Занимайся своим делом!

Очередное утро ударило резким потеплением. С удивительных ночных событий прошло три дня. Ян успел порядком восстановиться, пережить вместе с друзьями ужасный страх и стыд всей своей жизни, называемый промыванием, только голова все еще немного побаливала, и косило, когда резко вставал на ноги. Впрочем, это было не ново. Они так и находились в стационаре, с остальными парнями не пересекались, что было даже радостно. Не вдохновляло пребывание в белых комнатах только вся та же противная еда, только теперь она была подбита под диету и была вообще без специй. — Этим только приговоренных к смерти должны кормить, им уже терять нечего. — с трудом выговорил Янек, медленно и со страдальческим выражением лица пережевывая невкусную кашу. — Ты еще в наших Фортовских больницах не бывал — боюсь, дорогой, ты там вообще забудешь что такое нормальная еда. — посетовал Жан, усмехаясь тихо и поглядывая на Яна, — Это у нас так район назывался, где я почти все детство прожил. Попадал в больницы частенько... по разным причинам. — Жан замялся, а вскоре совсем заткнулся. Ян был бы рад спросить в чем дело, но увидел резкую перемену в настроении друга и посчитал целесообразным не продолжать, а наоборот перевести тему. — Я лет в пятнадцать думал в медицинский колледж поступать, даже несмотря на то, что мне все прочили музыку до конца жизни, и родители не давили, больше как раз склонялись к музыке и кошмарили нас ей. — улыбнулся Ян и прибавил, — Можете представить меня санитаром в обычной государственной больнице? «Вечно можно смотреть на то, как течет вода, горит огонь и на странных пациентов, когда говоришь им сложные вещи. Дежурный фельдшер Ян Розмановский пытался им все разжевывать. — Я говорю, у Вас гипертония, и чрезмерные физические нагрузки могут привести к необратимым последствиям. — стараясь сдерживаться, пояснял Ян. Женщина молча смотрела на врача, склоняя голову и неизменчиво улыбаясь, как в трансе. Улыбка, но скорее глупая, появлялась на лице фельдшера неконтролируемо, и то только для того, чтобы совсем не терять космическую связь с подопечной. — Если Вы продолжите по девять часов ежедневно укладывать внаклонку плитку, то уложитесь уже Вы, на эту самую плитку. — такие речи от врача, с сумасшедшей улыбкой и маньяческим тоном звучали не то что странно — опасно. Ян еще ручки к шее подбирал от не уюта, и выглядело это еще более устрашающе. Дальше слов не хватало, оставалось орать про надгробный памятник из пресловутой плитки, но женщина не двигалась. Сидела, точно кукла, даже не моргала. Розмановский, в чьем коротком опыте данный перформанс встречался впервые, даже стал сомневаться в собственном психическом здравии, проверил температуру рукой, пульс отсчитал две секунды чисто для картинности и выдохнул в ладонь. «Вроде не пью» — с досадой думал Ян. К нему на помощь вовремя в кабинет ворвался старший товарищ — главный фельдшер отделения. Он молча встал сбоку от стола и с недоумением стал наблюдать за женщиной. Яну оставалось только, как преданному щеночку, смотреть на него снизу вверх. Прошло с минуту. Старший молчал, а Ян ментально похоронил себя, как заядлого алкоголика, даже снял шапочку и прижал к груди, пока начальник не зыркнул на него с укором. Похороны пришлось отложить. — Ты ее где взял? — спрашивал фельдшер Леон. — В смысле, где? — возмутился Ян, — Сама пришла. Леон с хитрой ухмылкой приметил волнение в Розмановском, закусил губу и, сдерживая смех, спросил: — А ты сам-то куда пришел? Ян опешил, указал растерянно на дверь и назвал номер кабинета — седьмой. Тогда Леон в том же тоне, слегка приосанившись, сказал ему доброжелательно: — А у тебя дежурство в восьмом, идиот. — Розмановский подпрыгнул от неожиданности, забрал вещи и скоро ретировался из кабинета. По дороге, уже в тусклом и не запоминающемся коридоре, его окликнул Леон. — Ян! Когда ты уже карты отсортируешь по кварталам? — от этого вопроса Розмановский увиливал по-хорошему почти две недели. Такая муторная это была работа для молодого врача, жуть. Но из-за его пассивности без распределения оставались простые люди, и они все еще не могли узнать в какой все-таки больнице им поставят сезонные прививки. Ян очень не хотел связываться с ужасной штукой под названием "территориальная градация". Этим парень наигрался еще на практике. — Э-э... — неуютно протянул Ян, не оборачиваясь, чтобы начальник не видел его виноватого лица, — совсем немного