Истории Глассенрайха: Эхо Величия

10 мая 1996 года

Пятница, 7:32

Квартира Кострова

      Мой сонный и усталый взор, ровно как и взбалмошная столь резким пробуждением физиономия, устремился на трещащий, словно огромная строительная дрель, домашний телефон, явно успевший разбудить не только меня, но и половину дома.       Вообще, я по жизни человек пунктуальный, ну или по крайней мере пытаюсь им быть… Однако порой даже такие, как я, дают осечку.       Целых три дня хорошо оплачиваемого простоя с момента назначения сотрудником этого стрёмно звучащего «ГРКИОП»: ни тебе заданий, ни тебе погонь, ни тебе гор из отчётов и бумаг — ну как тут можно не устоять и не поспать лишние пару-тройку часиков, или посидеть за приставкой в очередную часть «Саги Ультра-Ежа»?.. А может вовсе почитать что-то из маленькой, да удаленькой библиотеки? Да уж, к хорошему быстро привыкаешь…       Каким-то одному Всевышнему Оку известным образом я заставил себя подняться с манящей поспать подольше кровати, пройти в коридор к стене с висящим на ней аппаратом и снять эту ужасно затёртую трубку, лишь бы не слышать более этот звон. Голос по ту сторону меня, правда, малость смутил — на моё «Костров у аппарата» я получил лишь: — У аппарата на заводике стоит работяга, а ты кто, воин? Почту проверял? — Прошу прощения, а кто у трубки? — ТВОЮ Ж МЕДЬ, А ТЫ ОКАЗЫВАЕТСЯ ПЕНЬ ПО УТРАМ, ДА, КОСТРОВ?       Классно конечно умеет это создание словеланскойкрови испортить утро… Впрочем, может и не зря — он просто так не звонит. Не в такую рань уж точно. — Повторю, Костров, тыпочту проверял? —прозвучал теперь уже знакомый голос, но явно всё ещё с чётким желанием узнать ответ на поставленный вопрос. — А что? Ну, да, там сегодня газета недельная должна быть, партийная какая-то… вроде как. Я правда её не читаю. Смысл мне?.. Будто новостей не смотрю. — Ва-а-ай, готовь себе лопатку да ямку поглубже, комиссаришко,— усмехнулся паранец по ту сторону трубки, после чего подозрительно игривым голосом продолжил,— У нашего нового клуба по интересам сегодня вообще-то утром сходка в штабе на проспекте Праудмура 16/2, в комнате 666! Ты в курсе, что ты в дерьме? Сбор через полчаса! — В смысле… В СМЫСЛЕ «сбор через полчаса»?! — В прямом, штабная твоя башка! Ёлки зелёные, как же ж ты умудрился-то!.. Земля тебе пухом, да упоко-… — КАТИСЬ ДАВАЙ, ЧЕПУ-!.. —попыталось долететь до меня на тайгонском ругательство, но вдруг для меня настала абсолютная тишина. Кажется звонок прервался…       Собственно, на этом моменте я и поплыл окончательно. Пальцы мои непреднамеренно разжали трубку, отчего та выпала из руки, с гулким стуком ударившись о столик, а мой малость охреневший взор устремился куда-то вдаль — детально разглядеть молекулярный состав обоев с цветочками со стены напротив бывает иногда очень интересно и прекрасно… Особенно напоследок. В голове лишь 3 слова: «Сбор», «Через», «Полчаса». «Мне писец…» — одна единственная фраза промелькнула у меня в моей сейчас впервые за год ветреной башке, после чего я начал впопыхах натягивать на себя мятую (какого чёрта, я тебя буквально вчера гладил!) белую рубашку, жилетку и брюки. «Нет, мне пиздец…» — приговаривал я далее, впопыхах обувшись и закрыв квартиру на ключ, позабыв дома и свою шляпу, и свой шарф, и даже мой любимый носовой платок, по обыкновению аккуратно сложенный треугольником и убранный в нагрудный карман жилетки. Прошу, пусть святая Гизенна надо мной смилуется…Я ж не виноват…

