Занимайся своим делом!

В послешкольные года справедливо бытует мнение, что школьное время — лучшее в жизни. Многие могут понимать его не совсем верно. Если для вчерашних школьников, только что снявших ленту выпускника, это по свежим воспоминаниям пора драк, неприятного взросления и вредных учителей, то для поживших — это сладостное напоминание, что когда-то жизнь была в раз проще. Именно тогда, когда ты был ребенком. Еще не стоило думать об жесткой экономии, стараясь растянуть зарплату на весь месяц, нет тебе налогов, злых коммунальщиков и того факта, что ты теперь взрослый, который за все должен отвечать головой. А дальше свои дети, на беззаботность которых ты будешь глядеть, вздыхая, параллельно ощупывая в кармане пропуск на работу.  Ян старался жить в мире бледной иллюзии. Не за горами двадцать пять лет, а там и до тридцати недалеко. Его стиль жизни и само по себе занятие позволяло немного ребячества. Перед ним, конечно, стоит задача отчитываться, "работать на дядю", но в общей картине он казался самым счастливым взрослым. По крайней мере, многие отмечали его способность получать от жизни удовольствие. Или, хотя бы, успешно притворяться.  «1 сентября 2006 года. Старшая сестра Амелия, присев на корточки, поправляет Яну школьную жилетку, прикусив язык. Поплевав на палец, девушка оттирает неизвестного происхождения пятно на рубашке, встает и поправляет свою кожаную курточку. Яну всего семь. Он смотрит на сестру испуганно и одновременно восторженно. Амелия, заглядывая в стекло припаркованной машины, расправляет кудрявые волосы и быстро вручает брату букет гладиолусов. В шоке мальчик чуть не падает с ног.  — Ты аккуратнее там, малой, — бурчит Амелия, посмеиваясь, — а то, пока новый букет ищем, ты на линейку опоздаешь, а я в универ, из-за тебя. — Ян расстроенно вытягивает губы и смотрит вдаль. На фоне серого, по-настоящему осеннего неба скучно и устрашающе болтается такое же серое здание школы. Розмановский, всем своим маленьким тельцем чувствуя подвох, глотает слюну, берет сестру за руку и против своей воли двигается в эту самую даль. — А зачем мне туда ходить? Я умею писать. — слегка капризничает Ян, но руку не отпускает. С Амелией легче. От нее пахнет домом и маминым лаком для волос. Но она же оставит его там и уйдет! Сестра усмехнулась: — Там тебя научат еще и читать. Нормально, а не по два слова в час. В конце концов, мы все туда ходили. Мама, папа, дедушка, бабушка, я, Тина с Мацеем еще ходят, ты там не один. Младшенькие подрастут и тоже пойдут. Это необходимо.  — А где мама? — внезапно воскликнул Ян, шмыгая носом. — У мамы семеро детей, ей четвертого вести в школу некогда. — отвечала Амелия, переступая лужи высокими кожаными сапогами и обводя мимо них брата.  — Ну вас же водила! — продолжал Ян, — Фотографии стоят в гостиной.  — Просто на первых троих сил еще хватало, — качнула плечами Амелия, не видя, какое лицо сформировал семилетний брат, — успокаивайся давай, у тебя там будут друзья, наверняка большинство из класса это ребята из нулевки, ты там всех знаешь. У тебя были друзья в группе в прошлом году?  Амелия обернулась к брату, но увидела только печальную улыбку и глаза, полные разочарования. Выждав с полминуты, Ян через губу выдал: — Они зимой мои колготки на самую верхнюю полку закинули.  Девушка недовольно выдохнула, снова присела перед братом, отводя его с тротуара, и, поправляя все ту же жилетку, начала: — Давай я тебе совет дам, как психолог. Самый проверенный способ отпустить гнев на своих обидчиков — надо написать каждому письмо. Высказать все, что ты о них думаешь, запечатать и сжечь их.  