Дурная кровь

За окном сгущались сумерки, краски уходящего дня таяли в тени. В тишине, нарушаемой шелестом ветра за стенами, Маркус Вольтури сидел в своём кресле, погружённый в размышления, которые не приносили ни покоя, ни ясности. Каменный пол мерцал от отражения тёплого света камина, мягкие всполохи плясали по строгим чертам лица. Он задумчиво склонился над картой, отмечая места недавних перемещений Артура Фейта — Деметрий отслеживал и оперативно о них докладывал. Множество пометок тянулись к США, намекая, что Артур там что-то скрывал. В этих перемещениях заключался какой-то смысл, но в то же время они выглядели хаотично. «Бутафория», — подумал Маркус, вспомнив, как в Локарно впервые изучил Артура с помощью своего дара. Связи внутри его клана были неестественными, будто плотно затянутые узлы из верёвок. Фейт не объединял их сердца, как настоящий лидер, — он манипулировал. Исключение составляла лишь Шинейд. Их связь была особенной, сильной. Они были не просто соратниками, а чем-то большим — родителями для своей паствы, хотя и руководили этой паствой безжалостно и цинично. С тех пор как Фейт и его клан стали угрозой, вариант событий с настоящей смертельной битвой начал ощущаться неизбежным. Из-за этих прогнозов у Маркуса начали чаще всплывать воспоминания с Дидим. Война была синонимом смерти, а смерть всегда возвращала к воспоминаниям о ней. Он понимал, что сросся со своей тоской и оберегал её, словно святыню. Её нельзя было назвать утешением, но эта тоска была явно укрытием в вечности. Никакая земная радость или лёгкое веселье не могли пробиться сквозь плотный занавес скорби. В этом он отчасти понимал Артура Фейта. Тот потерял Кармиллу — свою единственную любовь, и эта утрата стала искрой, разожжённой для объявления войны. В своём гневе Артур видел единственный путь — уничтожение. «Но кто убил мою Дидим?» — мысленно повторял Маркус, и этот вопрос звучал с каждым разом всё громче, будто эхо в бездне. В первое время он пытался найти ответы. Его собственное расследование стало единственной целью, но оно не принесло ничего, кроме ещё большего разочарования. Улики были стёрты, связи и показания других бессмертных не давали ничего, что могло бы пролить свет на произошедшее. Казалось, убийца растворился в ночи, оставив его наедине с болью. «Неужели я никогда не найду его?» — спрашивал он себя снова и снова. Но даже если бы он знал, кто это сделал, разве вернуло бы это Дидим? Разве принесло бы ему облегчение? Взгляд был устремлён вдаль, где за окном мерцали редкие огоньки. Его тело выглядело неподвижным, но внутри кипела бесконечная борьба. Эти размышления прервал вампир-слуга, что бесшумно появился у двери. — Господин Маркус, прибыл человек. Говорит, срочное дело к вам. Маркус оторвал взгляд от карты, его бровь вопросительно изогнулась. Слуга слегка наклонился вперёд, добавив: — Это Уилсон. Его имя прозвучало как треск сломавшегося механизма. Единственное неверное движение внезапно нарушило то, что слаженно работало годами. Маркус знал, кто был виновником этой поломки. Аро. Его брат, столь умудрённый опытом и дальновидный в своих амбициях, допустил непростительную ошибку. Был ли он в здравом рассудке, когда позволил Уилсону уйти живым, унеся с собой тайну их мира? Маркус сжал челюсти. — Смертный, которому оставили жизнь, обременённую нашими тайнами, — непростительное легкомыслие, — тогда его слова прозвучали ледяным приговором. — Но смертный, добровольно возвратившийся к нам, — это апофеоз безрассудства. И теперь в отсутствие Аро и Кайуса ответственность за исправление этой ошибки легла на его плечи. Маркус нахмурился, на межбровье собралась глубокая складка — многовековый отпечаток сомнений. Его красные глаза сузились, сверкнув холодным блеском, но лицо осталось бесстрастным, как мраморная маска. — Пусти его, — его голос прозвучал глухим эхом в пустой гробнице. Слуга молча поклонился и исчез в тёмном коридоре. Маркус откинулся на спинку кресла, сцепив длинные пальцы перед собой. Выглядел он расслабленно, но от него исходило напряжение, создавая невидимый