***

Проспект Праудмура, 16/2, офис 666

Район Централ, центр столицы

8:03

— Это просто возмутительно, Костров… — чуть ли не шипел, как озлобленный кот, фон Абен, сверху вниз сверля провинившегося ильтенийца, — И это тебя-то я рекомендовал на должность комиссара… Объясни хоть, каки-... — ИДИО-О-ОТ! КАК МОЖНО БЫЛО ОПОЗДАТЬ НА СВОЁ ПЕРВОЕ, СОБАКА ТЫ СУТУЛАЯ, ЗАДАНИЕ?! — не стесняясь ни в выражениях, ни того факта, что перебил коллегу, кричал уже багровый от гнева тайгонец на несчастного Кострова, пребывающего в данный момент в максимально подавленном и униженном состоянии. — П-прошу прощения, товарищи с-старшие к-комиссары, что п-подвёл вас, — запинался то ли от усталости, то ли от страха перед последствиями своей ошибки Костров, — Н-но может я всё-таки уже встану с колен?.. Э-это ведь больше не повто-... — МОЛЧАТЬ!!! — рявкнул Дун, всем своим видом давая понять, что для Россетти унижения только начинаются, — ДАЖЕ ИВАНЪ РОМАНЪОВИЧ, И ТОТ УМУДРИЛСЯ ЯВИТЬСЯ ВОВРЕМЯ, А ТЫ НЕТ!       После столь сокрушительного монолога, Ханн глубоко вдохнул и расслабленно, медленно выдохнул, пытаясь успокоиться и вернуть присущий ему, как начальнику, профессионализм. — Костров, скажи мне на милость, — как будто по-дружески спросил Дун, положив Россетти руку на плечо, — Ты хотя бы одной клеточкой своего мозга осознаёшь, КТО выдал нашему отряду это поручение? Твоя пародия на нейронные связи хотя бы немного осознаёт весь присущий масштаб?.. — Н-никак н-нет, т-товарищ старший комиссар, — промямлил Костров, прекрасно понимая, что его ответ на эти вопросы по сути не важен. Такие вопросы принято звать «риторическими», а нужны были они лишь как подводка к чему-то более страшному… — Вот значит как… Тогда скажи мне, Костров, а ты случаем не думал, НАСКОЛЬКО УВАЖАЕМЫЕ люди отдают нам всем приказы, — продолжал свой «допрос» тайгонец, указав пальцем свободной руки куда-то наверх, сделав акцент на слове «уважаемые», второй же всё сильнее и сильнее сжимая плечо провинившегося, — И что эти люди могут с нами сделать… ЕСЛИ ТАКИЕ БЕЗДАРИ БУДУТ НАРУШАТЬ ДИСЦИПЛИНУ?! Старший комиссар вновь сорвался, перейдя от сдержанного негодования на крик, оглушив на одно ухо содрогающегося ильтенийца, сидящего чуть ли не вплотную от источника истошных воплей. Кострову ещё повезло, что тайгонец не начал распускать руки — говорят, его удары вполне себе болезненны. Но отвечать на столь яростные выпады в свою сторону товарищ с хвостиком не собирался — это просто бесполезно, ведь любые оправдания в конечном итоге просто не смогут пробиться через столь мощную звуковую волну, порожденную будто звериным рёвом взбешённого Дуна. — Кажется, даже Великие змеи Тайгоны и Дармии ревут не настолько яростно, как ты, Ханн. Поубавь громкости, нам всё-таки ещё сегодня работать… — с небольшой ухмылкой сказал фон Абен, стоявший у большого стола на явно чуть большее количество мест, чем должно быть, — В том числе и орать, — затем фон Абен обернулся в сторону Кострова, — Кстати, где ваш официальный стиль, товарищ комиссар? Или вы уже всё, совсем рассудком тронулись, что вас уже абсолютно не беспокоит то, что происходит?.. В этот момент в помещение вошёл Калаш с сумкой, набитой чем-то объёмным, но явно лёгким, и проговорил: — Он тронулся, товарищ начальника, подтверждаю. Но сейчас он и-и-исправится, — не особо увесистая сумка полетела прямо в лицо Кострова. Последний, такой подставы не ожидавший, даже упал со своих колен на пол, — БЫРО переодевайся, дебил! — прошипел Калашъниковъ, — Там вся твоя одежда. БЫРО!.. — Н-но… Но у тебя же нет ключа… К-как?! — начал было Костров, как Калаш перебил его, параллельно подталкивая того по направлению к выходу из офиса. — Ловкость рук, слабоумие и отвага, а теперь давай, пока тебя тут живьём не закопали!       Пока Калаш всеми силами старался вывести начавшего что-то подозревать Кострова из офиса, суровые взгляды двух старших комиссаров провожали их вплоть до самого хлопка закрывшейся двери. — Фу-у-ух, такими выходками они меня когда-нибудь в могилу сведут, — вздохнул Дун, потирая виски, а затем погрузился в размышления, почти не слышимые, — Но мне ли их за это так жёстко муштровать? Сам ведь таким был когда-то… И веселился, и начальство бесил, и беспределил порой. Юморной был… — Дураком ты был тогда, не более, — без особых эмоций произнёс фон Абен, поглядывая на коллегу, — Не ту работу выбирал, чтобы отрываться. Благо, хоть сейчас поумнел, а то так бы отделы наши и позакрывали… Даже учитывая, что у нас-... — Да тьфу на тебя, блин, Абис, — покачал головой Дунн, — Ничего в тебе простого, человеческого нет. «Всё ради эффективности», «По методичке», «По приказу сверху»... Жизнь тем и прекрасна, что ход её не прописан в грёбаной бумажке, а её кривая может завести тебя абсолютно куда угодно. Сам сколько живешь, а так нихрена и не понял. Философ, бляха, нашёлся…       Морхемский князь на это ничего не ответил, слегка опустив голову, будто нехотя соглашаясь с услышанным в свой адрес.       