Как дышит лес

Сайно знал множество лагерных костров, но сегодняшний был одним из самых ярких. Эта ночь в джунглях станет для них — для него — последней. Упиться пивом, ящики которого заняли половину багажника в одном из крузеров, спеть что-нибудь тянуще-ностальгическое, наговориться так, будто сто лет в одиночной камере не видели людей, проснуться с первыми лучами солнца и похмельем — и назад по просёлочным дорогам. В Бангалор, потом в Дели, потом в Абу-Даби. Утрясти дела, передать Дэхье всякие бумажные глупости и… Костровая искра мелькнула перед глазами, и Сайно лениво перекатил в руке открытую бутылку. Да к чёрту. Что-нибудь придумает — в конце концов, это не первый раз, когда вместо перспектив впереди сплошной туман и неизвестность. Зато первый раз, когда неизвестность сопровождалась такой стальной уверенностью, что он делает всё правильно. В жизни наёмника, где каждый день может оказаться последним… неслыханная роскошь. — Эй, генерал, — растянуто позвали откуда-то справа. Сайно скосил взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть Ризли, который с явным трудом усаживался на бревно рядом. Весь вечер у палатки Сиджвин был аншлаг: она подлатала Кавеху ногу, и теперь он передвигался по лагерю с импровизированным костылём; залепила нос Ризли годовым запасом пластырей и грохнула на глаз компресс, который на запах отдавал тимьяном; и оставила Лини валяться в спальниках, запретив вставать, пока не затянутся глубокие раны от шрапнели в бедре. И всё равно это была небольшая цена за столкновение лоб в лоб с тридцатью вооружёнными людьми. Сайно это понимал, но что-то вроде скупого сожаления на почве из симпатии заскребло по рёбрам, когда он заглянул Ризли в глаза. В глаз. Он справился лучше некуда, и Сайно почти жалел, что уходит именно в тот момент, когда они могли бы если не подружиться, то взять друг с друга обещание не стрелять при следующей встрече. Хотя бы первые пару минут. Но сегодня был хороший вечер, пива в бутылке ещё хватало, сигареты не закончились, а костёр горел ярко. Поэтому Сайно не стал даже шутить; спросил лишь: — Как тебя сюда занесло? — Хотел убраться подальше от палатки, где двое калек собираются бежать спринт наперегонки, — Ризли хмыкнул в воздух. В его бутылке почти ничего не осталось, и она явно не была первой, но пьяной поволоки во взгляде не было ни на грамм. — Или это был общий вопрос про всю мою жизнь? Взгляд Сайно скользил за языками пламени. Ноги Сиджвин торчали из палатки Лини, рядом пошатывался — то ли от пива, то ли от костыля — Кавех, над ним тенью осуждения стоял аль-Хайтам, а Дэхья с Кандакией взяли в оборот уход за хвостом Тигнари. У всех лица вот-вот треснут от широких улыбок, каждое мгновение раздавались взрывы пьяного смеха и звон бутылок. Сайно и сам улыбнулся: такие вечера, когда самое тяжёлое было позади и стоило заглушить адреналин и страх спокойным, взвешенным триумфом… грели и его. — Тебе, вижу, тоже легче наблюдать за такими балаганами со стороны. Ризли стукнул по его бутылке своей. И хохотнул: — Виноват, не без этого. Тебя очень легко понять, если смотреть не из-за прицела, — и на косой взгляд только плечами пожал: — Вечно в клетке из ответственности, заложник того образа, с каким подчиняться приказам будут быстрее и охотнее. А попробуешь дать слабину, даже когда уже можно… то ли сожрут, то ли перестанут уважать. Я-то понял, что это мало влияет, и всё равно тяжело себя переучить. — Тяжело, — эхом откликнулся Сайно. Взгляд снова поплыл, оставляя только картинку пляшущего огня. — Да уж. Невесёлая у нас с тобой жизнь, ты посмотри. Всё тело ломило от холодной, гадской тоски: Сайно знал, что этот костёр будет для него последним. Он не заканчивал ни школы, ни колледжа, но, наверное, чем-то это было похоже на понимание, что сегодня вы празднуете избавление от каторги, а завтра начнётся новая жизнь. В которую хочется, но так страшно и непонятно, и вот бы задержаться в этом мгновении подольше. Хотя бы до рассвета. — Не думал уйти? — спросил Сайно вдруг. И сам себе удивился: что тянуло его за язык, почему он после стольких дней вынашивания этой осторожной мысли вдруг так в лоб задал откровенный вопрос человеку, которого знал две недели?.. Но Ризли уже приподнял брови, и пришлось неохотно отпустить из сухого горла: — Дисциплина держится на тебе, но незаменимых ведь не бывает. Никогда не хотел спокойной жизни?.. По тёмным глазам Ризли медленно растекалось понимание. А когда добралось до границ радужки — он вдруг расхохотался. — Не поверишь, но для меня жизнь уже спокойнее некуда, — признал, отсмеявшись. — А то, что ты, наверное, зовёшь «спокойной», для меня в итоге окажется скукой. Бросать своих людей, отнимать у них то, что я прикрою от пули и буду стоять плечом к плечу — только чтобы заиметь дом и сад… нет, я так пробовал, и мне ужасно не понравилось. В конце концов, я военный, и мой дом там, где я сослужу лучшую службу. Сайно с любопытством перебрал пальцами по колену. — Дело в Арлекино? — А… — Ризли глянул вверх и вдаль, к холмистому склону, за которым прятался храм Сурастаны. — Нет, чёрт с тобой, расскажу. Вообще не в ней. У меня был и дом, и сад, и девушка, которая хотела со мной детей. И однажды я вышел на балкон нашей спальни, глянул, как