Серые слёзы. Серая кровь

— Ты идиот, Сильф. Голос Роу звучал глухо, будто из-под воды, а, может, Йоль так казалось. Может, она вообще все придумала? Она протянула руку, чтобы одернуть полог палатки. — Ты все испортил. Ты полез туда, куда тебе не следовало, пытался сделать то, что не умеешь. Если ты информатор, не суйся в чужие игры, — голос Роу на миг затих, а потом раздался хриплый шепот: — В мои. — Думаешь, я поверю тебе? — голос Сильфа звучал так же глухо. — Ты мерзкий предатель, ты убил столько людей! Как же жаль, что тот убийца тебя не прирезал! Она не видела их. Она стояла за тканью и выдыхала усталость. — Хотя, может так даже лучше, — фыркнул Роу. — Поймав тебя, они успокоятся. Получили свою добычу, своего Монстра, и никто ничего не подумает про меня. — И что, ты хочешь доказать, что ты на стороне Черной руки?! — Сильф закричал, и в голосе его послышались визгливые нотки. — Убийца и предатель, мерзкая подстилка мерзкой Энн! — Ты дурак, Сильф. Ты правда думаешь, что я убивал кого попало? Йоль сжала кулаки. — Я казнил. Тех, кого приговорили. *** Смеркалось. Смеркалось — как много в одном слове. Это значит, что солнце, красное, цветное, полное крови, уже зашло, и кровь эта растеклась по небу. И дневной свет потихоньку угасал, оставляя на языке шершавый привкус. Вардены уже утихли, готовые завтра выступать. Талерика уже отбегалась со своими новыми людьми, которые должны сделать её совсем взрослой. Джо Рид уже прочитал все свои книги и наволновался вдоволь, перетащил палатку поближе к Талерике и потихоньку засыпал. Дес обдурил пару гномов в карты, и Йоль точно знала, что в рукаве у него пара тузов — он специально сидел и натирал их землей и пивом, чтобы были похожи на гномью колоду. А Йоль просто стояла и дышала. Холодный ветер с озера Леона раздражал варденов по ночам, но для нее это было сродни глотку свежей воды посреди раскаленного полудня. Она провела в голове Сильфа четыре часа и уже была готова потерять сознание от усталости и отвращения. Потом пришел Хальфред, и Йоль всего на минуту закрыла глаза, она могла поклясться, что на минуту, но почему-то очнулась от того, что Хальфред теребил ее за плечо, а из-за полога шатра пробивался свет уже окровавленного солнца. — Я ухожу. Я велел выставить стражу вокруг. Не задерживайся тут, лучше тебе пойти поспать. Йоль только кивнула, и Хальфред ушел. А потом Сильф засмеялся, жутко, безумно, захлебываясь, давясь хохотом. Или… или он рыдал? Ей было неинтересно. Она уже знала о нем все. И она вышла из шатра и с наслаждением вдохнула ветер Леоны. Когда она велела кому-то из варденов подхватить этого хлипкого мальчишку и потащила прямо к Хальфреду, тот поперхнулся, и она швырнула Сильфа прямо к его ногам. Отдельный шатер возвели почти сразу, окутаны его кучей заклинаний, и Йоль осталась с ним один на один. И теперь ее тошнило от всего, что она нашла в его голове. Когда-то жил-был Человек, и он занимал видное положение среди черноруких (как его тогда звали, он уже не помнил), его призвал к себе граф Элистар и сказал, что им нужен шпион среди варденов. Такой шпион, который будет неизвестен никому, даже всем остальным шпионам, всей Черной руке — только он, граф будет знать правду. И Человек согласился. Может быть потому, что служба уже так наскучила ему, что хотелось уже кого-то прирезать, чтобы стало интереснее, а, может, потому что его обещали превратить в десятилетнего мальца — а это весьма заманчивая перспектива начать жизнь заново. Оказалось, что чернорукие шпионы выследили мальчишку. Совершенно непримечательного, глупого и трусливого мальчишку, сына одной варденки, мальчишку, на которого пару раз обратил внимание сам Аджихад. И этого мальчишку