Занимайся своим делом!

I say, I’m fine, thank you

But I can’t talk right now

I’m waiting for another call

To hear no matter what

I love you so

С самого утра город заполонила тесная, сдавливающая у самого горла серость. От дождливого, измученного вида улиц по телу колесил колючий холод. Заставлял сильнее стягивать на плечах одеяло и отбивал любое желание куда-либо идти. Улицы города казались под плотным навесом, и в этом печальном утреннем полумраке дома вместо привычных каменных стен становились непреодолимыми крепостями, машины зло мигали фарами, разрывая приторный волок сквозь проливной дождь. Мигом пожелтевшие местами деревья качало, ветки прогибались и свешивались в глубокие лужи, пожухлая трава замылась грязью и обрела томный, почти черный цвет. О людях, которым к большому сожалению не повезло сегодня оказаться снаружи, и говорить излишне. Эта тучность черных слоев одежды и плавно слоняющиеся по тротуарам тусклые верхушки зонтов. Все преобразилось в непомерную скуку и самую настоящую осеннюю хандру, хотя на календаре только двенадцатое сентября.  Ян переживал обратную перестройку биологических ритмов, а потому такая обстановка еще сильнее влияла на его эмоциональный фон. Бессонница, а от неё три таблетки снотворного, употребленные за час, беруши от дождевого шепота за окном или, еще хуже, наглых, но любвеобильных соседей, ничего не могло помочь в борьбе за законный сон. Только под утро, которое из-за сложившейся погоды не сразу стало заметно, Яну удалось провалиться на полчаса в сумбурный, больше похожий на бред сумасшедшего сон.  Приснилось ему нечто похожее на старый, пленочный немой фильм с живой музыкой на фоне, куда еще вставляли текстовые вставки. Но сюжет был далек от юмористического. Характеризуя сновидение именно так, Ян оговаривался, что он был внутри сюжета, не видел склейки, как в кинотеатре, этих самых винтажных вставок, но четко осознавал, что все со стороны выглядит именно так. В содержании крутилась странная картинка, словно пейзаж импрессиониста. В полусне все казалось слишком реальным. Поверхность кровати превратилась в жесткий кафель — Ян изворачивался как мог, от неуюта подергивая плечами, но точно все кости его изъявили мгновенное желание выступить сквозь подозрительно тонкую кожу, а потому долго лежать становилось все больнее. Разум окутал пьянящий туман, и ассоциация непременно находилась. С абсолютно чистым сознанием, перемолотыми в мясорубке мыслями Розмановский в своем сне открывал глаза и выпрямлялся. Все вокруг него играло блестками и бликами, не давая разглядеть пространство. Хоровод ослепляющих искр ускорялся, окутывал, как паутина, прилипая и оттягивая кожу. Во рту пересохло, дыхание участилось, ладони сжались — безумие прекратило так же неожиданно, как и началось. Оправившись от разнузданных пыток, Ян почувствовал на себе непривычную тяжесть. Руки с трудом поднимались, а спина прогибалась вперед. Встряхнувшись, Ян краем уха услышал в до этого гробовой тишине приглушенный треск. Осмотревшись, Ян увидел свое тело, вдоль и поперек увешанное пышными гроздьями жемчуга. Он свисал богато с плеч, тягуче увлекая к полу. Камни соударялись, и от любого неосторожного движения поднимался глухой звон.  В реальности с губ сорвался болезненный стон — груз давил на ключицы, лопатки и другие выступающие кости, натирая кожу. За окном подыгрывал шум шторма, во мраке комнаты с одним светом, дотекающим с зала через дверь, фигура спящего юноши постоянно двигалась, сопротивлялась существующему и нереальному. Спертый воздух разгоняло тяжелое дыхание через приоткрытый рот. Рука схватила длинную футболку изнутри и открыла светлое бедро, в которое тотчас впились отросшие ногти и оставили белые полосы. Тело продолжало борьбу, точно он пытался снять с себя жемчужный балласт. Ян перевернулся на бок, хватая себя за второе плечо, стягивая всю ту же футболку. Недовольными вздохами растягиваясь в сторону края, он принимал опасное положение. Повезло еще, что ножки кровати были благосклонно короткими. Одно неловкое движение, сустав в локте скрипнул, и резким броском тело в секунду оказалось на полу. Розмановский сразу проснулся в полнейшем недоумении.  