Серые слёзы. Серая кровь

…Эцуру шестнадцать лет. Он смотрит на могилу Реганы и думает — как же так, почему у королевы не было ее предназначения, готового следовать за ней куда угодно? Король произносит торжественную речь, все стоят с мрачным видом, и только толпа знатных дам и фрейлин с трудом скрывает радость. У Эцура внутри снова пробуждается зверь. Пробуждается и заставляет злиться. Регана его не любила — это так, но он понимает, почему. В конце концов, какая женщина будет довольна, видя ребенка той, кого обожал ее законный муж? Эцур простил ей ее ненависть в тот момент, когда увидел бледный окоченевший труп. Королевские могильщики пытались придать ее лицу свежий оттенок, не жалея румян и помад, но лучше уж она будет выглядеть мертвой, когда ее положат в землю. Регана его не любила, и все же он не понимает, как можно искать новую женщину прямо на ее похоронах, потому что король то и дело бросает на фрейлин оценивающий взгляд. Все знают, что он хочет запасного наследника. Эцур украдкой глядит на Оррина — тот стоит и хмурится. Он тоже заметил все это представление. И после похорон — он не знает, откуда взялось столько смелости — он идёт вслед за королем прямо до его кабинета, а в голове вертится один-единственный вопрос. И впервые в жизни Эцур решается задать свой вопрос, потому что мысли порочат образ короля, а так нельзя, это невозможно. — Мой король, — зовёт Эцур, а смелость сжимается в маленький комочек, словно котенок. — Мой король, отчего ты так… с ней? Дверь позади со скрипом закрывается. Король оборачивается. — Что ты сказал? — Отчего ты так с Реганой? И Ларкин понимает сразу, что именно спрашивает Эцур, и лицо его наливается красным. — Отчего я так? Отчего?! — и король, до этого не разу ни кричавший, только презрительно цедящий слова, вдруг яростно вопит. — Отчего, мелкий ты заморыш? Потому что ты — ты — убил единственную женщину, которую я любил! Остальные для меня ничто. А теперь пошел прочь! И Эцур вылетает из его кабинета, а зверь внутри, он рвется наружу, и Эцур едва сдерживает это комок в горле. Неужели он и правда убил свою собственную мать? …Эцуру семнадцать лет, и он учится магии. Оррин завидует и порой отпускает насмешливые фразочки — мол, так научится магии, что забудет, с какой стороны держать меч — но Эцур все ещё его побеждает. Со смерти Реганы Оррин стал добрее — или, может, Эцуру просто хотелось верить в это. У принца не осталось близких людей, кроме брата-бастарда, ибо он все ещё злился на короля. Тот нашел себе новую женщину через три дня, а сейчас она уже ходила на сносях, надменно поглаживая живот. Оррин плюет ей вслед, пока никто не видит. Порой он посылает Эцура с каким-то поручением, порой просто болтает, а иногда запирается в своей комнате, где стоят всякие штуки, и занимается алхимией. — Если у меня нет магии, то будет алхимия. Я найду способ заменить магию так, что сами маги будут мне завидовать! — надменно заявляет он, захлопывая дверь прямо перед носом Эцура. Он не обижается. Оррину просто надо спрятаться от всего — у него тоже свое предназначение. А однажды, когда Остейн бросает в сторону Эцура какое-то презрительное замечание, Оррин резко отвечает ему: — Заткнись. И губы Эцура чуть вздрагивают, но он не позволяет себе улыбнуться, слишком уж это невежливо. …Эцуру восемнадцать. Весь замок стоит на ушах — женщина короля рожает раньше положенного. За окном чернильной краской цветет ночь, и безразличный глаз луны лениво оглядывает Сурду. Фрейлины и служанки носятся как сумасшедшие, кто-то кричит так, что эхо разносится по всему замку. Эцур сидит в комнате Оррина и упражняется в чистописании, а сам принц, белый, словно призрак, теребит край простыни и нервно ерзает на кровати. Он не любит эту женщину, но он не злой. Он не хочет ничьей смерти. Увы, смерть не миновала их в эту ночь — погибли и женщина, и младенец. Эцуру восемнадцать, и он не слепой. Он видит, как трясутся руки у короля, когда он проводит собрание Совета. На могилу к женщине он даже не пришел, но это, скорее, из гордости. Голос