Ян, понурив голову, несколько секунд обрабатывал сказанное, пока Амелия с надеждой ждала, чтобы младший повеселел, но тот только поднял глаза на ласковую сестру и спросил неочевидно: — А с письмами что делать? — Стало понятно, что у мальчика большие перспективы» Ранним утром 1 сентября 2023 года в Академии было спокойно. Эдвард уехал в незапланированную командировку на "пару дней", оставив все на попечении своих коллег. Видевшие его постояльцы могли заметить некоторую возбужденность характера верховного магистра, но расспрашивать никто не стал. Респонденты могли не бояться, что бесконтрольная Маргарет устроит им концлагерь — за последние дни Томпсон дал понять, что он для молодых людей единственная опора. И это несомненно радовало.  — У вас один класс? — спрашивал Ян, упирая руку на журнальный столик, пока Янек прихорашивался у большого зеркала, — У нас просто буквы были.  — У нас тоже. — улыбнулся Жан, расправляя букет свежих хризантем, благородно принесенных Яном из ближайшего цветочного, — А, Б, В. Ребята, учившиеся на год младше, вообще до К доходили. — Розмановский глядел на друга с улыбкой, погружаясь за этим разговором в свои детские воспоминания, на скоро прерванные Янеком.  — В школе детей много, а шестой класс один. — сказал Свифт, подходя к столу и подхватывая букет. Синяя рубашка с фирменным школьным жилетом, что носил еще Ян в свои года, брюки со стрелками и эмблема школы шевроном на груди. И странно было подумать, пытаясь развидеть в нем шестиклассника, ведь в Польше это еще считается начальной школой. Сам же Янек размышлял в том плане, что если ему повезет, то претензий у таких же рано созревших одноклассников не будет. Ян откинулся на спинку дивана, закинул голову и усмехнулся: — Да, мимикрировать внешне будет сложно, дети сейчас будто мельче, чем мы в их возрасте были. Да и рано вам по возрасту, мальчики только к классу восьмому расти начинают.  Жан кивал: — Хотя у меня одноклассники вполне где-то в двенадцать-тринадцать лет уже начинали. Я всегда казался самым младшим. Но, думаю, тогда, в таком виде, ты будешь вызывать у них хоть какое-то уважение. — Осмотрев Янека, Маевский поднялся и, обхватив его руку, стал расправлять загибы рукавов. — Я смогу на секцию по баскетболу записаться, а то эти полмесяца провел в агонии без спорта. У вас с этим все в порядке? — взволнованно поинтересовался Свифт, грустно глядя на Яна. Розмановский, смеясь, отвечал, что юношеский спорт в стране только приветствуется. Взбудораженный Янек обратился к заботливому Жану: — Ну что ты? — ворчал мальчик, — Я все понимаю, у тебя характер, ярко выраженная, как её?... апатия. — Эмпатия. — удивленно поправил Маевский, отпуская рукав. Ян смеялся, Янек отвечал, что неважно. Ошарашенный и также завлеченный хорошим настроением друга Жан, переспрашивал: — В смысле неважно?  Развеселившаяся компания продолжала обсуждение особенностей школьной жизни. Ян вспомнил, как на выпускном сюрприз для учителя не удался и один из одноклассников сломал ногу, свалившись с козырька крыльца, Розмановский и сам отличался различными выходками. Пару раз вместе с одноклассниками залезал в шкаф в кабинете физики, баловался за столом учителя, пока тот вышел, кидался бумажками. И в общем-то,  признался, что гордостью класса он не был. Чисто посредственный ученик, окончивший 8 классов польского образования и далее его обучение постоянно обрывалось. Даже диплом о среднем музыкальном образовании он получить не успел.  — Честно сказать, вы так рассказываете интересно, а мне даже поддержать нечем. — слабо улыбаясь, сказал Жан и вернулся на диван.  — Ну неужели у вас были прям все паиньки в классе? — усмехнулся Ян, — Такого не бывает. Обязательно найдется один одноклассник, который будет источником всех скандалов.  