Тень Востока

5 мая 2160 года Когда Арундэль открыл глаза, все вокруг было зеленое и золотое: лучи еще низкого солнца и утренний ветерок превратили лесную сень в мерцающий и шелестящий изумрудный шатер. Было так хорошо и мирно, что можно было подумать, будто путешествуешь где-нибудь в Нисима́лдаре, но только птичьи голоса, звеневшие вокруг, были незнакомыми, и деревья и травы пахли не так, как дома. До Арундэля донесся громкий плеск, и он понял, что проснулся от такого же звука: как будто кто-то резвится в воде. Но кто может плескаться в ручье, который еле доходит до щиколотки? Молодой человек сел и увидел, что посреди поляны горит небольшой костер, а рядом сложен хворост. Он поднялся и, поеживаясь от утренней прохлады, сквозь редкий кустарник вышел на берег ручья. Из-за невысокой, по колено, плотины, сложенной из камней чуть выше по течению, доносилось бульканье, плеск, довольное фырканье и разлетались брызги, золотые в солнечном свете. На каменную стенку легли две розовые ступни, над которыми возникла мокрая перевязанная голова. — С добрым утром! — воскликнул следопыт: он явно был в прекрасном расположении духа. — С добрым утром, вэтта, — улыбнулся Арундэль. — Что же ты меня не разбудил, чтобы я еще покараулил? — А я сам не караулил. Я погулял полчасика, шакал не вернулся, и я снова лег спать. Потом проснулся, наохотил нам завтрак, но решил, что соскучился по текучей воде. «Почему я не удивлен», — подумал Арундэль, невольно приглядываясь к мокрым ступням следопыта, но не обнаруживая на них ни когтей, ни перепонок. — Тогда я займусь готовкой, — сказал он. Вернувшись к костру, Арундэль обнаружил рядом с ним разложенные на больших листьях пучки дикого чеснока и какую-то зелень. Наклонился, чтобы подкинуть хворосту в огонь, — и отскочил, увидев на земле змею в узорчатой черно-коралловой чешуе. И только после этого заметил, что у змеи отрублена голова. Слова «наохотил завтрак» следовало, как видно, понимать буквально. Арундэль перевел дух и отправился к запруде за рецептом: иметь дело с подобной дичью ему не доводилось. Следопыт уже надел штаны и снимал с куста постиранную зеленую рубаху. И Арундэль увидел, что от ключиц до нижних ребер тот исполосован шрамами, старыми и бледными, но когда-то превратившими его грудь в кровавое месиво. Поймав взгляд Арундэля, Альв медленно опустил руки, как человек, застигнутый врасплох. — Так это было на самом деле! — вырвалось у Арундэля. — А ты как думал?! — тут же ощетинился следопыт. — Да ты и сам вроде должен знать, когда я вру! — Нет, я про другое… — Арундэль покачал головой. — Видишь ли, в амбаре, пока я не очнулся, я видел сон: поляна в ночном лесу, костер и человек у столба. С руками, скрученными цепью, и окровавленной грудью, сплошь покрытой ранами. И… это был ты. Альв уронил плечи. — Да, все так и было, — сказал он. — Тридцать лет тому назад. До сих пор иногда вижу это во сне. И в амбаре я тоже видел этот сон. Только на сей раз в этом сне появился человек, который разбил цепь мечом, — ты. — Нам снился один и тот же сон… — прошептал Арундэль. — Или мы были в одном и том же сне, — Альв покрутил в руках мокрую рубаху и повесил обратно на куст, сушиться. — Как ты попал в плен? — спросил Арундэль. — Тридцать лет назад ты уже был следопытом и сражался? — Нет. Я тогда еще учился в Школе. И решил посмотреть на Белые горы. Собрался и ушел не сказавшись. Только оставил дома записку: дескать, ушел, вернусь нескоро. — Один, в такую даль? — удивился Арундэль. — У вас так принято? — Нет. Меня потом едва не выгнали из школы за самовольный уход, — Альв вздохнул. — Я был трудный подросток. Он принялся развязывать узел на мокрой повязке на голове, но тот не давался. Арундэль вытащил нож из ножен пояса, брошенного на траву, и разрезал узел. — Пойдем к костру и снимем с тебя эту тряпку, — сказал он. Альв уселся на удобный корень, и Арундэль спросил, разматывая с его головы грязную повязку: — Эти люди, гватуирим, — они напали на тебя? — Нет. Со мной случилась детская неприятность: я провалился в звероловную