В скорости после этого в кабинете появились новые лица: злобная, как и всегда, госпожа Правый Председатель Нивилау, вымотанный мозговыносящими лекциями своей коллеги товарищ Левый Председатель Маэба, а также ещё пара новых фигур — два телохранителя в смокингах с полосатыми, как у Ханна Дуна, галстуками и в очках, а также мужчина лет за 50, явно измотанный жизнью, с взъерошенными волосами цвета седины, в не особо опрятном тёмно-голубом костюме поверх жёлто-рыжей рубашки, в туфлях из кожи какого-то экзотического животного, но, самое удивительное — в до боли знакомом для всех интересующихся историей синеватом сюртуке с отделанными разными материалами отворотами и нагрудной орденской лентой…       Перед жандармами оказался Герой Гражданской войны — один из около 10 оставшихся в живых по всему Глассенрайху, удостоенных наивысшей боевой награды. И не просто герой, а тот, кто в самые тяжёлые периоды этого невыносимого кровопролития не побоялся открыть глаза народу и умело управлял разбитой войной страной. — Здравия желаю, товарищ Основатель и Левый Председатель 1-го Президиума! — в один голос отчеканили оба старших комиссара.       Пожилой мужчина лишь немо, но уважительно кивнул головой, после чего присел на одно из кресел и начал молчаливо смотреть в стену. — Если вам станет плохо, господин ван Бартуэйн, только скажите, мы ва-... — Нивилау-доно, не трогай старого. Ему нужно свыкнуться с атмосферой, — проговорил Маэба, — Но она права. Если поплохеет — говори… -те. — В этом нет нужды, — хриплый, будто заядлого курильщика, раздался голос, — Я ещё не настолько стар, чтобы обо мне так сильно беспокоились, м’сье Маэба.       Роман ван Бартуэйн, основатель системы Президиума Глассенрайха, Первый Левый Председатель, ответственный за урегулирование внешней политики страны, занимающий пост Секретаря Президиума уже на протяжении последних почти десяти лет — ровно с момента своего ухода с предыдущего поста. Наставник всех глав государства на протяжении огромного срока, на покой явно не собирающийся, учитывая, с каким рвением он иногда даёт жару на публичных мероприятиях. — Хах… Ровно 10 лет назад, здесь, я узнал, что мир изменился навсегда, а белый свет покинул лидер страны красного стяга… Удивительно, что я, давший клятву здесь больше никогда не присутствовать, снова здесь… Да ещё и в таком ключе… Впрочем, довольно предаваться воспоминаниям былых лет. Где ваши «орлы», м’сье фон Абен?       Дверь скрипнула, и в офис расслаблено зашли «орлы»: Иванъ Романъович Калашъниковъ и Антонио Россетти собственными персонами, последний из которых наконец начал выглядеть подобающе — пиджак более не пах, брюки с рубашкой были тщательно выглажены, в руках федора и шарф для соответствия принятым правилам этикета. Что же Калаш? Он как всегда в своём репертуаре — и прогибаться не собирается. — Товарищ прямой начальника, сэр-косичка наконец-то выглядит по-людски, — гордо произнес Калаш, — А теперь извольте сообщить, на кой вы нас здесь в такую рань собрали?       Уши паранца услышали тихое покашливание у стены, а всё его крепкое тело почувствовало на себе подозрительно много испепеляющих взглядов за раз. Его взору предстала нечеловеческая картина: вместо трех элегантно выглядящих представителей закона он узрел будто бы лик самой Святой Гизенны Праведной, покровителя судов, уже занёсший свой молоток, дабы вынести паранцу смертный приговор. Могильный холод обдал весь офис целиком, а в глазах двух старших комиссаров и Правого Председателя Иванъ Романъович увидел чистую звериную жажду крови… Паранской крови. Раздираемый нахлынувшими мыслями о некой только что совершенной ужаснейшей ошибке, Калаш медленно повернулся в сторону источника кашля. «Эта великая жертва забыта не будет, да, домушник пролетарский?»— у себя в голове съязвил Костров, поглядывая на провинившегося товарища. — Старческая чуйка подсказывает мне, Иванъ Романъович, что вам таким методом желают наискорейшей и ужаснейшей смерти, если вы тотчас не предпримите что-нибудь. Жаль — вы были хорошим товарищем, — миролюбиво улыбнулся Роман ван Бартуэйн.       