Маевский качнул плечами: — Может и были, но я это все не видел. Много школ сменил, но везде очень мало ходил. У меня бы может и аттестат был лучше, если бы не пропускал так много. — Юноша отвел взгляд, неловко метаясь, чувствуя внутри себя, что сейчас переводит разговор в несколько печальное русло, а потому прикрыл рот рукой. Ян с обеспокоенностью глянул на друга и, разделяя с ним это неприятное ощущение, положил руку на приоткрытое под рубашкой плечо. Жан переставил руки, на которые опирался, и почти что улегся головой на плечо друга, если бы не мешала преграда между ними. В первую очередь этическая, не позволяющая сделать это без спроса. За приоткрытой дверью в общий коридор что-то хлопнуло. Так громко, что от звуковой волны покачнулись цветы в вазе на другом конце комнаты. Выглянув в просвет двери, парни могли заметить только лежащий боком и принесший столько шума чемодан. Недоумевая, юноши проследили еще немного. Вслед багажу показался хозяин — к ручке резво грянул Янн, весь увешанный верхней одеждой и, поднимаясь, остановил свой высокомерный взор на соседях: — О, Розмановский, мы все так по тебе соскучились! Это что? Опять постригся? На Наполеона похож. — Как можно было догадаться, это был вовсе не комплимент.  — Спасибо, мы очень нуждаемся во мнении дырявых. — налегке издевательски парировал Ян, закидывая руку на спинку дивана и показывая на крыло носа, Янн сощурился, — Сам-то куда спозаранку, с саквояжем? — особенно выдавливая артикуляцию на последнем слове. Остальные начали посмеиваться.  — А вы не в курсе! — протянул Четвертый, нацепив очки, — Я съезжаю.  На формирование реакции ушло две секунды. Получилась она подозрительно одинаковой. Парни в один голос проскандировали: — Наконец-то! — и синхронно выдохнули. Такое выступление Янну явно не понравилось, именно поэтому он дернул чемодан и ушел, назвав уже бывших соседей "суками", хлопнув тяжелой дверью блока.  — Ой, время! — опомнился Янек и стал осматриваться в поисках своего рюкзака, что был в ту же секунду любезно передан Жаном. — Хочешь, мы с тобой пойдем? — предложил Ян, посматривая на Маевского. Янек слегка смутился, но от компании отказываться не хотелось. Как-никак, это был достаточно волнительный для него день. Это не просто новая школа. Это новая школа в новом мире.  Вырядились сопроводители максимально нейтрально, чтобы соответствовать официально одетому товарищу. Однако, все равно на его фоне два действительно взрослых парня казались детсадовскими мальчишками, неотесанно собранными и посмеивающимися. Путь до школы Жану с Янеком был уже знаком. Ян же видел эту школу много раз — в этом же квартале Варшавы находится его парикмахерская. Вблизи здание показалось еще более разрушенным, чем было пару дней назад, оттого Янек, подходя к воротам, вздыхал тяжелее прежнего. Оперевшись на прутья, возле прохода стоял охранник, что вызвало некоторую суетливость. — Я думаю, это нормально, — посетовал Жан, — все-таки массовое мероприятие, мало ли что?  Ян соглашался с ним и подпихивал друзей к воротам. На школьном стадионе толстой толпой расположились дети самых разных возрастов. Янек, притормозив, вобрал в легкие воздуха, потряс букет и смело двинулся вперед. Охрана, пожилой, но крепкий мужчина, с подозрением осмотрел Свифта, будто тот тащит не букет, а что-то запрещенное. Посмотрел на него пару секунд, прищурившись и нехотя приоткрыл калитку. Переглянувшись, Ян с Жаном хотели пойти следом, но ворота закрылись прямо у них перед носом.  — Распоряжение директора: на линейке никаких посторонних, даже родителей. — басом проговорил охранник и обернулся на сметенного Янека. Пришлось повиноваться, пока охрана не нашла аргументов получше, Розмановский подбодрил Янека улыбкой и сжатой рукой. Свифт уныло улыбнулся и направился к территории стадиона. Ян же, отведя Жана подальше от ворот, приобнял его за плечо и предложил с запалом: — Может, прогуляемся? Почти неделю не виделись, наверное, есть о чем поговорить?  