заманили в темный переулок и перерезали горло, и Человек стал Джаршей и стал Сильфом, и почему-то оказался именно там, где хотел быть. Ему так нравилось притворяться идиотом. Так нравилось презрительные, надменные, жалостливые и покровительственные взгляды, которыми одаривали его все, абсолютно все, с кем он встречался. Маленький и трусливый посыльный, мальчик-паж, который боится собственной тени! Ах, какой жалкий! Спрячься подальше, глупенькое создание! О нем не знал никто. О нем не знали самодовольные Двойники, это гадкое порождение отвратительной магии, о нем не знал этот самодовольный болван Роу, болван, который так глупо провалился, пытаясь убить Аджихада. О нем не знала и эта Энн, о которой он не раз сообщал Черной руке, но, увы, бесполезно, бесполезно! Они даже не смогли убить ее, хотя почти получилось. И он, Сильф, как вездесущий дух ветра, он слышал все, он помнил все, он незаметный как тень, глупенький мальчик-паж, на которого никто не обращает внимание. Ах, если бы эти напыщенные индюки из Дю Вранг Гата знали, как часто каждый из них забывал ставить защитные заклинания на шатры Совета и всяких военачальников! Если бы только Насуада хоть раз их поймала, как было бы забавно! Но в конце концов, ему стало скучно. Так откровенно скучно просто слушать и писать послания, структурировать информацию у себя в голове, запоминать и просто быть незаметной тенью, глупенький мальчиком-пажом. Проклятье, да он создан для чего-то большего! Не может же он вечно быть ушами и глазами! Он хочет стать острым и резким, как шпага, которую это хиленькое тело не в состоянии удержать! И Сильф начал действовать. Тут, там, подстраивал мелкие неприятности и неприятные встречи. Кто-то что-то услышал, кто-то что-то не получил, и в лагере варденов порой случался мелкий хаос, и какое-то время этого был даже достаточно. А потом он увидел Роуэла. Этого самого… убийцу. Того, кто посмел пойти против махины Империи и Черной руки, и где-то внутри разгорелась ненависть. Этот Роуэл… он посмел выжить, он посмел позволить этой Энн спасти себя, он посмел стоять рядом с этой тварью, этим отродьем, которое схватило и мучило Мантикору! Он посмел иметь куда более интересную жизнь. И Сильфу стало мало мелкого хаоса. Сильф понял, что не сможет успокоиться, пока не уничтожит их. Йоль шагнула подальше от шатра, и ее вырвало. Как же мерзко. Он и правда был жалким, даже глядя на всех свысока, он был жалким. Она нашла бочку с водой и окунула туда голову. Он отдал свою жизнь в руки Элистара, проклятье, он даже не помнил своего имени! И ещё внутри его воспоминаний она нашла следующего Монстра. Оборотень. Сильф прятал его, прятал так усиленно, так упорно, но в то же время прятал за липким ощущением будущего триумфа, будто ждал особого момента. И Йоль не стала трогать это воспоминание — для нее и так было достаточно работы — да и к тому же, она знала, что он откроет ей правду, так ему хотелось разрушить ее мир. Что ж, пусть постарается! А она позаботится о том, чтобы поймать этого Оборотня. Если… …если его все еще нужно ловить. *** — Казнил? Она знала, что Роу усмехается. Она не слышала, но знала. — Ты… ты хочешь сказать… но почему никто мне не сообщил? — О чем? О чистке предателей? Ты информатор, Сильф, с чего бы кто-то стал сообщать информацию тебе? Это ведь твоя работа. — Нет, нет, нет! — голос Сильфа вдруг стал визгливым. — Нет! Я велел Рису тебя убить! Ты убил его, ты убил! — Болван, я приказал ему убираться отсюда, — а вот в голосе Роу сквозила холодная, почти острая насмешка. — Мне пришлось порезать себя, чтобы Энн поверила, что меня ранили. — Нет! Нет… В шатре повисла тишина. Ночь скрадывала звуки, ночь наступала на горло, и Йоль