осталось, буквально парочку кварталов. Леон, выглядывая из кабинета, с уважением покачал головой и добавил: — За две недели тридцать восемь кварталов с населением в пятьсот тысяч человек рассортировал... Хвалю! Тогда доделывай и приноси все к концу рабочего дня ко мне. — видел бы он лицо Яна после этих слов. Ведь он к картам даже не прикасался. «Да начнутся голодные игры!» — с сочувствием и печалью думал Ян, закрываясь в архиве и со слезами на глазах оглядывая фронт работы, — Так, у меня на все восемь часов. Если пятьсот тысяч делить на восемь, то это... твою мать, я ж врач, а не математик. Шестьдесят две с половиной тысячи человек в час. Невозможно. Тогда по-другому поступим: тридцать восемь кварталов — чуть меньше пяти кварталов в час. Уже полегче. — было решено начинать с первого и подбирать людей по адресам. В квартале около шестнадцати улиц, недлинных, и то радовало. Теперь Ян водрузил на свой хлипкий стол ящик со сваленными врассыпную картами. Розмановский вот-вот хотел вывалить все на пол, но вовремя вспомнил: в больнице экономят на скрепках, и потому справки в картах пациентов лежат просто так. Утраивать себе работу врач не желал. Перед ним стоял высокий шкаф с ячейками, выстроенными в алфавитном порядке, а на самом шкафчике надпись "Кварталы". Тогда Ян взялся за работу. Первая карта попалась какого-то туберкулезника с кучей направлений в диспансер на флюорографию и тому подобное, нелегкая жизнь у паренька. И жил он на окраине возле табачного предприятия... это многое объясняет. Хмыкнув, Ян засунул карту в ящик с нужной буквой. Следом попалась карта молодой женщины, лет двадцать пять, не меньше, но в её карте было шесть записей о родах. Уму непостижимо! В столь раннем возрасте иметь такое большое количество детей, причем, если предположить, что первого ребенка она родила в восемнадцать, то у каждого разница чуть меньше года. Это странно. Заглянув в карту, Ян обнаружил первую запись о беременности — март 2013 года. Ян опешил. Ему аж не по себе стало от собственных умозаключений, но объяснение пришло в миг: она была прописана по этническому кварталу — цыганскому. Без лишних подробностей, без осуждений и прикрас, девочки по их традициям становились женами чуть ли не в четырнадцать лет. Несмотря на все, такое положение вещей было все же удручающим. Положив карту на место, Ян постарался забыть о неприятном. Предприняв решение сортировать все с холодной головой, Ян за час рассортировал порядка тысячи карт. Это был успех, но впереди еще четыреста девяносто девять тысяч, а времени осталось каких-то семь часов...» На этих словах увлекательное представление оборвалось внезапным появлением кого-то в комнате. Юноши мгновенно затихли и увидели в дверях строгую и одновременно с этим несколько обиженную фигуру магистра Старвойски. Помощник сиротливо ютился рядом, а у Яна от неуютности положения аж живот свело. Прошло где-то с минуту, Эдвард отсмотрел все свои бумажки на планшете и наконец обратился к парням. — Ну что? — задал абсолютно исчерпывающий вопрос Старвойски и уставился на подопечных с таким взглядом, как будто они заставили его сюда прийти. — Что? — виновато, через губу продолжил высоко интеллектуальный диалог Янек и понурил голову. — А мне абсолютно ясно, кто был зачинщиком этого хаоса. — ругался Эдвард и приставил руку к подбородку, глядя на Янека, — Ладно, он дитё, но вы-то, два взрослых мужика. — А что Вы высаживаете в своем дворе не пойми что? — внезапно перебил Ян, разведя руками, но на магистра взгляд не поднимая. Эдвард же, нагибаясь с издевательством, отвечал резко: — Да мой двор! Что хочу, то и сажаю! — технически, он был прав, потому Ян решил заткнуться. Нависла тишина, которую прервал как обычно спокойный Жан: — Простите нас. Побаловались просто, с кем не бывает? В конце концов, мы теперь знаем, что во дворе ничего брать нельзя категорически. — скромно распинался он, но его чистосердечное на вид Старвойски не успокоило. Он оправился, поправил плечи плаща, после чего промычал. — Сегодня Маргарэт займется вашей выпиской, и после этого вы еще день будете на аресте, поняли? — на слова магистра кивнули все, не смея спорить, кроме Яна, что Эдварда очень удивило, — А ты что ж? — А причем здесь я? — переспросил Ян и откинулся к спинке кровати, — Я по сути Вам не подчиняюсь и не имею к Вам никакого отношения. — Эдвард удивился еще больше, выгнул шею, переспрашивая, Яна понесло: — Вы