яму. Она, конечно, была хорошо замаскирована, а шел я ночью, но... — следопыт поморщился. — И ты не смог из нее выбраться? — Туда были свалены стволы с обломанными сучьями, и один пробил мне ногу, — Альв похлопал себя по правой ноге сбоку над коленом. — Я дешево отделался, но был беспомощен, как полудохлая землеройка, которую сорокопут утащил в заросли барбариса и насадил на шип. — И тебя вытащили гватуирим? — Да. И вот лежу я на краю ямы — не очень-то мне было хорошо, — а надо мной о чем-то спорят люди, одетые в мех и кожу, с лицами, разрисованными синим и черным. Один, со свирепым шрамом поперек лица, время от времени пинал меня в ребра, и я порадовался, что они носят мягкую обувку. Я пытался говорить с ними на адунайском, на языке народа холмов… вспомнил даже слова их языка, которые видел в старинных книгах, но гватуирим не обращали на мои речи никакого внимания. Перетянули мне дыру от сучка и сострунили, как волка. — Что сделали? — не понял Арундэль. — Связали лодыжки и запястья, повесили на жердь на манер добытого зверя и понесли. А это ужасно неприятно даже без дырки в ноге. Из-под размотанной повязки показался правый глаз Альва, и необгоревшие ресницы и бровь вспыхнули золотом на солнце. — Гватуирим жестоки? — Не то что жестоки… Дело, скорее, в том, что для них Эрэгионская так до сих пор и не закончилась. Прошло четыре с половиной сотни лет, но мы для них по-прежнему враги: они с Виньялондэ не торгуют, не общаются и вообще никаких дел не имеют. По старой памяти особенно не любят следопытов, хотя нашим случается помочь им в голодную зиму… А я, конечно, был в рабочей лесной одежде, которая обычно помогает прятаться, но в тот раз немножко меня выдавала. Альв поморщился, когда Арундэль принялся осторожно отделять прилипший к ране последний слой ткани. — Когда я пришел в себя, я снова был в яме, но уже не ловчей, а обычной. И нет, вылезти из нее я тоже не мог, потому что не держался на ногах и потому что над ямой караулили часовые. Я лежал и думал, какой я дурак и каково будет отцу с матерью. Альв дернул плечом, когда бинт наконец отошел от раны. Арундэль внимательно осмотрел глубокие борозды, оставленные тремя когтями и уходившие со лба через висок под волосы. По счастью, раны уже не кровоточили и начали затягиваться. — Боюсь, останутся шрамы. Надо тебя перевязать… — Не надо. Пусть пока подсохнет. Арундэль сел на корни рядом с Альвом. Над змеей вилась муха, и следопыт отогнал ее веткой. — И что было дальше? — спросил Арундэль с замиранием сердца. — Когда стемнело, гватуирим выволокли меня на поляну, освещенную огромным костром. Там были только мужчины: больше двух сотен, из разных кланов и родов, все раскрашены белым, красным и черным. Меня поставили к столбу, скрутили руки цепью, и я понял, что пора собираться в путешествие — гораздо дальше на запад, чем мне хотелось. Следопыт говорил спокойно, едва ли не отстраненно, но с каждым его словом солнечное утро блекло и отдалялось, а его место занимала знакомая Арундэлю ночная поляна, на которой ревел и метал в темное небо алые искры огромный костер. — К огню выступили двенадцать человек с мечами в руках. Все смолкло, и двенадцать начали медленный молчаливый танец. Кто-то запел, и постепенно стали вступать другие голоса. В песне, насколько я разобрал, шла речь о даре и лесном божестве. Первый из них приблизился ко мне и взмахнул мечом. Я закрыл глаза, но удар лишь рассек кожу, а гватуирим громко вскрикнули. Я открыл глаза и увидел среди меченосцев того человека со шрамом. Встретившись со мной взглядом, он оскалился. Он был последним, двенадцатым, и я понял, что он нанесет смертельный удар. Пляска убыстрялась, и вот подошла очередь второго. На сей раз я не закрыл глаза, а крик был громче. После восьмого удара перед глазами у меня плыл кровавый туман. Но, когда меч занес девятый, раздался громкий властный голос, и я разглядел за костром человека с посохом, одетого в шкуры с пришитыми перьями. Он вскинул посох, и девятый неохотно отошел от меня, опустив меч. Человек с посохом встал