Скорчившись, Ян старался подняться на локтях, но они оказались предательски отбиты. Парень лениво и даже протестно растянулся на полу, но эта перспектива не улыбнулась ему — паркет был до жути холодным. Розмановский, мгновенно ощутив голыми частями тела мерзкую прохладу, сгруппировался и стянул с кровати плед. Замотавшись им с головой, Ян обиженно, как матрешка, лежал на ноющем боку и проводил прогрузку сознания. Доносился глухой артиллерийский бой дождевых каплей с подоконником, водосточными трубами и крышей. По полу особенно тянул неприятный сквозняк из вентиляций, в нем мешался запах дождя, сырости и воробьиного пуха. Осень никогда не впечатляла особенной лаской. Ян уже представлял, как будет лениво переводить все часы в доме на зимнее время, заправлять дополнительное одеяло в пододеяльник с подкладом и по утрам заряжать обогреватель, наплевав уже на любые коммунальные расходы. Эта мерзлота по полгода и правда казалась, как в Арктике, вечной.  Долго лежать и простывать на холодном полу парень не смог. Приподнялся, дополз до ковра, приземлился на него. Стянув с головы плед, Ян прижал растопырившиеся волосы к голове и несколько раз сильно поморгал. Усталости и головной боли это не отбило. На часах с прикроватной тумбочке показывало половину одиннадцатого. Сегодня предстоял скучный, инертный день, от которого, казалось, вообще не было никакого смысла. От этой тоски зеленой Ян вздыхал со стоном и театрально затягивал на шее плед.  Всунув ноги в заношенные тапки, Ян неохотно поплелся на кухню, не снимая плед. За окном уныло увядало лето в последней своей красе, умываясь в серости и беспросветном унынии. Поглазев на все это пару секунд, Розмановский без энтузиазма задвинул шторы. На кухне он налил воды и увлекся поисками медикаментов. В висках болело, словно по ним в течение суток нещадно били молотком, отдавало вниз, к шее, плечи ныли. На полке буфета завалялся одинокий блистер жаропонижающего с одной таблеткой, чьей дате изготовления сто лет в обед. С рефлексией о том, что стоит купить одну аптечку и набор в нее, Ян решил заварить себе хотя бы чай с мятой. Его заварка, к удивлению, в буфете нашлась. Кипяток омыл прозрачную кружку, стенки покрылись равномерной пленкой конденсата, снизу вверх потек мутный пар, пока заварка распространяла бледно-желтый цвет по воде. В холодильнике шаром покати, только уставшее яблоко, с которым Ян без сарказма чувствовал единение. В полках нашлась лимонная конфета. Гостей парень не принимал давно, от того его кухня потеряла всякую жизнь.  Последними гостями были, как это не было печально вспоминать, родители. Оперевшись рукой о стол, Ян поправил лампу и заботливо прогладил скатерть холодной ладонью. Ему казалось, словно духи матери до сих пор витают в воздухе. Мысли вгоняли в еще большую апатию. Дождь нарочито ускорял свой темп, ветер гудел по трубам. Внутри Яна скребло остаточное, гнетущее чувство вины. Металась жгучая необходимость что-то сказать. Желаемое вертелось на языке, и пока оно оставалось внутри, зараза из мучающей до истощения тоски распространялась по телу и, как жемчуг из сна, давила на кости и сбивала с ног. Всё невысказанное терзало и крепко трепетало в груди. Леденящий ток шел по онемевшей коже. К чему был сегодняшний сон? Предзнаменование, или просто всплывшие внезапно душевные страдания? Ян открыл мессенджер в телефоне и увидел сообщение от матери: «Отец уехал в Гарволин, я осталась в Лондоне» — В сердце парня беспрестанно ныло. Тело покачнулось, нависая над столом. Глаза сомкнулись. Грудь глубоко воспряла и рвано опустилась. На пыльную скатерть пролилась крохотная слеза, вслед которой Ян опустился на пол, придерживаясь за край стола. Принято, что боль и душевная пустота несовместимы, но, не имея других, более