сжала кулаки, пытаясь удержаться и не ворваться туда. Она ещё не услышала самого главного. — Так ты… ты на нашей стороне? На моей? — Я на стороне Черной руки. Не на твоей. — Нет, Роуэл… Роуэл, я прошу… спаси меня! Я больше не буду лезть в чужие игры, я все понял! Спаси меня, я умоляю, я прошу..! — и Сильф вдруг зарыдал, как ребенок, захлебываясь криком и слезами, и Йоль шагнула внутрь. Жарко, душно, тяжело. Роу стоит рядом с клеткой, внутри которой по полу катается грязный мальчишка в лохмотьях. Он поднимает на нее взгляд, полный отчаяния, но глаза его медленно наливаются свинцовой ненавистью. Роу оглядывается на нее и усмехается, а Йоль, едва сдерживаясь, вдруг поднимает руки… и аплодирует. И ненависть на мгновение сменяется удивлением. — Видишь, — самодовольно сказал Роу, приближаясь к ней. — Я же говорил, что смогу. Сильф, казалось, перестал дышать. — Я же говорил, — медленно произнес он, глядя Сильфу прямо в глаза, — что смогу убедить эту маленькую крысу, что я все ещё на стороне Черной руки, несмотря на то, что я натворил. Сильф захрипел, хватая пальцами прутья клетки, и его воспаленные суставы на тонких пальцах казались похожими на маленькие шарики, отчего-то попавшими под кожу. На лице его застыл крик, но отчего-то Сильф не издавал ни звука, к коже прилила кровь, и, наконец, он завизжал: — Ах ты мразь! Мерзкая, лугщая тварь, предатель! А ты знаешь, Энн… ты знаешь? Знаешь, что стоит рядом с тобой? Что за тварь? Йоль вскинула бровь и усмехнулась. — Просвети меня. — Это Оборотень! Да, да, тот самый, которого ты собиралась поймать следующим! — и он захохотал, затряс клетку, и она мерзко заскрипела в такт его смеху. Йоль фыркнула. Он и правда думал, что ее можно этим удивить? Сильф так смело лгал всем вокруг, а вот себе лгать не умел. Не умел сдерживать эмоции, не умел прятать намерения, и эта его затаенная радость — она давно уже все рассказала. А когда он замолчал, Роу позади тихо произнес: — Я предпочитаю «Лис-оборотень». — Неужели ты не слышишь меня, Энн? Ты оглохла? Он — Оборотень, ты должна, должна его сейчас же схватить! Или ты знала? Ты знала, ты знала, значит, ты такая же как я! И он снова захлебнулся нездоровым булькающим смехом, изрыгая ругательства и царапая землю, ломая ногти, раздирая пальцы до крови. Йоль отшатнулась, а потом посмотрела на Роу, желая понять, что такое происходит с черноруким шпионом. Роу, скрестив руки на груди, задумчиво вглядывался в перекошенное лицо Сильфа. — Он так долго был Джаршей, что вновь стать собой для него невыносимо… Возможно, он скоро сойдет с ума, так что если ты что-то не достала из его головы, то советую это сделать сейчас. Йоль покачала головой — за три часа она успела узнать все, что ей было нужно — и подошла к клетке поближе. Присела, и ее глаза оказались прямо напротив покрасневших глаз Сильфа. Она видела это — остатки разума в его взгляде, и пока они не исчезли совсем, она хотела сказать ему то, что думает. — Знаешь, почему это происходит с тобой? Уверена, ты задавался этим вопросом. Он моргнул, и его влажные как у теленка глаза заслезились. — Потому что это — моя месть, — отчеканила она, сжав зубы. — Это моя месть за всех варденов, которые пострадали из-за тебя, за Насуаду, которую я могла бы спасти, и за Муртага, который пережил нечто ужасное из-за того, что ты его предал. Ты предал его, но его здесь нет, чтобы отомстить, и это сделала я. Сильф тяжело захрипел, и с каждым хрипом он будто выплевывал ярость и презрение, и вдруг ударил по прутьям клетки так, что Йоль отшатнулась. Мгновение — и Роу схватил ее, поставил на ноги и каким-то невероятным образом оказался перед ней. — Ты еще безумней, чем я! — хохотал Сильф, снова и снова