Паранец намёк старика понял и принял, после чего сложил руки ровно по швам, немного опустил голову вниз и низко поклонился, встав при этом вполоборота, лицом ко всем присутствующим в офисе. — Приношу свои искренние извинения вам, Секретарь ван Бартуэйн, за эту ужасную оплошность… Впредь такого больше не повторится, — отчётливо произнёс Иванъ Романъович, так, чтобы это было слышно всем. Градус напряжения в воздухе немного понизился, что с облегчением для себя отметил паранец. — Хах. Лукавите вы плохо, Иванъ Романъович. Зная вас, это ещё повторится и не раз. Однако извинения приняты, — как-то по-доброму сказал Роман, и даже ухмыльнулся, — А вы, молодой человек, называемый «сэром-косичкой», кем будете? — Ты угараешь, старый? За десять лет подписания бумажек совсем мозги спеклись? Россетти это, Антонио. Тот шкет, который у тебя сигареты стрельнуть пытался в своё время, — влез в разговор Ороти, указав на ильтенийца. — Я предпочитаю называться «Антон Костров». И в смысле «шкет»?! — с долей негодования в голосе произнес Россетти, поглядывая на одноглазого председателя. — Товарищи! — громко сказал фон Абен, привлекая к себе общее внимание, — Позволю себе заметить, что у членов Президиума, в том числе и Секретаря ван Бартуэйна, скоро начнется выступление перед многочисленной публикой. Попрошу оставить ненужные разговоры на потом и перейти наконец к делу. — Так, так, подождите секундочку. Выступление? И вы, товарищи Левый и Правый Председатели, а также Секретарь, будете в нем участвовать? — Если бы ты хоть иногда вылезал из своего клоповника и проверял почту, то не задавал бы такие идиотские вопросы, Костров, — моментально, словно хлыст, гаркнула Зед Нивилау, недовольно посмотрев в сторону ильтенийца. — Я был занят важными делами, госпожа Нивилау. Сон является ключевым инструментом в повышении продуктивности человека как бо-... — ДА УМОЛКНИ Ж ТЫ УЖЕ, НО-НАЙХОНСКИЙ ГОРОДОВОЙ!!! — сорвался с места в очередной раз Дун, отчего даже сорвал свой голос. — И постоянно у вас так? — усмехнулся старик ван Бартуэйн, приведший свою причёску в норму, отчего сразу же стал выглядеть на пару лет моложе, — Впрочем, не мне вашу работу судить, а истории. Токидо, прошу, объясни группе план.       Один из охранников, роста не самого большого, с длинными патлами каштанового цвета, в стильных очках с позолоченной оправой и странным устройством в области уха встал по стойке смирно, кивнул, а потом в свободном порядке подошёл к столу и выложил из кейса нарисованную схему места проведения выступления. — Итак, вас, как членов ГРКИОП, организовали для того, чтобы обеспечить безопасность выступающих лиц государственной важности — Правого и Левого Председателей, а также Секретаря Президиума, — начал свое объяснение охранник по фамилии Токидо, как его тут же перебили. — Погодь, голосок знакомый, — вслух отметил Калаш, присматриваясь к охраннику, — Етить-колотить, Охика, ты шо ль? М-да, зря Президиум этого Дон Жуана взял в охрану… — Я всё ещё здесь, трепло паранское, — ловко парировал Охика, а затем продолжил, — Так вот, к плану. Возрадуйтесь, о офицеры, ведь вам придётся организовать эту охрану! Причём так, чтобы даже муха не проникла туда, куда не надо. — «Организовать» — понятие размытое. Что нам конкретно-то делать надо? — задал вполне резонный вопрос Костров, до селе не имевший никакого опыта в руководстве операций. — Тупое, но ожидаемое от тебя замечание, Костров. Вы будете управлять расстановкой сил, приёмом отчётов о ситуации… Конкретно: первый отдел будет сидеть вот здесь, — Токидо указал пальцем на несколько точек, отмеченных на схеме, — Второй отдел же будет располагаться непосредственно во-от тут, в «штабе». — О, вот это с кайфом… Круть, я штабной крысой побуду, — с какой-то ноткой гордости в голосе сказал Калашниковъ, демонстративно расправив свои широкие плечи. «Ну и мразота же ты, Иванъ Романъович…»— про себя подумал Тоха, все-таки стерпев выпад со стороны паранца. — Так, хоспода, не тратьте время на прэрьканья, ибо балабол — находка для шпиёна. Гуйцэт-хээл скоро начнется, а мы тут до сих пор шаровары просиживаем, — в разговор вмешался второй охранник, снимая свои очки.       Взъерошенные угольно-чёрные волосы, лицо кирпичом, характерная неряшливая бородка и усики — действительно, внешность достаточно не презентабельная для охраны самих Председателей. Однако не стоит судить книгу по обложке — за обликом неряхи скрывается весьма опытный и умелый жандарм по имени Ханзаар Бэйчол. — Бэйчол? Ты чё ли? — искренне удивился Иванъ Романъович от встречи уже второго своего знакомого за столь короткий промежуток, — А тебя какая нелегкая сюда занесла? Очки напялил ещё, смешной такой. И чё вообще за «гуйцэт-хээл», а?! Посрамить меня удумал, чертяга? — Выступление по-ихнему, — шепнул тихо Окида, так, чтобы Калаш услышал и перестал тратить драгоценное время на ненужные расспросы. — Приказ началства, товарэщ, мэня занёс сюдой, — как-то по-армейски, но с характерным говором, отчеканил Ханзаар, дав Калашу весьма исчерпывающий ответ, при этом стоя по стойке смирно, всем своим видом показывая, что на дальнейшую беседу он не настроен. — Надеюсь вы, балбесы, на всю жизнь наговорились, ибо нас ЖДЁТ РАБОТА! — громко и чётко Ханн Дун дал понять, что пора бы жандармам уже браться за дело. — Впервые за столько лет я согласна с вами, товарищ Дун. ПО МЕСТАМ, РАБЫ РЕЖИМА! — прикрикнула сдерживавшая свою злобу вплоть до этого момента Нивилау, после чего открыла дверь и указала пройти далеко и надолго…