ярких чувств, Ян держал в себе именно это. Ему не хотелось кричать или плакать. Ему хотелось петь. Негромко, осторожно, кому-то наедине. *** Встревая каблуками в намокший строительный мусор, на цыпочках обходя накрытые брезентом завалы щебенки и песка, Амелия Розмановская пробиралась на место своей работы. Пройдя полосу препятствий по провисшим доскам, девушка запрыгнула на крыльцо, свернула зонт и с недовольством окликнула прораба. Мужчина в теле, в ослепительно начищенной каске был занят разбирательством с подчиненными, что нерадиво и неспешно перегружали отсоединенные строительные леса, пока их заботливо омывало проливным дождем, а потому заведующую детского сада он не слышал. Тогда Амелия, не привыкшая оставаться незамеченной, пошла на хитрость. Выхватив с цветочной вазы оградительный пластиковый штырь, девушка предусмотрительно вышла к краю, прицелилась и отправила штырёк к прорабу. Он четко ударился в его спину, прикрытую защитным светоотражающим жилетом. Прораб, возмущенный внезапной оказией, обернулся. Амелия уже была наготове.  — Вы обещали нам сроки в два месяца. Три месяца назад. Уже почти середина сентября, к нам детей боятся вести и правильно делают. — строгим, приказным тоном изъяснялась Розмановская. — Мы государственное учреждение, мы не можем просто наплевать на программу, у нас две сотни детей.  — Что я могу сделать? — отвечал прораб, разводя руками, — Мы тоже государственные, у нас задача — отремонтировать, а что там в смете написали, то мы и делаем. Вы-то сами где были, госпожа заведующая?  Издевательский тон подстегивал недовольство Амелии. Вбирая воздух, она, перекрикивая дождь и строительную технику, поясняла: — В смете были четко указаны сроки, что к середине августа, я подчеркну, все должно быть готово. — Прораб уже было хотел начать наперебой оправдываться, но Амелия только отмахнулась: — Знаю, знаю, сначала технику задержали на перегоне, потом стройматериалы не подошли и все посыпалось. Только обязательства это не отменяет.  Нервы прораба были даже близко не железные, в отличие от нервов заведующей, поэтому он привел сразу: — Нанимайте частников, они вам за милую душу за месяц все перекопают. Ну и за кругленькую сумму, конечно же. — Амелия, напряженно анализируя сказанное, крепко сжимала в руке зонт. Прораб только усмехнулся и вернулся к командованию под подчиненными. Розмановская же, обрабатывая идею, зашла в теплый холл здания. Внутри, благо, ремонт был завершен, занимал только подкраску потолка и смену мебели. По стенам горел приятный желтоватый свет, вдоль тянулись стеллажи с рисунками и игрушками, висели грамоты.  Амелия была увлечена работой с детьми. Может, ещё повлияло взросление в многодетной семье, будучи второй по старшинству. Её практика на психфаке дала плоды — она осознала, что изучение психики детей для неё преинтереснейшее занятие. Не так давно она защитила кандидатскую на тему восприимчивости психики ребенка на идеи, поддерживаемые их родителями, а после окончания ВУЗа решила связать свое поприще именно с такой работой. Диплом психолога не позволил ей работать напрямую воспитателем, поэтому она устроилась на соответствующую специальности должность, а с недавнего времени, по причине резкого сокращения управляющего штата, стала заведующей. Карьера к двадцати девяти годам вполне сложилась. У дверей кабинета её ждала заместитель с очень обеспокоенным выражением лица. Не успела Амелия и спросить причину, как девушка заговорила.  — Охранник уволился. — разочарованно произнесла заместитель и протянула Амелии бумагу с заявлением. Розмановская устало закатывала глаза.  — Это уже просто хамство какое-то! — возмущалась она, выкручивая замок двери ключом, — Мадин, что нам делать? У нас в распоряжении пять человек осталось. Что, мне, или тебе с ружьем ходить дозором? — Амелия прошла в кабинет, включила свет и оперлась на стол, грустно вздыхая и расправляя кудрявые волосы, — Ещё и строители эти, ей-богу, нас скоро просто всех посокращают, а детский сад закроют.  — Кстати, насчет стройки. — Мадина осторожно прошла следом за начальницей, встала напротив нее, — У Вас же жених в крупной строительной фирме работает. Амелия вопросительно глянула на подчиненную: — И? Думаешь, стоит попробовать?  — Хотя бы. — Погрустнела Мадина, — Вы правы, это уже ни в какие ворота. Соседний сад зашивается из-за перебора. И вся вина на нас. Эти может, дай бог, к Рождеству закончат. А так, от частников можно ждать хотя бы маленькую гарантию сроков. Да и ваш жених Вам откажет? — Амелия сконфуженно оглянулась, забрала у девушки бумаги и наконец осталась одна, болтая сама с собой: — Откажет — не откажет? Он же не президент компании так рассуждать. Менеджер по работе с клиентами. — Девушка повесила плащ на вешалку и раздвинула шторы. Доминик по мере сил старался делать добро для своей невесты. Пусть и его достаточно возвышенный характер не позволял сполна понять рвения Амелии к её, как он говорил «грязной» работе, но за десять лет отношений он смирился, занялся своей карьерой, не мешая развиваться возлюбленной. Амелия же была насколько это возможно благодарной, хотя душевная организация иногда давала странные сигналы. Лишь на десятый год отношений Доминик созрел на то, чтобы предложить связаться узами брака. Амелия в восторге лишних вопросов не задавала. Дело двигалось к свадьбе, наконец-то, а на сомнения, поселившиеся в голове девушки крепко, она отговаривалась, что стоит меньше думать о стрессе на работе. Долго в тишине Амелия не провела, и на ее столе замигал фонарик телефона. Подняв экран, она увидела видеозвонок от жениха — лёгок на помине — Амелия вздохнула, села в кресло, чтобы свет с лампы подсветил её лицо, и приняла вызов. На экране появился для нее знакомое, вечно недовольное лицо стандартной славянской внешности — светлые волосы и ярко-голубые глаза. Доминик не был щедр на приветствия, и, как любой предприниматель, начинал сразу по делу. — Ты уже сказала родителям про свадьбу? — вступил Доминик и вопросительно глянул в камеру. Жалюзи сзади него скрыли серую непогоду. — И тебе привет. — огрызнулась беззлобно Амелия, — Нет, потому что мы не определились с датой, а смысл говорить без даты? Доминик многозначительно похлопал глазами, словно отсчитывая каждую ресничку невесты, ухмыльнулся незаметно, вестимо, будучи невероятно гордым за себя, и довольно произнес: — Уже определились, и это четвертое октября. Амелия на секунду опешила, смыкая зубы до скрипа. Брови невольно скакнули вверх, а кудри почти что встали дыбом от недовольства. Её хватило только на то, чтобы воскликнуть: — Чего?! — Ты сама хотела определиться, вот я и определился. — холодно отвечал Доминик, — Хорошее время, не так холодно ещё, и все в городе. Так что звони там своей семье и говори, чтобы на четвертое ничего не планировали. — А ничего, что это наша свадьба? — почти выкрикнула Амелия, выделяя голосом предпоследнее слово, — Почему это ты определился? — Доминик только качал плечами, что бесило девушку еще больше. — Не горячись, белка, — отговаривался молодой человек, — ты все время на работе, вообще никаких моментов чтобы нормально сесть и обсудить. — Если бы ты не рвался заключить брак до Нового года, то может быть и было бы время. — Говорила Амелия, гневно поглядывая на жениха, — Ты сам постоянно ищешь оправдания в своей работе. Прямолинейный Доминик долго распинаться не желал, поэтому ловко пропустил нравоучения возлюбленной мимо ушей и резюмировал: — Четвертого октября у нас роспись. Выбирай платье, родная. — И скинул трубку. Амелию это ничуть не порадовало, а последние слова вообще прозвучали для нее унизительнейшим образом. Но ей так осточертели споры, что было умнее просто согласиться. Иначе она, конечно, представляла свою еще даже не успевшую начаться семейную жизнь. В любом случае, Амелия решила набрать матери и проинформировать её.  