круг, который невозможно было переступить без ощущения дискомфорта. В комнате воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь едва уловимым потрескиванием свечей. Гнев и презрение томились в нём, скрытые под слоями вековой выдержки. Ему предстояло встретиться с человеком, и эта мысль вызывала в нём отвращение. Не к самому Уилсону — смертному, пожаловавшему разбираться. Нет, его презрение было обращено на ту часть себя, что была вынуждена сейчас опуститься до переговоров и траты времени на это существо. Между тем в дальнем конце коридора послышались шаги. Уилсон приближался, а вместе с ним и неотвратимость момента, когда Маркус должен прикончить чужую ошибку. Он встретил незваного гостя ледяным взглядом, который, казалось, прожигал воздух между ними. Его мысли вновь и вновь возвращались к теме смертных, которые осмеливались не просто узнать о существовании бессмертных, но и входить в их мир с дерзостью и самоуверенностью. Уилсон резко шагнул внутрь. Маркус сразу приметил перемены: в этот раз он был трезв, его рука была перевязана, а сам он выглядел более собранным. Но даже это не могло затмить впечатление, оставшееся с того вечера, — безвольной марионетки, запутавшейся в сетях, в которые она сама же угодила. Воспоминания Уилсона о том вечере были странными: расплывчатыми, но в то же время яркими, будто острые осколки мутного стекла. Загадочный мужчина, что появился на его пути, — длинноволосый брюнет с ледяным взглядом, чьи слова пробирали прямо в самое сердце, вызывая дрожь и повиновение. Их сделка, заключённая в тумане насланного дурмана, от которого на утро осталась только ноющая боль в запястье, густая, как смола, тяжесть в голове и горькое разочарование. Сначала он решил, что всё это было галлюцинацией, вызванной каким-то веществом, попавшим в его организм. Может, слишком странный коктейль, неудачный «трип» в компании неизвестных людей. Однако в постели его встретил чемодан с деньгами — очевидное доказательство того, что произошедшее не было лишь дурным сном. И только тогда, когда он наткнулся на листы договора, запачканные уже свернувшейся бурой кровью, память начала восстанавливаться. Документ сиял его подписью, словно насмешка, но Уилсон не помнил ни мгновения, когда её оставил. Раненая ладонь напомнила о себе резкой болью, когда он сжал пальцы. Тогда всплыли и более странные детали: мужчина, порезавший его руку, — тот же самый брюнет, чей взгляд был таким обжигающим и алым… Он ясно вспомнил, как тот медленно наклонился к его руке и на удивление ловко слизнул кровь с рассечённой кожи. Особняк, в котором всё произошло, до сих пор стоял перед его глазами. Его величественные, но в то же время пугающие залы, странные обитатели, холодные и загадочные, будто вовсе не принадлежали этому миру. Уилсон не мог избавиться от ощущения, что стал частью чего-то большего, чем мог себе представить, и это знание разъедало его изнутри. — В прошлый раз вас было пятеро, — Уилсон попытался говорить твёрдо, но голос предательски дрогнул. Казалось, он старался подавить в себе страх, но не мог не чувствовать, как Маркус, даже сидя, словно заполнял всё пространство комнаты своей величественной аурой. — Ты пришёл ко мне, чтобы называть числа? — его голос прозвучал тихо, но в нём слышалась угроза, которая могла бы заставить сердце любого смертного сжаться от ужаса. — Память, видимо, служит тебе верным другом, раз ты вновь объявился. Уилсон сглотнул. Его руки слегка дрогнули. — Мне нужен… — он прервался, его голос задрожал. — Мне нужен тот, кто заставил меня подписаться на это все. Ваш брат… В здравом уме я ни за что на это не согласился бы. Маркус едва заметно усмехнулся. — Здравый ум, — протянул он, — вот что тебя привело сюда? Напомни мне обстоятельства вашей первой встречи. Уилсон замер. Ему нечем было возразить, и его растерянность вдруг переросла в гнев. — Вы не те, за кого себя выдаёте! — вырвалось у него, голос дрогнул, а тёмные кудри взметнулись от резкого движения. Кулаки были сжаты так сильно, что побелели костяшки. — Может, я и не помню всех деталей, но порез на