внизу у нас цвели какие-то кусты — гортензии, может, никогда в них не разбирался… я мог жить как хочу, мой контракт с мадам Арлекино уже год как истёк. И я посмотрел на эти кусты и вдруг вспомнил — из всего, что мог бы, вспомнил одного пацана. Он попал к ней в приют после того, как его чуть не убили за карманные кражи на улицах. Мне показалось, что у его глаз был тот же цвет, что у этих кустов. И стало жутко интересно, как он там: я же таскал ему с сестрой всякие сладости с заданий, даже сигаретой как-то поделился, когда он просил. Он уже должен был вырасти, заступить на службу… и меня почему-то переклинило. Ризли рассказывал джунглям, и всё равно Сайно чувствовал, что эти джунгли ему не сдались. Просто как фокус зрения, невидимый слушатель, который, в отличие от него самого, тихо проглотит весь рассказ и не скажет ни слова осуждения в ответ. Лениво пошевелит ветвями под ветром, и Ризли усмехнётся, скажет: «Да, вот такой я оказался». И вернётся к своим делам, будто сердце не сбросило к пяткам пару-тройку камней. — Я всё стоял там, — продолжал Ризли тихо, — курил, смотрел на эти чёртовы кусты и думал, кто теперь будет защищать пацана. Для него жизнь всегда была как игра, которую можно обмануть, припрятать лишний туз в рукаве, и я вдруг… понял, что кроме его сестры и меня — никто не узнает его так же хорошо, никто не будет скучать после его смерти. И моя ответственность за людей не заканчивается с контрактом, и мне самому не хочется от неё бежать. Я докурил, собрал вещи и ушёл. Вот и вся история. — А девушка? — Отпустила, — Ризли скупо пожал плечами. — Хотя на словах всё просто, а на деле весь тот день мы орали друг на друга, пока глотки не сорвали. И всё равно отпустила — сказала, что раз уж с ней я живу не свою жизнь, то нечего и пытаться. А я ведь пытался, другое дело что не получилось, — Ризли утомлённо выдохнул, уронил голову на подборок. И вполголоса завершил: — Всё это про то, что жизнь у каждого своя. Не попробуешь — не узнаешь. Костёр трещал на фоне теплотой, которая на несколько долгих мгновений, пока история затихала в кронах деревьев, перестала греть. Сайно молчал, ворочая в голове картинку за картинкой, не понимая, какую реакцию сейчас выдавали тело и мозг. Ризли в два глотка осушил свою бутылку, бросил обыденно: — Не найдётся сигареты? — и они закурили, потому что раз уж пришлось доставать пачку, можно урвать и себе. Сайно смотрел, как дымные облака мешаются и тают под ночным небом с молодой луной, а в голове вертелось только: не попробуешь — не узнаешь. — Спасибо, — сказал он сквозь затяжку, — что поделился. Про шрамы на теле любой дурак расскажет, а с такими всё сложнее. Ризли пожал плечами, помолчал. — Тебе спасибо. История — хрень, конечно, но ты, мне кажется, уловил основной мотив. «Пожалуй». Но пока сигарета догорала до фильтра, Сайно вдруг понял, что этот мотив его не пугает. Он не боялся проснуться однажды в постели с Тигнари, выйти на террасу и враз осознать, что живёт слишком скучную для себя жизнь — наверное, потому что всегда оставались сотни и тысячи других вариантов. Или потому что… кто знает. Сначала и правда стоило попробовать. Сайно задрал голову выше: шёпот ветра в кронах деревьев на мгновение подарил иллюзию, что над ними летит вертолёт, но небо было тихим и неподвижным. Их единственный вертолёт, на котором Арлекино самолично явилась на поле боя, так и стоял неподалёку от лагеря, наползая винтами на озеро. Сжатая грудь расслабилась, Сайно подавил вздох. Интересно, сколько ещё таких моментов он должен пережить, прежде чем успокоиться и отпустить? И получится ли у него, или неспособность спать без пистолета под подушкой так и останется травмой на всю жизнь?.. — Мадам осталась не слишком довольна, — сказал вдруг Ризли, видимо, частично уловив его мысли. Сайно с благодарностью уцепился за возможность перевести тему, бросил в костёр: — Она ведь потом снова брала вертолёт. Хотела глянуть на Сурастану с высоты? — Ну… — Ризли вытянул ноги, хрустнул шеей. И признал неохотно: — Да, она возвращалась. Видимо, потому и недовольна, что больше ничего не нашла: в конце концов, заглянуть туда долго было её идеей фикс, и тут у вас получилось, а она в дураках. Хотя если по секрету, то мне кажется, у неё что-то и вышло. Странно она потом выглядела. — Да ну. — Я бы в этот храм не пошёл, даже если бы предложили, — Ризли склонил голову, и по лицу Сайно его взгляд мазнул с откровенным, но осторожным любопытством. — Неужели там есть что-то достойное внимания? [ Сирия, раскалённое горное плато и испещрённая взрывами земля. Он лежал в крови, с неестественно изогнутыми ногами и извалянным в грязи хвостом. Он почти не дышал — или Сайно не слышал дыхания за собственным сердечным ритмом и криками. Кажется, он плакал, и капли по одной падали на иссушённую землю, годами не видевшую дождя. ] — Не думаю, — ровно, механически отозвался Сайно. — На меня никакой великой мудрости не снизошло. Наверное, что-то в его тоне или тени, упавшей на лицо, подсказало Ризли свернуть со скользкой темы. Но непринуждённость какого-то закадычного приятеля делала ему честь: он потянулся снова, подхватил пустую бутылку и, сморщившись, встал на ноги. — Так и думал. Ну, что скажешь насчёт партии в карты?

