Одержимый

      После разговора с дочерью Андреаса мучили смешанные чувства — было бестолково муторно, противно, досадно просто до вырывающегося наружу истерического смеха, до судорог в груди и злой пелены зависти перед глазами. Опять этот хренов альтруист-без серебренник показал, что он лучше. Чёрт! Ну что такого в нём есть для того, чтобы за ним шли, слепо верили, подписывались на абсолютно любую безрассудную хуйню, но главное если эта хуйня во благо всему Иному миру. Да, верно, дошло до смешного, но сейчас Андреас действительно принялся мысленно перечислять всё по пунктам пока шёл мимо площадки в бастион, а следом и в свой кабинет, который, как понимал Андреас, хрен ли когда-нибудь будет его. Пусть не впрямую, но ему отчётливо дают понять что ничего из того, что здесь вообще есть, начиная сраным прудом и заканчивая целым корпусом специалистов, никогда не будет считаться его собственностью. Лицемерные спиногрызы глядят в глаза притихшими змеями, лебезят и сюсюкают, а в спину наверняка пошёптывают что не заслужил права быть для них авторитетом. Бессовестно украл чужое, присвоил без спроса, возомнил себя хозяином детских душ и просто не нашёл ничего другого, кроме как насаждать уважение к себе потом и кровью, вполне себе настоящей кровью, которую требовал проливать тем самым детям, чтобы доказать что на сей раз Он лучше Сола и это ему надо беспрекословно подчиняться. Ну что в нём такого? Подвешенный язык? — ну да, пиздеть Сол был мастер ещё с юности. Невъебическая правильность и святость, которые в принципе никому никуда не упёрлись? — разве что для юных девочек сгодиться по вздыхать и по мастурбировать ночами под одеялкой на образ учителя идеалиста. Ну что ещё? Как ни пытался, Андреас не мог приписать бывшему другу ни одного сколько нибудь весомого качества, ни одного аргумента в его пользу не находил, а злило просто до тряски именно то, что этого всего у Сола полным полно. Просто Андреас слишком завидовал тому, что Сильва даже при отсутствии каких-либо амбиций получил то, что имел сполна. Никуда не рвался, выше головы не прыгал, по головам не шёл, никому ничего не доказывал, а просто всегда и во всем имел собственные суждения, не боясь их высказывать. Поступал только по совести и велению своего сердца, как бы высокопарно ни звучало. Аж бесит до блевоты! Сам получил и преданность, и верность, и уважение, и любовь, тогда как королю, которым являлся Андреас всегда было надо, чтобы всё само шло в руки, однако далеко не всегда это возможно. Мужчина добрался до директорского кабинета и вошёл внутрь, громко хлопнув дверью. Осмотрелся вокруг, захотелось смачно сплюнуть и выругаться потому что сколько бы он ни менял местами всего то один несчастный письменный стол с небольшим книжным стеллажом, нихрена не менялось. Вот вообще ничего. Дух Сола казалось никуда не исчез, а продолжал витать ядовитым туманом, даже несмотря на то, что сам он находится сейчас далеко отсюда в надёжно охраняемой тюрьме, в камере запечатанной едва ли ни четырьмя замками. И всё равно он каким-то хуевым непостижимым образом остался здесь, словно насмехаясь, добивая тем, насколько жалким, никчёмным выглядит сам Андреас когда находится наедине с собой. Тем, что ничего он не контролирует, ничего не решает, на самом деле способный брать только силой, страхом и жестокостью. Словно его упрекали тем, что он посягнул на чужое. Хотя это не было лишено истины — именно так он поступил, даже ни капельки не мучаясь от последствий сделанного выбора. А зачем? Кому легче будет от его метаний? Это Сол всю жизнь был соплежуем, стоило только ему своим большими глазами стеклянными взглянуть, как тут же прощалось всё на свете. А кто будет прощать самого Андреаса? Да нахрен! Губы Андреаса исказила злобная, кривая усмешка — всё-таки есть здесь то, что по праву делало этот кабинет его собственным. А именно бутылка