рядом со мной и заговорил, обращаясь к гватуирим. И я увидел, как на их лицах разочарование сменяется суеверным страхом. Но сам я понял только что-то про девятый меч и великое обещание, которое сбудется «через время». Под конец его речи на колени рухнули все люди, даже тот, со шрамом. И в черных птичьих глазах человека с посохом я тоже увидел страх. Альв наклонился и подбросил в костер ветку, а потом продолжил свой рассказ: — Они сняли с меня цепь и отнесли в жилище человек с посохом, который оказался хранителем мудрости и врачевателем и взялся выхаживать меня. Через неделю я уже мог стоять, опираясь на костыль. Хотя гватуирим избегали меня, как только могли, они привели мне небольшую лошадку и снабдили в дорогу всем необходимым. Я тронулся в путь и через три дня встретил поисковый отряд. Там был мой отец. Вот и вся история. Они помолчали, возвращаясь в майское утро. — Что это было? — спросил Арундэль. Альв молча пожал плечами. Боль, страх, бессилие, плен, чужаки, которые видят в тебе не человека, а добычу, попавшуюся в ловушку, беспомощность, узы, заточение, безнадежность — теперь Арундэль знал все это по собственному опыту. Но у истории следопыта был хороший конец, и человек вроде Альва должен был с удовольствием рассказывать ее в дружеской компании — а слушатели бы хлопали его по плечу, восклицали «Ну ты и везунчик!» и пили за его чудесное спасение. Почему же эта рана не зажила и взрослый человек в глубине души оставался подростком, глядящим в глаза смерти со шрамом через лицо? Следопыт взял нож и поднял с земли змею. — Ладно, байками сыт не будешь. Я займусь завтраком, а ты пока окунись, хорошо? Арундэль понял, что Альв хочет побыть один, и отправился купаться. Когда он вернулся, посвежевший и очень голодный, над угольями уже шипели и подрумянивались кусочки змеи, нанизанные на заостренные ветки. — По-хорошему, змеятину надо вымачивать в молоке или уксусе, да и соли не хватает, — рассуждал за завтраком следопыт, к которому вернулось бодрое расположение духа. — Но она ничего даже так, с чесночком и травками. И он принялся уписывать необычное кушанье, жмурясь, а то и облизываясь с таким видом, что Арундэль вспомнил о своих подозрениях. — Альв, позволь спросить у тебя одну вещь… — сказал он, уничтожив свою половину змеи. — Потому что если я не спрошу, то, наверное, просто умру от любопытства. Следопыт уставился на спутника с привычной уже настороженностью. — Какую? — Скажи, пожалуйста… ты, случайно, не оборотень? — Что-о-о?! Оборотень?! — следопыт выронил веточку с мясом, кувыркнулся со своего корня и покатился со смеху, да так заливисто, что кони за ручьем оторвались от травы взглянуть на людей. Альв смеялся так долго, что Арундэль уже начал подумывать, не обидеться ли, но понял, что следопыт смеется еще и от облегчения. И сам присоединился к нему. Наконец Альв вытер слезы и сел прямо. — Оборотень! — повторил он. — И в кого же я, по-твоему, превращаюсь? — Я не знаю, что это за животное. Оно небольшое, округлое, — Арундэль показал руками, — с голым хвостиком, похожим на мышиный, но не круглым, а уплощенным с боков, как ремешок. Еще у него рыжий мех, длинные усы и короткие когтистые лапки, причем на задних перепонки, потому что живет оно в воде. Следопыт уставился на спутника, выпучив глаза. — Да это же ондатра! Ондатра? Арундэль понял, что уже слышал от Альва это слово, но тот не дал ему вспомнить: — Но где ты ее видел? Мускусные крысы не водятся ни на юге Средиземья, ни на Острове! — Ее я тоже видел во сне — там, в амбаре. И… она походила на тебя. Или ты на нее. Во всяком случае, у нее были ранки на голове и на задней лапке. Как у тебя. — Ты видел во сне раненую ондатру… — произнес следопыт, глядя на Арундэля с изумлением, едва ли не со страхом: — Ты пугаешь меня, дитя Мэ́лиан. Что еще тебе ведомо? — Я думаю, это из-за зелья Сафтанхора, — смутился Арундэль. — Во сне я и этот зверек… ондатра… вместе спаслись от дракона, нырнув в воду. — Дракон — понятно, но ондатра… — пробормотал следопыт, а потом посмотрел собеседнику в глаза: — Что ж, откровенность за откровенность. Я не оборотень, но я действительно ондатра. Арундэль почувствовал, что у него открыт рот, и поспешил его закрыть. — В каком смысле? Следопыт поразмыслил. — Это непросто объяснить, но я попробую. Это такая следопытская штука: у каждого из нас есть… как бы свое животное-двойник, животное-талисман. Одни называют его «артари́ндо» (квэнья "приверженнец, сторонник"), другие «кэ́льва-хэ́льдо» (квэнья "животное-друг"). Альв посмотрел на Арундэля и поспешно добавил: — Нет, это не призрак, не видение, не оборотничество, ничего такого! Это начинается во время учебы: детишкам велят придумать, каким зверем или птицей они себя чувствуют. А потом учат быть этим существом — ну, как в игре: дети же все время в кого-нибудь играют. И наставник, например, говорит: «Раз ты заяц, значит, ты быстро бегаешь. А ты сокол, значит, у тебя зоркий глаз». Ребенок играет — и учится быстро бегать или примечать мелочи. Со временем ребенок привязывается к этой выдумке и все лучше узнает своего друга-животное, его повадки и образ жизни, наблюдает за ним, изучает его язык. И само собой получается, что взрослый следопыт чем-то похож на своего сподручника: кто быстрее всех бегает, а у кого самый зоркий глаз. Мы так по-дружески и называем друг друга: Заяц, или Сокол… — …или Ондатра… — договорил Арундэль. — Что ты хорошо плаваешь, ныряешь и ловишь рыбу, я бы и так не усомнился. Но почему именно ондатра, а не выдра, не калан, не тюлень или нерпа? Альв пожал плечами. — Когда нам велели придумать, какое мы животное, я долго не мог решить. Казалось, что во мне слишком много всего намешано: птица, которая ловила рыбу, ныряя в воду, лис, еще кто-то большой и рыжий. Я сказал наставнику, что не знаю. А он мне говорит: «Представь себе лес: шорохи, качаются ветви деревьев, ветер касается тебя. Откуда ты смотришь?» Снизу, сказал я. Кроны деревьев очень высоко, мне никогда до них не достать, потому что я не умею ни летать, ни лазать. Еще меня прячет прибрежная трава и дерево, чьи ветви полощутся в воде. Под корнями — моя нора, куда никто не знает дороги. Чтобы попасть ко мне в дом, надо нырять, глубоко, и врагам не протиснуться в узкий лаз. А мой густой мех таков, что даже если схватить меня, я сумею выскользнуть. Еще у меня острые зубы и когтистые лапы: хоть я и невелик, я вовсе не беспомощная добыча. Наставник кивнул и сказал: «Понятно. Это же ондатра». Мне это сначала не понравилось: ведь ондатры не водятся в Нумэноре, они гватуиримские звери, их множество в тамошних болотистых лесах. Лучше бы я выбрал баклана. На это наставник покачал головой и сказал, что в лесу морской птице нечего делать и что я должен выбрать, стану я следопытом или моряком. Я всегда хотел стать следопытом, как отец. И я выбрал ондатру. — И как же ты учился ею быть? — спросил Арундэль. — Я учился благодаря ей. Конечно, я еще ребенком умел хорошо плавать и нырять, хотя смешно хвастаться такими вещами, если вырос в Виньялондэ. Я вообще делаю хорошо то, для чего не нужно много силы, а вынослив я не хуже остальных. Но во всем, для чего сила требуется, я уступал даже тем, кто младше меня. Да и сейчас стрелять из стального лука или биться в доспехе со щитом и мечом, в строю — не очень-то по мне... В отрочестве я умирал, пытаясь стать сильнее: поднимал тяжеленные камни, часами висел на ветке или балке. Без толку: когда мы сражались без оружия, мне хватало одного удара, чтобы улететь в стену, как я ни упирался. Но с ондатрой стало полегче. Наставник сказал мне: «Зачем встречать удар грудью? Уклонись». Мне это показалось нечестным, но мастер Халланар только посмеялся: «В бою надо пользоваться тем, что есть. Ты маленький и худой, зато юркий. Значит, в тебя трудно попасть. Ондатра бьется не так, как рысь, верно?» После этого в меня и в самом деле стало труднее попасть. Арундэль слушал, как завороженный. — А по обычным людям, неследопытам, можно понять, кто их артариндо? — спросил он. — Иногда. Например, если человек очень любит свое дело и давно им занимается. Моряки, бывает, похожи