Как дышит лес

Сегодня закат в Гранаде был особенно красивым. Это был тот самый лилово-розовый оттенок неба, на котором облака казались акварельными разводами мягкой кистью, а горы на фоне прорисовывались чёткой синей линией, как сердечным ритмом. Было лето, приятное и свежее, оставалась всего пара недель до сбора винограда, и Сайно уже ворчал, что пора бы подточить секаторы и перемыть все тазы, в которых у них зимой хранились апельсины. А Тигнари вечно казалось, что время ещё есть и эти выходные лучше потратить на возню с террасой. Ему давно хотелось террасу. Как у родителей — оплетённую папоротниками и увитую плющом, чтобы выходить по вечерам и греть пятки о тёплые, впитавшие дневного солнца доски. Они ещё не закончили с покраской, забор и качели обещали привезти только к сентябрю, но Тигнари уже в нетерпении вытащил на улицу старые кресла с чердака, поставил кофейный столик и вынес им сангрии. И под этим красивым закатом заявил: — Либо мы весь вечер сидим здесь, либо я разочаровываюсь в жизни. И Сайно пришлось сидеть. Испанское солнце делало с ним удивительные вещи: учило послушанию, смирению и, самое главное, искреннему смеху. Иногда Тигнари даже завидовал, что бо́льшая часть его улыбок и счастливой возни доставалась Нуби. Иногда — но не сегодня. Сегодняшний вечер был утопией с картинки. В самый раз фотографировать и печатать открытку или писать книгу, целиком состоящую из таких маленьких утопий. Книги у Тигнари не выходили, только научные статьи, зато жизнью он был более чем доволен. Сегодня вечер был только для них, и всё вокруг — лиловые разводы по небу, краска на террасе, запах зреющего винограда, кувшин с сангрией, горный ветерок, доска для сенета и примятая собачьими лапами трава — выглядело как маленькая мечта. У Тигнари осталось две фишки, у Сайно — пять, когда до него наконец начали доходить смысл игры и принцип подсчёта очков на палочках. Уперев подбородок в кулак, он сидел в плетёном кресле в позе мудреца, размышляющего над дилеммой конечности бытия, смотрел на доску и пытался совмещать сигарету со стаканом сангрии. — Не дыми на неё, — указал Тигнари поверх своего бокала, когда Нуби с радостным гавканьем сунулась Сайно под руку. Тот механически потрепал её по макушке и вернулся к доске — считать ходы для своих «катушек». — И рожай уже, или меня быстрее комары сожрут, чем я тебя наконец обыграю. Он так и не сподобился добраться до магазина с посудой, поэтому ели и пили они абсолютно из всего, что находилось в доме — от глиняной вазочки, в которой когда-то жили маргаритки, до обожжённой лазурью салатницы. Сайно говорил, что Тигнари не «не сподобился», а не хочет, потому что этот элемент хаоса отлично вписывался в их поросший всем подряд, покошенный и старый домик. И Тигнари даже не находил, чем ему возразить. Домик ведь и правда был само очарование. Сайно наконец передвинул «катушку» поверх его «конуса», но радость от хода быстро затмилась его мрачным, неуверенным: — Если я так сделаю, ты утонешь, да? — О, ты начал понимать, — Тигнари с энтузиазмом махнул хвостом. — Да, придётся возвращаться на самую середину доски. Давай, топи меня. Сайно взглянул на него с оттенком удивления в глазах. — Но я не хочу. Дым неровной спиралью пропал в закатных красках. В повисшей паузе Тигнари почувствовал, как дёргается глаз. — Не хочешь выиграть у меня партию? — У меня ещё пять фишек, а у тебя две. Ты выиграешь вне зависимости от того, утоплю я тебя или нет. — Dios, Сайно! Это же как в картах, нужен азарт, страсть к победе, немного везения… — Тигнари сердито откинулся в кресле. — Топи меня. — Нет. — Топи. — Не хочу. Хвост дёрнулся по новой, и Нуби попыталась с энтузиазмом клацнуть его зубами. Испанская гальго с повадками игривой кошки, она видела в его любимых частях тела кисточку на палке — и это далеко не единственная проблема, с которой пришлось мириться после того, как Сайно приволок её неведомо откуда. Тигнари подозревал, что с помойки. — Ладно, — он хлебнул сангрии, врезал Сайно по пальцам, которыми он хотел вернуть «катушку» назад, — я сам себя утоплю. Вот… так. Фигурки поменялись местами. Тигнари передвинул свой «конус» на иероглиф с волнами, дерево стукнулось о доску, и вместе с этим далеко в небе… Он дёрнул ухом, потом носом, но не уловил ничего, кроме свежести деревьев и терпкости винограда. Поднял растерянный взгляд на Сайно: тот смотрел с лёгким беспокойством, склонив голову к плечу. Сигарета замерла в сантиметре от губ. — Нари? Ты в порядке? Тигнари помотал головой, несчастно приоткрыл рот — но вместо полноценного ответа сощурился