Теплый, всегда словно убаюкивающий голос мамы слышать приятно. В отдалении от дома это удавалось не часто, но и по телефону такая терапия оставалась рабочей. Выдохнув остатки злости на будущего мужа, Амелия поправила волосы, откинулась на спинку кресла и набрала номер. Спустя пару томительных гудков, послышалось желаемое «да» — девушка с энтузиазмом улыбнулась и начала: — Привет, мам.  По ту сторону трубки донесся вздох, какой бывает издают люди приличного возраста, и взаимное приветствие, до искрящегося восторга спокойным тоном. Амелия, обнимая себя, точно забыв о ссоре с женихом минуту назад, отдавалась диалогу с матерью и радостно предвкушала её реакцию, но начать решила с простого: — Как ты? Как ребята, папа? — В трубке нависло молчание, — Мам?  — Хорошо я, дети тоже, Франц в колледж поступил. — Голос матери неуютно дрогнул в очередной паузе, — Как отец не знаю.  — В смысле? — с неловким смехом переспросила Амелия, насторожившись.  — Он уехал в Польшу. — ответила Ирена, обгоняя тревожные вопросы дочери, — Я в Лондоне. Нет, он не по работе, он на совсем. — Амелия в абсолютном непонимании металась меж собственных домыслов, пока мать не спросила: — Тебе Ян разве ничего не говорил? — Что он должен был сказать? — допытывалась уже в полуистеричном состоянии девушка, на что получила ответ: — Мы с отцом подали на развод. — Амелия замерла, впиваясь пальцами в край стола. Ворох не собранных даже в одно жалкое предложение с бессмысленным вопросом слов встал посреди горла. Девушка молча слушала прерывистое дыхание матери, поджимая губы. Спустя мгновения Амелия все же спросила: — Давно? — «Три недели точно прошло» — отвечала ей мать, добавляя наспех: — Прости, не могу говорить. — И клала трубку. Амелия выкинула телефон на стол и закрыла лицо руками. Пазл не собирался в её голове и напоминал ей жестокое издевательство. Единственная искренняя пытка: неужели это правда происходит? Прокручивая в голове имя младшего брата, Амелия все же решила заглянуть к нему, живущему неподалеку отсюда. *** Ян в одиночестве обычно не страдал, но только не сегодня. Отключив телефон, он в ритме медитации наблюдал за непогодой за окном, ощипывая пальцами части своего лица, нос, губы, щеки, не чувствуя при этом боли. Кожа после точечно тягуче ныла пару секунд и снова обступала острыми фалангами. В чистой, слегка ноющей голове, никогда не бывало тихо. Ян свыкся с угрозой всю жизнь прожить, мучаясь от бесконечной вереницы мыслей, пусть и иногда они были до жути пугающими. Он не мог их тормозить, это ему казалось вне его возможностей. Где-то в глубине, совсем далеко, возможно, силилась та самая амбиция объятного контроля, но Ян был для нее слишком слаб, слишком жесток по отношению к себе. Натура порой мешала дать волю и расслабиться. Изнуренный затворник собственного безумия, творческий раб, не ведающий за собственной душой, опьяненный вечным поиском, никогда не бывал спокоен. Игрища ветра разгоняли облака и снова сводили их в непроглядную горизонтальную стену. Клубки, напоминающие дым, наслаивались друг на друга и выжимали новые капли. Бежали по лужам, выводя неразборчиво тропы по серым дорогам, устремляясь вниз, к сырой земле. Шум по трубам нарастал приливами, набатом прокатываясь по всем углам. В голове Яна играло оно вместе с мягкой музыкой. Он знал её, но никогда прежде не слышал. Раздался звонок в дверь. Ян с безликой надеждой оглянулся в сторону прихожей. Его лицо с припухшими веками и губами выразило полную безэмоциональность. Стянув с плеч плед, парень неловко поежился и двинулся к двери, отпер её, не глядя в глазок, и, отойдя, в немом изумлении разглядел старшую сестру. Амелия с натянутой улыбкой, зашла и прикрыла дверь. Ян, не успев ничего сказать, рвано выдохнул, втянул носом подступающие слезы и бросился сестре на шею. Она словно чувствовала, как на ее и так промокший от дождя плащ проступила слеза, и прильнула со всей заботой, обхватив затылок брата рукой и уткнувшись холодной щекой в теплые светлые волосы. Ян, ловя каждое прикосновение, болезненно проступал и только на одно у него