***

В итоге, конечно, весь этот вечер смешался в сумбур, какой Сайно видел тысячи раз — в сумбур, полный пьяного звона бутылок, криков, песен и историй. Он мало что запомнил и мало что полноценно сознавал, просто грел сердце и тело о последние счастливые мгновения долгой ночи под одним костром. Ризли дважды сумел обыграть его в карты, потом к ним завалилась Дэхья, потом Кавех и Лини. Они гоняли по кругу какие-то старые воспоминания, перебивая друг друга и постоянно смеясь, и Сайно даже не удивлялся тому ощущению, будто так было ещё много вечеров — с французами, мелькающими тут и там, и взглядом Тигнари на периферии. Не удивился он и тому, что Тигнари в конце вечера всё равно оказался рядом с ним. На поваленном бревне почти вплотную к костру, в кителе, провонявшем табачным дымом — Сайно его не взял, а Тигнари редко трудился искать свой, — и с лёгкой, полупьяной улыбкой на губах. Зелёные глаза расслабленно скользили по джунглям, и в них горел огонь жадной эйфории, с которой он встречал любую свою победу. Неважно, над древним богом хаоса или над тарелкой завтрака. — Радуешься, — подметил Сайно машинально. В случае с Тигнари казалось удачей даже констатировать сам факт его эмоций: читать его было легко, даже слишком, если Тигнари не ставил себе целью врать, но на что улыбка сменится через секунду, предсказать было сложно. Впрочем, не в этот вечер. Хвост индикатором настроения лёг ему на колени, приглаженный всей косметичкой Дэхьи, и губы Тигнари растянулись ещё шире. — Больше за других, чем за себя, — но голос звучал устало, будто сейчас он бы с удовольствием променял пьянку на сон до полудня. А вставать им придётся с рассветом: Сайно хотел быть в Бангалоре поскорее. — Лини не говорил тебе?.. Выпросил разрешение наконец вернуться в Париж. К сестре. — К сестре, — повторил Сайно. В мозгу вспышкой мелькнула единственная девушка, которая появлялась в воспоминаниях в окружении французского барокко — и Сайно хмыкнул. Конечно. Сто лет назад стоило догадаться самому. — Я-то думал, секретов в этом деле не осталось, и тут ты подбрасываешь мне новый. — Не за что, — Тигнари просветлел, — но у меня больше нет, честно. Разве что… Лицо на мгновение исказилось, брови нахмурились, губы дрогнули нерешительностью. Сайно поддел его за кончик хвоста, улыбнулся неровно, показывая: «Я рядом, я всё понимаю». [ Оман, Рамлат-эль-Вахиба, адская жара и тяжёлый, колеблющийся от волн тепла воздух. Он шёл с вершины бархана — держась за бок, с трудом перебирая ногами и роняя капли крови в песок. Под дулом чужого пистолета Сайно бессильно наблюдал, как далёкая фигура с прижатыми ушами споткнулась на дюне, подкосив колени, рухнула навзничь и больше не поднялась. ] О Сурастане говорить не хотелось самому. — Интересно, как они с сестрой с этим мирятся, — пробормотал Тигнари в сторону. В таких разговорах Сайно терялся с переводом темы и был благодарен всякий раз, когда Тигнари справлялся своими силами. — У аль-Хайтама я спрашивал, и ничего интересного он мне не сказал. А сам я не особо представляю, что делать. Мирятся с чем, хотел уточнить Сайно, и что спрашивал? Но взгляд Тигнари, одновременно задумчивый и искрящий огоньком надежды, давал ответ самостоятельно. Он ещё не знал. Не знал никто, кроме Дэхьи — и Сайно, наверное, должен был рассказать прямо сейчас, потому что момента удобнее им не представится. Но что-то удержало язык за зубами в самый последний момент, на открытом рте и вибрирующих в горле словах. И вместо откровения здесь и сейчас Сайно поддел его хвост ещё раз. И заверил: — Я помню про своё обещание — как доедем до остальной команды, кое-что тебе расскажу. — А я думал, как вернёшься с очередного суицида, — проворчал Тигнари для проформы. — Так и скажи, что струсил. — …но в целом, — завершил Сайно, не заметив, — если ты согласен на крюк до Абу-Даби, то в Каир вернусь с тобой. Тигнари покосился на него… странно. Будто в голове немедленно воскресла тысяча вопросов, и сейчас он был занят тем, что искал среди них самый важный, выбирая между упаковкой из