на розовые краски заката. Небо выцветало, готовясь к поздним летним сумеркам, и облака на нём были лёгкие, почти марлевые. Ни следа свинцовых туч. Ни единого намёка на будущую грозу. Но Тигнари всё равно поднялся с кресла, дрогнувшей рукой отставив бокал. Сайно подхватил его, чтобы не пролился прямо на доску, но Тигнари даже внимания не обратил — обошёл стол, замер, балансируя на краю ещё не обнесённой террасы. Взгляд был прикован к небу, на котором неосторожным звуком прокатился далёкий, призрачный раскат грома. — Я… — Тигнари замолчал. Снова прислушался и снова уткнулся в тупик из тишины. — Прости. Показалось, наверное. Сайно кивнул, не поворачивая головы. Сигарета куда-то пропала, и вместо неё в его мозолистых, привычных к пистолету, а не к садовому инструменту пальцах медленно вертелась «катушка». Тигнари сощурился, чувствуя, как неохотно мысли добираются к выводам: почему фигурка отсвечивала золотом, если у них были простые, деревянные?.. [ — Нари! Проклятье, Нари, ты меня слышишь? ] — Слышу, — удивлённо выдохнул Тигнари. — Ты чего? Золотая «катушка» поймала новый блик догорающего солнца. Сайно не ответил. Тогда Тигнари протянул руку к его плечу, чтобы растормошить, обратить на себя внимание… и тут же отскочил, вздыбив хвост. — Ты током бьёшься, вообще-то! Сайно наконец склонил к нему голову. Его глаза полыхнули алым. — Что такое, маленький валука шуна? — спросил он голосом, который пронзил древней мощью до самых когтей. — Испугался грозы? Поверх золотой «катушки» сверкнули фиолетовые ленты. Клацнули когти. Раздался гром — на этот раз не иллюзорный, такой же реальный, как вся жизнь, которой у Тигнари в Гранаде никогда не было. Никогда не?.. Он не успел попятиться, не успел даже полностью наполнить сердце страхом, которого взгляд Сайно, вспарывающий кровавой молнией, определённо ждал. Когти взметнулись, грудную клетку пронзило острой, громкой болью — и больше Тигнари ничего не почувствовал.

***

Сегодня закат в Гранаде был особенно красивым. Тигнари стоял на террасе: они докрасили её в последний месяц лета, едва успели с доставкой краски до того, как мастер уехал в отпуск на Пхукет. Тигнари пробовал пятками свежее дерево, морщил нос от запаха, который скоро должен был выветриться, смотрел в отражение пруда далеко у деревьев — без особой конкретики в мыслях и действиях, лениво вороша воспоминания. Вчера Нуби влетела в этот пруд, охотясь за голубями, и к осени его стоило бы почистить от зарослей. А болтая с мастером за чашкой лимонада, Тигнари с удовольствием делился самыми интересными местами на Пхукете. Не зря они с Сайно выбрались туда в прошлом году. Он ведь… нет, он никогда не был на Пхукете. [ — Нари, пожалуйста… Ты нужен мне. ] Вздрогнув на рефлексе, Тигнари обернулся, но ни голоса Сайно, ни его самого на террасе не было. Конечно, откуда ему здесь быть: он ещё вчера уехал в Валенсию в сопровождение, ждать его раньше послезавтра не было нужды. Ветер принёс, не иначе. Тигнари спустился с террасы в сад. Нуби тут же телепортировалась к его ногам, положила к ним любимый истёртый мяч и бешено замолотила хвостом: когда дело касалось игр на воздухе, она не терпела ни возражений, ни оправданий. Сайно она уважала больше, но в таких отлучках и Тигнари сойдёт. — Что, малышка? — он нагнулся подхватить мяч, почесав её за ухом. Наверное, с его-то лисьими данными Нуби воспринимала его как младшего брата, не слишком умного и не особо достойного. — Скучаешь по нему, да? Ну, побросать тебе мяч и я могу, не привередничай. Он запустил мяч к границе апельсиновых деревьев, за которыми начиналась тропа к полям, и Нуби, разразившись радостным лаем, пропала в тяжёлых тенях. Тигнари навострил уши: шелестела трава, ломались ветки, и к четырём собачьим лапам… внезапно прибавились две шаркающих ноги. Сайно вышел из-за деревьев под аккомпанемент неистового скулежа. Его загар под испанским солнцем побелел до меловой бледности. Волосы были сваляны, по лицу струилась кровь. Правая нога тянулась хромой тряпкой, а в кулаке левой Сайно крепко что-то сжимал. [ — Нари, я… прошу тебя… ] Тигнари оказался рядом быстрее, чем себя помнил. Тело пронзило иглами ледяного, ни с чем не сравнимого ужаса; он подставил Сайно плечо, даже не сознавая, что вряд ли выдержит его вес. Но Сайно отпрянул от него, как если бы вместо Тигнари полыхал огромный жаркий костёр, выпростал кулак, разжал пальцы. И белыми губами, харкая кровью на золотого скарабея, выдавил: — Он… он больше не исцеляет, — и поднял на Тигнари безумные глаза с лопнувшими капиллярами. — Почему он больше не исцеляет?

