Отныне и навеки: Петербург и Париж

Часть 2

ОТ РИМА ДО ЭРФУРТА

Глава I

Один против всех

      В первых числах июля император Александр I вернулся в Петербург. Русское общество встречало государя без особого воодушевления. Полгода назад, в самом начале войны, народ бросил все свои силы на борьбу с антихристом и узурпатором, а теперь же царь официально заявлял о своей братской любви и привязанности к этому самому узурпатору. Уязвлëнную национальную гордость подпитывала литература патриотического направления. Драма Озерова «Димитрий Донской» была написана с явным аллегорическим изображением Александра и Наполеона в виде русского князя и темника Мамая. От императора ждали слов и действий, наподобие озеровских: «Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!» Но надежды самих пламенных русских патриотов не оправдались.       Тильзитский мир был воспринят в России как поражение, позор Отечества. Патриотический дух был настолько поражён, что многие в достаточно открытой форме выражали своё несогласие с новым курсом правительства. Молодой князь Вяземский, например, демонстративно ушел с благодарственного молебна в честь заключения мира с Францией. Такие акции протеста не были единичными и отчётливо показывали степень недовольства Александром I, которое проявлялось и в высших органах власти империи. Страшно было представить, какой «радушный» приём ожидал посланника Бонапарта в Петербурге. Впрочем, прежде самому Александру предстояло испытать на себе все тяжелые последствия Тильзитского свидания.       Нужно сказать, что, ещё отправляя посланника к Бонапарту с предложением о мире, Александр прекрасно понимал, как воспримут этот союз. Русское общество было настроено на англичан, но не любило французов. Что же, теперь придётся смириться и если не клясться в безграничной любви, то хотя бы принять их как союзников. Тяжёлыми шагами он приближался к кабинету, где его ждали вельможи, министры и прочие чиновники, готовые выразить всё своё неодобрение Тильзитского мира.       — Его Императорское Величество Александр Павлович! — объявил лакей, и двери перед царём распахнулись, пропуская его в кабинет.       Все присутствующие, до этого о чём-то говорившие, встали со своих мест и сделали поклон перед императором. Александр смерил всех холодным взглядом и, стуча каблуками сапог, прошёл к своему месту.       — Садитесь господа, — будничным тоном произнёс он. — Итак, я уже наслышан о том, какого мнения вы о мире с Наполеоном. Однако это ничего не изменит. Договор подписан.       — Что уж поделать, — вздохнул граф Толстой, которого сам министр иностранных дел желал видеть русским послом в Париже в силу его особого нерасположения к тамошнему режиму, — Это все-таки лучше, чем если бы Бонапарте после Фридланда дошёл до Вильны. В тех обстоятельствах продолжать войну Россия была бы не в состоянии.       — Вы верно рассуждаете, граф, — ответил царь. — Как бы больно ни было, но я принял решение остановить эти войны. Увы, нам придётся перестать считать Бонапарта выскочкой. Он смёл Австрию, Пруссия ещё существует только благодаря мне и королеве Луизе. Мы все должны признать, что Россия нашла равного соперника. Русская кровь лилась долго. И потому Наполеон становится нашим другом и союзником отныне!       Толстого несколько удивило такое толкование его слов, ибо в них им было заложено скорее скрытое неодобрение, нежели смирение.       Недовольные лица вельмож не предвещали ничего хорошего. Только лишь верный Аракчеев покорно принимал волю своего государя. Остальные ярые патриоты, поджав губы, опустили взгляды. Одни враги, даже среди «верных» подданных.       — Но боюсь, Ваше Величество, — осмелился заявить барон Будберг, министр иностранных дел, — что в союзе с Наполеоном мира России не видать. От нас вся Европа отвернется! Я говорил нынче с английским послом. В Лондоне настроены весьма воинственно.       — Англичане никогда не сунутся на континент. Разве что испанцев золотом подкупят, — насмешливо сказал царь. — Во-вторых, во время переговоров с Наполеоном у нас назрел некоторый план. Я, думаю Парижу и Лондону давно пора подписать мирный договор.       