И Жан, сожалеюще усмехнувшись, согласился: — Это уж точно. Футбольное поле было неизмеримо огромным. Янек в панике старался высмотреть хотя бы табличку с заветной цифрой шесть и, к счастью, нашел совсем недалеко от себя. Совсем у входа стояли первоклассники. Маленькие, что на Свифта смотрели снизу вверх, очарованные высоким, подтянутым красавцем. Как сложно было сообразить, что этот красавец старше их всего на пять лет. Четыре первых класса, и каждый хотел взглянуть на протискивающегося мимо Янека. Такое пристальное внимание уже с первых секунд начинало дико напрягать.  И вот, добравшись до угла стадиона, Свифт увидел свой единственный шестой класс, и улыбка, натянувшаяся еще при виде восхищенных первоклассников, сползла тотчас. Если пятый класс еще казался объективно милее и безобиднее, то двенадцатилетние гангстеры, представившиеся взору Янека, смотрящие на все, как на отброс, вертевшие на всем на чем можно и нельзя нормы приличия, как минимум настораживали. Но все же, их стоило оставить на потом и сначала поздороваться с учителем — молодой женщиной в идеально выглаженном по фигуре платье и рыжими волосами. К ней Янек и подошел, здороваясь и протягивая букет.  Учительница не сразу обратила внимание, но тут же была ошеломлена — юноша был на полголовы выше нее. Букет она не торопилась принять. Янек же боковым зрением видел вмиг оживающих одноклассников.  — Да, но это шестой класс. — несколько озадаченно уточнила женщина, на что Янек натянул улыбку и кивнул.  — Все верно. — сообщил мальчик и поправил волосы, — Меня зовут Ян Свифт. — Практически через несколько секунд лицо учительницы сменило эмоцию, появилась улыбка, и она скромно посмеялась. — Вспомнила. — ласково заключила она, — Просто ты больше похож на студента. Тебе точно двенадцать? Как быстро иногда растут дети. — Учитель наконец приняла хризантемы, поблагодарила нового ученика, как единственного из класса, решившего произвести этот ритуал, чем вызвала у юноши удивление, и пригласила его наконец пройти. Встал Янек подальше, обходя невысоких сверстников, чувствуя над ними скорее дискомфорт, чем возвышение.  *** Припекало солнце. За высокими ветвями парка тянулось голубое небо. Ян смотрел на него немного флегматично, высматривая острые уголки листьев. Мигали желтые кончики — пришла осень, и придется наблюдать за всем этим печальным увяданием. Как и многие годы до этого. Выгнув затекшие руки, Розмановский засмеялся и объяснился: — Неудачно дернулся на последнем концерте, теперь руку вправить не могу. — Жан обнял самого себя, сдержанно улыбаясь, тогда Ян продолжил: — Что у вас-то было, пока меня не было? Развернувшись, он сел на ближайшую лавку, предварительно стряхнув с нее невидимую пыль, и растянулся по спинке во всю длину своих рук. Маевский пытался подобрать лаконичное начало, стоя перед другом, потер себя по плечу и, отведя невинный взгляд, сказал: — Сначала Третий чуть не избил Янна из-за нового пианино, потом мы сбежали от приказа Эдварда, а потом Янн разбил коробку со снотворным, и нас без сознания закрыли в подвале на несколько часов. Все это за один день. — подвел Жан и сел рядом с Яном.  — Интересно девки пляшут. — скоро выпалил удивленный Ян, закашлялся и только после переспросил: — Все в порядке? — Ну, как видишь, физически почти все здоровы. — оговорился Жан. — Почти? — поймал Розмановский с удивительной настороженностью. — Джон. — Маевский заметно смутился, но решил начать издалека, — Помнишь тест на доверие? — Ян кивнул, — Мы все слово давали, кроме Янека и... него. — Выдержав неуютную паузу, Жан вздохнул и сказал: — Похоже, припугивания Эдварда были не напрасны. Под видом взятия биологического материала, им вживили датчик, который, похоже, и является прямой связью с магистрами для их контроля. Их било током. И если Янек очень быстро отошел, то вот Джон... Маевский замолчал, ненароком проворачивая в голове ту злополучную ночь и как он не спал после, терзаясь в непонятных переживаниях, чтобы к горлу снова подступала колющая боль и не позволяла закрыть глаза. Ян же, видя сменяющиеся эмоции в глазах юноши, просил: — Жанчик, миленький, говори быстрее, мне страшно.  