недовольства и из нежности. Но озвучил в итоге растерянное: — Приглашаешь в свою контору? А у вас есть бесплатные конфеты для посетителей?.. Судя по искрам в глазах, он шутил, но, зная Тигнари, лучше было не рассчитывать на сюрпризы. И Сайно серьёзно, с полагающимся смятением, покачал головой: — Я отдам Наджах распоряжение, пусть закупится. Если от этого зависит, поедешь ли ты со мной… — Дурак, — фыркнул Тигнари. И вдруг абсолютно безо всякого стеснения, прямо под костровыми искрами, мазнул по его губам своими. И нагло сощурился в глаза: — Хотя за это я тебя и люблю, чего уж там. Mierda, у тебя не кожа, а ледышка, иди сюда… Он поднырнул ближе, перебросил половину кителя, который сам же у Сайно и отжал, ему на плечи и затих. Для профилактической верности Сайно ещё и зарылся пальцами в хвост: он холода не чувствовал, костёр был совсем близко, но с таким Тигнари спорить было бесполезно. Оставалось молча, с открытым сердцем радоваться тому, как он снова перескочил на другую тему. И даже если задумался, то предпочёл оставить всё себе. Сам сказал однажды: «Люблю сюрпризы, о которых предупреждают». Вот Сайно и… предупредил. Тигнари больше не говорил. Почти не шевелился, наблюдая за тем, как языки пламени танцуют на его мыслях, и изредка крал у Сайно полупустую бутылку пива. Сейчас, почти вплотную к его груди и ровному сердцебиению, казалось, что всего остального мира за их кителем не существовало: не было ни карточных партий, которые доигрывали без них, ни Кавеха с аль-Хайтамом, которые ушли в палатку, о чём-то шёпотом препираясь, ни Ризли со своей военной философией, ни кошмаров, ни долга — ни-че-го. Только тишина, треск костра и глубокое дыхание валука шуна, который второй раз в жизни выбрал сначала самоубиваться, а потом спрашивать на это разрешения. Сайно и правда его такого любил. Но знал, видимо, всё ещё недостаточно хорошо. Потому что когда окружавшая их тишина из иллюзорной стала явной и даже Дэхья, зевая, убралась в палатку, бросив по дороге напутствие «тащить и ваши задницы в спальники»… Тигнари, словно успокоенный тем, что теперь они точно одни, сказал вдруг вполголоса: — Это была Гранада. Спрашивать Сайно не стал. Но и останавливать кошмар, который Тигнари собирался ему доверить, — тоже. — У нас был свой дом, — продолжал тот тихо. Голос скрадывало пугающим безразличием, будто Тигнари решил настолько абстрагироваться, что сейчас лишь зачитывал текст по отрепетированному сценарию. — И терраса, и сад, и собака — помнишь, ты хотел испанскую борзую, назвать её в честь Анубиса… Спокойная жизнь, семья, родная Испания, всё, чего мне всегда хотелось… Пальцы Сайно окаменели в его хвосте, схватились судорогой по фалангам. Это был первый раз, когда Тигнари открыто говорил, чего хотел. — Но это постоянно рушилось. Я застрял в каком-то долбанном цикле, каждый день с тем же закатом и новой бедой. Это сейчас я понимаю, — здесь голос Тигнари впервые дрогнул, — что всё ненастоящее, джинна больше нет, ты не умираешь. Но там я думал, что это и есть моя жизнь, вся целиком. И в ней… ты вечно… Его крупно встряхнуло, и Сайно машинально подхватил. Плечо резануло болью, но это физическое неудобство не шло ни в какое сравнение с той болью, которая в крошку разломала рёбра, когда Тигнари рывком поднял голову. Лес в его глазах тоже был очень близок к тому, чтобы пережить собственный дождь, и в другое время Сайно усмехнулся бы дерьмовой метафоре, но сейчас… Сейчас было плевать. Лишь бы Тигнари пришёл в себя. — Нари, — попробовал Сайно, но тот замотал головой. — Не утешай меня, я и сам всё понимаю. Просто… тяжело. Дай мне минутку. И он снова затих, уткнувшись Сайно лбом в плечо. Их сердцебиение подстроилось друг под друга, будто не в силах терпеть такой разлад в ритме, и Тигнари честно сидел в напряжённом оцепенении бесконечно долгую минуту — прежде чем в лёгких зародился полноценный глубокий вдох, и он чуть отстранился. Сайно знал, что с него никто ничего не требовал. Тигнари сказал бы напрямую, в таких вещах он не умел и не хотел хитрить — и он не сделал