простите, конечно, но я к вам сюда не напрашивался. Вы сами взяли мой образец для эксперимента, без моего согласия! нашли меня, притащили насильно посреди ночи, напугали до чертиков. Причем здесь я? Жан взглянул на Яна с такой серьезностью, что Розмановского пробило насквозь. Он без слов посмотрел на друга, а у того все было написано в глазах. Надо бы поубавить пыл, иначе самому хуже станет. Даже пусть он прав, но уступить стоит. Ян решил прислушаться, он вздохнул и оговорился спокойным тоном: — Вы понимаете, я бы хотел быть с ними, но я певец и в первую очередь живой человек. У меня за стенами этого здания семья, друзья, карьера певца, обязательства, я не могу это все оставить. И Эдвард, кажется, понял. Тоже же человек. Взгляд его смягчился, но, не изменяя своему характеру, он не оставил попыток что-то из себя строить. Он заважничал и продолжил: — Ты же тест на доверие, как все, не проходил? — Ян ошалело переглянулся с друзьями, но Старвойски не молчал: — Вот и посмотрим на твою обязательность. Тебя сегодня выпишут: иди куда тебе надо, только... с ним. — и указал прямиком на Янека, — Проведешь с ним сутки, останется невредим — я больше не трогаю ни тебя, ни твои сторонние обязательства. Ян с интригой посмотрел на Янека, улыбнулся загадочно, обратился к Эдварду и со всей уверенностью заявил: — Легко! *** Яна очень позабавила эта ситуация. Что сложного? Янек вполне адекватный ребенок. Прямо сейчас он, собирая поспешно самые необходимые вещи, дрался с невидимыми противниками, видать, от радости, что наконец можно вырваться из этих душных серых стен. Ян и Жан за этим с некой долей флегматичности наблюдали. — Завидую я вам. — кротко сказал Жан, усмехнувшись, — Без лишнего, от всей души рад. Ребенку нужна свобода, даже больше, чем нам всем. — Я вообще не понимаю, какого черта они держат вас тут, как скот в загоне, еще бы электрические ошейники повесили, ей-Богу! — возмущался Розмановский, — Как закончится "арест" (он показал кавычки пальцами) — приходите, прекрасно понимаю вас и нужду глотка свежего воздуха. Жан улыбнулся благодарно, кивнул и добавил печально: — Я ж не выходил практически исключительно потому что не за чем. Ян тепло взглянул на друга, положил руку ему на плечо и обнадежил: — Теперь ты знаешь, что есть за чем. — Жан, подняв глаза, буквально засветился. — Ну что? — воскликнул Янек и закинул рюкзак на плечо, — Я готов! Мальчишка выскочил к двери, не оборачиваясь, Ян попрощался с Жаном, пожал ему руку, и здесь из своей комнаты явился Янн. Злой до невозможности, разговаривающий с кем-то по телефону. Янек замер и Яна притормозил. Они оба стали наблюдать за болтающим Янном. — И что? И что вы мне прикажете делать? Это срочно. Меня за горло возьмут... — здесь он заметил невольно наблюдающих и гаркнул на них: — Че уставились? — Да ничего... — протянул Ян, пропихивая Янека к двери, — разговариваешь ты громко. — А ты до... — Янн осекся, щелкнул языком и рыкнул: — много. Чапайте, куда шли! — и снова увлекся телефонным разговором. Кто, как и в каких пропорциях возьмет Янна узнать, конечно, было интересно, но совсем не первостепенно. Без особых приключений они покинули Академию, а там и до дома добрались. Жил Ян в старом районе. Не то чтобы на окраине, но и не в центре. Такой стандарный средний уровень, где квартиры не самые дорогие и не самые убитые. Панельный пятиэтажный дом был окружен высокими тополями и конкретно выделялся на фоне остальных двадцати таких же вокруг. По крайней мере тем, что был другого цвета: все дома серые, и только этот — белый. Перед домом расположилась площадка. Качели, что скрипели так, будто на них отливали чугун на протяжении сорока лет без смазки, ржавая карусель, на которой стерлись милые рисунки животных и от них остались только тоскующие глаза, и пару турников. Остальное, как знал сам Ян, горку, инвентарь — растащили на металлолом. — Ух ты! — восхитился Янек и подскачил к заборчику, — Обстановочка прям как у меня во дворе пару лет назад. Там осталось все мое детство... Такое странное чувство сейчас, не пойму. Как будто очень хочется вернуться туда, откуда меня выдернули. — Янек помрачнел. Ян оказался совершенно удивлен этим. Он подошел к парнишке, положил руку на его спину и слегка потряс. Озадаченный и одновременно с этим обеспокоенный Розмановский сказал: — Это ностальгия. И, вероятнее всего, у вас она намного сильнее. В затишье только тормоза машин скрипели на прилежащей проезжей