ладони говорит сам за себя. Тот господин… — слова давались с трудом, словно он сам не верил в их правдивость. — Он попробовал оттуда кровь. Маркус, сохраняя ледяное спокойствие, чуть подался вперёд. — И, зная это, ты решил вернуться? — его голос был полон презрения. — Что же тебя привело? Уилсон стиснул зубы. Его гнев усиливался, и в нём будто проснулся дух дерзкого игрока, который решился поставить всё на кон. — Я хочу договориться, — выпалил он. На мгновение в комнате повисла тишина, а затем Маркус вскинул бровь, его лицо озарила тень изумления, быстро сменившаяся холодной насмешкой. — Ты? Договориться? Уилсон, стараясь выглядеть уверенным, выпрямился. — Я не скажу никому о том, что вы сделали со мной в тот вечер. О вашей… — он замешкался, — …афере. При условии, что вы выплатите мне ту же сумму, что и в прошлый раз. Маркус молча взирал на него, как на актёра, исполнявшего роль в какой-то нелепой трагикомедии. Всё это напоминало ему зебру, которая, вместо того чтобы умолять льва о пощаде, пыталась спросить дорогу. Абсурдность происходящего почти забавляла его, если бы не откровенное дерзновение. — А если нет? Уилсон напрягся. — Всё, что вы сделали, зафиксировано. Моя внезапная смерть вызовет подозрения у полиции. Они выйдут на вас. Маркус устало обхватил переносицу. — М-да… Всё, как я и рассчитывал, — пробормотал он себе под нос. — Чего? — выдохнул Уилсон. Эти слабые попытки сопротивления стали для Маркуса последней каплей. Он поднял взгляд на человека: в нём таилась усталость. — Аро, я тебе это припомню, — прошептал он с горечью, поднявшись с кресла. Маркус, чье телосложение было и без того массивным, выпрямился в полный рост и теперь возвышался над Уилсоном, словно судья, готовый вынести приговор. Тот отшатнулся, инстинктивно потянувшись к карману брюк. — Не приближайтесь! Будет только хуже! — его голос задрожал, и, выхватив пистолет, он направил дуло на Маркуса. Маркус остановился, его лицо исказила смесь раздражения и презрения. — О боже… Если бы хоть что-то из этого могло меня удивить, — с ноткой скуки пробормотал он. Но в следующее мгновение прозвучал выстрел. Грохот пистолета оглушил тишину, и пуля, предназначенная для Маркуса, даже не коснулась цели, потому что тот с вампирской скоростью исчез с этого места и оказался подле Уилсона, не понявшего, что произошло. Он навис над Уилсоном, как воплощённая тень древней карающей силы. В его глазах сверкала безмолвная ярость, и даже воздух вокруг, казалось, потяжелел под натиском его гнева. Уилсон стоял, словно прирос к полу, его рука, всё ещё сжимавшая пистолет, мелко дрожала, но вся храбрость, что он пытался изобразить, утекла прочь, словно песок сквозь пальцы. Глаза, полные ужаса, были прикованы к Маркусу, который теперь представлялся ему чем-то немыслимым, выходящим за пределы не только человеческой природы, но и любого здравого рассудка. Перед ним не было человека. Ни видение, ни сон, ни галлюцинация не могли передать того ужаса, что вызывала реальность, явленная перед ним. — Попади в меня, я всё равно остался бы невредим, в отличие от тебя, — произнёс Маркус, голос его был полон тоски и какой-то едва уловимой зависти. Эти слова пробили последние остатки сопротивления в душе Уилсона. Он смотрел на Маркуса, не в силах ни заговорить, ни даже отвести взгляд. Всё, что он когда-либо слышал о сверхъестественном, ожило перед ним: это был вампир. Не только кровожадное существо из страшных сказок, но и существо, которому была чужда всякая человеческая уязвимость. Перед ним стоял тот, кто не знал ни боли, ни страха, ни последствий, — непостижимый и вечный. Уилсон понял: он обречён. Какая разница, что именно Маркус сделает с ним? Он приготовился к худшему. Сценарий казался очевидным: клыки, вонзающиеся в плоть, медленная, мучительная смерть. — Вероятно, ты думаешь, что я воспользуюсь тобой, как это в общем принято? — прервал его мысли Маркус, наклонив голову в сторону, будто изучал испуганное лицо смертного. — Нет уж, я, пожалуй, лишу себя этого удовольствия, — в отличие от Аро, у него не было ни грамма желания вкушать