бы ровным счётом ничего, если бы сейчас они снова перевели тему, или ушли спать, или молча просидели до самого рассвета. Но Сайно… господи, не в его правилах было оставлять всё на самотёк. Больше нет. — У этой Сурастаны, — медленно сказал он вместо всего, что мог бы, — паршивое чувство юмора. Если я умирал в твоей жизни, то ты умирал в моей. [ Перу, инкские развалины и бешеная перестрелка. Сайно говорил ему не высовываться, говорил даже не думать идти за ним. И всё равно короткий выкрик «Сзади!» настиг его не так быстро, как пуля — чужое тело. Выкрик превратился в хрип, хрип — в надрывный кашель, и той долгой секунды, которую Сайно оборачивался из укрытия и готовил ноги к прыжку, хватило ему, чтобы умереть у него на глазах. Снова. ] — По всему миру, — монотонно продолжил Сайно. Картинки мелькали в голове кинофильмом с дерьмовой плёнкой, и он дорого бы отдал, чтобы не только во сне, но даже в собственных мыслях больше не слышать этих криков. — В разных местах, красивых и не очень. Но ты всегда умирал у меня на руках. Как… наёмник. Тигнари отклонился ещё, чтобы заглянуть ему в глаза. Но, видимо, не найдя в них ничего, кроме отрешённого и методичного переваривания воспоминаний, лишь коснулся своим лбом его. И поцеловал снова — на этот раз по-настоящему, медленно и бережно, как делал, когда хотел успокоить и успокоиться. И пусть Тигнари замечательно говорил словами через рот, это тоже было вместо: «Я рядом, я всё понимаю». И сейчас большего Сайно не требовалось. — Возможно, это слишком мудрая мудрость, которую нам пока не дано понять, — вздохнул Тигнари в поцелуй. Его ладони лежали у Сайно на плечах, забытый китель скользнул на бревно. — Потому что лично я не вынес для себя ничего, к чему не был готов и так. Вот теперь Сайно действительно его не понял. Мазнул большим пальцем по скуле, сам не понимая, зачем — ни слёз, ни грязи там всё равно не оказалось. — Не был готов?.. — Я про… — Тигнари перебрал пальцами, прянул ушами. Признал неохотно: — Мне кажется, нельзя так просто бросить прошлую жизнь. Где бы я ни оказался, в наёмниках или на террасе в Гранаде, она будет нас догонять. И, мне кажется, мудрость здесь в том, чтобы не давать ей дойти до точки, в которой она может всё разрушить. Они помолчали. Сайно скупо считал собственные вдохи-выдохи, вертел его глубокий голос в голове и ловил, откликаются ли слова. Наверное, Тигнари обскакал его по верным догадкам — потому что из собственного кошмара Сайно вынес лишь то, что его жизнь им не подходит. И придавил это сверху эгоистичным желанием никогда не стать виновником смерти Тигнари. Он видел много смертей. Но у этой была бы слишком высокая цена. — Может, ты и прав, — сказал Сайно наконец. Собственный голос наждачкой скрёб горло, и он даже удивился: в какой момент пьяная поволока выветрилась из сознания, не оставив и следа? Почему он вдруг стал мыслить так ясно?.. — Нахида всё равно ушла, спросить нам не у кого. Рано или поздно, думаю, узнаем сами. — Лишь бы не слишком поздно, — вздохнул Тигнари. К нему постепенно возвращался здоровый цвет лица, костёр подогревал слабый румянец на щеках — верный признак душевного равновесия. — А то ты, надеюсь, не забыл, что двести лет больше не проживёшь. — И слава Дешрету, — хмыкнул Сайно, — я бы повесился от скуки. — То есть это не твоё обычное состояние?.. К собственному стыду Сайно не успел сразу придумать достойный ответ. Поэтому ограничился тем, что попросту ущипнул Тигнари за хвост. Тот негодующе зашипел, но в следующую секунду уже смеялся — тихо, чтобы не потревожить спящие палатки, но с искрами в глазах и без камня на сердце. И все призраки его крови на песке побледнели и растворились за спокойствием того, что Сайно спустил собственный камень к земле и там же закопал. До рассвета они, конечно, не сидели. Тигнари зверски устал, Сайно был за рулём — им пришлось уйти спать из чистого долга, зато закрывать глаза в спальнике было самым приятным событием этого дня. Во многом потому что Сайно верил в обещание с этого дня спать без единого кошмара.

