Отныне и навеки: Петербург и Париж

Глава XIV

Примавера

      То, как Сперанский смотрел на Елизавету в их последнюю встречу, то, как он искренне желал утешить ее, на протяжении долгого времени оставалось в памяти императрицы. Вскоре Елизавета Алексеевна стала понимать, что ей начинает не хватать его общества. Через несколько дней после того вечера в Зимнем дворце Сперанскому пришло письмо с печатью, украшенной вензелем императрицы:       «Дорогой Михаил Михайлович! Я знаю, что вы невероятно загружены государственными делами, но я надеюсь, вы не откажете в моей маленькой просьбе. Если вы сможете уделить мне час или два своего времени, я буду счастлива встретиться с вами в Летнем саду завтра в полдень.

Е. А. »

      Сперанский и вправду работал в это время в своем кабинете. Приняв конверт, он не сразу обратил внимание от кого он, думая, что это вновь рабочее письмо, но какого было его удивление, когда глаза упали на вензель императрицы. С немного трясущимися руками он открыл письмо, впиваясь в каждую его букву, аккуратно выведенную хорошенькой рукой. Закончив читать, Михаил еще долго перечитывал его, не веря своим глазам.В ту же секунду секретарь принялся писать ответную записку, выражавшую всю признательность за оказанное ему внимание.       Наконец тот час настал. Сперанский уже ждал ее на казанном месте, ходя взад и вперёд, как это обычно с ним бывало, когда он нервничал. Но на очередном таком кругу его взор упал на Елизавету Алексеевну, идущую, словно лебедь.       Сперанский мигом подошел к ней, поклонился и поцеловал хорошенькую ручку. Его глаза сверкали, а уста были украшены улыбкой.       — Добрый день, Елизавета Алексеевна. Я очень рад, что мы смогли с вами встретиться. Елизавета улыбнулась, когда ее руку поцеловали.       — Я тоже рада, что вы нашли для меня время, — ответила она. — Мне было даже немного совестно писать вам, зная, как много вы работаете.       — Не волнуйтесь, для вас я всегда свободен.       Сперанский трепетно взял ее под руку и повел вглубь парка. Погода была чудесная, легкий летний ветерок приятно обдувал кожу, солнечные лучи мягко падали на пару сквозь густую листву, пока они немного смущенный пытались начать диалог.       — Погода чудесная, вам так не кажется? Особенно если сравнивать с той душной атмосферой, которая царит в кабинете. Мне вспоминаются мои детские годы, когда дедушка меня специально выманивал на свежий воздух, чтобы я не засиживался с книгой допоздна.       Елизавета была рада, что Сперанский первым заговорил с ней, потому как она сама пребывала в смущении и не знала, какую тему выбрать. Пока Михаил говорил, она несмело посматривала на него, улыбаясь.       — Вы, значит, с детства любили читать? — полюбопытствовала она. — И какие книги вам нравились?       — Читал все, что мне попадётся. Мой отец был священником, поэтому я постоянно читал именно религиозные книги, хотя безумно хотелось читать что-то менее морализирующее. А вы что предпочитали в детстве?       — Моё детство закончилось довольно рано с моей помолвкой, — скромно ответила императрица. — Но я любила читать. Моим образованием занимались основательно. Я помню, что увлекалась комедиями Мольера.       Тихими шагами они уже прошли полпарка и решили присесть на скамью, находящуюся в самом хорошем месте, закрытой кустами роз и сенью деревьев. По пути Сперанский сорвал самую красивую розу и со смущением преподнёс ее ей.       — Эта роза также прекрасна, как и вы.       Елизавета присела на скамью, поправив подол платья. Когда Сперанский протянул ей розу, она не сразу поняла, как ей реагировать. Первое, что пришло ей на ум — достаточно обтекаемый, но при этом любезный ответ:       — Благодарю вас. Вы правы, эта роза чудесна.       В воздухе повисла неловкая пауза, почему-то каждый боялся что-то сказать, а когда делал неловкую попытку, то сразу же краснел.       — Эммм… Вы любите искусство?       Этот вопрос Сперанскому пришел совершенно неожиданно, что он уже сам начал стыдится своих же собственных слов.       — Да, люблю, — кивнула императрица. — Я полагаю, вы тоже?       – Моя любимая картина это… «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли… Еще ваше лицо и лицо Венеры очень схожи.       