Отныне и навеки: Петербург и Париж

Глава XXII

Скрипка

      За прошедшую ночь Бонапарт много размышлял об их последнем свидании с Александром, убеждаясь в том, что его выходка, вызванная искренним порывом души, была слишком дерзкой и только отдалила его от русского императора. Он ведь даже не подумал о том, что кокетство с его стороны могло быть всего лишь средством убеждения, дипломатическим приёмом, а вовсе не ответом на ухаживания Наполеона. Александр мог вообще не испытывать тех чувств, которые питал к нему Бонапарт. Очевидно, он слишком поторопился.       Было бы проще, если бы Наполеон мог бы не встречаться с Романовым какое-то время, однако необходимость продолжения переговоров лишала его подобной возможности. Предстояло снова решать вопрос будущей принадлежности силезских земель, и Бонапарт заранее готовился к тому, что это будет сложнее, чем он предполагал.       В этот раз переговоры решено было проводить в доме Бонапарта. После небольшого обеда, с которого началась их встреча, свита осталась одна: императоры перешли в кабинет Наполеона.       — Я удивлён, что мой брат был сегодня тих и мил с вами. Видимо, это затишье перед бурей, — заметил Александр, прохаживаясь на кабинету.       На самом деле ему было несколько волнительно находиться наедине с Наполеоном. Теперь находиться рядом, один на один, было странно. Саша старался сохранять хладнокровие и не смотреть в глаза Наполеону без лишней надобности.       — Тем не менее, меня не может это не радовать, — с вежливой улыбкой ответил Бонапарт и сел в кресло, скрестив руки на груди. — Чем меньше будет недовольных политическим союзом России и Франции, тем сильнее он будет.       Конечно же, Наполеон замечал, как Александр избегает его взгляда. Отстранённость и холодность ангела ранили, тем более, когда Бонапарт знал, каким он мог быть ласковым и чутким. Что же, он готов отойти в сторону и делать вид, что ничего не произошло, если русскому царю так угодно.       — Но наш союз напрямую зависит от Пруссии, как бы неприятно вам ни было, — сказал Александр, наконец обратив на Бонапарта свой взор. — Вот уже несколько дней мы никак не можем решить один вопрос. Силезия, mon ami!       — То есть вы считаете, что между нами может встать такое государство, как Пруссия? — хмыкнул Наполеон, опуская скептический взгляд на карту, а точнее — на несчастную землю, будущее которой так занимало царя. — Нам будет намного проще, если Силезия войдёт в состав Герцогства Варшавского. Исторически ее население гораздо ближе к полякам, нежели к пруссакам.       — Но политически она ближе к Пруссии. Бонапарте, с таким количеством земель, что вы оставили Фридриху, он не сможет вам выплачивать контрибуцию.       — Увы, и в политическую реальность Пруссии Силезия вошла не так давно, чтобы быть ее неотъемлемой частью. А наложенную контрибуцию король сумеет выплатить и без нее. Я оставил Пруссии значительные торговые привилегии, помните об этом.       Александр издал разочарованный вздох и печальным взглядом посмотрел на Бонапарта. Наполеон проклинал этого русского за его хитрость и необычайную красоту глаз. Эти сапфиры зачаровывали, заставляя забывать о главном. Всего лишь из-за одного такого взгляда Бонапарт был, казалось, готов бросить решительно все к ногам Александра, лишь бы только его прекрасные глаза снова засияли озорством или нежностью. И Наполеон уже в который раз был на грани того, чтобы оставить отчаянные попытки сопротивляться чарам коварного русского византийца.       — Я правда не понимаю, отчего вы так расстроены, Александр, — вздохнул Наполеон, чувствуя, что тон его голоса потеплел сильнее, чем ему хотелось. — Неужели я сделал мало для вас, для вашей империи?       — Для моей империи вы сделали много, — рассуждал Александр. — Но всего одну малость сделайте для меня… Неужели вы откажете мне?       Ладонь Александра легла на карте в опасной близости к руке Наполеона. Бонапарт содрогнулся только от одного ее приближения, но его рука сохранила твёрдость и осталась недвижимой. Хотя с каждой секундой желание обхватить эту нежную ладонь с длинными аккуратными пальчиками становилось все сильнее. Неудивительно, Александр превосходно знал его слабые стороны.       — Разумеется, я не могу отказать вам, и вы это знаете, — вкрадчиво говорил Бонапарт. — Но разве и вы способны отказать мне в моей просьбе? Сами подумайте, какой мелочью для вас является Силезия, но как она нужна мне. Ведь одно ваше слово — и весь Восток с моей помощью падет перед вами, мой друг.       — Бонапарте, вы мне обещали помощь на Востоке и без этого, — с коварной улыбкой сказал Александр. — А Силезию я ведь прошу не для себя.       — Позвольте, вы же только что просили меня уступить ее для вас, — подловил его на слове Наполеон. — Но если Силезия будет принадлежать полякам, то я смогу сделать для вас на Востоке гораздо больше того, о чем мы говорили.       — Сделайте то, что в ваших силах согласно тому, о чём мы договорились с вами ранее. Этого будет достаточно, — настаивал Романов. — А Силезию верните Фридриху.       — Фридрих не смог уберечь земли, которые достались ему от великого прадеда. Тогда почему я должен возвращать ему их?       Бонапарт уже начинал раздражаться. Упëртость царя утомляла его, и чтобы отвлечься, он поднялся и, сложив руки крестом, сделал несколько шагов в сторону, очутившись напротив стола с картами.       Александр покачал головой, расплываясь в очередной улыбке. Затем она исчезла с его лица. Оставались лишь сверкающие хитрые глаза.       — Вы это сделаете, Бонапарте, — сказал Александр, снижая голос, — сделаете, mon cher Corse, — продолжил он, а затем перешёл на томный шёпот: — Потому что Я вам это говорю. Я вас об этом прошу..!       Александр наклонился так резко и так близко, что Наполеону пришлось почти упасть на стол, прогнувшись сильно в пояснице.       Бонапарт не успел осознать, как это он оказался в таком уязвимом и компрометирующем положении. При желании Александр мог с лёгкостью увидеть, насколько велика слабость Наполеона перед ним. Корсиканец удивлённо глядел на русского, тысячу раз проклиная свои чувства к нему и свои лосины, которые в один момент стали тесны.       — А я… Прошу вас оставить Силезию в покое, — с некоторым нажимом, отрицая свою нетвердую позицию, продолжал Бонапарт. Пристальный взгляд серых глаз заставил Александра отступить, и Наполеон спрыгнул со стола, вплотную подойдя к русскому царю. — Отстаивая Силезию для Фридриха, вы создаёте неудобства России. Пруссия никогда не могла быть и не будет вашим другом. Она всегда будет искать случай предать вас. Вам же будет хуже, если прусский король останется достаточно силён.       — Неужели вы думаете, что я позволю отдать Фридриху его земли, зная, что это его сделает заведомо сильнее? — спросил Александр, наблюдая, как корсиканец пытается подавить свою растерянность. Но румянец на щеках не утаился от его взора. — Я бы не стал добиваться возвращения Силезии, зная, что это навредит России. Поэтому… Вы отдадите её…       Царь положил свою ладонь на плечо Бонапарту, похлопывая.       — Если Пруссии будет возвращена Силезия, то навредит это в первую очередь мне, и, соответственно, вам. Я не могу совершить то, что нанесёт урон моим позициям в Европе, а потому я вынужден настаивать на том, чтобы Великая армия получила Силезию под свой контроль.       Безусловно, каждое движение Романова весьма успешно сбавляло настойчивость Наполеона. Об этом красноречиво говорила выпуклость на узких лосинах. Однако Бонапарт, чувствуя, к какому оружию решил прибегнуть Александр, вздумал переиграть его. Мгновенно рука царя была снята с плеча императора французов, а ладонь Наполеона упёрлась в темно-зеленую ткань русского мундира.       Тело Александра дрогнуло. На самом деле он сам уже с трудом держал себя в руках. Чего только стоило не опускать взгляд вниз, дабы не наблюдать очевидную заинтересованность Наполеона им. Бонапарт не оставался в долгу. Жар пронёсся по телу, едва ладонь корсиканца легла ему на грудь, опустившись к низу живота приятным волнением.              Зато Наполеон случайно посмотрел вниз, что, вероятно, и вызвало ухмылку на его лице. Умерить настойчивость Александра оказалось ему по силам.       — Бог с вами, — вздохнул Александр. — Силезия останется у Фридриха, но Великая армия будет находиться в её пределах до тех пор, пока вам не выплатят всё.        И хотя временное пользование Силезией до выплаты контрибуции не было тем, чего бы ему хотелось в идеале, однако некоторыми тонкостями этого условия можно было с лёгкостью пренебречь. Так что Бонапарт мог быть вполне доволен собой.       — Вот видите, mon cher ami, — расплылся в улыбке корсиканец, быстро коснувшись рукой щеки Александра, — вы вовсе не так упрямы, как хотите показаться. На такую уступку ради вас я готов пойти.       — Мы могли прийти к этому намного раньше, — заметил Александр.       Он предпочёл отойти чуть подальше и умастился в одном из кресел. Романов чувствовал, что ещё немного и драгоценная тушка корсиканца окажется на этом столе и… В паху неимоверно заныло от таких мыслей. Саша незаметно прошипел что-то по-русски и скрестил ноги, дабы не провоцировать Наполеона ещё больше. Он был не просто влюблён в Наполеона, он был им одержим! Он желал его как душой, так и телом. Весьма соблазнительно ему казалось прижать обнажённое тело корсиканца к мягкой постели так, что ему бы пришлось уткнуться лицом в подушки и оттопырить кверху зад. Господь! Ему нужно было перестать о нём думать, не то бедный Наполеон и правда окажется без лосин и мундира на столе.       Те же образы, но только в отношении Александра являлись Наполеону. Сфинкс с ангельскими чертами лица и телом античной красоты тревожил воображение императора с неимоверной силой. О, Бонапарт отдал бы всю свою власть, ни минуту не сомневаясь, ради того, чтобы снова увидеть русского царя без одежды на своей постели, причём неважно, в каком именно положении. Определённо, они вдвоем бы еще поборолись за ведущую роль. Наполеон стоял перед сидящим в кресле Александром, скрестив руки на груди, в то время как его глаза с жадностью блуждали по очертаниям ног, бёдер и груди русского императора. Нет, так больше продолжаться не может, иначе он совершенно лишится разума от вожделения к этому ангелу. Ему срочно необходима передышка.       — Я вижу, вы устали, мой друг? — как ни в чем не бывало улыбнулся Бонапарт и быстрыми шагами отошёл от Романова к шкафу, из которого по чистому совпадению он достал два бокала и бутылку молодого бургундского вина. — Мне кажется, это вас расслабит.       Александр с облегчением вздохнул. Пожалуй, вино сейчас было очень кстати. Оно здорово помогло бы отвлечься.       — Вы как никогда угадываете мои желания, mon ami, — расплылся в улыбке Саша.       Он напряжения уже тряслись руки. Ими Саша расстегнул пару пуговиц у горла и ослабил шейный платок. Он вынужден был признать, что вести переговоры с Наполеоном становилось всё сложнее. И скорее всего оно так и останется, пока кто-то из них не сделает первый шаг.       Бонапарт поспешно наполнил бокалы вином, подал один Александру и наконец с облегчением сел в кресло напротив.       — Вы умеете говорить красивые тосты, — заметил Наполеон. — Я жду ваших предложений.       — Вы льстите моему красноречию, — отмахнулся Александр. — Но что ж, раз вы просите, то ради вас я скажу.       Романов посмотрел на бокал, наполненный вином, а затем на корсиканца.       — Ах вы знаете, ничего не приходит в голову, — спустя время признался царь. — Эти переговоры так утомляют, так что я скажу просто, но правду. За вас и ваше большое и доброе сердце. Сомневаюсь, что будь иначе, Силезия бы возвратилась к Фридриху.       — Тогда нам следует выпить за вас, ведь именно с вашей помощью нам удалось достичь согласия.       Оба улыбнулись. Раздался звон бокалов. Вино приятно растеклось по горлу, приводя сознание в некоторый порядок.       — Должен признаться, что эти споры порядком меня утомили. Несколько часов мы потратили на одну только Силезию. Скоро мы разъедемся, а некоторые вопросы до сих пор не решены.       — Однако никто не ограничивает нас во времени переговоров, пока мы не достигнем полного согласия по всем вопросам, которые нас интересуют. Если вам будет угодно, мы можем завтра встретиться раньше, чем сегодня.       — Это вряд ли, — покачал головой Саша. — Помимо внешних дел, есть дела и в империи. Я думаю, вы должны меня понять.       Саша сделал ещё глоток и отставил бокал в сторону.       — Однако я должен вас спросить кое о чем. Где же ваша обещанная скрипка?       — Вы как раз вовремя вспомнили о ней, — улыбнулся Наполеон, встав с кресла. — К сожалению, в Тильзите не найти творений Страдивари, ибо только они достойны вашей игры.       Бонапарт позвал своего камердинера, и тот подал Александру футляр, после снова оставив императоров наедине.       