Взглянув на Яна с некоторым опасением, возможно, из-за прозвания, что, без лишних приукрас и искренне было приятно, Маевский мягко улыбнулся, но тут же приобрел серьезное выражение, сосредоточившись на мысли: — Его это чуть не убило. Я не знаю, что бы мы делали без Третьего, потому что он и Янека привел в изначальную норму... и меня. — Парень опомнился: — Сначала его просто подергивало, ничего особенного, а потом у него глаза засветились, как прожекторы, и искры во все стороны. Это страшно.  Ян в ужасе не отводил глаз и выборочно вдыхал. Посреди груди образовалось точно дыра от сказанного. Жан дополнил, что если бы не Третий, то он бы сошел с ума от паники, накрывшей его в этом несчастном подвале. В холодных стенах, где фантазия рисовала лужи крови и замызганные ею острые камни. Воображение само дорисовывало ужасные картины, и уже от их вида становилось дурно. Каково же тем, кто видел это все вживую? Розмановский растер лицо руками, чувствуя, как оно горячеет то ли от тревоги, то ли от злости. В последнее время очень много этих эмоций стало в жизни Яна. Он вскочил со скамейки, периферическим зрением замечая беспокойный взгляд Жана, и, проклиная про себя все на свете, вслух только выругался: — Сука, когда Эдвард уже успокоится?! — Розмановский был на грани. — Вы же с ним не виделись с тех пор, как...? — начал Жан, но Ян понял его без продолжения и ответил отрицательно, дополнив: — В концерт ударился, песню начал, я обо всем постарался забыть, особенно о нем. — Певец упер руки на талию и обратился к небу картинно, — Когда уже это издевательство закончится? — Эдвард не ответил мне на вопрос, он ли нас запер или нет. — рассудил Маевский, наблюдая за метающимся широкими шагами Яном, — В конце концов, сколько было налетов... Ян не дал закончить, а сразу вступил: — А кто, если не он? — Жан в ответ виновато отвернулся, Розмановский, остывая от эмоций, почувствовал себя скверно и сел обратно, согнувшись вперед, — Извини. Просто он — самый простой вариант. Он вполне на это способен. Уж током ребят бил точно он. Как там Джон?  — Не имею понятия. — качнул плечами Жан, — Мы пытались спросить у Томпсона, но он как-то неохотно отговаривался, что ему нужно тщательное обследование. Не знаю, вроде как Третий откачал его.  — А ты как? — на выдохе и с сожалением спросил Ян. Маевский, колебаясь, ответил нейтрально, что все нормально — весьма сдержанный ответ для человека, который не спит нормально четвертый день. Жан имел проблемы со сном, а также удивительную особенность крайне ловко это скрывать.  Разговор зашел в эмоциональный тупик. Ян все пытался свыкнуться с мыслью, что Академия не самое безопасное место, уже почти месяц, но иногда осознания просто сражали его наповал. Страннейшая вещь — все это выводило Розмановского на такие волнения, на какие, казалось, он никогда не был способен. Словно все его чувства внутри этого проклятого здания разом спешат вырваться наружу. Любое упоминание, мысль и что-то связанное с ней — все приводило либо в отчаяние, либо в бешенство. Разве что приглушенная улыбка Жана сейчас приводила хоть в какой-то тонус. — Я, кстати, на работу устроился. — поделился Маевский, стараясь отвести тему, на что Ян существенно повеселел, — В кофейню бариста. Не далеко, на соседнем шоссе. Добираться недолго, и директор вроде бы не высокомерный. По крайней мере, к моему волнению во время звонка отнесся с пониманием. График два через два с ночными сменами.  