на дельфинов или альбатросов, и я знавал одного строителя, который был вылитый бобр. Еще бывает, что человек из какого-то семейства похож на живое существо, которое является его родовым знаком. Взять, например, господина Эгнора, моего начальника. У него в гербе зимородок, он сам деликатного, халадинского сложения и одевается в яркое, — следопыт поколебался и добавил: — И в кабинете у него хламовник. Хотя, конечно, не такой, как в гнезде у настоящего зимородка. Своим знаком Арундэль Первый Советник некогда выбрал скромный белокудренник, но Арундэлю подумалось, что растения вряд ли годятся на роль сподручников. — А какой у меня мог бы быть артариндо? — спросил он. — У тебя… — следопыт окинул спутника внимательным взором. — Ты еще не выбрал свой путь в жизни, поэтому я много кого в тебе вижу: есть конь — как у многих людей благородного происхождения, есть морской единорог — потому что ты из семьи мореходов и военных и отлично фехтуешь… Но я бы сказал, что больше всего ты чайка. — Это из-за моего происхождения? — Не знаю, в том ли дело, что твоя праматерь — Эльвинг, но ты умеешь смотреть на мир с высоты птичьего полета. И видеть важное. — А какая я чайка: серебристая, сизая, розовая? — спросил польщенный Арундэль. Следопыт прищурился: — Черноголовая или озерная: у обеих темная голова, по крайней мере, в летнем наряде. Но скорее черноголовая: хотя они морские птицы, иногда они залетают далеко от берега, я видел их у Та́рбада. И вот тебя занесло же каким-то ветром вглубь суши? Тут следопыт заулыбался: — А еще ты всеядный, как чайки: я кормлю тебя жареной на костре змеей, но ты не жалуешься, а только уплетаешь за обе щеки. Они посмеялись. — Раз можно сказать, какой артариндо у другого человека, значит, нет ничего особенно странного в том, что я узнал про твоего, — сказал Арундэль. Следопыт покачал головой. — Одно дело — узнать в человеке известное животное. Но узнать в человеке животное, которого никогда не видел и чьего имени даже не знаешь… Не говоря уже — во сне… Тут Арундэль вспомнил, при каких обстоятельствах он слышал слово «ондатра». Но решил, что вопрос «А почему ты король-ондатра?» сейчас задавать не стоит. Было ясно, что в нору под корнями ивы рыжий зверек пускает отнюдь не всякого и не всегда и что злоупотреблять гостеприимством не стоит. Так что Арундэль перевел разговор на другое: — Давай собираться в дорогу? — Перевяжемся и поедем, — Альв потянулся за переметной сумой, с ночи лежавшей в корнях. — Я вчера нарочно прихватил что-то на бинты. Однако первым из сумы был извлечен мятый лист пергамента со знакомой зеленой печатью, теперь разломанной: письмо от порубежников, которое роквэн Малах отдал следопыту и которое нашел и прочитал Сафтанхор. — Куда его теперь деть, — пробормотал Альв, — ведь в дырявом карма… Он умолк на полуслове, пробегая глазами по теснящимся, убористым строкам. А потом вдруг вскочил на ноги. — Не может быть! Не может быть! — воскликнул он и в порыве чувств подпрыгнул, ухватился за крепкий сук здоровой правой рукой — и так повис. — Слушай, что пишут порубежники! — Ты уверен, что мы имеем право… - обеспокоился Арундэль. — Мы это заслужили! Или я сошел с ума, или это самая большая удача в моей жизни! — воскликнул следопыт, раскачиваясь на ветке. — Вот, я с середины начну: «К утру мы выехали за пределы Земли Соленого Ветра, повернув в ущелье Дувгейр, но решили не прекращать преследование, поскольку явно нагоняли преследуемых. Да, по пути, днем, мы несколько раз видели одиночный след необычайно крупного волка». Следопыт прервался и уставился на спутника, широко улыбаясь: — Теперь видишь? — Но тут всего один волк… — откликнулся Арундэль, недоумевая. — Ты дальше слушай! Так-так-так… Ага, вот они уже у святилища Ибиса: «Ты мы снова увидели волчьи следы — их было больше, и они иногда перекрывали следы, оставленные разбойниками, а иногда перекрывались ими», — Альв взмахнул письмом и уставился на Арундэля блестящими глазами: — Вот они, наши волки, понимаешь? Арундэль нахмурился, пытаясь сообразить: — Откуда