хватило сил, сказать: — Я так рад, что ты пришла. — Амелия, чувствуя, как в груди зажимается, стеная, поцеловала брата в висок, шепча: — Люблю тебя, солнце. — Отправляясь мысленно на самую глубину, Яну было больно это слышать, а Амелии было больно это говорить. Но вместе им было гораздо лучше. В нежном успокоении они провели несколько минут. Ян поцеловал сестру в щеку, отстраняясь, и предложил поговорить за чаем. Амелия согласилась, ощущая в этом жесткую необходимость. На кухне включился свет, на серое пролилась капля краски — заиграла не такая душащая тишина. Ян вылил остывший чай и поставил чайник снова. Амелия спросила только одно: — Что тебе сказали родители? Качая плечами, Ян отвечал: — Что они не сберегли семью. — он выдохнул, — И то, что мы уже все взрослые. — Трое несовершеннолетних ещё, какие взрослые? — рассуждала Амелия, — Не нам судить, если у них какой-то разлад — их дело, но даже так они могли объясниться. Не мне по телефону, так тебе устно. Я не хочу быть категорична, но их аргументы звучат по-детски. — По-детски. — вторил расстроенно Ян, ставя на стол горячие чашки и садясь напротив сестры, — Ты бы видела, как зол был отец, я его не узнаю последнее время. Он говорил про какие-то истерики и что мы не меняемся. — Розмановский опер голову на руки, хватаясь за виски, — Я до сих пор ничего не понимаю. — Почему ты нам ничего не сказал? — без капли упрека спросила Амелия, — Я так понимаю, Тина, Мацей не в курсе, а если в курсе, то почему и они молчат? Что за тайна? Раз это проблема всей семьи, почему родители все решили за нас? На последнем Ян поддерживающе выставил палец, кивая, но снова хватался за голову и с опустошенным взглядом слабо выпалил: — Я не знаю почему, в моей жизни последний месяц и так творится полнейший хаос. Я с одним не успеваю разобраться, так другое начинается. И этому нет конца. — Он откинулся на спинку кресла и с остервенением сжал кулак. — На мне эксперименты ставят, хотят сделать куклу папье-маше для битья, и все потому что я имею свое мнение. И мне надо оставаться стройным, веселым и красивым, чтобы кому-нибудь нравиться. Амелия внимала словам брата и отчасти чувствовала в этом душеизлиянии единение, но все же не могла быть хладнокровна: — Про последнее, ты сам это выбрал, в шоу-бизнесе иначе не выжить. Тебе просто нужно жить по течению, не хвататься за пролетающие ветви мимолетного спокойствия, ведь потом волна захлестнет прямо по лицу с неимоверной силой. Это просто жизнь, с этим придется смириться. — Я не только про работу. — отрезал Ян, сжимая губы, — Но ты мне наверняка не поверишь. — Амелия с интересом наклонила голову, и Розмановский не был скрытен перед ней, но смущен, — Я сам не до конца верю, но я стал в центре эксперимента, и теперь у меня пять клонов. Абсолютно идентичных мне внешне. У них разные характеры, имена, голоса, даже возраст, но ровно месяц назад, когда посреди ночи я увидел почти каждого, мне было до безумия страшно. Меня никогда столько не били сколько за последний месяц, я никогда столько не дрался и не чувствовал себя на пороге обморока. И мне некому рассказать, мне не верят. В лице Амелии невозможно было разглядеть даже призрачной усмешки. Только странность и нечто, похожее на осознание. Девушка подняла глаза и сказала: — Я слышала про такую теорию заговора, но я думала, что это лишь разговоры. — Нет, — как ополоумевший, затряс головой Ян, протер лицо руками и отмахнулся от духа сомнений, — Дом на **ом проспекте, с бутафорскими французскими окошками, это не просто заброшка. Она изнутри похожа на тюрьму, настоящие окна за решетками, а по всюду охрана, которую убивает налетами. Она похожа на обитель смерти. Спокойное принятие, без попыток что-то доказать или споров, устанавливало хоть малейшую уверенность в действительности. Амелия продолжала задумчиво, и в следующей ее фразе Ян особенно много нашел для себя: — Это очень странно, и я не хочу ни за что агитировать в пустоту, но это все как минимум