Скрепив руки перед собой, Розмановский одобрительно кивнул: — Хорошее место, бываю там иногда. Теперь есть мотивация заходить почаще. — Подул ветер, солнце скрылось за светлыми облаками, но оставалось все так же ярко. Листья подорвались вслед порыву и зазвенели. Неподалеку скрипнули качели, шумел мотор машин в ближайшем дворе, в доме, что выглядывал на парк, захлопнулось окно. Все казалось привычным и умиротворяющим, внушающим любовь к простой жизни. Мысли зацепили Яна, думающего уже долгое время, что существование его не может быть украшено чем-либо еще. Проживая день, как будто впереди их таких бесконечность, не оглядываясь, он тревожился обо всем будущем, зная, что оно ему неподконтрольно. Занимало голову и терзающая, вторящая снова и снова мантра о каких-то обязательствах, задачах перед другими. Даже сейчас, слушая историю о клонах, Ян в первую очередь задумывался о том, а смог ли бы он как-то повлиять на это? Пустые размышления ни о чем после 11 августа его не вдохновляли. Теперь поводов загоняться было в сто раз больше, словно Академия специально вынуждает на это, зная таковую склонность главного респондента. Но какова вообще его роль в случившемся? Никто не считается, но он все равно должен считать себя должным. И в любой другой ситуации он бы спокойно прогнулся, но именно Академия выдавила из него характер. «Чего они добиваются?» — главный вопрос, застрявший у Яна в голове.  Внезапно вступился Жан, которому внеочередная пауза была неуютна до жути: — Какие планы на сентябрь?  Вырвавшись из пласта осточертевших раздумий, Розмановский обратил внимание к играющим сквозь кусты пучком света. Он фигурно очерчивал каждый изгиб ветки, стремительно срываясь вниз и освещая серую землю. Обойдя каждый камень, луч взлетел и пропал. Ян проследил за ним тоскливо и снова вернулся к небу. Одна его часть просветлела, и Розмановский, фоном прокручивая вопрос друга, прозрел. Глаза его стали ярче, и он сказал: — Я еду в Америку через неделю. — лицо описала радость, отразившаяся и у Жана во взгляде, — Будет рекламный показ в Нью-Йорке. Вообще, странная штука, — Ян скрепил руки перед собой, — я вроде и не мечтал об этом никогда, и сейчас чувство, будто это та самая несбыточная мечта, которая вот-вот в руках окажется. Не знаю, может, это у всех, кто никогда там не был. Маевский с восторгом наблюдал за Яном, как у того играет блик в глазах и, соглашаясь со словами, поддерживал беседу: — Наверняка. Путешествия в другие страны, вестимо, всегда так ощущаются.  — А ты путешествовал когда-нибудь? — между делом интересовался Розмановский, на что в ту же секунду получал отрицательный ответ. — В моем мире это было практически невозможно. — заключил Жан, — Все границы охраняются и имеют небольшое количество пропускных пунктов. Нельзя покинуть страну, если ты не высокопоставленный дипломат. Не знаю, как так вышло. Мы не изучаем всемирную культуру в школе, только общие сведения и то, не о современности. Государства разделились по блокам, ведут ограниченную торговлю, имеют очень сдержанные отношения. Зачастую на границах вообще стоят стены, как у моей страны... Для нас, нового поколения, это уже привычно, никто не спорит. — Маевский вздохнул, глядя в одну точку и иногда моргая, — Никто не спорит, что наша страна, как крепость, оградилась ото всех и замуровала все выходы. Самая красивая страна, еще при моей жизни она была известна на весь мир, а теперь мы все, как в огромной тюрьме, и иногда кажется, что будущего нет. Нас выдрессировали, что границы — наше благо... Никому бы такого блага не желал.  — Стены? — ошеломленно переспросил Ян, — Как в Берлине, что ли?  — У вас тоже такое есть? — грустно спросил Жан, осматриваясь будто в поиске чего-то.  — Её уничтожили тридцать пять лет назад. — ответил Ян и решил на немного стать историком, — Берлинскую стену возвели для разграничения двух стран, двух Германий, занимавших Берлин. Одна, восточная часть, была под контролем социалистического блока, а западная — европейских стран и Америки. Восточная оградила Запад стеной. Сорок лет все просуществовало, пока восточные немцы не взяли все в свои руки и буквально не сломали четырехметровую стену руками.  