части, а тем временем темнело. Сгущался ночной полок. Город шумел, по дорогам со скрежетом носились автомобили, звенели двери и шумел ветер, зажигались первые фонари. Воздух остался пропитан шлейфом из тягостной и желанной прохлады. Это выдыхала земля после очередного солнечного дня. — А у тебя какие воспоминания из детства? — с некоторым неуютом в голосе спросил Янек. Ян понял, что это, кажется, хороший момент отвлечься, поэтому развил свою мысль по полной. — А у меня детство по большей части в деревне прошло. — начал он, прислонившись поясницей к забору, — Ну, как в деревне? Это просто частный дом на окраине Люблина, мы там жили семьей. Нам нужно было много пространства. Я был четвертым ребенком, а после меня родилось еще четверо. — Янек удивился, приподняв брови, а Розмановский добро усмехнулся, — Папа хотел большую семью. Это его такая терапия была. Он любит в этой жизни три вещи: маму, детей и музыку. Мы все с детства занимались ей. Каждый из нас хоть на чем-то да умеет играть. Я на пианино, Мацей на гитаре, Макс на трубе, а Тони вообще на виолончели. У нас в доме всегда "пахло" музыкой. Помню, по вечерам соберемся все после школы, музыкалок всяческих, сядем с родителями и другими родственниками в большой гостиной с камином, я за пианино сяду, отец будет ритм насвистывать, кто-то бренчит на гитаре, и поем какие-нибудь песни. Особенно хорошо в этом кругу было в Рождество, когда точно все дома. Тогда я и чувствовал, что у меня есть семья... Через секунду Янек спросил: — А теперь что? — А теперь... — Ян вздохнул и опустил голову, — десять лет назад мы переехали в Великобританию, все росли понемногу, старшие тоже дом покидали, родители, как бы это не было прискорбно, стареют. Людей меньше стало, у всех заботы появились, мы переставали быть детьми. Хотя мы об этом всю жизнь мечтали. Вырасти, стать сильнее, независимее, окончить эту дурацкую школу. Мы думали, что будем гулять допоздна, тусоваться, как это в фильмах показывали, и никаких нам не будет запретов. Но чем старше мы становились, тем больше мы понимали, насколько пустяковы были глупые обиды на родителей, возня с одноклассниками, а детство — это лучшее время в жизни. — Розмановский посмотрел на зачарованного его рассказом Янека и с грустью добавил: — Береги его, и не торопись взрослеть... Пойдем в дом, холодно уже. В задумчивости они добрались до квартиры на третьем этаже. Она была двухкомнатная, но просторная, с маленьким французским балкончиком в гостиной. Все белое, приятное глазу, чистое. Янек снял обувь и положил рюкзак на скамейку возле вешалки. Ян же с каким-то непреодолимым грузом на душе оперся на стену и уставился в пол. Янек заметно обеспокоился, но в привычном ему ключе: — Случилось что-то? — Не забивай голову, иди руки мой, сейчас поужинаем нормально, а не то, чем вас в Академии кормят. — быстро протараторил Розмановский и натянул улыбку. Янек обрадовался и поспешил исполнить указ старшего товарища. Ян же, сев на скамейку, вытащил телефон, наконец выцыганенный у Эдварда, и увидел в виджете новую фотографию. Он случайно выбирал снимок из галереи. Сегодня его выбор, как назло лег на фото, от которого мгновенно стало еще грустнее. Семейная фотография. Розмановский уже несколько лет не видел свою семью в таком составе, он скучал безумно. С экрана на его смотрел он сам в двенадцать лет. Ужин порадовал. Ян задвинул шторы, включил светильник у стола и поставил тарелку перед Янеком. Страшное дело — насколько условия в Академии плохи, что бедный ребенок со свирепостью и одновременно благодарностью бросается на тарелку обычных макарон с мясом? Просто макароны были наконец доварены и в питании появилось что-то помимо безвкусных углеводов. Розмановский смотрел на Янека с удивлением и сожалением одновременно. — А ты чего сам не ешь? — спросил в перерыве Янек, после чего Ян опомнился, вытащил свою тарелку из микроволновки и сел напротив приятеля за стол. Казалось бы, в печали аппетита бы не было, но после трех дней пресной каши, от которой хотелось только освободить организм, нормальная еда была отдушиной. Потому парни уплетали чуть ли не наперегонки. Янек наконец закончил, не оставив ни кусочка, выпрямился и поблагодарил друга со всей искренностью. Ян улыбнулся и сказал: — Время восемь почти, ты когда спать ложиться будешь? — Если честно, то меня две ночи подряд мурыжили с капельницами, как и вас, и хочется спать. — сознался Янек и почесал