***

…и эта вера предательски дрогнула, стоило краскам подсознания оформить его нынешний сон в полноценную картину. Его перенесло в крону дерева, настолько плотного и раскидистого, что по глазам ударило сразу всеми оттенками зелёного. Рыжий закат пожаром горел сквозь ветви, и за ними подмигивало такое же бескрайнее море тропиков и влаги. Сайно порывисто вдохнул, почти физически ощущая, как лёгкие наполнились свежестью. И бросил в толстый шероховатый ствол: — Мне казалось, мы попрощались. Дерево хихикнуло. Хотя не дерево, конечно — Нахида обнаружилась сидящей на ветке чуть выше, покачивая ногами и глядя на него с таким любопытством, будто Сайно во сне был не Сайно, а открытой детской энциклопедией про динозавров. Он в ответ на смешок сумел только бровь поднять: ощущение аномальной, слишком плотной реальности столько раз переживалось им в таких снах, что отличить их было легче лёгкого. — Вот это — моё прощание, — поправила Нахида с ласковой улыбкой. — Я вспомнила ещё кое-что, но не было времени показать. Бровь поднялась на миллиметр выше. Первой мыслью стало: «Если здесь опять кого-нибудь сожрут — я, пожалуй, пас». Второй, ещё более мрачной: «Надеюсь, это не риск божественного апокалипсиса». Потому что сон богини не разрушал их договор, и Сайно всё ещё мог бы… — Я не врала наяву, — заметила Нахида мягко. Конечно, она читала его мысли, куда уж ей удержаться. — Нет существа, которое может полюбить людей сильнее всех, чем то, что впитало в себя их мудрость. Это другое воспоминание, и если быть до конца честной… не совсем моё. — А чьё же? Вместо ответа Нахида указала пальцем куда-то ему за спину. Улыбка не сходила с её лица, и в эту улыбку будто вмещалось всё на свете — и её хвалёные мудрость с любовью к людям, и детское предвкушение сюрприза, и кроткая надежда на понимание. Сайно дал себе секунду свыкнуться с этим шквалом чужих эмоций, но затем всё же повернулся. На ветке под его ногами, такой толстой, что туда вместилась бы кинг-сайз кровать, сидели двое. Касалу Сайно узнал с первого взгляда — его тёмные волосы и белое схенти он уже не перепутал бы ни с кем и ни с чем. А рядом с ним, плечом к плечу, воздух вспарывали длинные острые уши. — Просто посмотри, — шепнула Нахида, которой на верхней ветке уже не было. Она стояла рядом, приложив палец к губам. — Конечно, мне не стоило подслушивать, мудрым богиням это не делает чести. Но… Не договорив, она пожала плечами. А Сайно только и смог, что усесться на свою ветку и рассудить: да к чёрту. Пусть показывает что хочет, для неё это сейчас, наверное, всё равно что ребёнку получить первые карманные деньги и принести родителям шоколадку. Кажется, что с грудой монет в кармане в твоих силах устроить мир во всём мире, не меньше. К тому же ему было любопытно, что Касала забыл в лесах Руккхадеваты. Возможно, в этом была вина джинна — ни разу не обмолвившись словом с тем, кто даже не знал о его существовании и умер задолго до него, Сайно чувствовал с ним странную связь. Как нить натянули — мы оба прошли через это, ты и я. Склонив головы друг к другу, Касала и валука шуна перешёптывались так тихо, что их невозможно было услышать. Но ветер всё равно доносил слова до последней буквы, будто их подслушивал не только Сайно, но весь лес целиком. Касала говорил: — …это твоё последнее слово? — Последнее, — отозвался валука шуна. Сайно не видел их лиц, но в голосе звучали такие знакомые нотки раздражения, что это у их племени, должно быть, вшивалось в генетический код. — Не могу я решать за всех, пусть я хоть сто раз жрец. Посох в твоих руках, тебе и распоряжаться его судьбой. — Но если… — Заладил, тоже мне — «если» и «когда»! Прошёл насквозь всю пустыню, только чтобы снова присесть мне на уши… Они, может, и большие, но места на всех не хватит, слезай, — валука шуна помолчал, сердито гоняя хвостом по ветви. Но надолго его показной злости не хватило, и он усмехнулся: — Подумать только… пару лет назад я и представить бы не посмел, что всё случится так. Наш царь мёртв, наш оплот пал, я оставил дом, а ты являешься сюда с этой дурацкой сделкой за плечами как ни в чём не бывало… — Ты злишься, — констатировал Касала. В ответ уши отрицательно шелохнулись: — Хочу сбросить тебя с этого дерева — да. Злюсь — нет. — Сбрось, если поможет. Я переживу. — Теперь-то переживёшь, — ворчливо откликнулся валука шуна. Голос изменился, взял глубокие, осторожные ноты: — Скажи-ка… я смирился с твоей авантюрой, надеюсь, смирюсь и с твоей честностью, — и спустя долгие секунды молчания: — На что это похоже?.. Сердце словно сжалось в тисках, и Сайно невидимым наблюдателем запоздало понял, что даже не его собственное. Так же отчётливо ощущалось то, как Касала закусил внутреннюю сторону щеки, сжал кулаки на белой ткани схенти, нахмурил брови. Сайно знал, потому что делал так же. Всё в них — разговоры, манера держаться, окрас голосов и неуловимые жесты — походило… — На песчаную бурю, — сверхъестественно тихо сказал Касала. Он отвернул голову, взгляд непроницаемо смотрел куда-то сквозь деревья на догорающий закат. — Если не держаться достаточно крепко, сметёт и похоронит, но кругом песок, держаться не за что. Все силы уходят на то, чтобы оставаться в глазу этой бури. — А со мной что?.. Как ты вообще… — пауза, глубокий вздох, — можешь так спокойно сидеть