Сердце Елизаветы забилось быстрее. Она отвела взгляд в сторону.       — Очень необычно и...лестно слышать такое сравнение, — наконец сказала она. — Но из живописи эпохи Возрождения я более люблю полотно Тинторетто «Сусанна и старцы».       — Это не лесть, Ваше Величество. Если бы это была неправда, то меня казнили б также, как и стариков, оболгавших Сусанну.       В этот момент Сперанский чуть придвинулся к ней, наклонив ближе свою голову к ее личику. Их глаза вновь встретились, как при их последней встрече, и замерли, не в силах отвести влюбленного взгляда.       — А ваши глаза такие же голубые, как воды, из которых полилась Венера…       Невольно его губы начали сближаться с устами Елизаветы. Голова у него совершенно не давала отчета в своих действиях, в нем руководили лишь чувства. Зато Елизавета нетвердо, но все-таки еще сохраняла в своих действиях долю рассудка. Она вовремя успела отвести взгляд и улыбнуться, положив руку на плечо Сперанского.       — Нет, что вы, я верю в искренность ваших слов, — сказала она. — А русское искусство вам по душе?       Сперанский наконец-то опомнился и сразу же отстранился от нее, как мальчишка, застигнутый на шалости.       — Русское? Искусство? — произнес он неуверенно, удивлённо смотря на ручку, положенную на его плечо. Увидев его реакцию, Елизавета сразу же отдернула руку и сделала вид, что поправляет перчатку.       — Наверное, народное искусство России — самое милое моему сердцу, всё-таки я связан с ним с рождения. А вам оно как?       — Увы, я не русская по рождению, однако соглашусь с вами. Я чувствую что-то родное и близкое мне в народном творчестве. — Я рад, что вы в этом тоже что-то находите. В основном светские барышни, которых я встречаю в высшем свете, они бы сказали что-то о Владимире Боровиковском или Михаиле Шибанове, располагая лишь теми ощущениями, оставленными при беглом взгляде на картину.       Увидев робкий жест императрицы, Сперанский явно смутился, говоря себе, что его место совершенно не в ее обществе, поэтому ему захотелось уйти от той неловкости, царившей при этой встрече.       – Ваше Величество, мне неудобно говорить вам об этом, но, наверное, я слишком обременяю вас своим присутствием…       — Неужели я чем-то обидела вас?       Елизавета испугалась, что Сперанский действительно сейчас уйдёт. В порыве чувств она снова легко коснулась его плеча, виновато заглянув в глаза.       — Ради Бога, простите меня! Я совершенно не желала доставить вам неудобства.       – Нет, что вы!       Рука Сперанского резко схватила руку Елизаветы, боясь, что императрица может уйти. Как только кожа почувствовала прикосновения к маленькой беленькой ручке, то Михаил сразу же заалел, как мальчишка. В ту же секунду он прекратил свое прикосновение, спрятав руку в карман.       – Я просто хотел сказать… Нет, я просто думал, что вам уже надо посетить сиротские приюты, которые вы открыли. Об этом мне несколько дней назад говорил князь Куракин…       — Ах, нет, что вы, — смущённо улыбнулась Елизавета, нечаянно повторяя слова Сперанского. — Ведь я сама предложила встретиться вам в этот час. Я совершенно не хотела бы стеснять вас.       — Ммм, я очень рад этому, не люблю кого-то обременять своим присутствием. Особенно вас.       Сперанский неожиданно встал и, вынув из-за спины руку, чуть дрожавшую от смущения, подал ее императрице с мальчишеской улыбкой и тихим голосом. Елизавета после небольшого промедления приняла ее и поднялась со скамьи.       — Может, еще раз пройдемся по парку? Вы мне хотели показать одну скульптуру в саду.       — Ах да, конечно, — ответила с ласковой улыбкой Елизавета. — Совсем забыла, что обещала вам.       Они пошли неспешным шагом, созерцая всю красоту летней природы. Но как бы ни было хорошо вокруг, внутри у них сидело явное смущение, отягощающее эту прогулку. Молчать было нельзя, тем для диалога не было, лишь короткие фразы чистой формальности иногда вырывались из их уст, но, к счастью, они добрались до поставленной цели, спрятанной среди зелени Летнего сада.       — Это скульптура «Мир и изобилие», не так ли?       Сперанский подошел поближе к ней, рассматривая все мельчайшие детали, ведь ему совершенно не хотелось показаться якобинцем, надев очки.       — Да, это она. — Лизхен тоже подошла к поближе скульптуре, чтобы Сперанский не так смущался.       — Сколько лет я уже живу в Петербурге, никогда более не видел ничего прекрасного!       Сперанский немного прикоснулся к скульптуре в желании понять, из чего она сделана. Это оказался мрамор, видевший еще Петра I, который хотел навсегда увековечить Ништадтский мир. Осознав это, его ничуть не смутил этот факт, наоборот, он все-таки достал якобинской атрибут — очки, и принялся изучать скульптуру, но не из-за порыва ценителя искусства, а из-за того, что милые глазки Елизаветы упали на него, и смущение залило все его лицо.       — Вы бывали в Павловске? — вдруг спросила Елизавета Алексеевна. — Вдовствующая императрица часто там принимает. Мне очень нравится композиция «Три грации», которая расположена в ее саду.       – Да, бывал один раз. И больше мне туда не хочется, ведь у меня с этим местом плохие ассоциации: император Павел, при всем моем уважении к нему, оскорбил меня при вышестоящих чинах.       Елизавета посмотрела на Сперанского глазами, полными самого искреннего участия. Когда Михаил заговорил о своем прошлом унижении, ее сердце сжалось так, как будто ее саму обидели столь же сильно. В порыве сострадания рука императрицы коснулась его ладони.       — В те годы я была еще дальше от политики, чем сейчас, — заговорила она. — Но мне кажется, что невозможно унизить такого талантливого, такого доброго и достойного во всех отношениях человека, как вы, не испытывая при этом стыда и мук совести.       Не задумываясь, он стремительно сжал ее нежную руку и также быстро отпустил, осознав свою дерзость. Не поднимая стыдливых глаз на нее, Сперанский продолжил рассказ своих воспоминаний, впиваясь взглядом в соседние статуи.       — И талант, и доброта, и все прочие характеристики ничего не значат пред теми людьми, для которых важно происхождение. Для всех я лишь канцелярская крыса, проевшая нечестно себе дорогу из Черкутинской глуши до кабинета императора.       Некоторая злость, осознание несправедливости мира вкупе с застенчивостью и пылающей молодой любовью сделали его состояние неоднозначным. Он не знал, как себя вести: хотел покинуть ее, но в тоже время мечтал прижаться к ней. Вымученно улыбнувшись, Михаил сказал спокойным, как всегда, тоном.       – Ну давайте не будем об этом. Я рад служить государю, Отечеству и вам… Несмотря на все невзгоды.       – Ах, ну что вы, — нежно улыбнулась Елизавета Алексеевна. — Я не смею брать на себя столь высокую роль. Я так же, как и вы, служу императору и всей России. А те люди, которые смеют так обходиться с вами, просто вам завидуют.       – Да…       Он слегка удивился. Похвала из ее уст являли на него такой оглушительный эффект, что он резко повернулся к ней, смотря на нее большими, вопрошающими глазами.       – Эмм… Честно? Мне никто никогда не говорил.       Вновь он, словно мальчик, покрылся краской.Но уже стоило идти обратно, ведь солнце уже начало садится ща горизонт, освещая мягким теплым светом все вокруг. Взяв ее под руку, он сказал:       — Нам, наверное, уже попрощаться.       Елизавета после этих слов заметно погрустнела. Эта прогулка была полна неловких моментов, императрица почти все время находилась в смущении, но теперь, когда пришло время прощаться, ей почему-то не захотелось расставаться. Только сейчас они оба пришли к взаимному пониманию и перестали стесняться в обществе друг друга.       — Да, пожалуй, — с едва заметной ноткой грусти в голосе проговорила Елизавета Алексеевна. — Спасибо вам за чудесную прогулку, Михаил Михайлович.       Императрица подняла на него глаза, желая услышать назначение новой встречи.       — Мне кажется, это я должен вас благодарить за этот вечер.       Доведя ее до центрального входа во дворец, заботливо придерживая ее руку, он впал в маленькую печаль. Он понимал, что ему пора идти, но как же не хотелось отпускать ту нежную, словно шелк, ручку или отводить взгляд от тех глаз, сияющих невероятной добротой.       Затаив дыхание, как будто прикасаясь к иконе, Сперанский поцеловал мягкую кожу, наслаждаясь этим мгновением.Затем он ушел, долго ещё оборачиваясь назад на ту, кто стала навсегда владелицей его сердца.