Тень Востока

Через мгновение что-то затрещало, заскрипело, зарокотало... Арундэль, оторвав неверящий взгляд от обрыва, посмотрел налево… и падающее дерево, скользнувшее вбок с груды камней, кроной смело его с прогалины в рощицу, под защиту древесных стволов. Арундэль ударился о землю спиной плашмя, из глаз брызнули искры. Но от боли к нему вернулась способность дышать. Он тут же сел — и понял, что лавина, которую остановил Мастер Мечей, ожила и устремилась дальше. Камни с грохотом высыпались на край уступа — и в паре шагов от обрыва землю вдруг прорезала дугообразная черная трещина: так ломается корка у пирога или хлеба, когда хочешь отломить кусок, не прибегая к ножу. Раздался низкий стонущий звук, земля дрогнула, и край обрыва, отделившись от уступа, обрушился в пропасть. Обрыв обломился по тому месту, где Сафтанхор воткнул в камень свой меч. Тем самым предуготовив надгробие себе и Альву. Из груди Арундэля вырвалось рыдание, но это было нестерпимо больно — рыдать, потому что у него болело все: сердце, ребра, горло, спина. И он сжал зубы на собственном предплечье и только тихо всхлипывал. Когда он наконец выпустил предплечье, рукав и повязка под ним были насквозь мокрыми от слез. На обрыве стояла тишина: шелест листвы, так похожий на далекий прибой, смолк, потому что западный ветер упал — как будто сделал свое дело, выдав невидимку. Костер, разметанный и заваленный лавиной, погас, но на юго-западе высокую скалу обрисовал серебристый отсвет низко стоящей луны. Месяц-бродяга снова странствует по океану звезд, а следопыт, так любивший дорогу, останется лежать под неподъемной грудой камней. Потому что у Арундэля не хватит сил, чтобы разобрать завал и похоронить друга по-человечески. Арундэль снова стиснул зубы, чтобы не разрыдаться. «В низине между этим отрогом и горами есть вода. Бери меч и уходи», — вдруг услышал он голос Альва и встрепенулся от радости… но в следующее мгновение горе обрушилось на него с новой силой: когда он понял, что эти слова сохранила для него память. — А ту́ла нин, нэньярро… — прошептал он дрожащими губами, но никто не откликнулся на его зов: ни человек, ни зверек с когтистыми лапами. Как будто из его души вырвали кусок, и Арундэль знал: сколько бы он ни жил на свете, эта рана никогда не исцелится и не затянется до конца. Но Альв, даже мертвый, был прав: надо уходить. С трудом поднявшись на ноги, Арундэль начал перебираться через завал, в который превратилась прогалина: теперь ее перегораживали упавшие деревья и загромождали камни, не докатившиеся до обрыва. Презрев опасность, Арундэль выбрался к краю пропасти. Он заставил себя взглянуть вниз, но все скрывала темнота и бурая взвесь пыли. Он знал, что должен проститься со следопытом, что он обязан Альву надгробным словом, но он просто не мог: как будто без этих слов можно было в самой глубине души верить, будто Альв жив и просто странствует где-то далеко-далеко… — Прощай, друг… — прошептал Арундэль наконец. Но тут же понял, что выбрал не то слово. — Прощай, брат. Так было правильно. Арундэль повернулся, чтобы идти, но в этот миг месяц высунул из-за скал кончик серебристого рога, и его сияние отразилось от светлой полосы металла под ногами. — Миссэлинквэ! — воскликнул молодой человек. Он был уверен, что андамакиль тоже упал в пропасть. Меч прижимали к земле ветви дерева, придавленные, в свою очередь, остатками камнепада, и, чтобы освободить андамакиль, Арундэль столкнул с обрыва несколько камней. Они посыпались вниз, с гулом и грохотом разбиваясь о выступы стены и о валуны внизу. И, когда Арундэль поднял андамакилем, ему послышался стон. Он застыл, прислушиваясь: грохот и множившее его эхо умолкли, и в наступившей тишине было слышно только, как вдалеке стрекочет ночная цикада. «Почудилось, — сказал себе Арундэль. — Я просто хочу услышать то, чего нет». Но только он отвернулся от обрыва, как стон раздался снова. И Арундэль понял, что стон доносится снизу. Он упал на колени на краю пропасти и при свете выплывшего из-за скал месяца увидел то, чего не мог разглядеть раньше: человека, который висел под обрывом на веревке вниз головой, словно добытое на охоте животное. — Альв! Альв! — закричал Арундэль. — Альв, ты живой?! В ответ следопыт шевельнулся, и лунный свет выхватил из темноты белую повязку на его голове. Арундэль судорожно огляделся по сторонам, пытаясь понять, как такое могло случиться. Следопыт висел ближе к правому краю прогалины: это объясняло, почему его не увлек за собой обвал. И висел он… да, как раз под кустом обломанных толстых веток — или тонких стволов. Под кустом, в который упал обмотанный