***

Сегодня закат в Гранаде был особенно красивым. Тигнари нашёл Сайно на кухне. Тот сидел в окружении пустых банок и пакетиков специй, которые только предстояло в эти банки пересыпать. Тигнари долго горел идеей сделать кухню под свой вкус — с таким количеством полок, систем хранения и зелени, с каким захочется сердцу. А Сайно тогда пожал плечами и сказал: «У нас есть кастрюля и плита, значит, готовить можно». Сейчас он сидел на диванчике у окна, и последние лучи солнца грели и золотили его макушку. Сидел — а перед ним, аккуратно разложенный по бумажным полотенцам с полиролью и тряпками, лежал намасленный, разобранный пистолет. Тигнари подавился воздухом: — Mierda, Сайно, что мы говорили про оружие в доме? Мы говорили про оружие в доме? У нас есть дом?.. Сайно поднял на него пустой взгляд. Таким он выглядел, когда смертельно уставал после работы, а домашних дел только прибавлялось и копилось. Таким бывал, когда ночью приходили старые кошмары и давили на давно затянувшиеся раны. Таким он притворялся, что всё хорошо и такая жизнь его более чем устраивает. Но Тигнари же видел, что нет. [ — Нари, вставай. Пожалуйста, я знаю, что ты справишься! ] Тигнари замотал головой. У Сайно даже губы не разомкнулись — может, он начал галлюцинировать? Может, голосом ему почудился лай? Куда делась Нуби?.. Погодите. У них не было Нуби. Так звали бы собаку, которую Сайно хотел завести — очень давно, в прошлой жизни. Он, смеясь, говорил: «Я бы назвал её в честь Анубиса, потому что ваши испанские гальго очень похожи на шакалов», — и Тигнари тогда с таким же смешком врезал ему хвостом по колену. Кличка ему понравилась, а вот с собакой не задалось. У них в принципе — не задалось. Сайно с невыразительным блеском в глазах поставил затвор на место. Вытер руки от масла, пожал плечами и тусклым голосом, будто говорил не с Тигнари, а с собственным отражением, бросил: — Рано или поздно за нами придут. Я предпочту быть готовым.

***

Сегодня закат в Гранаде был особенно красивым. [ — Нари! ] Нет. Нет, стоп. [ — Он потерял слишком много сил. Дай мне пару минут… ] Последний закат в Гранаде Тигнари видел почти десять лет назад. Почему сегодня? Сколько ему сейчас? [ — Я же справился, чёрт бы вас побрал! Что с ним не так? Почему он не просыпается? ] Тигнари стоял на террасе… но у него не было террасы. Не было дома. Не было плетёных стульев, кувшина для сангрии, набора для сенета, глиняной вазочки, в которой раньше росли маргаритки… Diablo, ¿qué está pasando? Он озирался по сторонам в попытке выцепить хоть какой-то ориентир, хоть что-то, что не будет вызывать той болезненной неопределённости, с которой его голова отзывалась на воспоминания об этом месте. Он никогда не сажал у дома эти гиацинты. Он не чистил заросли в этом пруду. Он не собирал апельсины с деревьев, не давил виноград для домашнего вина, не носил рубашку с чужого плеча… [ — Месье аль-Харад, терпение. Дайте сделать свою работу. ] Тигнари жалобно всхлипнул. Что с ним такое? Что это — Альцгеймер? Ему двадцать девять, он сурдолог в каирской больнице, какой, к дьяволу это всё провались, Альцгеймер? [ — Нари! Пожалуйста, слышишь меня? Вставай! Вернись ко мне! ] Сурдолог. В каирской больнице. Тигнари задрал голову, глядя на лиловые разводы по небу. Он жил в Каире. Не в Гранаде.

***

Сегодня закат… [ — Просыпайся! ] Нет. Пожалуйста, только не снова.

***

Тигнари открыл глаза, и в лоб тут же ударило тяжёлой дождевой каплей. Он рефлекторно зажмурился, сделал провалившуюся попытку поднять ладонь и заслониться от яркого, непонятно откуда бьющего света — но мышцы отказались двигаться и наградили его тупой, парализующей болью. Тигнари застонал сквозь зубы, но и это малейшее напряжение связок стоило ему целого вагона усилий. Он чувствовал себя так, будто пробежал марафон без единой остановки. Горло саднило, тело отказывалось подчиняться, голова гудела с силой кулера, работающего на износ. Стоило понять и собрать по кускам ощущения со всего тела, как вокруг начали прогружаться и все остальные элементы, подобающие реальности — звуки текущей воды и шороха листвы, запахи мокрой земли и пепла, резкие светлые пятна под закрытыми веками, ощущения твёрдости под спиной и положения в пространстве. Тигнари определённо на чём-то лежал, и это что-то было скользящим, шуршащим и явно не ортопедическим. Затем появился голос — далёкий, как из бочки, но как будто бы реальный и… вполне знакомый. — Magnifiquement, месье аль-Фахим, теперь главное — не пытаться резко встать. Конечно, Тигнари слушать не стал. Он попытался хотя бы сесть — с разгона, на ходу открывая глаза, — но тело мало того что снова отказалось исполнять то, что велено, так ещё и грудь слёту упёрлась в какую-то перегородку, и он повалился назад. Вспышку боли в затылке он при этом оценил бы как лёгкое сотрясение, и спасибо, что не новый обморок. Так, то есть — всё это время он