ударяя по прутьям. — Ты! Ты! Ты безумна! Ты спишь с черноруким, ты мстишь за Кровавого Всадника, ахаха! Что еще ты сделаешь, а, Энн? Что еще? Что еще?! Что… Роу схватил ее за руку и потащил прочь из шатра. Ночь встретила их прохладой, обняла руками, полными ветра. Снаружи будто ничего и не происходило — лагерь варденов уже мирно спал, ожидая завтрашнего марша. Йоль отошла подальше от стражи, выдохнула и сжала виски. Роу сзади тихо дышал — вспышка Сильфа, казалось, нисколько его не побеспокоила. — Значит, Оборотень? — спросила она. — Значит, сестренка Энн? — отозвался Роу. Она усмехнулась и закрыла глаза. Как же она устала, проклятье. И это довольное лицо Хальфреда, и это его «ты поймала — ты и вскрывай разум», и три часа внутри его головы. Или четыре? Какая разница, три или четыре — а тошнит одинаково. Наверное, она прямо тут сейчас и свалится — ноги будто немеют… Она пошатнулась, и Роу подхватил ее за плечи и прижал к себе. — Думаю, тебе стоит отдохнуть. Она кивнула. Отдохнуть. Иначе завтрашний марш она не выдержит. — А потом… знаешь, я бы хотел тебе кое-что рассказать. — Что именно? — устало пробормотала она. — Все. От моего начала до моего настоящего. Ну… — он усмехнулся ей в макушку. — В кратком варианте, конечно. Мир не пошатнулся от этого. Заезды не посыпались с неба. А у нее внутри что-то пошатнулось. …Йоль вылетела из шатра Эцура разъяренная как фурия и столкнулась нос к носу с Роу. Тот схватил ее за плечи и хитро улыбнулся. — Я искал тебя. — Ты следил за мной? — вскинулась она. — Скорее, случайно заметил тебя, идущую куда-то с воинственным видом, и просто пошел следом, — Роу пожал плечами и окинул взглядом шатер, из которого она только что вышла. — Однако, интересных друзей ты себе выбираешь. — Ты — самый интересный из них! — прошипела она и вырвалась из его рук. И тут же устыдилась — ну зачем она так? Зачем злость на королька Оррина изливать на кого-то ещё? Но Роу, казалось, не заметил (либо вполне успешно притворился) и самодовольно заявил: — Ну разумеется! Тебя, кажется, кто-то здорово разозлил. Идём, я обещал тебе историю. Может, тебя это успокоит и развлечет, — и он помахал сумкой, в которой что-то булькнуло. — Идем, — согласилась она, не зная, куда он ее ведет, однако это совершенно ее не беспокоило. Они крались меж редких палаток и людей, спящих тут и там прямо на земле. Часовые время от времени спрашивали, кто идёт, и Роу отвечал, что «особый расследователь тайной службы», и их тут же пропускали. В конце концов они пришли к маленькой палатке где-то на отшибе лагеря, возле которой горел костер. Йоль смотрела на лес, шумящий вдалеке, на бесконечные звёзды и чувствовала, как вся ее злость уходит, тонет в бескрайнем ночном небе. Она ещё успеет спасти Эцура. Завтра. Она села на траву и, глядя на костер, задумчиво спросила: — Почему Хальфред доверяет тебе? Роу уселся рядом, хмыкнул и достал глиняный кувшин, заботливо замотанный сверху красной тканью. — О, он нисколько мне не доверяет. Я насчитал по меньшей мере трех соглядатаев, которые следят за мной в шесть глаз. Но видишь ли, Хальфред — азартный игрок. Только вот играет он не в карты или кости — он играет в людей. Он делает свою ставку и смотрит, повезет ли. Предаст или нет, сможет или нет. Чем ненадежней человек, тем интересней игра. Полагаю, я еще долго буду его развлекать. Впрочем, разве мы собирались говорить о нем? Йоль помотала головой и улыбнулась. Посмотрела на Роу — он будто оцепенел, глядя на огонь, и в его глазах плясали два костерка. Потом он вздрогнул, будто опомнился, размотал ткань и передал ей кувшин. Она сделала глоток и зажмурилась — внутри оказался грушевый сок. Точно, они же проходили мимо грушевого