Отныне и навеки: Петербург и Париж

Глава III

В Георгиевском зале

      Генерал Савари, герцог Ровиго, прибыл в Петербург в статусе французского посланника, но с бо́льшей задержкой, чем предполагалось. Впрочем, русская аристократия к этому времени успела составить для себя мнение об этом дипломате еще задолго до его приезда, когда слухи о том, кого император Наполеон назначит представителем своих интересов, только просочились в салоны русской столицы. Мнение это было практически единым во всем петербургском свете: было твёрдо решено, что генерал — шпион Бонапарта и отправлен в Россию с одной целью (правда, не совсем определенной) — то ли поспособствовать свержению императора Александра и его отречению в пользу его сестры, Великой княжны Екатерины Павловны, то ли наоборот воспрепятствовать возможному перевороту. Так или иначе, но принять у себя Савари было бы расценено в обществе не иначе, как государственная измена.       К торжественной встрече посланника слухи эти успели достаточно разлететься и обрасти самыми разнообразными подробностями. Поэтому в день, когда Савари вручал свои верительные грамоты в Георгиевском зале Зимнего дворца, он не удостоился даже минутного разговора с кем-нибудь из государственных мужей. О том, как враждебно был настроен к нему дипломатический корпус, и говорить нечего: английский посол граф Гренвиль едва сдержался, чтобы не покинуть приём в тот момент, когда вошёл герцог Ровиго.       Император восседал на троне, облачённый в парадный мундир, усеянный орденами и медалями. Такие церемонии утомляли его, однако он умел сохранять лицо и выдерживать всё до конца.       — Герцог Ровиго, посол Франции! — громко объявили.       В залу по длинной ковровой дорожке вошёл Савари. Практически все в зале удостоили его презирающим холодным взглядом. Герцог очень старался не замечать всеобщего нерасположения. Но совсем не обращать внимание на это было нелегко, как и на то, что старая усатая княгиня Голицына, пользовавшаяся безусловным уважением во всем Петербурге, даже у самого царя, при приближении генерала демонстративно раскрыла белый веер, расписанный лилиями, — знак верности монархическим идеалам минувшего века и наивысшей степени ожесточения против империи Бонапарта.       — Добро пожаловать в Россию, мсье Савари! — приветливо сказал Александр. — Надеюсь, вы добрались без особых трудностей?       — Благодарю Вас, Ваше Величество, — склонил голову Савари. — Моё путешествие по России не было ничем омрачено. Напротив, я лишь имел счастье убедиться на деле в величии и красоте этой страны.       — Мне отрадно это слышать, — тепло отозвался Романов. — Надеюсь, служба при русском дворе вам также будет в радость. Наполеон очень рассчитывает на вас.       Император кивнул своему адъютанту, и тот принял из рук посла его грамоты. Адъютант передал их министру иностранных дел, стоявшему рядом с Александром. Будберг, принимая бумаги в руки, скривился так, словно на их месте оказалась мерзкая жаба.       — Вы только послушайте! — громким шепотом возмущался граф Толстой, которому было предписано самому отправляться в Париж через несколько дней. — Где же это он «имел счастье убедиться»? В грязном трактире на подъезде к Петербургу? Не издевается ли он?       — Тише вы, Пётр Александрович, — шепнул Салтыков. — Кому, как не мне, известно, что бывает, когда наш ангел приходит в страшный гнев. Услышат ведь.       — Не волнуйтесь так, — добавил Кочубей, стоя с другой стороны от Толстого, — этот Савари долго не продержится, как бы мил ни был с ним наш государь. В Петербурге ему жизни не будет.       — Для меня честь — служить при дворе русского царя, ближайшего друга моего государя, — тем временем отвечал Савари, стараясь смотреть в глаза Александру Павловичу, а не озираться по сторонам на шепот его имени, раздававшийся отовсюду. — Кроме того, император Наполеон снабдил меня личным посланием к Вашему Величеству и особыми инструкциями, которые я в скором времени надеюсь Вам передать.       — Разумеется, я приму вас лично сегодня, а затем приглашу вас на ужин, — ответил Александр.       