***

Площадь Ивато, напротив Главного здания

Министерства обороны и безопасности Глассенрайха

10:07

      Тишина — вот что надо такому, как Костров, человеку. Но на площади Ивато её никогда не бывает. Особенно сегодня, в День Армии, с точки зрения государства считающийся днём воинской славы и гордости за Родину, а с точки зрения народа — днём скорби и ежегодной панихиды по тем, кто так и не смог увидеть мирное небо над головой. Огромная, многотысячная толпа, состоящая из всевозможных групп людей, переполненная эмоциями, во многом негативными из-за продолжающегося уже на протяжении десяти лет акта лицемерия, попыток сделать из дня всенародной трагедии торжество человеческого умения пойти и умереть за фантомные идеалы, битком забила всю площадь и даже больше, не оставив ни одного свободного клочка брусчатки незаполненным. Стоявший будто на весь район не особо одобрительный гул явно давал понять, что атмосфера вокруг царила не праздничная, а очень даже напротив — напряжённая. Словно переполненный стакан с водой, чья гладь колеблется из раза в раз то сильнее, то слабее, поверхностное натяжение которой уже скоро не сможет сдержать жидкость от её разлива. Впрочем, людей можно понять — кормить своих граждан целое десятилетие лишь пустыми обещаниями, а то и вовсе утопить страну в волне антинародных мероприятий — не каждый «маленький человек» выдержит такое насмехательство.       Зед Нивилау и Ороти Маэба… Третий Президиум в народе уже сейчас считается худшим — и всё лишь потому, что целиком взвалить на себя весь тот тяжкий груз невыполненных обещаний и загубленных в зачатке реформ, доставшийся от предыдущих глав государства, два не самых идеальных политика просто не в состоянии. За красивой картинкой на толстых экранах телевизоров и со страниц газет скрываются два таких же обыкновенных человека, пытающихся разрешить противоречия, доставшиеся их стране за целые десятилетия застоя. Тоже можно их понять — решить столько проблем за такой короткий срок в 6 лет просто нереально. Но молва разлетается быстро. А оттого, за несдержанные обещания перед массами их двух и прозвали худшими, а их электорат терял в своем объеме с каждым годом все больше и больше.       Им двум явно нужно что-то быстро сделать. Притом то, что хотя бы на время вернёт им ощущение единства с народом.