кровь этого безумца. Уилсон замер. Эти слова не давали ему надежды, но звучали так странно, так противоречиво, что его страх сменился парализующим изумлением. Заворожённый магнетизмом вампира, Уилсон оставался неподвижным. Его тело больше не подчинялось ни разуму, ни инстинктам. Всё, что он мог сделать, — это смотреть на Маркуса, в котором сочетались ледяное спокойствие и древняя, необоримая мощь. Он знал: время его пришло. Маркус с ледяным спокойствием обхватил запястье Уилсона, его пальцы сомкнулись на руке смертного, словно железный капкан. Тот попытался сопротивляться, но силы его были ничтожны против мощи, что заключалась в одном лишь жесте Маркуса. Он подтянул руку Уилсона, державшую пистолет, ближе к его лицу, а затем плавным движением направил дуло в сторону виска. Уилсон не смог противиться. Его глаза расширились, полные смятения и шока, когда пистолет, которым он ещё мгновение назад пытался защитить себя, оказался у его виска. Его дыхание стало прерывистым, в горле застыл невыразимый крик. — Ты вкусишь то, что мне никогда не будет доступно, — произнёс Маркус, голос его был тихим, почти нежным, но в нём звучала древняя горечь и мрачное смирение. В одно мгновение он нажал на курок. Взрыв грохнул, словно разорвал само время, а вместе с ним и человеческую жизнь. Всплеск алой крови окрасил стену красным. Тело смертного с обезображенной головой рухнуло на пол. Маркус тяжело выдохнул, его плечи на мгновение опустились, словно вся тяжесть тысячелетий давила на них сильнее, чем обычно. Его взгляд был усталым, почти опустошённым, а опущенные веки скрывали ту древнюю боль, которая всегда горела в его глазах. Маркус провёл рукой по лицу, стерев мелкие капельки крови, оросившие кожу. С ледяным спокойствием он перешагнул тело и направился к выходу. В коридоре его уже ждал вампир-слуга, бесшумно появившийся из тени. Маркус протянул ему пистолет. — Уберите всё, — негромко сказал Маркус, его голос прозвучал низко и глухо. Слуга коротко кивнул, понимая, что за этими словами стояло гораздо больше, чем просто устранение тела и следов крови. Это значило уничтожить доказательства и всё, что могло бы пролить свет на эту нелепую трагедию и привести к Вольтури. Маркус пошёл дальше, тяжёлым шагом спускаясь по мраморной лестнице, ведущей к террасе. Ночная прохлада окутала его, как ледяной плащ, но он не ощутил облегчения. Он остановился у кованых перил, слегка наклонившись вперёд, чтобы избавить голову от забившегося в нос запаха крови и вдохнул ночной воздух. Где-то вдали мерцали огни города, а вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь шёпотом ветра. Внезапно он уловил лёгкий шорох позади себя. Тонкий звук волочения ткани, едва слышимый даже для его обострённого слуха. Маркус не обернулся — он узнал, кто это. Её фигура, грациозная, как изваяние древнегреческой богини, мелькнула в полумраке. На ней было лёгкое платье из чёрного шёлка, которое мягко струилось по её фигуре, а волосы спадали волнами на плечи. Однако это не отменяло того, что её появление было нежеланным. — Корин, — нейтрально обронил он. — Дни выдались насыщенными… — её голос раздался негромко, но он, как всегда, был полон магнетической мягкости. Маркус стоял, крепко сжимая решётку балкона. Его пальцы впивались в холодное железо, а взгляд был устремлён куда-то в пустоту. — Особенно эта ночь. Корин чуть склонила голову набок, наблюдая за ним. Глаза лукаво сузились, как будто она уже знала ответ на вопрос, который только готовилась задать. — Тот юнец на машине? Он сумел вас из себя вывести. Маркус невольно сжал руки ещё сильнее, и холод проник в его ладони. Он медленно, с чуть заметным оттенком удивления, изогнул бровь. — Не юнец. Мой брат. Он взял на себя слишком много. Корин скользнула взглядом по его профилю. Она безмолвно ждала продолжения его размышлений вслух, потому что сразу поняла, о ком пошла речь. Но Маркус смолк. Он чувствовал, что с Аро происходило нечто странное в последнее время. События этих месяцев были чересчур насыщенными, и каждый шаг отзывался в вечности. Влияние Артура Фейта