они взялись? Прибежали к святилищу Ибиса из другого места? На встречу с тем волком-одиночкой? — Да нет же! — отмахнулся следопыт. — Все волки пришли с отрядом. Просто волки умеют ходить след в след, но ты поди это разгляди на сухой супеси в разгар погони даже днем! Особенно если волки для тебя диковинка! Особенно – такие волки! Альв снова взглянул в письмо: — Вот, тут еще в конце сказано: «следов волков после святилища мы не видели». Ну точно: волки шли с отрядом, но свернули от святилища Ибиса к Лысой горе вместе с ночной гостьей! — Поразительно… — прошептал Арундэль. — Но это еще не все! — Альв воздел указательный палец. — Слушай дальше, вот что командир порубежников пишет про конец сражения: «Кажется, предводителю отряда удалось ускользнуть, но, если так, совершенно непонятно, как ему это удалось: мы дрались на открытом месте». — Мастер Мечей был там — и ушел, хитрая лиса… — прошептал Арундэль и обратился к следопыту: — Дай мне, пожалуйста, взглянуть на письмо. Альв спрыгнул на землю и подал ему пергаментный лист. Арундэль принялся читать. — Так значит, отряд Мастера Мечей еще до того, как они поняли, что за ними погоня, ехал ночью, — произнес он, дочитав до половины. — Интересно… — Почему? — спросил Альв. Он снял с куста свою подсохшую рубаху и осторожно надевал ее, стараясь не задеть рану на голове. — Пока я караулил ночью, я размышлял обо всем, что с нами случилось, — ответил Арундэль. — Получается, что раз люди Шакала поднимались на гору по ночам и их отряд прибыл к Лысой горе днем первого мая, то встреча посланца Хамула и посланца повелителя горящего забрала была назначена на ночь с первого на второе мая. А тогда было новолуние, самая темная ночь... — Тогда вся головоломка сложилась! — воскликнул следопыт, высунув голову из ворота рубахи. — Мастер Мечей и посланец Хамула должны были встретиться в стороне от проторенных путей и чужих глаз, на приметной горе, в приметную луну… точнее, в ее отсутствие. Шакал более-менее благополучно добрался до места, а вот Мастеру Мечей не повезло нарваться на умбарский дозор… Арундэль взглянул в письмо. — Вот еще интересная вещь: в какой-то момент отряд Мастера Мечей понял, что за ними погоня, хотя порубежники к ним не приближались и были очень осторожны… — Арундэль поднял взгляд на спутника: — Как ты думаешь, «наши» волки, с их необычайной разумностью, могли узнать о погоне и предупредить Мастера Мечей? — Я бы не удивился, — сказал Альв, застегивая оружейный пояс покойного Шакала. — Как Мастер Мечей ни старался, он не смог стряхнуть порубежников… — продолжал Арундэль. — Но он никак не мог себе позволить явиться на Лысую гору с погоней на хвосте — с таким-то тайным и важным поручением. — И тогда он решил отправить зеркальный меч на Лысую гору с ночной гостьей и волками, — подхватил следопыт, — а сам, вместе со своими людьми, свернул в другую сторону, чтобы отвлечь порубежников. — И чтобы порубежники погнались именно за его отрядом, не задерживаясь на разбор следов, он перебил всех людей в святилище Ибиса и сжег его, — мрачно закончил Арундэль, глядя в конец письма. Спутники помолчали. — Мы должны как можно скорее вернуться в Умбар, — произнес Арундэль, нахмурившись. — Зачем? — удивился Альв. — Ну то есть мы и так теперь будем в Умбаре раньше, чем если бы шли пешком. — Этот Мастер Мечей… Он даже хуже, чем можно было подумать. — В каком смысле? — удивился следопыт. — Он отправился вместе со своими людьми, чтобы убедиться в их гибели. Что они не выдадут его секрет. Он так со своими поступил, не с чужими, понимаешь? — Арундэль поднялся. — Может быть, у нас получится перехватить Сафтанхора на обратном пути от Хамула, когда он будет возвращаться к себе на северо-восток. И доставить в Умбар, чтобы судить. (Можно добавить про Халдара: Ар. читает письмо и видит его имя? Альв говорит, что теперь он точно помог другу, хотя не хотел говорить Ар., чтобы тот не думал плохого) — Он будет возвращаться другим путем, раз он знает из письма, что порубежники выследили его от холмов, — сказал Альв. — Но