рядом? По венам пробежала искра — и снова не по собственным, а по венам того, кто уже тысячи лет как был мёртв. И Сайно одновременно с Касалой захлебнулся собственной горечью: — Ты не хочешь знать, поверь, — хвост, собиравшийся было постелиться по его спине, дрогнул и свернулся в кольцо. — Но для меня ничего не изменилось. Я по-прежнему… — Нет, хватит с меня. Неосторожная резкость повисла между ними удивительно тяжёлым камнем — и стремительно рухнула к корням, стоило валука шуна улыбнуться. Сайно этой улыбки не увидел; просто знал и чувствовал так, будто улыбались ему. Дрожаще, неуверенно, но в явной попытке сгладить углы. И виноватый голос заметил: — Я всего лишь… прости, мне страшно. Тебе досталась тяжёлая судьба, любовь моя. Позабыв о том, что это сон, целиком и полностью состоявший из воспоминаний, которые принадлежали даже не Нахиде — дереву, выбранному убежищем от всего мира, — Сайно смотрел на их силуэты в свете заходящего солнца. Зелень и рыжина играли на тёмной коже и тёмном мехе, лес пульсировал под их сердцебиение, и казалось, что та самая последняя ниточка понимания заставила само время из солидарности завязаться в узел и остановиться. — Теперь ясно, — кивнул Сайно в смятении, — почему ты решила мне показать. — Долго же до тебя доходило, — дружелюбно откликнулась Нахида. И Сайно, странно, даже не сумел поймать в себе ни грамма раздражения. Она же ребёнок, какой с детей спрос. — Если уж выбирать, — тем временем говорил Касала, — то твоя судьба ещё тяжелее. — Брось эти глупости, не хочу мериться, — они снова помолчали. Голова валука шуна лежала на плече у Касалы, и казалось, что правильнее места ей не было — разве что на груди, у самого сердца. А потом он позвал: — Знаешь, странно понимать, что три моих слова могли бы всё закончить. «Отдай посох мне» — и тебе не пришлось бы идти на эту сделку и исчезать из моей жизни с риском не вернуться… Что-то резануло по рёбрам. Но на этот раз удар пришёлся синхронно — это была не разделённая с Касалой боль, всего лишь понятная им обоим. И Касала откликнулся: — Я столько раз говорил, а понял ты только сейчас? — Понял, что ничего уже не изменишь. Я не пойду против воли царя, посох твой по праву, — Касале досталась новая скользящая улыбка. — Всё-таки мы его любимый народ, а ты его любимый жрец. Честнее некуда. На это у Касалы не нашлось ответа. И две тени снова замолчали — на ещё одну бесконечность, в которой солнце лизало кроны деревьев на горизонте, просветы листвы играли тенями на их макушках, а ветви шелестели, запечатывая в себе лёгкий поцелуй. Такие Сайно оставлял Тигнари, обещая скоро — обязательно — вернуться. — Закат почти как дома, — сказал вдруг Касала тихо, ни к кому будто не обращаясь. — Я буду скучать. Не по закатам. По тебе. — Уже знаешь, куда отправишься первым делом?.. — позвал валука шуна. Касала скупо кивнул. — Хорошо. У нас есть время проводить этот день, раз уж ты пришёл. Их голоса отдалялись, будто кто-то невидимый ставил между ветвями одну стеклянную перегородку за другой. Но Сайно так и не сумел отвернуться — сидел неподвижной статуей, подглядывая за своей прошлой жизнью так, точно ему обещали инструкцию по жизни настоящей. Он и не осознал, что воспоминание стало блёкнуть и растворяться рыжим костром заката, пока Нахида рядом не сказала с надеждой: — Теперь понимаешь, верно? И только после кивка, сам себя заверив, что понимает, Сайно нашёл в себе силы оторвать взгляд. Всё в голове смешалось и скаталось в сумбурный ком, где мысли дрались с эмоциями за право оказаться выше, и озвучить Сайно сумел только: — Он вернулся? Потом, когда… Спрятал посох. Избавился от сделки с джинном. Начал то, что мог закончить. — Вернулся, — Нахида расцвела обрадованной улыбкой, мол, надо же, и правда понял. — Деревья в моём лесу помнят ещё множество их встреч. Но эта… запала мне в душу. Как удивительно иногда поворачивается колесо. Сайно помедлил. Он уже не чувствовал лёгкой влаги джунглей и солнечного тепла, листва вокруг постепенно теряла свой цвет, менялась в резкости, как фокус фотоаппарата — Нахида отпускала сон. — Это было хорошее прощание, — наконец сказал Сайно. «Лучше, чем те, что обычно выходят у меня». Улыбка на лице Нахиды заиграла ещё ярче. Мысль от неё, само собой, не укрылась, но комментировать она не стала. Лишь присела в неуклюжем подобии на реверанс, и её ласковый голос разнёсся по всему подсознанию: — Я, пожалуй, вернусь ко сну. И тебе твой положен, я дала слово. Так что… прощай, Сайно. Её глаза в последний раз дохнули на него лесом, в котором Нахида была каждым и всем. И Сайно, склонив перед ней голову, усмехнулся: — Прощай, маленькая богиня. «Спи спокойно. И как можно дольше». Он ещё успел скорее почувствовать, чем увидеть, как её лицо загорелось детской радостью. А затем крона дерева, два силуэта на фоне заката и бескрайние джунгли растаяли окончательно. Откуда-то повеяло запахом винограда, и Сайно закрыл глаза, потянувшись к самому обычному сну. Который поутру, конечно же, не вспомнил. Окончательно в реальность его вырвало прикосновение к носу чего-то мягкого и ворсистого, похожее на случайную щекотку. Сайно сморщился, но затем прикосновение повторилось на щеке и лбу — а в следующий раз, уже открывая глаза, он пришёл в себя с лицом Тигнари напротив и его запястьем в