Глаза Романова в мгновение засверкали. Он отложил футляр и в спешке снял перчатки, почти небрежно бросив их на столик рядом с бокалом недопитого вина. Кончики пальцев прошлись по гладкому корпусу инструмента, как бы оценивая.       — Это не Страдивари, вы правы, но вы ещё не слышали моей игры. Не стоит меня так перехваливать заранее, — сказал Романов, беря скрипку в руки.       — Я не сомневаюсь в вашем мастерстве, поскольку знаю, что все, что вы делаете, получается у вас безупречно, — с мягкой улыбкой заметил Наполеон, во все глаза глядя на Александра, радующегося хорошему инструменту, как ребенок.       Приложив конец корпуса к подбородку, Александр лёгким движением дёргает струны, а потом крутит колки, чтобы натянуть или ослабить их. Вот Романов берёт смычок в руки и проводит по струнам. Инструмент издаёт мелодичный звук, и на губах царя расползается улыбка. Бонапарт весь в предвкушении. Ему не терпится послушать игру этого загадочного русского, что покорил его сердце.       Царь играл военный марш. Во время одного сражения Бонапарт слышал, как под тот же мотив храбро шла в атаку русская пехота. Но до этого дня он никогда не связывал его с образом молодого обворожительного императора, который управлялся с инструментом так свободно, что, казалось, музыка сама собой выходила у него безо всяких усилий. Александр сам был погружён в быстрые такты с головой.       На поле сражения этот мотив был более устрашающим. Он так и заявлял о силе и мощи русской армии. Но тут, звуча из рук русского царя, мелодия приобретала некоторое изящество и утончённость. Красивая и звучная скрипка полностью передавала ту самую атмосферу Преображенского полка, одного из самых отважных в русской армии. В процессе игры молодой император прикрыл глаза. Он тонко чувствовал каждую ноту. Моментами брови его хмурились, делая ангельское лицо более серьёзным.       Отгремела последняя нота, завершающая марш, и Саша наконец открыл лучезарные глаза.       — Браво, мой друг! — воскликнул Бонапарт и несколько раз хлопнул в ладоши, с восторгом посмотрев на Александра. В смущении Саша покраснел, однако с блестящими глазами посмотрел на императора.       — Стоит сказать, я давно не практиковал эту композицию, — пробормотал он.       — Вы играете просто превосходно. Но что это за мелодия?       — Это Петровский марш. Марш Преображенского полка, — отвечал Романов. — Должно быть, сражаясь с русскими, вы могли слышать его ранее.       — Да, я узнаю его такт, — согласился Наполеон. — На поле боя этот марш слышится совсем иначе. В ваших руках он обретает особый шарм, величие, благородство. Это лишь подтверждает моё суждение о вашем таланте.       — Мой дед был одним из самых умелых скрипачей своего времени. К сожалению, после его смерти Екатерина Великая запрещала сначала моему отцу играть, а потом и мне пыталась запретить. Я упросил её нанять мне учителя. И как видно, не зря.       — Без сомнений, ваш учитель нашел в вас примерного ученика. Могу ли я просить вас сыграть что-то еще?       — Для вас — всё, что угодно, mon Corse, — прошептал Александр и приставил скрипку к подбородку вновь.       Голубые глаза, обрамлённые пшеничными ресницами, вновь сокрылись от Бонапарта. Смычок лёг на струны. Протяжная и печальная мелодия стала доноситься до Наполеона. Тоска и печаль наполняла эту музыку, издаваемую смычком в руках меланхоличного царя. И хотя Наполеон не очень любил музыку, но мелодия проникала в душу корсиканца, заставляя его сердце содрогнуться. Романов вкладывал в музыку чувства, и Бонапарт тонко их угадывал.       Александр, исполняя Преображенский марш, был сосредоточен, но весел. Теперь же его настроение сменилось вместе с новой мелодией — настолько царь растворялся в музыке, проникался ею. Когда скрипка под смычком Романова издавала созвучие печальных нот, сердце Наполеона сжималось от грустной нежности черт лица его визави. Александр в этот миг был, как и всегда, прекрасен, но его поджатые губы и томно прикрытые глаза вызывали у корсиканца непреодолимое желание обнять его и прижать к себе.       Александр продолжал играть. На секунду он приоткрыл глаза и заметил, как пристально на него смотрит корсиканец. Так ясно, нежно и проницательно. Сердце в груди забилось чаще. Но нужно было доиграть, ведь Наполеон внимал полностью.       Последние ноты срываются из-под смычка, и Александр вновь смотрит на императора. Взгляд серых ясных глаз был по-прежнему устремлен ему прямо в душу.       