ремнем камень — и серебряная пряжка оружейного пояса словно подмигнула Арундэлю, отражая свет месяца. — А́лкар ми та́рмэнэль! Слава в вышних! — прошептал Арундэль, потому что это было самое настоящее чудо. Все стало совершенно понятно: бросившись к Сафтанхору, Альв зацепился ногой за свою вывороченную из земли петлю. Когда следопыт спрыгнул в пропасть, петля затянулась и сдернула камень, лежавший на краю обрыва. А поскольку Альв потянул камень по направлению к середине прогалины, тот приземлился прямиком в куст обломанных веток! — Подожди, Альв, я тебя сейчас вытащу! — крикнул Арундэль, как будто следопыт мог куда-то деться, вскочил на ноги и, прыгая через ветви и стволы, бросился к туда, где раньше горел костер. По счастью, кожаные веревки не до конца завалило камнями. Вытянув одну целиком, Арундэль привязал ее к дереву, растущему справа ближе всего к краю обрыва и прогалине, и принялся завязывать на веревке петли через локоть друг от друга. Затем сбросил веревку с обрыва и, ступая в петли и цепляясь за них руками, спустился к Альву. Наверное, для кого-то ночной спуск с обрыва по ненатянутой веревке, когда еще попади ногой в мягкую петлю, показался бы кошмаром, но Арундэль привык карабкаться по вантам для работы с парусами в любую погоду, днем и ночью. И теперь ему казалось, что он просто летит, легко и без усилий, и, может, это кровь стучала в висках, но он слышал, как плещут волны и свистит в снастях ветер… видел, как вздымаются белые крылья-паруса, как катится по голубому блюду неба золотое яблоко солнца, а внизу… Сначала он увидел море — с такой высоты, что оно казалось гладким, как синий шелк. А потом он увидел внизу, под обрывом, плоский серый камень в оправе кипящей белой пены, — и пришел в себя, потому что уже видел его раньше. Арундэль встряхнул головой и понял, что висит под обрывом почти на одном уровне с Альвом. И с облегчением выдохнул: он боялся, что если следопыт шевельнется, то его нога может выскользнуть из петли, но теперь он разглядел, что петля прочно зацепилась за глубокую трещину на внутренней деревяшке-шине. Сапог левой ноги тоже зацепился за острый, но прочный отщеп. Хорошо. — Альв, ты слышишь меня? Не дожидаясь ответа, Арундэль выбрал конец собственной веревки, раскачался и, удобно зацепившись за выступ рядом с Альвом, принялся обвязывать его ноги. Арундэль вязал прочно и натуго, наверняка это было больно, но Альв не стонал. Когда его развернуло спиной к Арундэлю, тот увидел, что справа от лопатки до пояса рубаха разорвана и окровавлена: должно быть, при падении следопыта ударило об обрыв спиной. Торопливо выбравшись обратно на уступ, Арундэль уселся на землю, уперся ногами в ствол и начал тянуть веревку. Он слышал, как следопыта иногда бьет об стену, иногда тащит по ней, слышал, как шуршат, осыпаясь, камешки и песок, но Альв по-прежнему молчал. «Ондатра, пожалуйста, отзовись!» Но ответа не дождался. В руках почти не осталось силы, и, боясь упустить веревку, Арундэль часто обвязывал выбранную слабину вокруг ствола. Когда веревка пошла туже и в лунном свете за обрывом замаячил сапог следопыта, Арундэль подобрался к краю и начал вытаскивать Альва за одежду, за ремни — так бережно и осторожно, как только мог. У него дрожали руки, дыхание с хрипом вырывалось из груди, и, подняв Альва на уступ, он рухнул рядом с ним, мокрым лицом в сухую землю. Отдышавшись, сел и взглянул на друга: следопыт лежал, словно труп. Кожаная веревка, привязанная к его ногам, казалась ондатровым хвостом, так похожим на ремешок. Арундэль никак не мог расслышать, дышит Альв или нет, потому что в висках у него шумело. Он приложил пальцы к шее следопыта, чтобы понять, бьется ли сердце, но от усталости его руки сделались нечувствительными, как деревяшки. В лунном свете лицо Альва, исцарапанное, вымазанное землей, было неподвижно и оттого казалось чужим и незнакомым. Арундэль положил его голову себе на колени и заплакал — от бессилия, от безысходности, от того, что надежда оказалась такой быстротечной и обманчивой. Его слезы стекали по лицу друга, промывая в грязи канавки. Альв вдруг застонал и повел головой. — Не плачь на меня…— пробормотал он, морщась. — Что? — только и смог выговорить потрясенный Арундэль. — Соленые слезы… по ссадинам… больно… Арундэль торопливо вытер глаза рукавом. — Так ты живой, — сказал он, словно не мог поверить. — Это ненадолго… — простонал Альв, — я сейчас помру, у меня все болит… вообще все… — За то время, что мы знакомы, ты уже два раза умер. Один раз — у меня на руках, а второй — полчаса назад, — сказал Арундэль. — Давай пока обойдемся без третьего раза?