своей руке. Кончик хвоста, каким-то образом запиханный в расстояние между спальниками, дрогнул и опустился. Тигнари смущённым не выглядел. Мягким — да, сонным — конечно, довольным — без меры. По его глазам гуляла поволока, голос отдавал утренней хрипотцой: — Доброе утро, генерал. Если можно назвать утром четыре часа. Сайно открыл было рот, чтобы поинтересоваться, какого чёрта — но затем сознание, которому вчера и без того пришлось несладко, услужливо вернуло в голову все события за последние сутки. В том числе собственный приказ собирать лагерь ещё на рассвете. Ему редко доводилось жалеть о приказах, но этот он с удовольствием отменил бы. Только для того, чтобы заиметь в запасе побольше такой роскоши, как сонный, тёплый и довольный Тигнари в сантиметре от него. — Пора? — поинтересовался Сайно. В ответ ему достался только зевающий кивок. — Я бы проснулся и сам. — Не сомневаюсь. Но Лини слишком громко собирал палатку, так что для меня будильник вышел хороший. Тигнари улыбнулся — всё ещё неровно, всё ещё с очевидным желанием зевнуть, но каждую его улыбку хотелось сначала сцеловать с губ, а потом запечатать в саркофаге Дешрета и беречь, как последнее в мире сокровище. На ум вдруг пришла картинка из сновидения — закат на огромном дереве, шёпот ветра и поцелуй на прощание, — и по рёбрам прошлась дрожь, источник которой Сайно так и не определил. То ли на мгновение стало теплее, то ли страшнее, то ли понятнее. Мы оба прошли через это, ты и я. — Я, — начал Сайно медленно, — собираюсь сделать то, чего никогда не делал. Брови Тигнари приподнялись вверх: — У тебя такая жизнь, что ты много чего не делал, но давай, удиви меня. «Эта жизнь скоро закончится», — хотел было сказать Сайно. Но в последний момент, притянув Тигнари за затылок к себе, уткнул его в грудь и осторожно тронул губами макушку. И, с затаённой радостью отмечая, как дрогнули и смешались с волосами его уши, усмехнулся: — Я хочу полежать ещё пять минут. Пусть собираются. — Удивил, — охнул Тигнари ему в самое сердце. Но сопротивляться, конечно, не стал — как не стал бы любой здравомыслящий человек, чьи будни всегда начинались в шесть утра. Сайно это целиком и полностью устраивало. Лениво прикрыть глаза, отгородиться от внешнего мира, позволить себе расслабиться ещё на пять минут, ловя под боком родное тепло, дыхание и щекотку хвоста — а затем заглянуть чуть дальше этих пяти минут и понять, что он собирается провести так всё время, которое осталось ему отмерено. Им отмерено. Конечно, встать всё-таки пришлось — под ворчания Тигнари о том, что «нас попросту бросят и уедут, а жить в лесу нравится всем валука шуна, кроме меня», пусть даже он первый услышал бы перекрикивания и рокот двигателей. Пришлось подставить кожу холодному рассвету и наполнить лёгкие воздухом джунглей, лично убедиться, что они не оставили зажжённое кострище или пустые пачки от сигарет в гипотетически необитаемом месте. Землю, развороченную взрывами, лес залатает и вылечит — а со следами стоянок у него вечные проблемы. Сайно позволил, возможно, в последний раз втянуть себя в этот скрип колёс после финиша на адреналиновой гонке. Дэхья с Кандакией загружали в машину мусор, болтая без передышки и улыбаясь друг другу так, словно всего остального лагеря уже не существовало. Аль-Хайтам скрупулёзно чистил кострище, рядом с ним хромал с комментариями Кавех, а следом за ним семенила Сиджвин с ультимативными требованиями дать наконец сменить на ноге повязку. Последний крузер Ризли и Лини осторожно крепили к вертолётным кранам: здесь их с французами пути наконец расходились, и в глубине души Сайно надеялся, что больше никогда не сойдутся. Впрочем, это будет уже не его ответственность. Наверное. — Чему ты так радуешься? — подозрительно спросил Тигнари, выбираясь из палатки следом за ним. Сайно склонил к нему голову, не прерывая поиск зажигалки в кармане, и тот пояснил: — Глаза блестят. У тебя радость только по ним и вычисляется. — Просто… — Сайно отвлёкся на положенную с утра сигарету. И из всего никуда не ведущего хаоса в голове смог выделить разве что пространное: — Только понял, что всё правда закончилось. «Возможно, для меня тоже». Странно, но Тигнари удовлетворился этим объяснением — кивнул, бросил что-то про кипятильник и положенную ему чашку чая и как ни в чём не бывало замахал Дэхье. Глядя на его энергичные движения и мечущийся хвост, Сайно даже не чувствовал в нём того подавленного смирения, какое сжимало ему рёбра… в тот, первый раз. Будто Тигнари сам нутром чуял подвох — или, что вернее, не позволял себе думать дальше текущего мгновения, в котором всё ещё было хорошо. Сайно смотрел ему вслед, пускал в рассветное небо редкий дым и думал: «Я обещаю тебе это «хорошо» ещё на очень много лет». И как никогда приятно было сознавать, что, возможно, впервые в жизни это был его собственный выбор на собственное благо. Лагерь постепенно сворачивался. Дым окутывал джунгли — возможно, те же самые деревья, на которых тысячи лет назад сидели валука шуна и последний, самый любимый жрец царя Дешрета, заключивший сделку с джинном. Где-то в глубине этих толстых стволов и плетёных ветвей спала маленькая богиня, а крузеры, казалось, нетерпеливо рычали, готовые двинуться домой. И Сайно, снова будто бы впервые в жизни, точно знал, куда это — «домой».