добротного коньяка, которая была запрятана в нижнем шкафу того самого стеллажа. Не думая ни секунды, он извлёк её оттуда, сорвал прочь пробку и бросив на пол, жадно припал к горлышку, надеясь отхлебнуть как можно больше. Надеясь что образ Сола покинет его разум как можно на дольше, думая что образ Хелен покинет его на совсем. Из бутылки убыло примерно на четверть, воздуха стало не хватать, горло нещадно жгло, но ничего не поменялось. Все мысли опять только о ней, так теперь ещё стало маетно от резко выпитого алкоголя. Щёки налились румянцем как у гребаного подростка, стало душно и Андреас шумно отставил бутылку на стол понимая отчётливо, что алкоголь не причём. Он пил и в юности, и далеко не коньяк. Они с Солом как только ни экспериментировали на разный манер и одному богу известно как только не стали алкоголиками? Даже тогда каждый знал свою меру и не борщил, а теперь он, Андреас, уже потерял свою, как только запала в душу девчонка совершенно ничего для этого не делая. Ну как, сделала то она достаточно для того, чтобы свести с ума только лишь тем, как сильно предана совсем другому. Солу предана и это вымораживало, корёжило до крайности. За что ему то? Чем он заслужил? Какая такая между ними степень близости, что она готова искалечить себя только потому что его нет? Идиотом он точно не был, скрепя сердце понимая, какая это могла быть близость, но до последнего надеялся что может быть всё таки нет? Слишком много ударов за один раз. Вполне достаточно того, что он и так это допустил, и его едва ни скрутило судорогой стоило только представить что этой девочки касался кто то, но только не он. Андреас с тяжёлым, надрывным вздохом обошёл стол, громко плюхаясь на стул, ощущая противное головокружение — крепко же ему дало только от одного глотка. Уставился немигающим взглядом в противоположную стену, вновь сжал бутылку пальцами до побелевших костяшек. Не алкоголь это вовсе, а клокочущая в груди зависть, горечь от того, что можно вот так жертвенно, беззаветно, так тупо возлагать себя на алтарь ради того, кто этого в принципе не заслуживает. Такая расхристанная, избитая, угнетенная, но так свято уверенная в том, что это поможет вернуть…его, что становилось плохо. Такая невинная, ещё маленькая, вся сжавшаяся, наверняка истосковавшаяся по ласке и теплу эта девчонка просто напросто наживую исполосовала сердце Андреаса без шанса на исцеление. Эти её блядские глаза зашуганного оленёнка лишили покоя в первую же секунду, тут даже без вариантов. Андреас взял бутылку по новой, опять приложился хорошенько, уже привыкший к остроте градуса даже не поморщился. В потихоньку хмелеющем сознании уже рождался план как всё же присвоить себе раз и навсегда то, что ему не принадлежит, от этого сразу появились силы, всё внутри дергалось от предвкушения. — А вот интересно, Сол вообще в курсе того, что она делает с собой ради него? — произнёс Андреас в пустоту. — Скорее всего нет. — ответил сам себе, покручивая бутылку из стороны в сторону. — А если бы даже узнал, что он сделает то? Ему вообще наплевать…но не мне. На губах появился почти звериный оскал, а шумное дыхание перекрывало все мысли — он уже всё решил. — Нееет, ни в коем случае. Такое сокровище нужно беречь и никому не отдавать. Никогда прежде трёх недельной давности коньяк не был таким охуенным на вкус и Андреас приложился к горлышку в третий раз. Наконец то облегчение, такое тёплое, тягучее прямо по венам и легко ложащееся прямо на грудь вместо ожидаемого отвращения и маеты. Лёгкость от того, что он принял решение сам. Неважно, куда оно приведёт в итоге. Оно — своё. — Либо я это сокровище сломаю и она будет моей, либо Сол не доживёт до трибунала и срать я хотел на Розалин, вместе с Королевой. Но покажу ему, что нихуя он не лучше. — пообещал Андреас сам себе. Взглянул на бутылку в своей руке и ухмыльнулся. Чего добру пропадать?