голову. Здесь Ян немного смутился и, хмыкнув подозрительно, задал вопрос: — А... вы мылись в Академии? — Да... — несколько саркастично сказал Янек, — Раз в неделю, холодной водой, утром, в каком-то подвале, десять минут. Все вместе. — последнее он акцентировал особенно ярко. На лице Яна за секунду сменились тысячи эмоций, от озорства до беспрецедентного ужаса. Янек, осмотрев парня, рассмеялся, — Никто не в восторге. Жан спрашивал, да и Третий тоже: «А нормально ли, что четыре взрослых человека с двенадцатилетним ребенком?» Эдварду все равно. Одноклеточный не хотел в принципе с кем-либо. Тот пацан, не помню имя, не приходил вообще. — Пацан? Джон который? — переспросил Ян, слегка опомнившись. — Ага, он вообще странный. Живет сутками в своей комнате, кажется, чисто на энтузиазме выживает. Третий пытался с ним поговорить, потом Жану рассказывал, что мутный какой-то. Как вампир! — Янек вздохнул, — И походу у него какая-то суперспособность... Его и магистры не трогают, не знаешь, почему? Ян не знал. Его представления об этом человеке были максимально размыты, однако одно он помнил. Розмановский поднял голову, отрицательно помотал и спросил: — Что за суперспособность? — Третий сказал, что оба раза после разговора с ним у него голова болела. Походу реально какой-то неадекват. Но, его хотя бы одноклеточный не гнобит. Может, боится? Янек неосознанно толкал Яна на большие мысли, но все же Розмановский успокоился, отставил тарелку и спросил: — Не хочешь нормально душ принять? Путем недолгого обсуждения особенностей устройства нормальной ванной в этом мире, Ян наконец остался один и взялся за подготавление дивана в гостиной. Расстелил одеяло, надел на подушку наволочку и уставился в окно. В доме напротив горели огни, доносились голоса с проезжей части и тротуара. Розмановский долго смотрел в стекло и свое бравое отражение в нем, пока не почувствовал легкое шевеление на своей руке. Обернувшись, Ян с нечеловеческим вскриком бросил подушку и отхлестал себя по предплечью, скача по комнате. На руку, вестимо из подушки, выполз маленький паучок. Придя в себя, Розмановский заметил, что оказался у окна. Внимание приковалось к одному из окон противоположного дома. Знакомая музыка и два черных силуэта, ритмично танцующих в такт. Kiss в окружении Яна практически никто не слышал, но эту песню он знал наизусть. На лице его тут же отпечаталась внезапная тоска. Весь вид отражал болезненность, но Ян не желал об этом думать. Через секунду раздался звонок. — На завтра ничего не планируй, важная встреча с продюсером в офисе. В десять, и не опаздывай. — профессионально быстро протараторила Анна. Ян был бы рад спросить у нее подробнее, но она бросила что-то вроде: «Все вопросы завтра» — и сбросила трубку. Вместе с окончанием звонка из ванной вышел Янек. — Ты как? — поинтересовался он, снова видя ошарашенное и немного печальное выражение лица Яна, но тот лишь помотал головой и спокойно указал на диван. — Я, если что, в комнате. — сказал Розмановский, отходя к двери, — И кстати, есть какие-нибудь планы на завтра? Мне просто позвонили, сказали встреча завтра важная по работе, а я же не могу тебя оставить. Впечатлительный Янек заговорил: — Ты берешь меня с собой на работу? Круто... меня никогда не брали. Ян только улыбнулся подбадривающе, дернул светильник и пожелал спокойной ночи. И будто с выключенным светом все сразу успокоилось. Янек уснул быстро, даже удивительно для его возраста, но все можно было смахнуть на чудовищные условия в Академии. Да и Ян, после трех ночей в их стационаре, с удовольствием уснул в родной постели. *** С утра выдалась безветренная погода, а значит на пресловутую куртку можно забыть хотя бы часть дня, прежде чем знобящий холод станет обыденностью на следующие девять месяцев. Ян шел по тротуару мимо торгового центра, а Янек рядом прыгал по парковочным шайбам. Все-таки, несмотря на разность вселенных, эта забава вложена в детях с рождения. Мимо по дороге стремительно проносились машины, время близилось к половине десятого. — А вам еще не выдали телефоны, документы? — внезапно спросил Ян, оборачиваясь на младшего друга. Он остановился и помотал головой, — Хотя у одноклеточного я видел телефон. Не знаю, может, в мусорке нашел, пока свои мозги там искал. Но был такой, без кнопок и большой. У нас таких немало, но они очень дорогие. — здесь Розмановский выдохнул и вспомнил, что в той вселенной 2012 год, — Система есть про