у него тоже подрагивает. — Не думаю, что нам стоит отправлять половину нашего урожая варденам, — задумчиво говорит Оррин. — Им хватит и трети. У них есть свои поля, хоть и не самые плодородные, а у нас из-за летней засухи урожая в этом году гораздо меньше. Советники кивают — молодой принц дело говорит, и Эцур, стоя позади, осторожно улыбается. Но с королем происходит что-то странное — он вдруг краснеет, замахивается на Оррина… за мгновение Эцур оказывается между ними, и в плечо прилетает тяжелый удар. Он слышит, как принц позади изумленно выдыхает. — Отец… что… что ты… — Да как ты смеешь, сопляк! — рявкает Ларкин. — Ты не настоящий король, ты всего лишь принц! Возомнил себя правителем?! Мы отправим им больше половины! И, пролетев мимо них и ошеломленных советников, он выскакивает из зала собраний и хлопает дверью так, что по замку разносится протяжное эхо. Советники в ужасе молчат. — Ты как? — бросает Оррин, глядя на потирающего плечо Эцура. Тот только кивает и шепчет излечивающее заклинание. — Возможно, это временное помешательство от горя? — спрашивает один из советников, почтенный старик. — Возможно, — соглашается Оррин. Но он ошибается. В следующий раз Ларкин врывается в его лабораторию — по странному стечению обстоятельств Эцур оказывается там, читая доклад гвардии принца о расследовании предательства короны. Оррин же копается со своими склянками, что-то куда-то пересыпает, переливает и бормочет себе под нос очередную алхимическую формулу, изредка задавая вопросы по докладу. Один из приближенных короля, барон Эгвальд, шпионил для Империи, и теперь его изловили и судили. Из-за головной боли короля первый суд пришлось провести Оррину, и он теперь возится со склянками, чтобы успокоиться. Через три дня состоится следующее заседание, где и придется вынести приговор, и склянки в руках принца слишком громко звенят. Дверь в его лабораторию с грохотом распахивается, и Оррин роняет одну из склянок. На пороге стоит король, снова красный, взъерошенный. — Отец? — Как ты посмел провести собрание?! Что, не терпится стать королем, да?! Эцур откладывает доклад и медленно встает. — Что?! Нет, конечно нет, отец… Ты.. мы не могли дольше откладывать, всем должно быть понятно, чем оборачивается предательство. Суд откладывали три раза… — Оррин вскидывает руки в знак примирения. — Ты хоть знаешь, что Эгвальд сделал для меня?! Ты ничего не знаешь! А вздумал кичиться властью, будто она у тебя есть! Король краснеет все сильнее и вдруг отвязывает с пояса меч и, не вытаскивая из ножен, обрушивает его на все это стеклянное сооружение для алхимических опытов. Звон разлетается по комнате и бьется о стены. Эцур и сам не понимает, как оказывается перед Оррином и принимает следующий удар на себя. — Отойди, ты, щенок! — рявкает король, но Эцур даже не двигается. Король бьет его снова, в живот, и от удара тяжелыми ножнами с клинком внутри перехватывает дыхание. Перед глазами пляшут черные точки. — Отойди! Приказ короля! Ты пойдешь под суд! — Ты сам мне дал предназначение, — хрипит Эцур, выплевывая кровь — прокусил щеку и даже не заметил. — Я лишь выполняю более ранний приказ короля. Ларкин замирает, а потом вдруг резко разворачивается и уходит, а Оррин остается над осколками, усыпанными каплями крови. Через пару вечеров к Эцуру прибегает мальчишка-посыльный — король вызывает к себе. «Видимо, решил-таки наказать за ту выходку. Лучше бы молчал, идиот», — Эцур трет переносицу и вздыхает. Но послушно идет к покоям короля, снова проходя по портретной галерее. И снова Марельда лукаво улыбается ему. — Хотя бы ты рада тому, что я в этом проклятом замке, — бормочет он. Было ли у Марельды свое предназначение? Хотя… в этих глазах столько свободы… вряд ли она была скована чем-то настолько определенным. Эцур проходит мимо тонконогих подсвечников, мимо закрытых окон, сдерживающих ночную тьму, кивает страже короля и входит внутрь. В покоях полумрак, и одна-единственная свеча горит на столе, над бумагами, исписанными небрежным почерком. Король сидит рядом и