в одеждах из багряного и зеленого сукна, распахнутых на влажно поблескивающей от пота груди. Рядом были раскиданы дорогие меха и шкуры, на которых предполагалось угнездиться.       Эльза скованно улыбнулась. Это приветствие — лишь фигура речи, которая в ходу среди многочисленных родичей Мараха, светловолосых и светлоглазых как он сам.       — Я вижу тебя, и радуюсь тебе как солнцу, — в тон ответила Эльза. Вождь указал ей на место напротив.       Женщина из рода Мараха принесла угощение: две посудины, полные молока с добавлением жирного масла и дикого мёда. Это подразумевалось ровно как и угощение, так и профилактическое лекарство — с тех пор как Эат слёг от неведомой хвори и отошел в мир иной, Марах призвал к себе Марию и имел с ней долгую обстоятельную беседу.       Как будто бы это могло помочь хоть чем-то.       Но уже после первого глотка в груди стало тепло и хорошо.       Марах заговорил первым.       — Моё племя не переживет нового ненастья.       — Это не ненастье, — ровно ответила Эльза. — А всего лишь обычное зло окружающего нас мира. Оно исходит не от того, что кто-то пытается умышленно навредить вам, а лишь потому, что существует.       — Ты учишь меня, хотя забываешь, что зим я видел больше твоего, — Эльза мысленно хмыкнула, но удержала лицо. Отпила еще сладкого молока. — Однако, я вижу, что небо с нами сурово с тех пор, как вы пришли на наши земли.       Эльза отставила чашку.       — Вы хотите, чтобы мы ушли? — она заглянула собеседнику в глаза. Марах был еще молод, хотя светло-рыжая борода на лице скрадывала его возраст. Отдельной приметной чертой были волосы: красивые, ниспадающие червонным золотом на плечи. И пусть из-за многочисленных забот морщины уже прорезали его лоб, он оставался по-прежнему юным, и гораздо младше её самой.       — Мое сердце не хочет этого, — поспешно возразил вождь. Эльза подавила улыбку. — Ибо я вижу: вы такие же, как и мы. Мы все ходим под одним небом и пьём из одного истока. Все беды, отмеренные небом на нашу долю, — он отставил чашку, — сыплются на всех. Не за тем я послал за тобой, чтобы прогнать. Лишь затем, чтобы спросить совета.       — Прежде ты говорил, что хочешь жить своим умом, — Эльза вскинула брови, усомнившись. — Почему же сейчас ты переменил свое мнение?       Марах поджал губы.       — Так и есть. Но Эат… был мне братом, пусть не по крови. Неведомая хворь унесла его, а я и не ведаю, где таится угроза.       — Я ведь уже сказала: угроза — она везде, — спокойно ответила она. Даже слишком спокойно. Марах позвал её не просто так — и, скорее всего, даже не за советом, но тогда зачем? — Нет разницы, уйти или остаться: и там, и там горечи хлебнем сполна. Я не расспрашивала никого здесь, как вы жили прежде, до… до Дома, — Эльза понизила голос, словно даже само строение боялась поминать всуе, — но мир на все стороны тёмен и опасен. Вам — как и многим другим до вас — придется самим зажигать факел и нести перед собой. Только так.       Молоко начинало слегка горчить.       — А укрыться… Нас со всех сторон окружают холмы и горы. Под стенами гор, или же внутри — если сыщутся пещеры — можно будет укрыться хотя бы от метелей и ветра грядущих зим. Озёр я там не видела, но этот край богат реками.       Эльза залпом опорожнила свою чашу, утёрлась тыльной стороной руки.       — Вас обвиняют в ворожбе, — неожиданно сказал Марах. — Но я тому не верю.       Пламя в очаге затрещало, словно подтверждая его слова.       — Чтобы обвинять кого-то в ворожбе, надо самому в ней разуметь, — медленно проговорила Эльза, достаточно тихо, но Марах всё равно расслышал. — А я, признаться, пусть и слышала о ней столько раз, до сих пор не поняла, в чем её суть.       — И не стоит, — Марах легко согласился с ней и добавил с важным видом: — Ведь всё это проделки Голоса, а потому не стоит идти у него на поводу. Он только того и ждет, змей, чтобы накинуть на нас поводья и увести в вечный мрак ночи.       Эльза искоса глянула на собеседника — тот нарочито хмурился, кивал самому себе и словно бы верил всему, что утверждал. Это было даже немного мило.       — Того ли Голоса, что вы слышали прежде Хозяина Дома, или же Хозяин Дома и есть Голос?       — Разумеется, все они суть одно, — он даже удивился её вопросу.       Эльза хмыкнула. Да уж, суть одна — высшие материи, которые приземленному человечеству не уразуметь до самой смерти. А значит, и пытаться не стоит — растрачивать и без того короткую и полную перипетий жизнь на что-то столь несвоевременное, а потому несущественное.       Но… если вернуться к сказанному, по всему выходит, что многие считают её, сестру и Марию виновницами всех посыпавшихся бед, начиная от самой Кшетры. И пусть Дом уже был возведен, а культ Моринготто уже возвысился, когда они пришли, всё равно…       Джеймс-Джеймс, знал ли ты, в какую пропасть ты нас толкал? А если и знал — то зачем?       Эльза поскребла тыльную сторону ладони ногтями, оставляя длинные белые следы.       Марах единственный благоволит им по неведомой причине. Хотя, почему по неведомой — Эльза мысленно скривилась — ведь он её — единственную — постоянно привечает, зовёт, якобы советуются, а взгляды женщин так и жгут ей спину. Марах смотрит на неё, говорит с ней, в глаза заглядывает и сравнивает с солнцем — пусть лишь фигура речи, но подтекст ясен. Но её коробило. Страшно представить себе, если они лишатся и этих крох поддержки, или если поддержка обернется чем похуже.       Но… ведь она уже приготовила вещи. Сложила. Дело было за малым. Эльза подобралась внутренне, расслабилась и… улыбнулась.       — Мы можем покинуть это место, вождь. Уйти на запад, где собрались свободные народы этого мира, готовые бороться с Тьмой и Голосом. Стены уберегут лишь на какое-то время, но жить здесь, в неведении, вдали от всех, не зная иной жизни — разве тебя это не страшит?       Ответный взгляд был внезапно остёр и обжигающ, как подложенная игла в шерстяном носке.       — Я ведь предлагала себя в разведчики, — Эльза бросила первый камень на пробу, — мы ведь прошли те места и неплохо знаем их. Чем я хуже Эата? Подобная хворь меня не свалит, ведь свойства трав я знаю лучше него.       Эльза, конечно же, безбожно лгала — и, впервые, не себе самой. Отсюда следовало бежать очертя голову, и хорошо бы, если бы они это сделали раньше, увязавшись за племенем Барры. Но племя Барры ушло давно, и стоптанная сотнями ног трава поднялась и заколосилась вновь.       Зима прошла, а то и две… В этих местах, до того холодных и бесплодных, что весну не отличить от осени, а осень — от зимы, и не понять, сколько настоящих зим минуло.       — Я не стану тебя спрашивать, отчего ты так рвёшься отсюда прочь, и куда, — голос Мараха гулко раздался словно бы со всех сторон сразу и обволок её, как удушающий шлейф эфирных масел. — Но и отпускать тебя не стану.       Эльза подняла на его взгляд.       Внутри словно сорвался камень, протолкнув комок в горле, упал куда-то в районе желудка и осел там мертвым грузом. Дышать стало враз тяжелее.       — Уж не за рабыню ли ты меня считаешь? — глухо спросила она.       — Прежде спроси себя, а способна ли ты выжить и пройти этот путь в одиночку? Не вы ли рассказывали, что из своего народа остались лишь вы одни?       Да, кажется, какую-то подобную сказочку сочинил Джеймс для ушей Эски и Эффы.       — И почему ты вновь рвёшься туда, где вы потеряли своих родных, летите, словно на отравленный мёд.       Камень внутри плавился, закипал всепожирающей лавой, плавил кровь и кости. Неожиданная отповедь Мараха, нутро его и желания, вскрывшиеся как набухший гнойник, обступили её со всех сторон кипящими озёрами серы. В носу и глазах защипало. Очаг уже не благоухал нагретым молоком и мёдом — он чадил смолами трухлявой древесины.       Эльза прикрыла глаза всего на миг. Отложила чашу с недопитым угощениям, медленно поднялась на ноги.       Был у неё в Элизиуме один друг, Жерар, который всегда говорил:       «Прежде чем объединять три костыля, проверь, осталась ли еще нога и рука, способная поддерживать этот костыль». Люди, которых она прежде посчитала союзниками, вдруг стали поперек горла.       — Я подожду, покуда твой разум не освободится от проклятых сетей, — невозмутимо закончил Марах. Пламя, отражаясь, плясало в его золотых волосах. Камень, закипавший у неё внутри, был старым, вызревшим гневом, который клокотал теперь в горле.       — Мой разум свободен и чист, — ответила Эльза. — Не я слышала голос в своей голове и не я следовала ему. Моя воля — лишь моя воля, и если я вижу свет на западе — я пойду на него, и пусть сзади ко мне подбирается тьма и тянется к моей спине. Все ответы, которые ты жаждешь получить — ты найдешь только там, ибо здесь их нет. Здесь лишь проклятое место, где размножилось зло, и оно поглотит твоих людей одного за другим, если ты не найдешь в себе силы встать и идти. Я ухожу.       — Эльза!       Марах вскочил на ноги сразу, едва Эльза повернулась к выходу — оказался рядом, обхватил мозолистыми пальцами запястье.       «Эльза», сказал он. Его звонкий, четкий, не смягченный эльфийским выговором возглас отпечатался в ушах. Эльза замерла.       — Послушай, — прошептал Марах, — пусть это место проклято… но мы… — он перевел дух, — все мы — есть друг у друга. Это то, что объединяет наш народ, это то, благодаря чему мы выживаем. Только так! А ты… ты стремишься вперед, в неизвестность, одна! — и ради чего? Что тебя зовет, что тянет тебя назад? Если… — Эльза спиной чувствовала, как ходит ходуном его грудь, точно после долгого забега — так близко он стоял, — если ты опасаешься кого из моего народа, то я обещаю тебе свою защиту.       Марах потянул её за руку, вынуждая развернуться. Он и впрямь стоял близко, буравил серо-зеленым взглядом, тяжело дышал. Эльза чувствовала, как вспотели их ладони.       — Подумай, Эльза, — увещевал он. — Тебе нечего страшиться здесь, со мной. Нет нужды бросаться очертя голову туда, где даже поднятый над головой факел не горит.       Вождь тяжело выдохнул — дева вырвалась. Всколыхнулся полог шатра, и Эльза, бросив на него последний взгляд через плечо, вынеслась наружу, забрав с собой половину тепла и света, что источал очаг.       — Что и требовалось доказать, — Марию было непривычно видеть за хлопотами по дому. Сама Мария отнекивалась, отфыркивалась и утверждала лишь, что монотонные действия, не требующий усиленной мозговой работы, её отвлекают и успокаивают. Сама Эльза чуяла еще призрак знакомого запаха дыма, такого приторно-сладковатого, специфического, немного вонючего. Весомым аргументом в пользу её домыслов была трубка, сиротливо заброшенная на подоконник к какой-то рассаде. Сам факт наличия «рассады» её изрядно развеселил.       — Тебе не стоило изначально лезть к этому юнцу со своими советами, а теперь получаешь то, что посеяла, — продолжала бормотать Мария, не заботясь о том, что Эльза за грохотом утвари слышала с пятое на десятое. — Марах не чета изнеженным Эске и Эффе, он хорошо выучился на их ошибках и повторять их не станет. А вот ты — не выучилась, — она ткнула в сторону Эльзы деревянной ложкой, — и он тебя поймал, как паук особо откормленную муху.       — Ну спасибо. Сами-то лучше?       — Не лучше, — согласилась Мария и вздохнула. Перестала мельтешить, сняла котелок с огня и разлила приятно пахнущий травяной отвар по чашкам. Одна чашка была глиняной, а другая — деревянной, грубо вырезанной, и Эльза придирчиво рассматривала её на предмет возможных заноз. — Но я всегда была против того, чтобы лезть в чью бы то ни было политику, будь то нолдор или люди.       — А разве это была не ваша глупая затея, на пару с Миднайт и Ригой?       — Рига поумнее нас с тобой будет, — меланхолично заметила Мария. — Он был против того, чтобы вмешиваться в действия и политику нолдор. Они с Миднайт постоянно ругались на ту тему. Она считала, что только так мы можем быть уверены в завтрашнем дне. Отчасти, оба были правы.       — А ты?       — А я… — Мария пожала плечами. — Я тогда была согласна с Миднайт. Я тоже люблю уверенность в завтрашнем дне и иллюзию контроля в руках. Но это теперь я говорю «иллюзия», раньше я этого не понимала. А сейчас что? Хочешь вернуться, поджав хвосты? Нолдор не простят такого предательства, и хорошо, если они нас не ищут, чтобы судить. Мы ведь… даже не знали толком зачем бежали и от чего.       — Да уж… — Эльза покатала бока чашки в ладонях. — И что теперь делать?       — Ну точно не бежать в очередной раз, очертя голову. Даже не думай, Эльза, я серьёзно, так мы наживём вдвое больше врагов — оно нам нужно?       — А что нам нужно?       — Если ты хочешь вернуться в Химринг — что весьма сомнительно, тебе нужно задобрить лорда Маэдроса. А что ему нужно прежде всего?       Эльза промолчала, уставившись в свое отражение в чаше. Мария, вздохнув, ответила сама:       — Как и любому другому правителю, ему нужна лояльность, которую мы уже, боюсь, потратили. Но если преподнести всё иначе, — Мария кивнула на окно, где за грядой леса и узкой полосой серого берега раскинулось поселение, — и привести к нему лояльное войско… Может и получиться. Но я даю шансов… десять процентов.       — Даже не один?       Мария усмехнулась.       — Попытайся воспользоваться хотя бы десятью. Я уверена, если ты хорошо попросишь, Марах — или же сам Моргот, кто его знает, — с удовольствием усложнит тебе уровень до половины процента.       Эльза облизнула вмиг пересохшие губы. Мария и так уже знала, что Марах — их единственный союзник здесь. Причем весьма сомнительного свойства. Что подтвердили следующие её слова:       — Эль… ты понимаешь, что его лояльность долго не продержится, если он не получит твою взамен.       — И… что мне делать?       — Мне неловко тебе говорить об этом, но я вижу, что ты и сама уже думала об этом… В следующую луну будет праздник. Постарайся дать ему небольшой аванс.       — А если я не хочу?       Мария пожала плечами.       — Тогда и впрямь не останется больше ничего, кроме позорного побега. Но тогда я не могу гарантировать, что мы выживем — все трое. Прошлый переход нас уполовинил, если ты не забыла.       Эльза спрятала лицо в руках. Слёз не было. Но Мария так некстати напомнила про Химринг и лояльность лорда Маэдроса — и Эльза с ужасом осознала, что да — так оно и есть. Она предала короля Первого Дома, того, кого выхаживала своими руками и кому сломала ошейник. Может быть, его благодарность удержит его от немедленной казни раньяр, но и только. Но если… если… привести Мараха, а Марах приведет своё племя — то… у неё будет шанс вернуться домой.       — Между прочим, — Мария заговорила снова, — ты не заметила, что всё складывается как нельзя лучше в нашу пользу? Ведь Марах мог бы и не заинтересоваться тобой. Никем из вас двоих — меня опустим. Он мог и не стать вождём. Но он стал вождём и его намёки в отношении тебя ясны всему племени. Это стоит даже не десяти, а пятидесяти процентов успеха.       Во рту стало горько, кисло, тухло — всё сразу. Эльза зло сплюнула обратно в чашку. Она словно снова ощутила затылком взволнованное дыхание златоволосого Мараха, к которому сердце, увы не лежало. Спину прошило мурашками.       Думать об этом много не пришлось. Едва кончился эльфийский месяц сбора плодов, как полетел снег. Сначала мелкая пороша укрывала окрестные поля и степи поутру, истаивая к разгару дня, но дни становились все холоднее, а солнце — бледнее.       Эльза убеждала себя, что просто очередная суровая зима пришла куда раньше, чем должна была прийти. Так бывает — погода никогда не привязана к календарю.       Тогда-то и явились последние из разведчиков, посланные на север и северо-восток. На следующий день после совета воинов, который держал Марах, один из них скончался от последствий ранения.       Он был ранен стрелой в ключицу — не помогли даже растертые лекарские травы, в которых разумел этот разведчик, и повязкам, и помощи товарища, рана воспалилась и яд расползся черной паутиной по кровеносным сосудам, достигнув сердца. Последние свои часы юноша провел в лихорадке, крича от боли и ужаса.       — Это не вылечить нашими усилиями, — сказала Мира вождю, взглянув на рану. — Это яд, которыми орки смазывают стрелы.       Эти люди прежде не видели орков. Люди даже не знали, что такое «орк».       «Увидят», сказала Мария. И пусть именно слова последних разведчиков всё-таки сподвигли Мараха сняться с места и идти на юго-запад, зима, смерть и тьма с севера настигли их и там.