валялся в обмороке?.. Нависавшая над ним тень пропала, рядом зашуршала трава. И тот же голос открыто усмехнулся: — Пара минут, и будет в порядке. Тогда появилась новая тень. Она двигалась вокруг него как акула, нарезающая круги у перевёрнутой лодки, если бы акулы умели быть такими осторожными и вежливыми. Затем шорох уведомил Тигнари, что рядом с ним сели на колени, и сквозь запах мокрой земли и пепла пробились знакомые нотки табака и сандала. И в ту же секунду, как в голове наконец восстановилась ассоциативная цепочка и полыхнуло осознанием, его щеки коснулись сухие, мозолистые пальцы. И Тигнари наконец открыл глаза. Сайно сидел совсем рядом — приподнимись на локтях и сможешь поцеловать. Его лицо казалось белее обычного, украсилось свежими царапинами, мокрые волосы, и без того не образчик красоты, свисали на плечи грязными тряпками. Но во взгляде без единого следа красных молний замерла такая концентрация боли и заботы, что вздумай Тигнари утопиться в его радужке — плавал бы на спине, как в Мёртвом море. Он аккуратно выдохнул. Повернул лицо, подставляясь прикосновениям. И шепнул, чтобы попробовать голос заново: — Такой дождь прошёл, а от тебя всё ещё несёт сигаретами. Сайно в молчании сдвинул переднюю прядь с его лица. Почесал у основания уха, как котёнка, и улыбнулся — затасканно, вымученно, как улыбался только после ночных кошмаров, силясь притвориться, что всё в порядке. И той же тональностью хрипнул в ответ: — Ты чуть не умер, а беспокоят тебя только мои сигареты. — Я чуть не умер? Тигнари наконец сообразил переместить взгляд дальше родного лица. И по кускам до него добралась вся остальная реальность, скрытая до этого пеленой гудящей головы. Его что-то явно не ортопедическое оказалось брезентовыми спасательными носилками, которые ярко-красной лодкой лежали прямо в высокой, вымокшей траве. То, что помешало ему сесть, было ремнями, как будто его готовились куда-то тащить. Тигнари не успел даже удивиться тому, что сам себе казался более чем живым и здоровым: воспоминания навалились слишком быстро, обработать происходящее виделось важнее. Сайно сидел вплотную, за его плечом замерла Дэхья с дробовиком наизготовку, как личный телохранитель, а чуть поодаль, у белой колонны и папоротников, на него косились Арлекино и Нахида. Глаза последней, если бы Тигнари за последние сутки не узнал живущую в ней богиню получше, могли бы сойти за заплаканные. Точно. Последние сутки он провёл здесь, в джунглях. Короткой вспышкой из картинок-воспоминаний пришло и всё остальное — сон, заклинание, пробежка по джунглям, град пуль, Апофис под сводом храма Сурастаны, огромная змея из дыма и пепла, бивший в лицо ветер, ощущение, будто из тела по капле уходит жизнь, собственный голос в ураганном рёве… затем мощный порыв, сбивший его с ног — и конец. Тигнари поморщился, сдвинувшись на носилках, чтобы сесть. Сайно придержал его затылок, Дэхья уронила дробовик в траву, зашипев: — Дешрет тебя дери, лисичка, ну куда ты сразу!.. Ты и так нас перепугал, не доводи ещё и до инфаркта! — Что произошло? — Тигнари прижал уши, чтобы голоса громче шёпота не резали по голове. К телу постепенно возвращалось понимание, для чего ему нужны мышцы, но теперь оно принялось эксплуатировать заодно и нервные окончания — и сел Тигнари с ощущением, что его долго и старательно избивали везде, куда дотянулись. — Я… помню, как меня сбило с ног. Я отлетел в сторону — и дальше ничего. Сайно приподнял бровь. В его исполнении это выглядело как: «Ты точно ничего не хочешь добавить?» Тигнари закусил внутреннюю сторону щеки, пальцы беспокойно сжались на борте носилок. «Сейчас — не хочу». Закат в Гранаде, солнечные пятна на террасе, собака и вазочка, в которой росли маргаритки… Одно лишь воспоминание делало голову в разы тяжелее — это было похоже на попытку вспомнить сон, который для сна оказался слишком реальным. Дурацкая временная петля, запершая Тигнари в бесконечном кошмаре с меняющимся сценарием. Может, однажды он спишет это на сотрясение и забудет как… да. Но затем: — Это полностью моя вина. Сайно отполз чуть в сторону, пуская к носилкам Нахиду. Она протянула к Тигнари ладонь, и в её пытливых, блестящих глазах читалось молчаливое: «Ты позволишь?» Тигнари кивнул. Нахида уложила кончики пальцев ему на лоб, и по продрогшему телу прокатилась уже знакомая, приятная волна тепла со вкусом каталанского крема на корне языка. Шерсть вздыбилась в ответ на присутствие сильнейшей магии, голову закружило, но всё это длилось не дольше секунды — а когда она прошла, дышать стало невыразимо легче. — Боюсь, у меня нет дара Сиджвин, — Нахида заискивающе ему улыбнулась, — но понадобится пара дней на восстановление, и ты будешь в порядке. Вы оба будете. Тигнари бросил на Сайно сощуренный взгляд. Тот казался таким потерянным, таким прибитым и абсолютно не верящим, что целый и невредимый Тигнари сидит прямо перед