Вслушиваться в умные речи друга было приятно. Маевский оперся спиной на скамью и ждал продолжения: — А сейчас что?  Ян, повернувшись вопросительно к нему, раздумал и, поравнявшись с Жаном, уложив руку на скамейку у друга за спиной, почти приобнимая его, следовал: — Теперь Германия одна, и входит в Шенген. Это специальный безвизовый режим, по которому между странами, что в его зону входят, можно беспрепятственно перемещаться. Просто, граница может проходить просто по улице города, нет не паспортного контроля, не пунктов пропуска. Польша пока в Шенген не входит, но, например, граница между Бельгией и Нидерландами проходит через жилой дом, прямо через дверь. Люди могут свободно ходить друг к другу из разных стран.  Жан с восхищением слушал об этом, верно, с трудом представляя себе такое. От одного слова «свобода» по коже шел холод, и безумный блеск играл в зрачках. Тот же видел Ян, но, скорее всего, потому что снова вышло солнце. Тогда Розмановский, изобразив самое непритворное удовольствие, пощурился от новых лучей и интригующе заговорил: — Я уверен, у нас будет время и возможность. — тут же он приблизился к другу, касаясь рукой его плеча, — Я смогу показать тебе какую-нибудь открытую границу. Ты же сам сказал, что это незабываемые ощущения.  Маевскому это совсем вскружило голову. Он растерянно усмехнулся и, прикрывая рот рукой, припал головой к плечу Яна. Смятения не было — Ян только придвинулся ближе. Прошла женщина, от которой послышался недовольный вздох. Парни мигом дернулись по разные стороны, что было скорее рефлексом. Розмановский засмеялся, глядя женщине вслед, осмотрел оторопевшего друга, бросил довольное: — Какие все нежные! — и снова приобнял Жана за плечо. *** «В классе двадцать шесть детей. Трое из них будут болеть половину учебного года, еще двое — заучки. Шестнадцать мальчиков и десять девочек. Пятнадцать без меня. С вероятностью в пятьдесят процентов тем десятерым будет все равно на весьма выделяющегося из общей толпы новенького... — сокрушительно размышлял Янек, растекаясь по пустой последней парте, пока по боку проходили как бы незаметные взгляды выряженных одноклассниц. Свифт скрывал эмоции, не оценивая дам, но был смущен, — Да, по-любому все равно». Перемена классного часа наступила незаметно. Пока учительница вещала о планах на новый учебный год, про грядущие переводные экзамены в среднюю школу, Янек краем глаза осматривал своих товарищей по несчастью. Двадцать пять постных физиономий, явно предпочитающих посидеть в телефоне лишний раз очередной десятимесячной зубрежке, доверия не внушали. С боку от Янека, через проход, сидел мальчишка, развалившись по маленькому стульчику, ковыряющий краешек парты. Выглянув за него, у стены стала видна компашка из трех человек — парни в затертых кофтах поверх школьной формы. Пока учительница, Божена Вадовская (как прочитал Янек на стенде по пути в класс), зачитывала приказ о стандарте школьной униформы, эти кадры клали на нее все что можно и нельзя. Поглядев на то, как они втихаря хихикают неизвестно над чем, Янек со вздохом отвел глаза. «Я не осуждаю, просто оборзели» — думал Свифт, присматриваясь к остальным ребятам. Перед ним сидели две девочки. Вид со спины не произвел как такового впечатления — обычные ряженные модницы, пришедшие на первое сентября в первую очередь за тем, чтобы произвести фурор своим внешним видом. Они шепотом перебалтывались, но их было не слышно.  Выглянув и за них осторожно, Янек заметил спины еще четверых одноклассников. Они ничем не зацепили мальчика, а первая парта перед учительницей и вовсе оказалась пуста. Расслабившийся взгляд обратился к среднему ряду. На первой парте, по прежней классификации Свифта, видимо сидела одна из тех самых заучек — смотрела на учителя, чуть ли не в рот ей заглядывая, вся прилизанная, в очках. Надув губы, Янек перевел взгляд на её соседа — «А вот и пара!» — мальчику в таком предсказуемом обществе становилось скучно.  