***

— Уважаемые глассенрайхцы, гости столицы и все слушатели! — четкий, хорошо поставленный и усиленный через микрофон голос Правого Председателя, стоявшего на трибуне, волной пронесся до самого конца все этой огромной толпы, дойдя до ушей каждого из присутствовавших, — От лица 3-го Президиума Глассенрайха поздравляю вас с Днём Народной армии! В этот день, ровно 15 лет назад, сэром Карлом фон Абеном в городе Натлерштадт, ныне Санкт-Александрштадт, был подписан Указ об образовании Народной армии Конфедерации, сформированной из разрозненных отделений, некогда служивших во благо Родине, чьё будущее было шатким как никогда...       Четвёртый раз. Ровно четвёртый раз Зед Нивилау, будучи на посту Правого Председателя 3-го Президиума Глассенрайха, произносит эту речь, написанную еще чуть ли не в юношестве, в творческом и чувственном порыве, со всем сердцем и уважением к ситуации. Пускай краткая и лаконичная, без множества различных метафор и эпитетов, ценившихся в высшем свете, но она находила отклик в сердцах граждан. Уже как четыре года девушка привыкла наблюдать в глазах слушающего её с упоением народа проблески надежды, искру доверия, пламя нерушимой преданности и уважения. Словно меткий стрелок, она умела найти простые и понятные, но так нужные слова, разя ими души своих слушателей, словно мишени, затрагивая что-то близкое и родное, то, что хочется беречь и защищать, потому и находя отклик. Навык, оттачиваемый годами. Однако любое исправно работающее ружье, порой, способно дать осечку… — Нет, ну вы слышали? И это она-то говорит об этих вещах?! — Да ты хоть что-то тяжелее бумажки с ручкой в руках держала, паскуда красноречивая?! Засунь свой язык куда подальше с такими речами! — Именно сэр фон Абен заложил основы для существования нашего государства, которое отстояло своё право на существование пролитой кровью… — старалась адекватно, несмотря на еле различимые возгласы толпы, продолжать речь Правый Председатель, — Мы потеряли многих в эти страшные годы, но могли бы потерять больше, если бы не упорство, отвага, сила, ум и смекалка наших бравых солдат! — И президент ещё смеет так рьяно говорить об этом?! Ты даже не воевала! Иди-ка ты с такими словечками куда подальше со своих высот!..       Перешёптывания и недовольные возгласы становились все более частым явлением внутри толпы, для некоторых, кто стоял поодаль от сцены, порой, заглушая голос Правого Председателя. Измученное годами лжи и лицемерия, но понимающее молчание постепенно сменялось заметным недовольством, казалось, не просто политической системой и действующим режимом, не наличием бесполезной должности и некомпетентного человека во главе всего госаппарата, но самой личностью этого человека. Будто бы сам факт наличия одного и того же лица, ежедневно мелькающего на страницах газет и телеэкранов, так глубоко засел в печёнках простого обывателя, что иначе как с раздражением к нему просто не отнесешься. — Всем тем, кто прошёл через этот ад, сжимая в руках винтовку, офицерскую саблю или даже просто саперную лопатку, всем тем, кому не была безразлична судьба нашей Родины, я лично выражаю свою благодарность! — с той же неизменной твердостью в голосе продолжала свою речь Нивилау, создавая ощущение четкой веры в каждое произнесенное слово… Иллюзию данной веры… На деле же каждое вышедшее из уст Правого Председателя слово давалось ей с таким трудом, будто бы речь, на репетициях отлетавшая от зубов, была ей в новинку, незнакомая и непонятная, написанная кем-то другим и в последнюю минуту перед выступлением врученная девушке в руки. Все чаще и чаще взгляд Зед обращался за помощью к тексту речи, её страховке, да и просто формальности, в коих она прежде никогда не нуждалась, но теперь ставшими для неё спасением от падения в океан всеобщего осуждения и чистейшего позора… Спасением, увы, всего лишь оттягивающим неизбежное. — Склоняю г-голову перед жертвой наших бесстрашных воинов, чьи имена теперь записаны в анналах истории и п-передаются из поколения в п-поколение как пример непоколебимого героизма, патриотизма и стойкости духа! Слава Глассенрайхской армии! И пусть её величие не угасает с годами! У-ура, товарищи!       Окончив свою речь, приуроченную к началу празднования, Нивилау наконец оторвала глаза от листка с текстом на трибуне, а затем окинула взглядом всю ту огромную толпу, ставшую её вольным слушателем. Желаемого эффекта от её слов, увы, не последовало, и несколько тысяч тех пар глаз, которые она могла увидеть сама, разом сверлили Правого Председателя таким тяжелым и измученным, переполненным разочарованием и недовольством взглядом.       Лицо девушки попыталось выдавить воодушевляющую улыбку, а глаза — заразительный своей уверенностью блеск, с которыми она, будто бы совсем недавно, вела предвыборную кампанию, громкими обещаниями о «лучшем будущем» вдохновляя народ идти за ней. На деле же Зед смогла изобразить только легкую расплывчатую ухмылку, в то время как её глаза, так удачно скрытые за линзами очков, в которых отражалось утреннее солнце, лихорадочно бегали вверх и вниз, вправо и влево, изредка останавливаясь на случайных гражданах, замечая все одни и те же полные разочарования лица. Со стороны же толпы начали слышаться уже конкретно различимые голоса и перешёптывания народа… Явно недовольные. — Долой Нивилау! Долой народоненавистника с кресла! Нормальных президентов к власти! Долой клоунаду!.. — Нечего бесить народ своими тупыми реформами! — Да уж, это становится интересно, — буркнуло что-то знакомое странное малиновое пятно в первых рядах, после чего бесследно исчезло, видимо, в страхе перед разъяренной государственной машиной в лице темноволосой девушки на сцене.       И какие же чувства царили в голове Нивилау в тот момент, когда она ожидала услышать хотя бы гул хлопков, что ежегодно ласкал её слух в предыдущие года, ну или хотя бы одобрительное молчание? Раздражение? Злоба? Гнев? Страх? Нет, вовсе нет. «Так и знала…» — единственное, о чём могла думать девушка — это о своём провале… Очередном, на вид маленьком, но таком болезненном провале… Будто бы сам факт её заступления на должность был одним огромным провалом. Вскоре даже реплика на улыбку сменилась легким дрожанием губ, а на глазах Нивилау начали потихоньку наворачиваться предательские слезы.«Ну давай, заплачь, позорище…», «Умри, мразь!», «Долой Нивилау!»— вот что видела в общем взгляде толпы Правый Председатель, всеми мыслимыми и немыслимыми силами сдерживая нахлынувшие эмоции, пытаясь сохранить образ стойкого и уверенного в себе политика. Трагикомедия. Казалось бы, два юродивых на сцене пытаются красиво, эпатажно говорить о высоком: о идеалах чести, доблести, службе Родине… Ну смейтесь же!.. Да только смеяться не над чем. Плакать лишь хочется — такие ведь везде.