эта рыба стоит наживки, ты прав. Пойду седлать. — Сначала перевязка, — сказал Арундэль и сам полез в переметную суму. Там обнаружилась его собственная запасная рубашка из хорошего тонкого льна, которую спутники изрезали на бинты. Когда они, перевязав раны, оседлали коней и сели верхом — конь Арундэля оказался не вороным, а темно-гнедым, — солнце уже прошло больше половины пути до полудня. — Кстати о ночной гостье… — сказал Арундэль, когда они ехали вниз по течению ручья. — Пока я караулил, я, кажется, нашел разгадку одной из ее загадок. — Какой же? — Она вышла к нашему костру, потому что хотела есть. Альв издал смешок. — Тогда та еда, которую ты ей дал, была невозможной гадостью, — чтобы внушить отвращение голодному! — Думаю, она хотела чего-то другого: перед тем, как броситься на меня с мечом, она сказала, что съест мое сердце. Альв присвистнул. — Это, пожалуй, укладывается в традицию, — сказал он. — В преданиях многих народов ожившие мертвецы имеют… скверные кулинарные пристрастия. Если так, то понятно, почему она заявилась к нам одна, без волков. — Почему? — удивился Арундэль. — Она не хотела делиться с волками… нами. Точнее — теми, кого она ожидала найти у костра, какими-нибудь местными пастухами и охотниками. — Да! И потому, как только она увидела нас, ей сразу захотелось оказаться где-нибудь подальше. — Но она была так напугана, что не смогла даже придумать мало-мальски убедительного вранья… — Альв вздохнул. — Однако получается, что мы, можно сказать, за один раз добыли ковер-самолет, зверя каркаданна и волшебную лампу. Арундэль удивленно взглянул на спутника, и тот усмехнулся. — Это все чудеса из харадских сказок: и ковер, на котором можно летать, и однорог-каркаданн, и волшебная лампа, в которой жил дух, выполнявший желания владельца. — Это тебе рассказывал твой друг-умбарец? — Ага. Он говорил, что умбарские харадрим рассказывают сказку про волшебную лампу про Малдана Алхимика, которого они прозвали Аладан Чародей. Арундэль усмехнулся. — Я не удивлен, коль скоро умбарские дунэдайн едва ли не молятся на Алхимика. Сказок мне не рассказывали, но зато рассказали об удивительных вещах, которые делал Алхимик: плаще-невидимке, подзорной трубе, в которую видно едва ли не на день пути, фляге, которая превращала грязную или гнилую воду в чистую… — Эх, мне бы такую трубу и такую флягу… — вздохнул Альв, — да и плащ-невидимку бы неплохо… Ручей резко свернул вправо, в узкое каменистое ущелье, и Альв повернул своего вороного левее — в проход, который вел на запад: нечто вроде ущелья или оврага между невысокими скалами и песчаными скатами, поросшими деревьями и кустарником. Дно ущелья было ровное и песчаное, так что всадники могли по-прежнему ехать бок о бок. — Что до волшебных предметов, то мой друг — его Халдар зовут — рассказывал, что лампа с духом в харадской сказке взялась из того, что у Алхимика был самый настоящий Фэаноров светоч! — продолжил следопыт. — Да что ты говоришь! — изумился Арундэль. — Кто бы мог подумать, что они до сих пор есть на свете! — Харадрим тоже очень почитали Алхимика: однажды, когда на Юге случилась моровое поветрие и из десятерых умирало едва ли не восемь, он нашел способ прививать харадрим от этой болезни — и так остановил мор. Вот харадрим и придумали про Фэаноров светоч, будто в нем жил огненный дух, выполнявший все желания своего хозяина. — Огненный дух, который живет в светоче Огненного Духа, — это отлично придумано! Арундэль рассмеялся, но его смех оборвался, когда он поднял взгляд: впереди, справа над ущельем, застыл закутанный в черный плащ всадник. — Засада! — крикнул он. Но не успел он остановить своего гнедого, как на него сошло что-то вроде невидимой лавины. Или обрушилось нечто вроде невидимой ледяной волны. Конь под ним вдруг захрапел и встал на дыбы. Арундэль удержался в седле, но, когда он попытался успокоить животное, ничего не вышло: гнедой принялся бить задом. Арундэль откинулся назад и изо всех сил натянул поводья, но его конь продолжал подбрасывать круп мощными толчками задних ног, крутясь