кажется бледным, будто мертвец, и Эцур невольно вспоминает тот день, когда хоронили Регану. Ее тоже пытались сделать живой, но ничего не вышло. — Ты пришел… — Мой король, — Эцур кланяется. — Ты должен знать кое-что. Что-то происходит с Оррином. Я думаю, его подкупила Империя. Он сдаст нас всех им! Поэтому мне нужен был второй наследник, чтобы такого не произошло… — Мой король, я уверен, что Оррин верен Сурде и варденам, — спокойно отвечает Эцур, но зверя внутри не обмануть, он мечется, бьется о ребра, о свою клетку. — Ты не понимаешь! — король бьет кулаком по столу. — Я это все точно знаю! Он не отправляет провизию варденам, судит моих ближайших друзей… Лучше уж совсем без наследника, чем с предателем! — Что..? — зверь внутри замер, почуяв что-то… что-то… — Ты поймешь. Я дам тебе другое предназначение, а об этом забудь. Эцур делает шаг назад, маленький, осторожный, но зверь внутри уже рвется, того и гляди вырвет ребра, нужно бежать, бежать… — Стой на месте! — рявкает король, но Эцур разворачивается к нему спиной, в ушах шумит кровь, и он уже не слышит криков, только бежит, бежит, и, возможно, король бежит следом, и весь замок, и весь мир, да только это не важно… Эцур распихивает стражу, стоявшую у входа в спальню Оррина, толкает дверь, врывается, словно безумец… и ничего. Тишина. Покой. И взъерошенный принц, только что проснувшийся от этого грохота, смотрит на него ошалевшими глазами. Он… ошибся? — Ты ополоумел что ли? — недовольно вопрошает Оррин, и Эцур только собирается уходит, как замечает движение в углу. Мгновение, и он, выхватив кинжал, бросается туда. Клинок входит во что-то мягкое, и на пол с глухим противным звуком падает тело. …Совет примолк. Все советники смотрят на Оррина, а он хмурится. Наверное. Эцур не видит — он стоит позади принца и оглядывает всех присутствующих с ног до головы, и почему-то многие отводят глаза. — Если пойдет слух, что король не в своем уме, это сильно пошатнет авторитет королевской семьи. Королем может быть только здоровый человек! — главный советник, тот самый старик, качает головой. Оррин кивает. — Мы можем его низложить? — Не знаю, мой принц. У нас такая молодая страна, что сумасшедших королей в нашей истории еще не было… Но Оррин вдруг бьет ладонью по столу и рявкает: — Следи за языком! Он все еще король! Двери в покои короля заперли. Теперь на них висит тяжелый засов, а стражники стоят только посвященные и самые верные. Крыло все освободили, чтобы крики и вопли не смущали людей. Ларкин колошматит двери и кричит. Маги только разводят руками. «Есть такие болезни, — говорят они, — над которыми магия не властна. Лечить болезни разума опасно. Скорее всего, мы убьем его, а не спасем». Оррин день ото дня становится все мрачнее, по замку и среди знати ползут нехорошие слухи. Уже поднимают голову те, кто тоже может занять трон. И однажды Эцур понимает, что над принцем нависает угроза, которую он больше не может игнорировать. …Эцуру девятнадцать, и он знает, как спасти Оррина. И если для этого потребуется уничтожить себя изнутри, что же… Он знает все освещенные места в замке. Весь распорядок стражи, все коридоры, все повороты, все тайные проходы. Стража на удивление безалаберна, не замечая человека, одетого в темно-коричневый костюм, да и смуглая кожа играет ему на руку. Он пробирается по тайным ходам в заброшенную комнату прямо над покоями короля, привязывает веревку к балкону. Вдыхает ночной воздух, смотрит на круглый осуждающий глаз луны, звездное небо, огромное, глубокое, в котором только и остается, что утопиться, и спрыгивает вниз. Балконные двери заперты, но у него есть ключ, и замок аккуратно щелкает. Эцур ступает в покои короля. Внутри темно, и только лунный свет озаряет беспорядок в комнате. Все сломано, разбросано — на полу измятые бумаги и осколки стекла и глины. В нос забивается неприятный запах немытого тела. Ларкин кидается на всех, кто заходит внутрь, потому поддерживать его в приемлемом состоянии весьма затруднительно. «Он умер уже давно», — тоскливо думает Эцур, глядя на