На второй и третьей парте среднего ряда расположилась местная, как несложно было это заметить, элита. Янек неслышно усмехнулся, рассматривая экземпляры. Лакированные туфли, строгие костюмы и точечная укладка полубокс. Создавалось ощущение, что один из них вот-вот, как в фильмах, пригладит пробор пальцами, что и случилось. Заткнув рот рукой, Свифт скрыл налезшую на лицо улыбку.  Периферическое зрение пробило тревогу, стандартную для двенадцатилетнего мальчика — «Девчонка смотрит!» — промелькнуло в голове, и Янек с вызванной этим бурей негодования, отрицания и всякого несусветного подросткового бреда, быстро уловил источник волнения — одна из девочек, сидящих впереди. Заметавшись, Свифт попытался совладать с собой и не показывать слабости. Соседка быстро отвернулась, Янек не успел рассмотреть её лица.  Прозвенел звонок. Класс мигом зашевелился, пока Янек, отходя от трепета, думал, чем ему заняться. Походить изучать школу было чревато потерей в витиеватых коридорах. Познакомиться с одноклассниками — только если жизнь столкнет. Вся экстраверсия Свифта на сегодняшний день покинула его. Страшно было подумать, а вдруг что? Наверняка мало кому станет все равно на двенадцатилетку-переростка. Слишком много мыслей об этом! Надо отвлечься... — Привет! — высоким голосом послышалось спереди, так четко и ясно, что внутри Янека содрогнулось все, как при землетрясении — рухнуло с полок и раскололось. Раскрыв глаза Свифт увидел перед собой девочку. Уже повод для массовой истерии. Однако, собравшись с духом, Янек принял вид исключительного брутала, повелителя обыкновенных дробей и морфологического разбора, ну и конечно, ему хотелось повыделываться, а потому далее речь его из высокочастотного ультразвука превратилась приятный, но выдавленный тенор.  — Привет. — отвечал Янек, аккуратно кланя голову. Наконец настроив осмотр, Свифт сделал для себя акцент на девочке, повернутой к нему. И внешность её была не самой необыкновенной для возраста, но и при этом была в ней какая-то особенность, не позволяющая отвести взгляд. Пышные волосы, завитые толстыми кудрями, маленькие губки, обведенные блеском, и большие голубые глаза. Она представилась — Ольга. Градиент на волосах из белого в богатый серо-каштановый, узкое лицо и начинающие меняться в переходном периоде черты лица на более взрослые — ей шло это имя.  — А ты откуда к нам? — спрашивала она кокетливо, опираясь руками на парту Янека. Он, уловив вопрос, пытался сообразить версию поприличнее.  — Я из Америки. — ровно соврал Янек, — Родился в Польше и вот, вернулся. — горло само затрещало, и мальчик закашлялся, наспех прикрываясь рукой. А Ольга, кажется, была в восторге. — А я тут с нулевого класса, может быть, чуть-чуть имею авторитет. — она посмеялась, — Пою хорошо, меня все знают. Даже на телевидении выступала понемногу. А ты чем занимаешься? И Свифт сообщал, немного ощетинившись: — Баскетболом уже семь лет, до этого паркур был и футбол параллельно. — Ольга еще больше воспряла, оглянулась на кого-то назад быстро и вернулась со словами: — Наверное поэтому ты такой высокий! — Странно, но её комплименты действовали на Янека в обратную сторону. Теряясь, он совершенно не знал, что говорить, а потому со стороны наверняка выглядел паршиво. На его удачу прозвенел звонок. Ольга неохотно отвернулась, играя глазками, заставляя мальчишку еще больше смущаться. В голове Янека впервые в жизни пронеслось что-то вроде: «Вот ведьма!» — в шутку, конечно. Но от столь губительных последствий столь безобидного диалога Свифт не мог отойти еще несколько минут, пока учительница снова продолжала вещать о важности учебы и том, что школа — это второй дом.