ним… хотелось перегнуться через носилки и поцеловать его на глазах у всех, но новый спазм в мышцах зарубил идею на корню. А жаль. Тигнари посмотрел бы на его лицо — и на лица всех остальных приятным бонусом. — Так что всё-таки случилось? Нахида отступила на шаг от носилок — то ли донельзя смущённая, то ли донельзя виноватая, то ли уверенная, что Тигнари может на неё наброситься. Он чувствовал, какой силы магия исходит от каждой клеточки её тела, и всё равно Нахида имела вид нашкодившего ребёнка, прекрасно сознающего, что родители вернулись домой и сладкого ему сегодня не достанется. — Когда Апофис исчез… — тихо, аккуратно заговорила Нахида, и только сейчас Тигнари понял, что он действительно исчез. Но осмыслить факт собственной скромной победы ему не дали. — …тебя отбросило внутрь храма Сурастаны. Изгнание и без того истощило твоё тело до опасной грани, но сверху навалилось всё, что храм мог тебе предложить, и… — Что значит «предложить»? — уточнил Тигнари взыгравшим любопытством типичного учёного. Все остальные слова, включая «истощить» и «опасную грань», прошли как-то мимо ушей — не первый день в таком варится, право же. — Мне казалось, храм — это как… вся человеческая мудрость в одной пробирке. Я сейчас должен быть умнее всех вас вместе взятых. Сайно хмыкнул: вряд ли он оценил шутку, скорее саму способность Тигнари шутить, сидя на носилках. Но Нахида лишь печально повела плечами: — Храм Сурастаны — это, как сказал бы аль-Хайтам, просто крайне мощный магический артефакт. Созданный божеством, в виде здания, привязанный к одному месту, но всё ещё артефакт. Он не наградит человека всеобъемлющей мудростью — только той, что необходима конкретно ему в конкретный отрезок жизни. — То есть если туда зайду я, — вклинилась Дэхья, подсаживаясь на корточки в ноги Тигнари, — то просто узнаю о себе что-нибудь ценное? Моей жизненной мудростью может оказаться «не пользуйся уходкой с муцином улитки»? Нахида слабо улыбнулась, но не ответила — а Дэхье больше и не надо было. Ей для счастья как будто всегда хватало знания, что в этом разговоре ни над кем больше не висит хмурая туча, и сейчас она аккуратно поддела Тигнари за хвост, чтобы в этом убедиться. Тигнари смог для проформы выдавить ей такой же призрак улыбки, но улыбаться хотелось в последнюю очередь. Его вековой мудростью оказался бесконечный цикл кошмаров в родной Гранаде, где исполнение каждой мечты оборачивалось ужасом и болью. Сомнительная ценность от артефакта, на защиту которого он едва не положил свою жизнь. — Простите, — шепнула Нахида потерянно, точно мысли читала. — Я не смогла вытащить вас сразу. Когда тело и мозг и без того на грани истощения, а их перегружают магией… я… я боялась, что ты уже не выживешь. Вот теперь она всхлипнула — по-настоящему, очень тонко и тихо, но этого хватило, чтобы Дэхья подорвалась к ней. Нахида потерянным ребёнком уткнулась ей в руки, крепко обхватила за плечи и замерла там. Плача Тигнари не слышал, но её тело подрагивало, рот часто дышал, а Дэхья забормотала ей в макушку какие-то механические глупости. И Тигнари получил шанс снова взглянуть на Сайно. С новым вопросом, который влез ему в голову секунду назад. — Значит, ты бросился за мной. В храм. — Не мог не, — пресно отозвался Сайно. «Я слышал твой голос. Там, в кошмаре», — хотел было сказать Тигнари, но пелена с глаз Сайно так и не спала. Он притих, зарылся пальцами Тигнари в волосы, будто только сейчас открыл для себя факт того, что они у него вообще есть. И, едва шевеля губами, добавил: — Не знаю, что видел ты, но мне над своей мудростью надо подумать. — Аналогично, — кивнул Тигнари без энтузиазма. И они замолчали. Может, так он сумел бы просидеть весь день — в вымокших джунглях посреди неизвестно чего, с огромным магическом храмом на периферии ландшафта и полусидя в ярко-красных спасательных носилках, пока Сайно гладил его по волосам, а Нахида совершенно точно не плакала Дэхье в грудь. Но по белому камню послышались шаги, раздался шорох рации, и рядом выросла Арлекино. Так Тигнари сделал вывод о том, что наличие вертолёта не спасает тебя от лесной грязи. В этот раз на ней не было брючного костюма, только длинный комбинезон-хаки, высокие бёрмы и перчатки, плохо скрывавшие обугленную плоть на чёрной руке. В ней Арлекино держала рацию, а второй прижимала под мышкой самую настоящую гималайскую чашу — и Тигнари готов был поставить свой хвост, что это было чистое золото. Бросив в рацию короткий приказ на французском, Арлекино заметила его круглые глаза — потому что в вопросах любопытства Тигнари никогда эмоции не прятал — и снисходительно усмехнулась: — Она принадлежала придворному магу Раджендры Чолы, если вам правда настолько интересно. Очень помогает в медитации и способствует ясности ума. Собственно, вам тоже помогла. Не стоит благодарности. Тигнари вяло кивнул. И лишь потом полноценно задумался, какой