кровать. Там лежит король, дышит тяжело, хрипло, продолжая видеть во сне те кошмары, в которых живет днем. И Эцур, мягко ступая, подходит ближе. С тихим звуком вытаскивает кинжал из ножен. «Я лишь выполняю твой приказ. Я выполняю свое предназначение». Он закусывает губу — кажется, не сильно, но отчего-то во рту возникает привкус крови. Замахивается. Клинок входит в грудь с отвратительным всхлипом. Эцур наваливается всем телом. Король распахивает глаза. Хрипит. Сжимает его руку. И вдруг на мгновение его взгляд снова становится тем самым взглядом, жестким, властным, правильным… Внутри воет зверь. — Сын… И взгляд угасает. Кажется, Эцур уже вечность стоит так и не может разжать пальцев. Кажется, он пронзил заодно и свое сердце. Кажется, нечто внутри, очень болезненное, очень острое, царапающее, вот-вот вырвется наружу. Он медленно отпускает рукоять кинжала. Шаг назад. Спиной к стене. Он сползает вниз, и нечто, наконец, вырывается. И в ночи, бесчувственной и огромной, как океан, отражаются тихие всхлипы. …Эцуру двадцать лет, и он в жизни не испытывал таких чувств. После смерти короля, обыска замка, попытки поймать неизвестного убийцу и смещения Главы внутренней стражи с его должности и назначения Эцура, Оррин стал вести себя странно. Теперь он говорит гораздо реже, ведет себя серьезней, а в сторону Эцура бросает едкие замечания. А однажды, когда Эцур пытается войти в его лабораторию, но обнаруживает, что она заперта, Оррин, теперь уже король, распахивает перед ним дверь, хмурится, сжимает зубы и говорит: — Да оставь ты меня в покое хоть тут! У меня были и мать, и отец, но почему-то именно ты пережил их обоих. Что за злая шутка судьбы! И с грохотом захлопывает дверь. С тех пор Эцур читает отчеты, ведет Игру, сквозь зубы беседует с придворными и улыбается так, что это больше походит на оскал. С Оррином они встречаются только в его кабинете, и король улыбается так же — скорее, скалится, того и гляди, вцепится в глотку. Рядом с ним часто стоит Остейн, которого сделали Капитаном гвардии, и они вдвоем порой смеются над какими-то пошлыми шутками, которые так и сыпятся из его пасти. Пошлые шутки — не часть его предназначения, поэтому Эцуру все равно. Нечто внутри сворачивается, будто душу затягивает в узел, но Эцуру все равно. Он знает это. Ему все равно. Чем холодней рассудок, тем правильней решения. Чувства надо исключить. Так даже проще. И он бы следовал этим правилам, если бы не… В тот день казнили Эгвальда — барон просидел в тюрьме больше года, и в конце-концов, его приговорили. В день казни Эцур стоит позади Оррина, слева. Справа — Остейн, даже сейчас отпускающий глупые шутки. Людей вокруг эшафота много, но вся знать расположилась на специальном помосте, подальше от черни. Погода хмурится, будто ее злит чья-то смерть. А может, ее собственная — уже осень, золотые листья уже осыпались, и остались серые кости деревьев и пронзительно-холодный ветер. Эгвальд становится на колени и в последний раз поднимает голову и смотрит… не на короля, нет. Куда же тогда? На кого-то рядом, это точно. И Эцур поворачивает голову. И видит девушку. Она стоит прямая как стрела, руки сцеплены за спиной. Темные волосы уложены в простую прическу, на плечах теплый кафтан, отделанный лисьим мехом. А ее профиль, прямой острый нос, губы, побелевшие от холодного ветра, длинные черные ресницы — все это, кажется, принадлежит какой-то богине. И она смотрит на Эгвальда и будто презрительно кривится, но через мгновение снова становится невозмутимой. Оррин тоже замечает взгляд осужденного. — Кто это? — спрашивает он у Остейна. — А, это… дочь его, Имоджен, — шепчет Остейн так, что слышит весь помост. — Ох, ну и красавица! Я б не отказался после казни… утешить ее. Девушка, даже не вздрогнув, не покраснев, поворачивает голову и смотрит на Остейна, не говоря ни слова. Тот сначала ухмыляется, но чем дольше она смотрит, тем меньше становится его ухмылка. И наконец, когда она полностью исчезает, Имоджен вдруг усмехается в ответ и отворачивается. Эгвальду отрубают голову, но