Скрипка ложится на столик. К перчаткам и бокалу красного вина.       Наполеон поднялся и сделал шаг к Александру. Теперь голубые глаза русского самодержца были прямо напротив него. Бонапарт смотрел в них, словно завороженный, и точно так же смотрел на Наполеона Романов.       — Я не знаю, что вы сейчас играли, — произнес корсиканец. — Знаю лишь то, что никогда не слышал ничего, что было бы красивее этого. Знаете, эта музыка напомнила мне один момент из «Страданий юного Вертера». Кажется, так… — и Бонапарт по памяти точно воспроизвел нужные ему строки романа, — Все исчезло, все померкло перед этим взглядом. Чары красоты, блеск ума — все слилось в одном выражении!       — То было выражение сострадания глубокого! О, зачем я не упал к ее ногам? Зачем не покрыл поцелуями эти уста? — продолжил Александр чуть хриплым голосом. Так же по памяти.       Они смотрели друг на друга ясным взглядом, говорящим больше слов. Александр разомкнул розовые уста. Сердце колотилось так часто, сто становилось трудно дышать.       Словно сам Гёте устами своего героя указал Наполеону на то, что должно произойти. Сказать по правде, он и сам это видел в глазах Александра и чувствовал по биению собственного сердца.        Бонапарт почти не отдавал себе отчёта в своих действиях, ведомый только своими желаниями. Рука корсиканца легко легла на нежную, покрытую румянцем щеку царя, тем самым притягивая ближе его лицо. Одно лишь мгновение — и он медленно коснулся губами раскрытых уст Александра.       Сердце царя на мгновение перестало биться, а потом с большей силой стало биться о грудь. Губы Наполеона немного сухие, но горячие. Несмело ладонь Александра легла на затылок корсиканца, пальцами вплетаясь в тёмные волосы. Царь отвечал на нежное касание Бонапарта.       Это развязало руки Наполеону полностью. Пальцы Бонапарта зарылись в пышные светлые кудри, что так давно привлекали его внимание. Поскольку царь не отталкивал его, поцелуи корсиканца стали более настойчивыми и напористыми. Он начинал терять голову от вкуса нежных губ Александра, от которых исходил неуловимый флер молодого французского вина. Все казалось совсем уж нереальным, фантастическим — слишком давно Бонапарт мечтал об этом.       От поцелуев не меньше пьянел и русский царь. Бонапарт делался мягким и податливым в его руках. По своему обычаю два императора соперничали за право вести в этом сладком танце. Эту битву целиком выигрывал Александр. Царь целовал нежно, но властно. Наполеону только оставалось податливо отвечать на ласки губ и языка русского. Он и не заметил, как его плавно подвели к столу, над которым недавно его прижимал этот же византиец. Наполеону следовало бы начать переживать, но он нисколько не сопротивлялся и был не против того, что вытворял с ним Саша.       Их прервал стук в дверь кабинета. Коленкуру очень не вовремя потребовалось разрешение императора на нечто незначительное. Не передать, насколько был раздражён Бонапарт. Чтобы принять маркиза, ему пришлось осторожно оттолкнуть от себя Александра — пойти на то, что он бы не сделал никогда в жизни в иных обстоятельствах.       Александр отошёл в сторону, утирая мокрые и искусанные губы. Дышать было ещё тяжело, а сердце колотилось с бешеной скоростью. Но внезапно для себя Романов осознал, как же вовремя появился Коленкур, остановив их от непоправимой ошибки — придания содомскому греху.       — Должно быть, мне следует уйти, — в смущении пробормотал Александр.       — Что же, если вы этого хотите, — произнес Бонапарт, с трудом пересиливая себя. Все произошло настолько стремительно, что он не успел понять, почему Александр внезапно испугался и отступил. Впрочем, он и сам сейчас об этом не думал. Гораздо больше его разбирала злоба на Коленкура. Какое забавное совпадение: ему помешал именно тот человек, который один знал о его увлечении русским царём.       — Сохраните скрипку, — прошептал Александр Наполеону, чуть краснея, и поцеловал в уголок губ.       Царь в мгновение ока исчез из комнаты, оставив после себя перчатки, бокал вина, скрипку и колотящееся сердце внутри.       В приёмной он столкнулся с маркизом де Коленкуром, встреча с которым прервала двух императоров. Саша кивнул Арману, заливаясь при этом краской. Коленкур молчаливо кивнул в ответ, подмечая, в каком состоянии светлые локоны, припухшие и красные губы. Так же молча они разошлись — царь быстро убежал, скрываясь на лестнице.       