потрясающей, должно быть, вышла эта картина: он без сознания на носилках, рядом в обнимку рыдают Сайно и Дэхья, сверху чувством вины давит Нахида, а потом в облаке божественного сияния Арлекино прыгает к ним с вертолёта и начинает водить над ним долбанной гималайской чашей. Хоть сейчас под перо и в музей. В музей абсурда. — Вот это да! То есть пока мы стрелялись, вы тут затеяли скоростную стройку? А опция поменяться была, или это только для тех, кто с Сайно действительно дружит? Тигнари повернул голову на голос, но так орать мог только один человек во всех этих джунглях. Кавех улыбался им с вершины холма, стоя аккурат под винтами припаркованного вертолёта. Его волосы извалялись в земле и грязи, одна рука подозрительно висела, а вторая прижимала к боку кровавый марлевый комок, но спускался он, не считая хромоты, вполне самостоятельно. Глядя на него, Тигнари уверовал в то, что с его всего лишь ментальным перегрузом (вызванным сначала изгнанием божественного воплощения хаоса, а потом бесконечным колесом Гранады) валяться на носилках в позе умирающего — последнее дело. Он кое-как поднялся, используя плечо Сайно как опору, и к моменту, как Кавех до них дохромал, был вполне готов заключить его в объятия. Но простёртая рука Дэхьи остановила улыбку Кавеха в двух шагах. — Что с боком? — кивнула она. Тот лишь глаза закатил: — Поцарапало шрапнелью, ерунда. Я прямо там закинулся обезболом, кишки не вываливаются, вы все живы, день вполне ничего выдался — что ещё нужно для счастья? — С таким количеством вытекшей крови я бы сказала, что не откинуться, — сурово отрезала Дэхья. — Усаживайся, у нас тут вакантное место. Лисичка, порядок? Тигнари нетвёрдо переступил с ноги на ногу, пытаясь в секунду оценить своё «порядок». События последних часов в голове уже начали размываться отхлынувшим адреналином, и он не мог полноценно сказать, что бьёт по сердцу — истощение тела или остаточный шок. Наконец он кивнул. Дэхья недобро сощурилась со своим фирменным если-врёшь-сама-убью-видом, а затем махнула рукой. Бросила через плечо: — Надеюсь, ваша тяга вечно пытаться друг за друга помереть ликвидируется плюсом на минус, и вы сами сможете о себе позаботиться, — и, подпихнув дробовик в сторону, грохнула Кавеха на носилки. Тигнари отвернулся. Арлекино шагала вверх по холму, навстречу Лини с Ризли — те выглядели не лучше и не хуже каждого из них, как сказала бы Кандакия: руки-ноги целы, и на том спасибо. Нахида стояла под тенью храма: её глаза были закрыты, будто лимит чудес на сегодня снова был превышен и её свалило в сон прямо так, на двух ногах. Но когда Сайно подвёл его ближе, Нахида встрепенулась. И их с Тигнари в лоб встретило ёмкое, угрюмое: — Теперь я бы очень хотел знать, кто из вас это придумал. Сайно выглядел как главный шаман у вулкана, который вот-вот принесёт в жертву языческим богам пару ягнят. Глаза у него были почти злыми, очень близко к той категории злости, которой он встречал каждый самоубийственный поступок Тигнари год назад; на челюсти играли желваки, грудные мышцы казались твёрже кремня. Кто бы это ни придумал, Сайно всё равно был зол на них обоих — за соучастие. Тигнари открыл было рот, но Нахида подняла руку. — Я, — объявила спокойно. У Сайно опасно дёрнулся глаз. — Это был единственный способ застать Апофиса врасплох. Любой другой план оказался бы самоубийством. Теперь суровый, оценивающий взгляд достался Тигнари. Тот выдержал его с достойной болью в раскалывающейся голове: несложно было догадаться, пережив от Сайно столько допросов, что в его сценарии случится дальше. — И давно ты знал? — С первой ночи здесь, — Тигнари едва повёл плечами. — Нахида рассказала мне во сне, я подумал и согласился. Вот и всё. — «Вот и всё», — мрачно передразнил Сайно. — Стоило хотя бы… — Предупредить? И ты так легко согласился бы, конечно. В голове потерянным эхом ещё раз откликнулось «вот и всё». Медленно исцеляясь от шока, истощения, древних заклинаний и гималайских чаш, мозг Тигнари наконец начал обрабатывать новую реальность — в которой на том самом месте, где он сейчас стоял, совсем недавно вился дымный смерч из Апофиса. А Тигнари правда — взял и сумел запихнуть его назад в Дуат. И чувствовал себя при этом всего лишь как один большой синяк. — Я валука шуна, — заговорил он снова, потому что Сайно уже открыл было рот для гневной отповеди. — В моих жилах кровь тех самых девяти жрецов, ближе которых Дешрету был разве что твой Касала. Наверное, я мог умереть в процессе, но… — брови Сайно почти наползли на глаза, а вертикальная складка на лбу превратилась в шрам на всё лицо. Тигнари прикусил язык, кашлянул: — …но не умер же?.. — Я правильно понял, — опасно-ласково осведомился Сайно, глядя в неопределённое пространство между ними двумя, — что других вариантов не было? И там, говоря, что справишься своими силами, ты попросту… наврала? Плечи Нахиды прошибло неприязненной дрожью, но