детские средства связи, но там буквально глупая звонилка, у девочек их до двенадцати лет вообще нет, у мальчиков где-то с семи лет. У нас все упирается в то, что мы — защитники, а девочки нам таких же рожают, им телефоны не нужны. Розмановский опечалился, — Гендерные стереотипы и вас не обошли. — Янек удивленно покосился на друга, — У нас тоже так учат. Розовый — цвет девочек, голубой — мальчиков. Последним нельзя с посудой и куколками играть, а первым с машинками. А мне повезло, четыре сестры! я обожал с ними в игрушки играть, больше, чем с братьями. Но у меня тоже семья была... в смысле, есть такая же. К сожалению. — Странно. — хмыкнул Янек и прыгнул на следующую шайбу. — У нас наоборот с цветами. — Тут он задумался ненадолго и, сделав еще прыжок, спросил: — Ян, а ты бы хотел детей? Юноша посмеялся нервно и непонятно кивнул: — Дети милые, но у меня уже сейчас шесть племянников, и это только родные. Не знаю, решусь ли на такую ответственность. Тут же и здоровье важно, и физическое, и ментальное, и партнер еще. Все-таки, мы, мужчины играем во всем этом мероприятии чуть ли не последнюю роль. А все муки терпеть женщине. Так еще сколько денег надо на детей! Условия, одежда, образование. Как подумаю — мурашки каждый раз по коже. Янек замер, слушая Яна, закусив язык передними зубами, после чего выдал: — Мне кажется, ты слишком заморачиваешься. Воспитательница в саду говорила: "Дало небо семечко — даст и полюшко". — Розмановский только улыбнулся на то, как ловко переменилась известная всем фраза в другой вселенной. Разговор наконец привел к офису лейбла — большому кирпичному зданию с большими панорамными окнами. Внутри по коридору ходили менеджеры, композиторы и всякие другие техники. Они знали Яна, потому здоровались и слегка недоумевали, увидав его спутника. Розмановский придумал стратегию и называл Янека своим племянником. Тогда от удивленного поступали восхищения в роде: «Как две капли воды!» — что было, собственно, правдой. Ян провел друга в коридор, где стены были окрашены в ярко желтый и завел его в комнату с табличкой на английском: "Переговорная". Янек сразу разместился на желтом диване. Комната была пуста. — Смотри, сиди здесь, тут обычно никто не появляется. Все на рабочих местах переговариваются. — Розмановский усмехнулся со своих же слов, — Если что... я даже не знаю, я освобожусь где-то через час. Так что, натворить, я думаю, ничего не успеешь. Янек затянул резинки капюшона так, что из отверстия просовывалась только издевательская улыбка. мальчик кивнул, после чего Ян ушел. Непоседливость не дала покоя, и ребенок тут же отправился к окну, чтобы хоть как-то себя развлечь. — Ань, я не помню никакого Куцевого, честно. — чуть ли не плача распинался Ян, стоя на крыльце офиса вместе со своим верным менеджером и опорой Анной Высоцкой, которую в коллективе все ласково называли «мамой» за, как это называл сам Ян, заботливую строгость. Анна, подкинув в руках папку с документами, обернулась на певца и ответила: — Владислав Куцевой, новый медиамагнат в соединении нашего лейбла, на брифинге о нем подробно рассказывали на прошлой неделе. — Анют, они задолбали брифинги делать в восемь утра! Неужели они думают, что я здоровому трехчасовому сну из-за бессонницы предпочту бубнеж директора о каких-то выскочках? Я спал без зазрения совести! — отвечал Розмановский, кладя руку на сердце. Высоцкая только отводила взгляд и недовольно вздыхала. — Давай без сюрпризов сегодня, по типу того, что ты опять куда-то исчезнешь, тебя изобьют в гримерке, у тебя отравление. Что с тобой происходит? — вдруг спросила Анна, оглядевшись, — Не хочешь рассказать? Ян вряд ли хотел. Но как только речь зашла про гримерку, он неуютно потер почти зажившую ссадину на скуле и аккуратно переспросил: — А тебе Марта ничего не рассказывала? Здесь Высоцкая с особым интересом поглядела на Яна, вторгая в его в еще больши неуют, потянулась рукой к его лицу, чтобы рассмотреть рану, но, когда Розмановский отшатнулся, сказала строго: — Я спрошу. — Ян мгновенно закашлялся, но заткнул рот кулаком. В этот момент перед дверями офиса показалась дорогая черная машина, от вида которой у Яна почти отвалилась челюсть. Слепящие фары мигнули так, что Розмановскому как по инстинкту захотелось закусить губу, но все настроения прервал сначала водитель, вышедший из машины — двухметровый шкаф в ширину, как Ян и Аня вместе взятые — подошел к задней двери, и настроение