Имоджен даже не дергается в этот момент, только губы становятся чуть тоньше. Когда все расходятся, Эцур подходит к ней и тихо извиняется. — За что ты извиняешься, Глава внутренней стражи? — спрашивает она голосом, резким, как осенний ветер. — За слова Остейна. И тем более за то, что они были сказаны в такой момент. Имоджен Эгвальд усмехается. — Его слова глупы, как и он сам. А момент самый обычный — предатель получает по заслугам, не более. А теперь прошу меня простить, — и она уходит прочь, а Эцур так и остается на месте, и отчего-то нечто внутри снова просыпается, но теперь не такое острое и режущее, теперь — теплое, странно теплое. С тех пор он часто видит Имоджен в замке. Как она говорит — она хочет смыть позор с ее имени, позор, которым покрыл его нерадивый глава семьи. Она часто приходит к королю поговорить, и каждый придворный отмечает ее острый ум, утонченные манеры и непревзойденное самообладание. Она пишет, читает стихи и занимает короля беседами, и всему двору понятно, что она вступила в игру, где приз — сердце короля и корона (можно вместе, можно и раздельно). И каждый раз, когда ее видит Эцур, его собственное сердце сжимается и отчего-то начинает трескаться на куски. Она проходит мимо него, вежливо приветствуя — она приветствует всех, даже тех, кто ее искренне ненавидит — задает пару ничего не значащих вопросов или говорит об Оррине, и каждое слово о нем оставляет на сердце Эцура еще один порез, но он не может отказаться от этого разговора. Ее образ похож на мираж где-то вдалеке. Он расплывается, словно дымка, и все, чего хочет Эцур — прикоснуться к нему. Ощутить что-то настоящее на кончиках пальцев. Впрочем, его предназначение всегда будет на первом месте. Если Оррин выберет ее, он промолчит. …Эцуру двадцать один, и он на очередном балу. Огромный прием, на который стеклись все придворные, очередной праздник урожая. Главная бальная зала забита до отказа, гости, раздраженные, раскрашенные, толпятся повсюду, и Эцур носится туда-сюда, проверяя стражников. Лишь бы ничего не случилось. Совсем недавно он вернулся из Даута, где поймал сумасшедшего убийцу, и в голове все еще крутятся неприятные мысли, отчего он тревожится больше обычного. Конечно, на этом приеме появляется и Имоджен, великолепная в фиолетовом платье — черные вьющиеся локоны спадают на оголенные плечи, а на голове — диадема с аметистами. Она кивает, приветствует всех, а особенно придворных дам, своих неизменных соперниц в борьбе за сердце короля. Когда она входит в зал, Эцур на мгновение застывает. До него дошли слухи о ее дерзких высказываниях — «Мой род по древности равен королевскому, потому только я и достойна выйти замуж за короля!» — очень самоуверенно. Оррин любит уверенных людей, но он также и обидчив, и этот бал покажет, восхитился ли он ее выходкой или разозлился. Эцура не устраивает ни один из вариантов. Лучше бы это поскорее закончилось. Или лучше… лучше, чтобы Оррин сделал вид, что ничего не произошло. Бал великолепен. Все в восторге. Но Эцуру нечто внутри никак не дает покоя. И вот… и вот Имоджен танцует с королем. Он что-то говорит ей, что заставляет ее улыбаться, и Эцур ощущает, как его сердце вновь покрывается трещинами, из которых сочится кровь. Оррин выводит ее на середину зала и громким голосом просит тишины. — Господа, мои дорогие подданные! Я должен вам сказать кое-что невероятно важное! — объявляет он, и все гости немедленно замолкают. Из груди Эцура кровь уже не сочится, а хлещет. Имоджен улыбается так, что, кажется, сейчас засветится словно солнце. — Совсем недавно Эцур, Глава внутренней стражи, был направлен в Даут, чтобы изловить убийцу. Как вы знаете, у него это получилось. Я даровал ему в награду рыцарство и титул рыцаря Дауттского, но это еще не все. Я объявляю этот весенний бал также балом в честь его свершения! у Эцура кровь стучит в ушах. Что? С чего бы такие почести? Гости шушукаются и оглядываются на него — двор не привык, что ему оказывают внимание. — Но я считаю, что этого мало для того, кто освободил Сурду от