на месте и дергая головой, чтобы вырвать повод, — как будто твердо решил избавиться от седока. Краем глаза Арундэль увидел, что следопыт тоже воюет со своим вороным, который, опустив голову, подпрыгивал на месте на прямых ногах. Редкий всадник усидит на лошади, которая начала «козлить», но Альв держался в седле, как рыба-прилипало цепляется за дно корабля: не оторвешь. Вороной вдруг наклонил голову и, изогнув шею, укусил следопыта за ногу. — А, чтоб тебя мокрец побрал! — заорал тот и ударил взбесившееся животное кулаком по носу. В ответ вороной злобно заржал и, резко развернувшись, приложил всадника боком о скалу, да так, что подпруга не выдержала и следопыт плюхнулся на землю вместе с седлом. И, когда конь под Арундэлем снова развернулся на месте, он увидел, что вороной Шакала уже совсем рядом и встал на дыбы, целя копытами с блестящими подковами ему в голову… и в самое последнее мгновение, выдернув ноги из стремян, Арундэль скатился с коня на землю. Копыта вороного опустились на спину гнедому, и тот с громким ржанием накинулся на обидчика, лягаясь и кусаясь. Однако стоило Арундэлю отползти к стене ущелья, как оба коня затихли и повернулись к нему. Роняя с удил розовую от крови пену, они двинулись на молодого человека, опустив головы и прижав уши, как будто собирались растоптать змею. Но тут раздался пронзительный друаданский свист, который в каменистом проходе так ударил по ушам, что Арундэль едва не оглох. Кони испуганно заржали, и один бросился по ущелью назад, а другой — вперед, и буквально через несколько мгновений оба пропали из виду. Следопыт торопливо дохромал до спутника. — Ты цел? — спросил он. — Я испугался, что они тебе все кости переломали. — Гнедой не достал, я успел упасть, — ответил Арундэль, поднимаясь по стеночке: в ногах была слабость. — Что случилось? Я услышал твой крик, но тут кони как посходили с ума… Арундэль поднял глаза на обрыв, где видел черного всадника: никого. Он огляделся, но в ущелье было пусто. — Так Сафтанхор здесь один, без харадрим? — спросил он невпопад. — Сафтанхор!? — Альв крутанулся на месте. — Не может быть! Ты уверен? — Не знаю, но это был всадник в черном плаще с капюшоном… Альв торопливо поднял с земли Миссэлинквэ — при падении меч выскользнул из ременной петли, с помощью которой Арундэль, в отсутствие ножен, повесил меч на пояс, — и подал владельцу. — Что бы это ни было, уходим отсюда скорее. Сам он, отвязав от своего седла переметную суму, надел ее на себя через голову как нарамник. И тут с невысокого, заросшего кустарником обрыва на противоположной стороне ущелья донесся треск, словно наступили на сухую ветку. Арундэль повернул голову, услышал негромкий свист, как от летящей стрелы, — и на него что-то обрушилось. Только упав ничком на каменистую землю, щекой в розетку колючих листьев, он понял, что это следопыт. — Он бросает дротики! — крикнул Альв. Снова что-то свистнуло, следопыт дернул спутника назад, и в локте перед Арундэлем в песок вонзился дротик длиной с руку, с древком из темного дерева. Альв выдернул дротик, но наконечник дротика распался, будто стеклянный, на острые осколки, покрытые ржаво-бурой жидкостью. Один осколок, отлетев в сторону, воткнулся в колючий листик, — и тот почернел и ссохся прямо на глазах у Арундэля. — Это отравленное оружие! — следопыт, с отвращением отбросив черное древко, рывком поставил спутника на ноги. — Бежим! В десяти шагах от них в стене ущелья виднелось что-то вроде трещины, разлома: туда и бросился следопыт, а за ним следом Арундэль. Снова уловив знакомый свист и заметив краем глаза в воздухе что-то черное, Арундэль бросился на землю, подбирая под себя беззащитные кисти рук и втягивая голову в плечи. Раздался звук, как будто о камень с размаха грохнули склянку, и на спину Арундэлю что-то посыпалось. Вскочив, Арундэль догнал Альва буквально за мгновение, так что в узкий проход они протиснулись одновременно, но совершенно не теряя скорости, и бросились верх по камням, каждое мгновение ожидая услышать за спиной свист отравленного оружия.