певца мигом поднялось — показался широкий мужчина средних лет, ростом Яну еле до груди, но всеми силами старавшийся этого не замечать. Настолько был высокомерен вид его, что Розмановскому хотелось дернуть назад в здание с максимальной для него скоростью. Наконец Владислав, вытянувшись насколько возможно, нахохлившись, вышагнул из машины и зашагал предательски медленно в сторону героев. Ян молча упер рот руками, чтобы сдержать смех, за который он сам себя нещадно осуждал, но Аня жестами быстро приказала ему встать ровно. — Добрый вечер, — картаво и пискляво поздоровался Владислав, придерживая руку на лацканах дорогого синего пиджака, протянул руку сначала Анне, поцеловал, после того, как выпрямился, пожал руку Яну и выдал поверхностно: — Это же Вы, Ян Розмановский, чуть ли не лицо этой организации. — в окончание своей фразы он с особым акцентом осмотрел довольно простую одежду на парне, затем молча взошел на ступени и направился внутрь здания. Анна придержала ему дверь, прожигая Яна взглядом. Он же, поравнявшись с ней, шепотом сказал: — Где-то я такое уже слышал. — Где? — недовольно шикнула Высоцка, посматривая за дверь. — В документалках про Ленина. — быстро шепнул Розмановский и перехватил ручку, пропуская подругу вперед. Она могла бы спросить какого ляда Ян заинтересовался в русской истории, это было совсем не к месту. Коридоры, как назло, опустели, а потому становилось еще печальнее сопровождать заносчивого продюсера. Ян шел позади всех, пока Анна предлагала побеседовать в её кабинете. Владислав, однако, отвергнул это и отметил, демонстративно затормозив и развернувшись: — Я веду разговоры только в переговорной, таковы мои правила. Аня смутилась, осмотрелась и достаточно неуверенно показала на дверь с соответствующей требованиям надписью, отчего у Яна тут же застыла кровь в жилах. Но выхода не было, Владислав уже уставился на дверь. Ане пришлось её открывать, Ян даже среагировать не успел — медиамагнат почувствовал его напряжение и хмыкнул: — Не советовал бы спорить, молодой человек. — «Черт возьми, — думал разозленно Розмановский, — Жан тоже картавит, но его слушать приятно». Не успела дверь даже открыться — Владислав уже вступил на порог и... молча вошел в комнату. Его ничего не смутило. Ему достали стул, поставили против дивана перед столом, он и уселся туда. Ян же оказался озадачен хуже некуда. Местонахождение Янека его сейчас взволновало. Но, как только Розмановский сел на диван, прислонился к спинке, он увидел в пространстве между диваном и стеной знакомую фигуру. Все-таки, чего у детей не отнимай, так это юркости и хорошей реакции. Вел переговоры Владислав сухо, постоянно посматривая на своего водителя-секретаря-телохранителя, неохотно кивая и почти зевая. Анна сама начинала все разговоры, показала контракт, объяснила положения, но мужчина решил углубиться в другие вопросы. — Какие уж тут договоры с такой дисциплиной? — протянул высокопарно Владислав и без скрытности обратил взгляд на Яна, — Юбки, макияж, маникюр... это все, несомненно, прекрасно, но для женского пола, таких, как Анна, — он обратился к ней с подозрительной улыбкой, Ян напрягся, — А Вы, молодой человек, посрамились бы. Такого резкого наезда Ян совсем не ожидал, дернул головой и максимально вежливо и лаконично вытянул: — А что, собственно, Вас смущает? — Все. — отвечал Владислав, — У нас тут не бордель, извините за выражение, нам музыканты нужны, а не... ну, вы поняли. Я просто хочу задать тон нашей совместной работы. Я не смогу работать с теми, кто не соответствует моим идеям. Ян был готов взорваться от негодования, не хотелось Аню подставлять. Она же только кротко кивнула, посмотрела на певца и добрым взглядом немного успокоила его. Розмановский откинулся медленно на спинку, как вдруг из-за нее послышался ровный и звонкий свист. Как специально, в этот момент Владислав хотел что-то сказать, поэтому звук четко совпал с его открытым ртом. Продюсер опешил на секунду, рот закрыл, выждал некоторое время. Остальные, будто, кроме него и Яна, этот звук не расслышали. — Может, тогда, поделитесь своими... идеями? Чтобы мы просто понимали, как работать дальше. — предложила Анна и тут же в ответ получила совершенно не вызывающую восхищения улыбку от Владислава, она понурила голову и потыкала ручкой в пустой листок. Ян заметил ее встревоженность и, быстро сообразив, шепнул ей на ухо: — Может, ты пройдешься, в себя придешь? Несмотря на всю