Арман посмотрел на Констана, который лишь пожал плечами. Тогда Коленкуру стало интереснее и он решился зайти в кабинет своего императора.       — Сир, я прошу меня простить, но… Это срочно, — сказал Арман, но тут же замолк, видя, в каком состоянии находился Бонапарт.       — Я вас слушаю, Коленкур. Что же такое срочное могло вынудить вас прервать мою встречу с царём?       Наполеон бросил на генерала взгляд, полный раздражения, и отошёл от него к окну. Как раз в это время русский император выходил к своему экипажу, и их взгляды случайно пересеклись. Александр посмотрел на Бонапарта на долю секунды. Поджав губы, он опустил голову и спешно сел в свой экипаж.       — Талейран подготовил предварительный вариант документов, с которым он просил вас срочным образом ознакомиться. Сам он явиться не смог, потому я нахожусь здесь, — ответил Коленкур, отрывая императора от наблюдений за окном.       Едва завидев взъерошенного и несколько напуганного царя, Арман сразу сделал вывод, что между ними явно что-то произошло. А вид встревоженного и такого же взъерошенного Наполеона только подтвердил эти выводы.       — Сир, обнадежьте меня, скажите, что вы не совершали глупостей в отношении императора Александра, — сказал Арман.       Император обернулся на Коленкура, затем вполоборота глянул на принесенные им бумаги. Все еще недоумевая, в чем заключалась срочная необходимость ознакомиться с ними, Бонапарт бегло просмотрел содержание и протянул стопку обратно в руки маркизу.       — Какой смысл готовить проект трактата, когда я еще не достиг всех должных договорённостей с Александром? И вычеркните в конце условие о Силезии: все изменилось, — недовольно бросил Наполеон, игнорируя вопросы Коленкура. — И ради этого вы прервали мои переговоры с царём? Почему вы не передали их Меневалю?       — Всё изменилось? О чём вы договорились с царём? — расспрашивал Коленкур. — Сир, я приношу свои извинения за то, что прервал ваши… Кхм. Переговоры с Александром. Но я всего лишь исполнял то, о чём попросил меня Талейран. И вы не ответили на мой вопрос. Что между вами произошло?       — Царь должен быть доволен мной: с некоторыми оговорками, но я уступил Силезию прусскому королю, — вздохнул Наполеон и тут же ужаснулся собственным словам.        Он все-таки отступил, проиграл Александру. С другой стороны, это было вполне ожидаемо. Быть может, если бы Коленкур не прервал их, он бы добавил к Силезии еще и Восточную Пруссию. К слову, Бонапарт все еще не догадывался, почему Александр вдруг предпочёл сбежать. Что за перемена с ним приключилась?       — Если бы я сам знал, Коленкур, — задумчиво пробормотал Наполеон. — Я бы сказал, он благосклонно воспринял мои ухаживания.       Коленкур не сомневался, что своего царь добьётся. Это был вопрос времени.       — Простите, Сир, но...Что я должен понимать под этой фразой? Что вы имеете в виду? Я встретил в приёмной императора и он выглядел весьма красноречиво.       — Что вы подразумеваете под «весьма красноречиво»? — сощурил глаза Бонапарт. — Ну раз вам так интересно знать, то я поцеловал его, а он стал мне отвечать. Все могло бы зайти и гораздо дальше поцелуев, если бы не ваше внезапное появление.       Коленкур густо покраснел и отвёл глаза, закашлявшись.       — Что же, это многое объясняет, — пробормотал он. — А я, Сир, говорю о том, что царь был словно напуган. Должно быть моё появление… Остудило его. Сомневаюсь, что до этого у него в постели были мужчины. Оттого и сбежал, наверно.       Наполеон на это ничего не ответил и вновь отошёл в сторону от своего генерала. Тот верно истолковал возможные причины такого поведения Александра, но все еще оставалось непонятным, как теперь вести себя ему самому.       — Великая армия займёт Силезию только до выплаты Пруссией контрибуции, — заговорил на отвлеченную тему Бонапарт. Голос его звучал отстранённым.       Силезия, разумеется, мало волновала маркиза. Куда интереснее был его император, встревоженный поведением царя.       — Сейчас ваше счастье как никогда близко к вам, Сир. Вам надобно не спугнуть его. То бишь, проявить терпение и осторожность. Помните, что Александр,в отличие от вас, человек куда более набожный.