***

Тик-так… Тик-так… М-да, меня этот треск стареньких часов на столе уже малость задолбал, но, к сожалению, сейчас важно следить за временем. Постоянно принимать отчёты о том, что «всё идёт по плану», «никаких происшествий нет», а также постоянно слышать, как в моём штабе некто в чёрном плаще орёт по телефону на своих подчинённых — благо хоть не на меня — уже конкретно выбешивает. Вот чёрт возьми, был младшим комиссаром, и спокойно работал, бегал и прочее… Тут на те, собаки сутулые с начальства выписывают повышение и закрывают дорогу к нормальной работе… Одни бумаги, подписи, созывы и прочий бюрократический бред. За что, святая Гизенна? Ещё если бы эти выступающие говорили хоть что-то полезное ну или интересное… Даже харизма одноглазого дармийца, да благословит его Око, не спасает от непреодолимого желания прилечь поспать. А про эту… «Диктаторшу»... Ну тут и говорить нечего — ей лишь бы командовать да дисциплинарные и прочие наказания выписывать и реализовывать, а не речи раздавать. М-дам… И это она-то… Впрочем, плевать. Отсидеть эти два часа и дальше по домам. Что может пойти не так? Уж тут-то, в самом центре столицы, где охраны выделили под пару сотен человек… Звонок. Принимаю трубку. По ту сторону — Токидо Охика. — Старший скриптор 9-го отдела и раут-ротмистр Токидо на связи. Костров, ты тут? — К моему сожалению, да, я тут, —промямлил я в трубку. — Ха, тоже делать нечего? Ну привыкай, с твоей должностью ты теперь так постоянно будешь, — начал тихо посмеиваться Охика, — Тут такое дело, 9-й отдел свою задачу выполнил на сегодня — на них там камеры были, — поэтому их отпустили. Передай там Дуну и фон Абену. А, и что ещё парочку групп из второго отправили тоже. — Хорошо, передам. Ещё что-то?       Разговор с этим треплом, по совместительству — отличным «хакером» и мастером по железу и ЭВМ, — всегда перетекает из официального стиля в товарищеский за пару мгновений... А вопросы и темы для беседы тянулись и тянулись и даже не собирались кончаться. — Как тебе Нивилау? — С чего это такие вопросы? — Догадайся. Думаешь не видно, что ты на неё как-то по-особенному смотришь? Признайся — втрескался в главу страны по самое небалуй? — Охика, напомню, —тут я ни с того ни с чего повысил голос, — Мне уже 29 грёбаных лет, я комиссар 1-го отдела жандармерии столицы. Мне малость не до этого. — Ой-ой-ой, кажется я попал в самое яблочко. А вообще, я вон раут-ротмистр и старший скриптор, и всё равно не забываю о жизни нормального человека… Даже недавно познакомился с отличной гражданкой, кьёмньской крови. Такая элегантная и скромная… Надо будет вас познакомить, — тут Токидо притих, — А о развлечениях — хоть отдыхай там иногда, а не тупо пялься в потолок. Ты хоть в ту приставку, что мы тогда тебе купили, играл хоть раз? — Буквально сегодня ночью в нового «Ультра-Ежа» гонял… Видимо поэтому и проспал. — Пф-фх, —кажется по ту сторону трубки он подавился то ли чаем, то ли кофе,— Ну ты меня рассмешил. В «Ежа»? Ты?! — Ну а что мне ещё делать? У меня других нет даже! Игры стоят, как почка! Я итак десятку лишнюю потратил на пиджак, и ещё 3 на то, чтобы его привести в норму после первого сбора в «Мунлайте»!       Тут резко по голове прилетел увесистый подзатыльник от руки в перчатке. Это был фон Абен, на лице которого читалось«Земля дебилу, как слышно, приём!» — Сорян, пора идти. Давай, — ответил я, обратив внимание на начальника, после чего положил трубку и спросил, — Что-то случилось, товарищ старший комиссар? — Да. Тебя просят ближе к сцене. Там сейчас ван Бартуэйн будет, ты одет цивильно, поэтому если ему плохо станет — ты должен будешь его отвести. Понял? — … Принял, обработал. Иду. Встать, потянуться, потрясти головой, надеть шляпу, пройти пару десятков шагов через кулисы и сесть на кресло прямо за ограждением сцены. План прост, как морллишские часы, было бы желание… Его нет, есть приказ. А приказы надо выполнять. Тем более сидеть на приятной складной табуретке под оглушающими своею громкостью динамиками всяко приятнее, чем слышать подковыристые вопросики от м’сье бабника по ту сторону трубки, а также чьи-то вопли, постоянное шипение и массовый галдёж работников жандармерии, которых впрягли в организацию этого мероприятия…