По кабинету прошлась волна неодобрительных и удивлённых шепотков. Император умел удивлять.              — Простите? Мир между Англией и Наполеоном? Я не ослышался? — подал удивлённый голос Завадовский. — Народ и так негодует из-за этого мира, а вы хотите, чтобы Лондон пошёл на мир с Бонапартом? Как же это возможно?              — Я боюсь вообразить себе, сколько денег потребуется выдать нашему посланнику, чтобы уговорить англичан хотя бы просто сесть за стол переговоров с корсиканцем, — скептически хмыкнул граф Строганов, некоторое время исполнявший обязанности поверенного в делах в Лондоне и не понаслышке знакомый с нравами в британском правительстве.       — Хотя, должен признать, этот мир был бы сейчас крайне выгоден для нас, — заметил еще один друг царя по интимному комитету, граф Кочубей. — Пусть и ненадолго, зная Наполеона, но у нас будет время, чтобы навести порядок внутри России, заняться тем, что мы так давно откладывали в связи с делами внешними. Но я соглашусь с Павлом Александровичем: не верю я, что англичан возможно примирить с французами.       — Это не вопрос веры, господа. Я уже имел разговор с господином Алопеусом, который после прибытия французского посла должен проконсультироваться с мистером Каннингом. Самая сложная часть — посадить англичан и французов за стол переговоров. Однако, когда это удастся сделать, я лично поеду туда, дабы всё прошло гладко и мир состоялся.       Александр взглянул на смурного Аракчеева, то и дело грозно поглядывавшего на остальных в этом кабинете. Все эти интриги порядком раздражали его, да и он сам не привык участвовать в подобном, будучи человеком несколько прямолинейным.       — Я, Ваше Величество, — заговорил Аракчеев, — человек военный и всем известно, что в политических делах я никогда замешан не был и не буду. Однако этот мир с Наполеоном и предстоящий мир между Англией и Францией будет как нельзя кстати. Моё мнение таково, что русской армии хватит лить кровь. Пора бы пожить в мире и заняться нашей страной, а не Европой.       В ответ на это выступление Аракчеева Кочубей и Строганов обменялись многозначительными взглядами и практически одновременно закатили глаза. В общем-то они были согласны с тем, что стоит заняться собственной страной. Просто понимание этих слов Аракчеевым было абсолютно противоположно тому, что хотели видеть они и еще, пожалуй, несколько человек из окружения Александра Павловича. Жаль, Сперанского сегодня не было в Комитете министров: уж он-то быстро поставил бы своего заклятого друга на место.       — Позвольте спросить, откуда вы деньги планируете брать, Алексей Андреевич? — с усмешкой поинтересовался министр внутренних дел. — Для этого стоило бы сократить расходы на армию. А что прикажете делать, когда у нас теперь общая граница с владениями Бонапарта, и в нынешней кампании турки нас бьют?       — Я не министр иностранных дел, — парировал Аракчеев. — Я занимаюсь армией, а не отношениями между государствами. Это стоит спросить Андрея Яковлевича, почему турки стали нас бить. Побьют, да отобьемся и перестанут бить.       Возмущенный Будберг тихо фыркнул и пробормотал что-то похожее на «да потому, стало быть, и бьют, что военный министр у нас этот Змей Горыныч». Толстой стал сверлить Кочубея взглядом цепного пса. Алексей Андреевич посмотрел на государя, ища поддержки. Александр уже давно привык, что Аракчеева не очень-то жалуют при дворе, однако заменить его никто не мог и пойти против никто не смел, поскольку тот находился под покровительством государя.       — Что с турок взять, с ними всегда были проблемы. Однако в скором времени Бонапарт обещался помочь решить нам и эту проблему. Что до расходов на армию, то их сократить мы никак не можем. Нам предстоит совершить поход на Швецию до конца будущего года. Ежели всё пройдёт удачно, то к нам может отойти Финляндия. Бонапарт даёт нам карт-бланш в отношении Швеции, так что мы получаем более выгоды от мира с ним. Ах да, я забыл упомянуть. Мир Франции и Англии и в наших интересах. Чем скорее это свершится, тем быстрее мы выйдем из континентальной блокады.       — Это, конечно, неплохо, — нахмурившись, поднялся со своего места граф Салтыков, бывший воспитатель Александра, пользовавшийся у того авторитетом, — только выглядит уж очень подозрительно. Сами посудите, Ваше Величество, еще в пятом году Бонапарте собирался воевать с англичанами, а теперь с радостью принимает наше посредничество. Да и сдается мне, что все эти приобретения в пользу России ему нужны только затем, чтобы усыпить нашу бдительность и вечно держать нас в напряжении. Право слово, зачем нам еще одна война сейчас? И что же нам сделала Швеция? Зачем лить русскую кровь за французские интересы?       — Раз вы выказываете такое недовольство, то, должно быть, ознакомились с этим договором. Швеция не соблюдает континентальную блокаду. Россия обязана совершить если хотите, карательный поход. И хотя наша армия потрепана, я уверен, что силы на Швецию у нас найдутся, — вмешался снова Аракчеев, чтобы эти волки не сгрызли его государя.       Салтыков после этого был вынужден замолчать, таки не поняв, зачем России воевать со Швецией, если континентальная блокада все равно падет. Но старого наставника его августейший воспитанник слушать не был намерен.       — Всё верно. Это наше обязательство. Мир между Англией и Францией решит наши проблемы. Идея мирных переговоров принадлежала мне. Бонапарт тоже скептически отнёсся к этой идее, но в итоге я его убедил. Ведь нам обоим нужна передышка, — объяснял Александр. — Если мы хотим выжить, восстановить свои силы, то мир с Бонапартом нам необходим. Как временное решение.       Члены Комитета с облегчением выдохнули. Слава Богу, царь не был ослеплён громкими обещаниями Бонапарта и не уверовал в то, что он — их единственный надежный союзник.       — Остается только положиться на то, что Европа не отвернется от нас, и мы не останемся с Наполеоном один на один, — смиренно заключил Будберг. — Скоро ли нам ожидать прибытия посланника французского императора?       — В течение недели герцог Ровиго должен прибыть в Санкт-Петербург, — ответил Романов.       Он облегчённо выдохнул, когда все присутствующие ободрились, поверив в неискренность мира с Бони. Пусть так и думают. Те, кому надо, будут знать истину. Но при упоминании имени будущего посланника все снова оживились. Генералу Савари, герцогу Ровиго, очень не повезло в свое время быть причастным к похищению и убийству принца Конде, чего в России простить не могли.       — Это скандал! Держу пари, он не продержится в Петербурге и месяца, — шепнул на ухо Салтыкову Будберг. — Вы ведь слышали о его службе до того, как Бонапарте объявил себя императором?       — Конечно, слышал, — кивнул Салтыков. — Говорят, он тот ещё пройдоха и шпион. Бонапарт мог бы отправить к нам кого-нибудь с более чистой репутацией.       — Куда уж там, господа, — тихо фыркнул Толстой, — Разве ж после революции такие найдутся?       — Вы не знаете, о чем говорите, граф, — возмутился Строганов, решивший вступиться за свои убеждения и идеалы юности, которые присутствующие по большей части считали чересчур радикальными. Всем было известно вольнодумство графа, проведшего в революционной Франции несколько лет и даже бывшего членом Якобинского клуба. — Они, разумеется, есть, — поддержал его Кочубей. — Я сам знал многих, правда, до того, как Бонапарт узурпировал власть.       Романов наблюдал за этими перешëптываниями, оглядывая каждого. Он переглянулся с Аракчеевым. Тот вздохнул, его тоже порядком утомляли эти интриги. Разумеется, если бы тут был Сперанский, то было бы ещё интереснее. Но, к счастью или к сожалению, его тут не было.       — Алексей Андреевич, — тихо позвал Александр, наблюдая за разговорами за столом.              — Я вас слушаю, Ваше величество, — подошёл ближе Аракчеев.       — С походом нам тянуть никак нельзя. Проведи инспекцию и придёшь с докладом к концу недели.       — Исполню всё точно в срок, Александр Павлович, — твёрдо сказал Аракчеев.       Романов выдал ему сдержанную улыбку. Но стоило взглянуть на остальных вельмож, как она тут же исчезла. Он повторяет путь отца — идёт против всех.