такого ужасного человека, — радостно продолжил Оррин, и все снова устремили свои взгляды на короля. — И я рад объявить о последней, самой большой награде. Я, как ваш король, как законный опекун благородной дамы, оставшейся без главы семьи, объявляю… что отдаю Имоджен Эгвальд в жены Эцуру Дауттскому! Все вокруг будто Голоса утонули в мутной жиже. И ее лицо… лицо Имоджен… окаменело. Улыбка медленно сползает с ее лица, глаза округляются, и она поворачивает голову к Оррину, а на его губах играет злорадная улыбка, и он даже не смотрит на нее! И тогда она находит в толпе Эцура, ошеломленного, оглушенного, и ее взгляд чернеет от ненависти. Он почти не помнит саму свадьбу. Оррин, их щедрый прекрасный король, позаботился обо всем заранее. Их поженили через несколько дней. Он почти не помнит, как они ехали в ее — их — имение. Как она молчала по дороге, как сжимала зубы. Зато он помнит, как они выходят из кареты. Перед его глазами — роскошный замок, окруженный садами и парками, и слуги встречают их покорным поклоном. Имоджен взбегает по лестнице, снова не сказав ни слова, но Эцур не намерен дольше это терпеть. В конце концов, они теперь муж и жена, ведь так? Теперь он может прикоснуться к этому миражу. И он хватает ее за локоть. — Постой, Имоджен! Нам же нужно поговорить… Она резко оборачивается, и взгляд ее такой же темный как тогда, на балу. И злость прорывается через холодную маску, ее всю трясет. Она вырывается из его рук и яростно кричит: — Не смей меня трогать! Никогда! Если бы не ты… я должна быть королевой, а не женой жалкого бастарда! Да я лучше возлягу с конюхом, чем с тобой! Я предпочту, чтобы род мой угас, нежели позволю тебе его продолжить! Замок достаточно большой, чтобы ты никогда — слышишь?! — никогда не попадался мне на глаза! Она разворачивается и убегает, а Эцур, едва держась на ногах, под молчаливыми взглядами слуг возвращается к карете. — Обратно в Аберон, — бросает он кучеру. И больше никогда не возвращается в имение Эгвальдов. …Эцуру двадцать шесть. Он ничего не видит. Ни будущего, ни прошлого, ни этого мира. Его вытащили из Храма в Драс-Леоне, но Храм из него вытащить не смогли. — Ты уедешь, — говорит Оррин. Эцур слышит его шаги. Как он раньше не замечал, что может распознать его шаги из сотни других? — Я все еще могу… — Ты уедешь, — повышает голос Оррин. — Ты мертвый груз, Эцур! Что ты тут слепой сделаешь? Обо мне прекрасно позаботится Остейн. Оррин на мгновение замолкает, будто размышляет о чем-то. Глаза болят, кажется, снова пошла кровь, но Эцуру все равно. Нечто внутри, так долго не просыпавшееся, снова шевелится. Оррин, будто что-то решив, набирает побольше воздуха: — Знаешь, а я ждал этого момента. Твоя преданность, собачья — она так раздражала. Ты бесхребетный. Ты исполнял мои приказы, будто это воля богов. Ты как будто висельная петля, вечно вился вокруг моей шеи, но наконец-то я от нее избавился! Ты — мертвый груз теперь, так что отправляйся к своей дорогой болтунье Имоджен и сиди в ее имении до конца жизни! И он выходит из шатра — Эцур слышит, как опускается полог. А внутри нечто, превратившееся в ураган, беснуется и ломает ребра. И это все? Все, что король, Сурда дадут ему за его долгую и верную службу? Вернуться к женщине, которая его ненавидит всем сердцем? Растоптать свое предназначение?! Какой же он жалкий. Жалкий мертвый груз. За что мир так с ним поступает? Эцур ведь всегда делал все, что от него требовалось. Он всегда был хорош и готов ко всему, но никто… никогда… никому это не было нужно. Он утонул в темноте, во тьме собственной души — если от нее что-то еще осталось — а потом пришла эта странная девушка. «Ты — не мертвый груз». «Ты можешь остаться с нами». Старый король ненавидел его за то, что он убил свою мать. Регана ненавидела его за то, что он был свидетельством любви ее мужа к другой женщине. Имоджен ненавидела его за то, что он стал ее наказанием. А Оррин ненавидел его за все. Потому что он, Эцур, просто существует. «Может, наберешься смелости встретить людей, которые добры к тебе?»