ответила она твёрдо и глядя ему в глаза: — Вы сами научили меня тому, что иногда риск и ложь необходимы, если могут спасти больше жизней. Я сделала то, что должна была. — Такая у тебя мудрость, Руккхадевата? — взгляд Сайно становился всё тяжелее, челюсть выступала всё отчётливее. Тигнари стиснул его руку, пустил хвост по ногам, потому что после такого его голоса летели головы. А учитывая, что такой голос предназначался богине — не только чужие. — Прийти к тому, кому риск только в радость, и молчать перед всеми остальными? — Сайно… — позвал Тигнари, но тот лишь отмахнулся: — Не лезь. Я спрашиваю не у тебя. Нахида помолчала, но потерянной, придавленной или разозлённой она не казалась. Просто смотрела куда-то сквозь Сайно, без преувеличенного внимания, как смотрят сквозь грязные разводы на вид из окна. А затем вдруг спросила: — Что если и так? Теперь ты считаешь меня опасной? — она задрала голову к вершинам колонн, и вышедшее из-за хмурого неба солнце бросило на её лицо россыпь лучей. Нахида сощурилась, улыбнулась: — Тогда исполни договор и убей меня. Одними пальцами Тигнари ощутил, как всё тело Сайно встряхнуло разрядом статического тока. И гнев ушёл в землю вместе с ним, и плечи осунулись под тихим: — Я не считаю тебя опасной. Но если опыт показывает, что ты способна на враньё… — Все мы способны на враньё. Не забывай, часть меня всё ещё маленькая девочка, которая врала отцу о том, что не ела конфеты на ночь, — Нахида снова улыбнулась, кинула на него взгляд исподлобья. — Но вот тебе правда, Сайно аль-Харад Бадави: существо со всей человеческой мудростью неспособно нести угрозу и не может навредить миру. Боюсь, оно в таком случае будет слишком любить людей. «И делать всё, чтобы минимизировать их жертвы», — завершили её большие зелёные глаза. Впервые с момента, как Тигнари увидел их в индонезийской палатке, тусклые и невыразительные, теперь они сияли и дышали тропическим лесом в расцвете сил. И после дождя этот лес был особенно красив. В конце концов, когда как не после дождя всему живому выбираться из укрытий и продолжать жить. Скрадывающим выдохом Сайно похоронил остатки злости под шагом вперёд по белым камням. И оттуда, глядя на мягкий свет из-за дверей храма Сурастаны, бросил: — И что дальше? Что ты будешь делать оставшуюся вечность? Нахида пожала плечами. И вдруг хихикнула: — Знаешь, сложно определиться. Пока я бы хотела просто… ещё немного поспать, — и вытянула руку на собственную тень, сделав из ладони «собачку». Сайно на её широкую, детскую улыбку только головой покачал, а Нахида рассеянно выдохнула: — Так странно ведь получается. Обрести все свои воспоминания, всю утраченную мудрость — и понять, что… никому они больше не нужны. Мы теперь символ, а не власть. — Возможно, — кашлянул Тигнари, — символом быть не так плохо. Власть всегда захотят отобрать, и кто знает, окажется ли рядом с тобой подходящий валука шуна. Он постарался прозвучать шутливо, мол, ну да, бывает, но от Сайно всё равно заслужил осуждающий взгляд. И сколько ещё ему будут припоминать эту затею, если прыжок под завал жил целый год — до конца жизни?.. — А вот эту мудрость мне нужно обдумать. И кто знает, сколько столетий у меня это займёт, — Нахида обошла их обоих, встав на границе зелёного света из храма. И вдруг хлопнула в ладоши: — Точно! Я знаю, чем могу отблагодарить вас. И как я сразу не додумалась?.. — Нам не… — начал было Сайно, но Нахида уже не слушала. Подмигнула им из-за спины, уверенно шагнула в храм, и зелёное сияние вмиг поглотило её целиком. С упавшим сердцем Сайно только выдохнул: — Впрочем, как знаешь. Тигнари покосился на него с запоздалым любопытством. В голову медленно кралось понимание, что после этих разговоров и прощаний им придётся уйти — вернуться сначала в лагерь, потом в цивилизацию, а потом и туда, где их пути снова разойдутся. И ничто не помешает по дороге в эту слезливую точку выяснить у Сайно наконец, что за мудрость открыл ему храм Сурастаны. Со своей бы ещё разобраться. Ждать пришлось недолго: Тигнари даже не успел угомонить заметавшийся было хвост, как Нахида заново соткалась из света за дверьми храма. Руками она обхватывала локти, а в ямке между ними были свалены… Сайно вежливо приоткрыл рот: — Вот это? …все артефакты, которые Нахида собственноручно раз за разом превращала в порошок. Бронза сверкала в солнечных лучах, изумруды отбрасывали весёлые зелёные блики на траву и белые стены, и в этом свете глаза Нахиды искренне смеялись, создавая ощущение истинного восторга. — Вот это, — подтвердила она с широкой улыбкой. — Магии в них, конечно, не осталось, да и моих знаний тоже… но драгоценности есть драгоценности. Надеюсь, вам их хватит, чтобы хоть как-то окупилось всё… просто всё. Сайно так и остался стоять с открытым ртом. Не будь Тигнари удивлён не меньше него — обязательно зарисовал бы себе на память, как можно оставить Сайно в