разрасталось, как зловонный корень в прогнившей почве, тянувший свои щупальца. Это понимали все. Маркус же смотрел глубже, чем другие — не на слова или жесты, не на ту замаскированную уверенность, что демонстрировали окружающие, — он видел суть. Видел нити, связывавшие всех вокруг, сложную паутину, пронизывавшую сердца и души. Для всех Аро по-прежнему оставался примером рассудительности и здорового оптимизма в это сложное время. Но Маркус наблюдал, как за его маской что-то рушилось, перерождаясь в нечто иное. Он видел, как выжидание шагов Артура и расчет событий наперёд забирало много сил. И особенно аура его связи с Эстелой изменилась после того, как та добровольно рассталась с памятью и присоединилась к Фейтам. Нити были странно преобразованы, словно преломлялись под тяжестью новых, неподвластных для разума эмоций. Аро явно рассуждал, что она была звеном, которое не должно было вплетаться в цепь его бессмертного существования. Но, вопреки всему, он сам вцепился в неё и теперь понимал, что этим сделал. Он перешёл границу, о которой когда-то и помыслить не мог, — шагнул в место, где даже ему не было позволено находиться. Маркус ощущал, что теперь Аро пребывал в смятении, в растерянности, которые прятались под безупречным фасадом непринуждённости. Маркус нахмурился сильнее, ощущая, как его собственные мысли стягиваются в тугой узел. — Что значит «берёт на себя слишком много»? — вопрос Корин вернул его в реальность. Ветер слабо шевелил её тёмные волосы, а в глазах томилось изумление. — Например, он отпустил безумца Уилсона восвояси… — Маркус выдохнул сквозь зубы, голос его стал ниже, а интонация — почти мрачной. Корин невольно поёжилась, как будто её кожи коснулось что-то холодное. — Аро думает, что умён. Что видит на несколько шагов вперёд, — он сделал короткую паузу, сдерживая тяжёлый вздох. — Но он не знает, что я вижу гораздо больше. Я догадываюсь, зачем он затеял весь этот спектакль с Уилсоном. Почему пригласил тебя. Корин резко вскинула голову, и в глазах мелькнул страх — не тот, что порождает ужас, а холодное осознание того, что её сделали частью игры и она сама дала на это согласие. Она вспомнила слова Аро — как легко он улыбался, обещая устроить «прецедент». Он нашёл ловкий способ ненавязчиво приблизить её к Маркусу. Для Маркуса этот пазл давным-давно сложился — причиной всему этому послужила та далекая ночь, когда он впервые отведал отравленной крови Эстелы. Разъедавший горло вкус не мог не оставить тревожного впечатления на всех обитателях замка, особенно Аро. Кажется, он долго обдумывал, как помочь брату, и ничего нового, кроме того, чтобы снова ввести Корин в игру, ему в голову не пришло. Тогда Маркус понял, почему Аро так уверял, что она нужна для новых операций. Нужна, чтобы одурманить этого безумного смертного — Уилсона и других бедняг. Аро знал, что тот вернётся за своим, закрыв глаза на некоторые странности, с которыми он столкнулся. Под этим предлогом — операции, манипуляции, шедшие якобы на благо их общего дела — он провёл очередную партию. Маркус знал: Корин для Аро была не только инструментом, но и острой стрелой, которой он собирался пользоваться с хирургической точностью. Уилсон, как бы глуп и неукротим он ни был, всё же тоже оказался втянут в игру, даже не подозревая, что был лишь частью крупного плана. И неспроста Аро сейчас отсутствовал, приказав остальным членам клана подкрепиться. Он действовал из тени, явно ожидая, что Маркус поддастся искушению после спровоцированного праведного гнева. Он закрыл глаза. Пытался ли Аро спасти его? Или хотел, чтобы он оставался таким же, как все уже привыкли, — тихим, удобным, пусть и в вечной скорби? Иначе другим его уже было не представить… Маркус скользнул взглядом по Корин: — Скажи мне, вновь ли ты играешь роль, доверенную тебе Аро? Или, быть может, твоя преданность готова перейти границы моего терпения? Она не удивилась его проницательности. Маркус всегда был тем, кто видел глубже, чем кто-либо из их рода. Ложь перед ним была бесполезна. Корин знала, что ей не оставалось ничего, кроме как