Лица людей исказились в шоке. Мария Фёдоровна зыркнула на сына, но тут же приняла невозмутимый вид. Будберг едва не выронил верительные грамоты. По залу прошлись шепотки. Особенно свирепствовал граф Гренвиль, который намеренно отворачивался от царских особ и ведший оживлённый разговор с прусским посланником. Благо, неприязнь к герцогу объединила дипломатических представителей почти что всех держав.       — Я от тёщи слышал, что Будбергу недолго осталось в его должности. Быть может, его заменят уже в этом месяце, — продолжил разговор с Кочубеем граф Строганов, причём в его тоне чувствовалась некоторая доля злорадства. Дело в том, что Павел Александрович и Андрей Яковлевич на дух не переносили друг друга. И Будберг, сменив на посту министра иностранных дел его хорошего друга, князя Чарторыйского, сделал для Строганова миссию в Лондоне невыносимой.       — Если мы принялись дружить с Буонапарте, то кто же займёт это место? — рассуждал Кочубей. — Император назначит кого-нибудь из франкофилов, не иначе.        Он взглянул на скривившегося Будберга, который сверлил ненавидящим взглядом бедного посланника Наполеона, продолжающего беседу с Александром Павловичем. Одно только появление Савари чего стоило для него! Немудрено, что царь так порывался удалить барона с его поста.       — Кандидатов, я полагаю, не так уж и много. Говорят, граф Николай Петрович пользуется в вопросах дипломатии симпатиями государя. Но главное, чтобы нашу обезьяну в мундире не посадили за стол переговоров, — сострил Строганов, кивнув в сторону Аракчеева. — Хотя я этому не удивлюсь. Ведь все толковые люди, для кого честь России не пустой звук, либо в отставку вышли, либо вовсе уехали. Да и я, кстати, тоже намерен уйти со статской.       — Не городите чушь, — закатил глаза Виктор Павлович. — Если все мы в отставку выйдем, то кто государя будет оберегать от такой любви к Буонапарте? Рядом останутся одни приверженцы французов.       — Я не считаю для себя допустимым потворствовать еще большему позору Отечества, — с некоторой аффектацией возразил Павел Александрович. — Уж если и служить, то только по военной части. А государя убеждать или охранять бесполезно. Вы помните, когда мы все впятером в последний раз собирались в Каменноостровском?       — В какой-то момент наш государь перестал слушать и Палена, — напомнил Кочубей. — Я думаю, что вскоре Александр Павлович не будет слушать никого. Что-то мне подсказывает, что Тильзитский договор отнюдь не перемирие, а настоящий мир.       Граф Салтыков, услышав реплику Кочубея, поспешил снова войти в разговор, назвав графа оптимистом. Тут же он позволил себе усомниться в том, что Александр Павлович действительно готов следовать за Бонапартом. Он был свидетелем того, как молодой император был разочарован в Наполеоне, как он воинственно был настроен против него в 1805 году. Наконец, воспоминания о катастрофе под Аустерлицем были еще достаточно свежи. Поэтому вряд ли Александр был способен так легко перешагнуть через обиды прошлого. Но вскоре Салтыков был отвлечен сенатором Беклешовым и был вынужден оставить вдвоем двух друзей-вольнодумцев.       — И я не уверен по поводу нашего Сперанского, — уже в более спокойной обстановке продолжил Кочубей. — Он хоть и воюет с Аракчеевым, да только такой же верный и преданный, как пёс. Будет рядом.       — Что же, уж лучше он, чем какой-нибудь крепостник екатерининской или павловской закалки. Он ваш протеже, и маловероятно, что он рискнёт действовать против нас. Я бы скорее считал его нашим союзником: таких самородков, как он, во всей России не сыскать. Теперь же нам остается только надеяться на то, что император не предаст наши общие стремления.       — От дела он не отойдёт, — бормотал Кочубей, продолжая наблюдать за императором и Савари. Приём близился к своему завершению, самая интересная часть его уже была кончена. — Но, похоже, он решил опереться на французов, а не на англичан. Иначе я не могу объяснить этот прилив любви к антихристу.       После того, как Александр увёл Савари в свой кабинет, гул и ропот в зале стали еще громче. Сплетни ходили самые разные: начиная с того, что он лично руководил арестом и расстрелом несчастного герцога Энгиенского, и заканчивая тем, что он намерен свести государя с мадемуазель Жорж — актрисой и такой же шпионкой, как и он сам. Этот приём еще раз убедил всех в том, что герцог Ровиго непременно должен стать самым нежелательным гостем в Петербурге.