сада, вардены его еще весь ободрали, чтобы взять припасов в дорогу. — С чего бы начать? — пробормотал Роу, взъерошив волосы. — Впрочем, это я притворяюсь, если честно. Я прекрасно знаю, с чего начинать… хотя бы с того, что мое настоящее имя — Эрвик. Йоль фыркнула прямо в кувшин, и Роу засмеялся. — Что? Ты представляешь, каково это — жить с именем «Эрвик»? Потому я и сменил его, как только смог! А если серьезно, то я родился и где-то до пятнадцати лет жил в маленькой деревеньке Зеленые холмы. Как ни странно, рядом и правда были холмы, действительно зеленые. Хотя, это неважно… Он сжал руки и как-то нервно посмотрел на Йоль. Достал откуда-то из кармана веточку полыни и продолжил: — У меня, как ты, наверное, помнишь, был младший брат, его звали Бастиан, и Уна, самая младшая. Мы всегда ее опекали. Отец был старостой и меня хотел сделать старостой, и вообще я обо всех уже тогда должен был заботиться. К нам часто заезжали странники — Зеленые холмы располагались недалеко от Тирма — и рассказывали разные истории. И я хотел уйти, путешествовать, увидеть мир из их рассказов. В общем, увидел… Он оторвал от полыни маленький листочек, и повсюду разнесся ее горький запах и поглотил ночь целиком. — Ургалы возникли из ниоткуда, и судьба деревни была решена почти сразу. Родители спрятали нас троих в подвал, и мы просидели там трое суток, трясясь от страха. Слизывали осевшие на балках капли воды и ели овощи. Когда выбрались… в общем, ты уже все это видела в Язуаке. Наверное, поэтому я так глупо себя там повел. Стоять до конца, ха! Я просто хотел переиграть все, что случилось десять лет назад. Роу вздрогнул и закашлялся, и Йоль протянула ему кувшин. Он благодарно улыбнулся. — Я взял брата и сестру в охапку и отправился в Тирм — там жил наш дядя. Писал, что живет хорошо, но мы нашли грязную лачугу и его, не просыхающего ни дня. Разумеется, он нас выгнал, и мы шлялись по совершенно незнакомому городу. Каким-то чудом нашли жилье в очень грязном и бедном месте. Мы с Бастианом отправились работать, кто где — он нашел работу в кожевенных мастерских, а я просто бегал по всяким поручениям. В общем, добегался до не самой законной части общества, и они оценили все, что я умел. А умел я болтать, когда надо, молчать, когда надо, и хорошо притворяться кем угодно. И я остался. Мы перестали есть всякое дерьмо, переехали в более приличное место, у Уны появились красивые платья. Мне казалось, что я герой. Он запнулся, снова взъерошил волосы, и Йоль поняла, что сейчас начнется самая тяжелая часть рассказа. — В конце концов, я попал на услужение к человеку, который звал себя Бароном — у него было много всего: бордели, поставки фриаты, своя бойцовская яма, подпольная кузница с оружием. Барон тоже меня оценил. Сначала я просто бегал по его поручениям, потом координировал сбыт фриаты, потом уже разбирался с проблемами. Очень скоро я стал кем-то, кого называют… если не правой рукой, то одним из пальцев. А потом у Уны нашли эту болезнь, я понял, что уже не выберусь оттуда. Денег на лекарства не хватало, и я начал… я начал обманывать Барона. Один, два раза, и я стал уже рисковать. Но, по крайней мере, Уна могла нормально жить. А потом… — Барон все узнал? — хрипло спросила Йоль, уже обо всем догадавшись. Она сжала его руку, но как бы она ни хотела, она не могла забрать ту боль, что гнездилась у него внутри. — Барон все узнал, — подтвердил Роу. — Но он ничего мне не сказал. Просто однажды я пришел по его поручению в бойцовскую яму, а там… — он сжал ее ладонь. — А там шоу. Настоящая буря, зрители ревут будто дикие звери. А на арене… на арене… Бастиан, — он будто всхлипнул и резко выдохнул. — Там Бастиан, сражается с лучшими бойцами, теми, которые