незаконно, а тот, кто этим заведует — преступник... Ты не знаешь, кто этим занимается? — Там трое ученых. Они там главные. Химик, психолог и... женщина. — Ян нахмурился в смятении, а Амелия поймала курс. — Химик? Ты знаешь его имя? — спросила девушка, и Ян его знал: — «Эдвард Старвойски» — Амелия медленно взглянула на брата с восторгом, а он отпрянул настороженно: — Препод мой по химии в универе. Он мне табель в дипломе испортил. Розмановский удивленно выпучил глаза, анализируя информацию, чувствовал себя в начале детективного сериала, хотя в жизни у этого детектива стоял у истоков, являясь почти прямой причиной его начала. Амелия пустилась в воспоминания о, казалось бы, еще совсем недавних событиях: — Мы когда на первый курс пришли, он нам показался интересным, импозантным, а главное идейным ученым. Но спустя время он начал такие перлы на парах выдавать. Его весь универ кличил сумасшедшим. Его никто не любил, буквально студенты никогда не соглашались на проекты с ним. А курс старше придумал легенду, что он ночью на Луну воет и сов жрёт. — А в чем заключалось это сумасшествие? — интересовался Ян, усмехнувшись университетской байке. — Он редко появлялся на лекциях, и часто прибегал с опозданием с каким-то железным чемоданчиком. А один раз, отчитывая, он сказал что-то вроде: «Вот, вы грешите в этой жизни, значит вы сами будете отдуваться за свои грехи, но в другой вселенной»... Ничего не напоминает? — «Еще как!» — отвечал Ян. — Он страшный человек, как по мне... И у него еще есть дети. — И здесь Яна как прострелило. Парень внезапно скрючился над столом и громко выдохнул со странным звуком, напоминающим тот, что издает пружина при деформации. Амелия заволновалась, а Ян, совершенно ошалев от накрученных домыслов, переспросил: — Страшный человек? Я с его дочерью переспал. — Теперь звук пружины, но более резкий, издала Амелия и вслед вопрос: — Что? Ян был слишком раздосадован, чтобы что-либо объяснять. За разговором брат и сестра переместились на окно в его спальне. Широкий подоконник в пол позволял сидеть на нем. В квартире было тихо. Дождь угомонился, и на небе впервые за день выступил скупой солнечный луч. Облака наполнились, и всё покрылось глубинным желто-зеленым светом. Как на рассвете, все раскрылось в облачной, заспанной красе, по-новой запуская мир. В комнату лился ласковый луч, с форточки пахло свежестью. Замотавшись в плед, молодые люди наслаждались благодатью осеннего вечера. — Я так долго думаю про родителей, что мне уже кажется, что я это надумал себе. — с тяготой улыбнулся Ян, опуская голову, — Что на самом деле всё хорошо, и нам не надо беспокоиться об этом. Во всей этой ситуации есть столько недосказанности, но во что ее выливать? — Ты музыкант, Ян, тебе проще. — Вздохнула Амелия, — Это нам всем надо искать прозаический образ, и нельзя уходить в иносказания. А ты можешь выливать свои эмоции в музыке и быть честным. И самое главное, многие тебя поймут. Она была права, и Ян, слезая с подоконника, сделал пару движений по экрану телефона и приблизился к своему синтезатору. Телефон Амелии подал глас из кармана, в диалоге с братом в одном из мессенджеров, ей пришел файл с заметкой. Ян сел перед инструментом, провел рукой по клавишам, и раздался монотонный гул средней октавы. — Это что? — послышалось от Амелии сбоку. Ян, прикрывая глаза, примерялся к клавишам, но буквально боялся их нажать. Он закусил губу, шмыгнул и произнес: — Моя песня, старая. Я написал её, когда впервые уехал от родителей. Тогда я тоже чувствовал, что теряю связь с родными. Мне хотелось кричать про это. Про любовь к вам, но я боялся. До сих пор боюсь. И ты первая, кто видит её текст. Амелия с терзанием просматривала строчку за строчкой, пока Ян робко проигрывал тяжелые ноты на синтезаторе. Ян пропел лишь одну из них, негромко, отпустил перебор клавиш, склонил голову и шумно выдохнул. Сестра ласково обняла его голову, проницательно, в самом сердце отвечая прозвучавшей строчке взаимностью.