состоянии вежливого культурного шока. Кому-то для этого хватит и букета из ста роз, но генерал наёмников — человек всё-таки привередливый. Когда ещё сам Тигнари сможет удивить его вот так. — Забирайте, — попросила Нахида упорно, — может, я и богиня, но они тяжёлые. Сайно не двинулся с места. Выдохнув, Тигнари протянул ей руки, и груда драгоценностей состоянием в пару сотен тысяч долларов перекочевала к нему. — Спасибо, — только и выдавил он, не найдясь с другими словами. Нахида пожала плечами: — Ерунда, мне они ни к чему. О, и… — сунула нос в кучу и постучала пальцем по старой бронзовой лампе. На мгновение хвост у Тигнари пошёл дрожью от болезненных воспоминаний, в которых тоже фигурировали лампы, но Нахида заметила лишь: — …думаю, будет справедливо, если Арлекино получит её назад. — Четыре из пяти, — вдруг очнулся Сайно, — тоже неплохо. Тигнари врезал хвостом по его коленям. — Estúpido, хоть бы спасибо сказал! — Я не… — Давно ты столько денег видел? Или это так, за перевозку какой-нибудь старой мумии в музей и то больше дают? Нахида, взгляд которой ходил между ними, как у человека, наблюдающего за жаркой партией настольного тенниса, вдруг расхохоталась. И замерли оба — и Тигнари, собиравшийся объяснить одному чёрствому куску хлеба, как работают благодарности, и Сайно, в голове которого явно не родилось даже простого «спасибо». А затем Тигнари фыркнул сам, и Нахида ему улыбнулась: — Благодарность в ответ на благодарность само по себе глупо звучит. Правда, это ерунда. Но я могу сделать для вас ещё кое-что. И вдруг, подскочив в короткий прыжок, щёлкнула обоих по лбу. Совсем легонько, будто дунуло ветром, и всё равно на точке прикосновения Тигнари встряхнуло тёплой судорогой. А Нахида отступила и… отвесила им неуклюжий детский поклон. — Я могу, — голос зазвучал будто на подкорке мозга, настолько тихим он стал, — подарить вам спокойный сон. С этого дня я буду оберегать его для вас. Больше никаких кошмаров. Больше никаких кошмаров. Тигнари сморгнул. Настала его очередь плыть в пространстве, и земля из-под ног поползла особенно упорно, когда боковым зрением он уловил Сайно — который вдруг поклонился ей в ответ. И из его рта это простое: — Спасибо, — прозвучало так, будто обещание спокойного сна тронуло его куда больше пожизненного запаса денег. Нахида улыбнулась им обоим. Шагнула назад, под сень храмовых ворот, и на её лицо снова упал зелёный свет. В нём засверкали глаза, и в нём Нахида шепнула: — Мне пора. Я только надеюсь, что вы… сумеете распорядиться реальностью так, чтобы в ней тоже не осталось кошмаров. Вы обязаны это хотя бы своим прошлым жизням. — Что ты имеешь… — нахмурился Сайно, но Нахида снова решила не считаться с тем, что он пытается сказать. Тигнари ещё успел увидеть её детскую ладошку, которая махала им с порога храма. Затем зелёный свет стал ярче, превратился во вспышку, ударившую по глазам, он рефлекторно зажмурился… а когда в черноте под веками перестали плясать цветные кляксы, Нахида исчезла. И храм Сурастаны тоже — исчез. Теперь это снова была долина в сердце непролазных джунглей, полная старых колонн, мокрой от дождя травы и чувства, что совсем недавно здесь началось и закончилось что-то невероятно важное. Тигнари помялся на носках, и в обхвате рук печально звякнули пустые бронзовые артефакты. — Прошлым жизням… — эхом повторил Сайно, глядя куда-то в пустоту. Что-то ожило в его глазах: то ли крохотная искра понимания, то ли, наоборот, огромных размеров потерянность. Тигнари протянул ему хвост: руки-то были заняты. И усмехнулся: — Пусть это останется заделом на новую загадку. Лично я бы сейчас с удовольствием пообедал. — Хорошая мысль, — кивнул Сайно вдруг. — Правда, боюсь, возвращаться нам будет долго. Тигнари повертел головой. По правде говоря, есть ему не слишком хотелось — равно как куда-то идти, о чём-то думать и по новой обсуждать произошедшее. Нахида исчезла вместе с храмом, но те зёрна, которые она успела заронить в голову, остались там, понемногу прорастая сквозь сомнения, непонимание и железную так-не-может-быть-логику. И Тигнари придётся взять паузу, остаться с самим собой в тишине и, осторожно переставляя кирпичики в голове, привыкнуть по новой — опять. Привыкнуть к тому, что ещё одно большое и важное закончилось. — Мы могли бы… — рассеянно обронил он, но тут взгляд наткнулся на машущего им Ризли. Дэхья с Кавехом стояли на вершине холма, и ветер уносил в их сторону паровые облака с запахом вишни. А Ризли, балансируя на мокрой траве, съехал по примятой тропинке. Нос у него был в кашу, глаз заплыл, будто в какой-то момент перестрелки наверху все дружно решили перейти на рукопашный бой, но в остальном он держался отлично. Особенно когда заговорил с бодрой улыбкой: — Все живы, отлично. Вас случайно не надо подбросить? — и кивнул на вертолётные винты, которые виднелись из-за холма. — А то у нас есть хороший транспорт.