учили меня драться, которые мне в глаза смотрели, которые смеялись над моими шутками! И они убивали его — он уже был весь в крови! Я бежал вниз по лестнице, расталкивая всех, кто стоял на пути, но я так боялся добежать, потому что я уже знал, все знал. Охранник хотел меня остановить, но я ударил его кинжалом и выскочил на арену. Голос его уже начинал дрожать, и Роу прикрыл лицо рукой и несколько раз вдохнул и выдохнул. — Бастиан уже был мертв. Конечно, он был мертв — куда подмастерью кожевника тягаться с псами из бойцовских ям. Двое из них остались живы, и я прикончил их теми же приемами, которым они научили меня. А потом я поднял глаза и встретился взглядом с Бароном и понял… ну, в общем, все. Что он все знал, и что это его урок и мне, и всем, кто вздумает попытаться обмануть его. Я не знаю, сколько я там просидел. Потом вытащил тело. Потом похоронил. И понял, что Барон должен заплатить. Одно лишнее движение, и душа Роу разобьется на крохотные осколки. — Барон сделал большую ошибку, когда не убил меня. Я спрятал Уну, а потом нашел его главного врага — Крысолова. Тот тоже мутил всякие грязные делишки и в общем-то не хотел начинать войну, но я был убедителен. Конечно, Барон поменял все свои пароли. Но он не мог поменять свой образ мыслей. Я знал его. Я знал людей, с которыми он работает — поставщиков, покупателей, информаторов. Всеми ими начинала интересоваться стража или влиятельные люди города. Барон потерял поставки фриаты, Барон терял людей, доверие. Его бордель сгорел, по городу пошли слухи, что в его бойцовской яме проходят постановочные бои, и бойцы уходили в другие места, чтобы не потерять репутацию. В конце концов, он оказался прямо передо мной — нищий, слабый и побитый. На арене. И я убил его. Я обещал Крысолову, что уеду из Тирма — я опасался, что Крысолов все-таки догадается меня прикончить, а без меня Уна не выжила бы. Ей становилось все хуже хуже. Но он предложил кое-что получше. Он работал с Черной рукой и предложил мне то же самое. Я подумал, что у Черной руки куда больше возможностей вылечить Уну, и согласился. И в какой-то момент моя болтливость и умение притворяться сделали меня Оборотнем. Он посмотрел на нее и устало улыбнулся, будто радуясь, что эта часть рассказа, с Бастианом, с Тирмом уже позади. — И предваряя твой вопрос — Оборотень занимается тем, что появляется где-то и заставляет всякие вещи случаться. Так, как нужно Черной руке. Это может быть что угодно — приход политика к власти, война гильдий, налаживание поставок фриаты. И я притворялся… притворялся, притворялся — глупым, наивным, жестоким. Всяким. Я так долго прикидывался кем-то, что в какой-то момент просто забыл, кто я такой. А ты… не такая, как я. Ты никогда не забывала, кто ты, даже когда называлась чужим именем. Он посмотрел ей прямо в глаза, усмехнулся, и голос его вдруг снова стал таким, как обычно, чуть насмешливым, но по-доброму: — Ну что… как тебе моя история? И только сейчас Йоль поняла, что к горлу ее подкатил огромный ком. И хрипло ответила: — Это очень грустная история. — Да, пожалуй, — он бросил то, что осталось от веточки полыни, в костер, и протянул ей ее незабудку. — В следующий раз расскажу что-то более веселое. Она аккуратно взяла цветок, будто боясь, что он исчезнет, и выдохнула. — Мне очень жаль, что так все вышло… — Мне тоже. Они замолчали, но не потому, что нечего было сказать, а потому, что слов было слишком много, и какие сказать первыми, а какие оставить во тьме — сложно решить. И Йоль знала, что у нее есть огромная история, которую, быть может, не уложить в один вечер, и, может, это не только ее история, но она тоже хотела отдать ее. — Ты хочешь… хочешь услышать мою историю?