говорить правду. Но эта неизбежность вызывала досаду, потому что она предчувствовала, что в конце этого разговора её вновь ждало отвержение. — Моя преданность не знает границ, Маркус, но, увы, она разделена на многих. Помимо поручения Аро, я буду следить за порядком и бедными новорожденными. Или вы считаете, что в этом хаосе я не сумею справиться? Она сделала паузу, чтобы позволить его словам осесть, а своим — зазвучать чётче. — Однако, да, вы правы. Аро велел мне присмотреть за вами и оказать помощь, если потребуется. Маркус сохранял молчание. Всё сводилось к Аро. Этот разговор точно станет поводом для откровенного диалога между ними. Вопросов становилось слишком много, и ответы, которые Аро так умело избегал, больше не могли оставаться в тени. Он окинул Корин изучающим взглядом. Он смотрел на неё не как на подчинённую Аро, а как на нечто большее, пытаясь заглянуть за пределы роли, которую она играла. Что-то в её словах и непоколебимом спокойствии заставило его задуматься. Он не видел в её глазах ни страха, ни лести, ни ложных эмоций. Неужели ею действительно мог двигать альтруизм? — Ты всегда так послушна его помыслам. Разве за столько веков ты не нашла ничего, что могло бы затмить этот… долг? Никого, кто был бы дороже этих принципов? Его слова звучали не как обвинение, а как печальное любопытство. Он не пытался уязвить её, но в его вопросах читалась горечь. Корин едва заметно вздохнула, прежде чем ответить: — Я нашла. Многое, — искренне ответила она. — Но, быть может, именно поэтому я вновь тут. Не хочу, чтобы с пришествием того варвара меня лишили прежнего спокойствия и стабильности. Маркус ответил не сразу. Его лицо осталось неизменным, но что-то в его взгляде смягчилось. — Я не паду в объятия твоего дурмана, как бы всем вокруг ни казалось, что я в нём нуждаюсь. Мои раны давно покрыты пеплом, чтобы их залечить. Но твоё усердие и понимание заслуживают признания. Корин, вопреки собственным ожиданиям, ощутила внутри себя странное спокойствие. Она готовилась к досаде, к глухой боли, оттого что её дар вновь отвергли, но вместо этого пришла какая-то лёгкость. Их разговор, словно лёгкий дым, начинал обретать новые формы. Слова, которыми они обменивались, больше не были наполнены холодом или враждебностью и несли в себе прикосновение к истине. Она взглянула на Маркуса, и в тот миг ей показалось, что их слова, какими бы обнажёнными и правдивыми они ни были, не ранили их души, но очищали их. Возможно, истина, вырвавшаяся из глубин их сознания, несла в себе не разрушение, а исцеление. Маркус тоже нашёл в их беседе что-то, что погасило его внутренний гнев. Правда, сказанная без укора, открыто и искренне, действовала не как яд, а как редкое лекарство, от которого оба, возможно, начинали ощущать себя чуть более цельными. — Если вам не нужна моя помощь, — добавила она, — я займусь теми, кто в ней нуждается больше. Она слегка поклонилась и направилась к дверям, но его голос, тихий и глубокий, остановил её у самого выхода: — Корин. Она обернулась, и мурашки пробежали по её коже, словно предвещая что-то неожиданное. Маркус только стоял, согнувшись вполоборота. — Я должен извиниться. Тогда, много веков назад, я поступил… чересчур грубо. Моя скорбь затмила рассудок, и я не разглядел в тебе того, кто всего лишь выполнял долг. В произнесённых словах не прозвучало фальши. Неожиданное признание и оттого весомое. Корин задержала дыхание на мгновение, но затем едва заметно улыбнулась — не губами, а глазами, в которых мелькнула лёгкая искра тепла. — Это было слишком давно, Маркус. Всё прошло. Он молча кивнул, словно согласившись, но в глубине души он понимал, что этих слов было недостаточно, — уязвить гордость микенки когда-то было смерти подобно. Маркус осознавал, что эта ночь оставит на нём неизгладимый след. В тот час, когда он без сомнений и сожалений лишил жизни одного, он неожиданно заключил мир с другой. И пусть это казалось мелочью, пусть его душа, пропитанная печалью, осталась той же, но это крошечное событие, где равновесие было восстановлено, на миг придало смысл вечности.