внешнюю стойкость, лишнее внимание на работе, её не касающееся, сильно сбивало. Даже профессионалу нужен передых. Высоцкая извинилась, придумала причину выйти и ушла из комнаты, провожаемая все тем же пристальным взором Владислава. Ян в это время глянул за диван. Янек ему улыбнулся. — Так, Раф, пойдем-ка тоже пройдемся, душно у вас здесь. — сказал устало Владислав, его охранник кивнул ему и поднялся. Ян никого из них не провожал, а просто остался на месте. Как только дверь захлопнулась, из-за дивана возле Розмановского высунулся Янек. — Иди в коридор. — сквозь интригующую улыбку сказал последний, глядя на друга. Ян смекнул идею только когда Янек запрыгнул на диван и стянул с себя толстовку. Одежда хоть и была разной, но все же имела схожести. — Ты его довести хочешь? — спросил Ян, но чисто для галочки. Сам он очень скоро выскользнул из переговорной и Янек снова остался там один на диване. Прошло почти пять минут. Ян сиротливо слонялся по коридору, играя интерес, заглядывая в стекла проходящих мимо дверей, и вот, с другого конца послышался знакомый тон: — Ян! А Вы тут что забыли? Пришлось импровизировать: — Анну ищу. Уже долго нет, волнуюсь. — Владислав одобрил, а Ян поспешил в другую сторону к лестнице. В этот самый момент открывается дверь переговорной, и Розмановский слышит громкое: — Ян?! — Что такое? — наигранно удивленно переспрашивал Розмановский, высовываясь из дверей лестницы. Владислав был ошарашен, но Янек, как назло, просто молчал, выводя продюсера. Тот только вопрошал у вернувшегося певца: — Это как? Не успел Ян придумать меткое оправдание — со второго этажа спустилась Анна, сердечно извиняясь за задержку. Она показала распечатанный второй экземпляр договора, но увидела расстерянность в глазах Владислава. Он хотел было отвести взгляд и дать Анне взглянуть на беспредел, вот только когда он снова обратил взгляд к переговорной, на диване было пусто. — Сегодня никаких договоров. — выдыхая, сказал Владислав, — Я, конечно, не имею права отказать такой женщине, как Вы, но я сегодня... не в лучшем состоянии. Потом. — он резво откланялся, что было для него совсем неестественно и, подхватив помощника, удалился вместе с ним к выходу. Анна в недоумении смотрела на Яна, он же, наклонив голову, попросил: — Мсье Традиционные Ценности сбежал, можно и мне домой? Янек умудрился слинять на улицу через окно и уже сидел, держа толстовку на коленях, у стен офиса. Выйдя на крыльцо, Ян сразу его заметил, окликнул и указал рукой к воротам. Мальчик стремительно переместился туда и натянул толстовку. —Это ж ты свистел? — с улыбкой уточнил Ян. — Ну да. — ответил Янек, — Мутный он какой-то, тебя и эту милую тетю обидел. Я таким либо мячом в лицо, либо так. Но у меня мяча не было. Розмановский улыбнулся с добротой, погладил друга по голове и обратил внимание к часам, вздохнул и с неохотой сказал: — Время тебе в Академию возвращаться. — Янек опечалился, но спорить не мог. Захватив из дома вещи, они двинулись к месту назначения. — А вот ты вчера рассказывал выдумку... — вдруг начал Янек, идя по бордюру, — что тебе надо рассортировать несколько тысяч карт. Ты как бы в итоге справился? — Помнишь, когда я книгу искал в библиотеке? — напомнил Ян и закинул кофту на плечо, — Если бы не вы, я бы ничего не нашел. Так и здесь. В одиночку такая затея обречена на провал, особенно когда мозгов не хватает, чтобы делать все вовремя. Не только по работе. Элементарно на друзей времени не остается, и вот ты плаваешь в этом водовороте обстоятельств и забываешь, кто ты и кто люди вокруг тебя... Так они дошли до Академии. Её серые стены без единого настоящего окошка нагоняли непомерную тоску. На крыльце стоял Эдвард и, когда заметил героев, входящих в ворота, будто с издевкой спрашивал: — Ну что, Розмановский, справился? — Ян не отвечал, только здоровался сухо и скрещивал руки на груди. Заметил он сбоку от себя чистый взгляд Янека. Такая зазноба была просто оставить его. Да и сам он не хотел. Ян наконец увидел в себе взрослого благодаря Янеку, а теперь хотелось немного побыть ребенком. И точно как в офисе два часа назад, Розмановский понял мысли мальчишки по одной короткой улыбке. Переглянувшись, парни хитро осмотрели Эдварда, после чего, как подорванные сорвались в обратном направлении. Только ветер в ушах и громкий детский голос, обращенный назад: — Мы еще за Жаном вернемся! — Старвойски думал их остановить, но лишь махнул по ветру рукой.