***

      Вновь сцена замолкла, а очередная речь про величие единственных союзников Глассенрайха, а по совместительству — ода всем полководцам, зачастую далеко не самым идейным и приятным лицам, закончилась.. Даже всегда красноречивый Маэба, умеющий разрядить обстановку и спасти публичное лицо 3-го Президиума не смог выдать что-то, что дало бы людям чувство спокойствия и удовлетворения своими главами государств.       Спасти такую ситуацию, когда многотысячная толпа в шаге от того, чтобы насадить вас на вилы, ну или хотя бы закидать тонной помидоров, может лишь что-то, что всегда нравилось и нравится публике — хлеб и зрелища. Собственно, одно такое у Маэбы в рукаве было… —Товарищи глассенрайхцы!— воодушевлённо, будто собрав всю оставшуюся надежду в один крик, обратился Маэба с трибуны, начав от нервов активно жестикулировать, — Сегодня, 10 мая 1996 года, нашей народной армии исполняется 15 лет. И было бы позором в такой день не дать слово тем, кто строил её величие с самого зарождения! Было бы позором не дать сказать свои слова тем, кто кровью и потом вёл нас к победе в ужаснейшем конфликте, братоубийственной войне, когда отцы и дети, братья и сестры, друзья и даже семьянины становились по разные стороны фронтов. А, потому, встречайте! Капитан армии пехоты, кавалер Ордена защитника Глассеограда 1-й степени, Левый Председатель 1-го Президиума и второй консул Конфедерации, Основатель Глассенрайха… Роман ван Бартуэйн!       На удивление, обстановка на площади вмиг сменилась на вполне себе позитивную — люди начали приветствовать поднимающегося на сцену старика в сюртуке, с орденской лентой, лихо, как в молодые годы, перекинутой через плечо. Костров, до этого момента мирно дремавший прямо посреди прохода из закулисья, даже встал по стойке смирно и отдал воинское приветствие, умудрившись в процессе уронить свой складной табурет.       Аплодисменты народа явно дали понять, кто здесь власть и кто здесь главный гость и лицо мероприятия. Ему-то точно есть что сказать — пятнадцать лет у власти всё-таки дали свои плюсы, а не исчерпанный кредит доверия, потом и кровью заслуженный в ходе гражданской мясорубки 1981-1986 годов, позволил разрядить ситуацию. «Ну давай, экспонат музейный, выручай!» — думал в этот момент Маэба, пожимая руку и горячо приветствуя дорогого гостя, — Итак, господин ван Бартуэйн! Я надеюсь вы не против поделиться какими-то своими мыслями в столь значимый для нашей страны день. Всё же, вы были одним из тех, кто строил эту систему с самого основания.       Ещё минуту послушав радостные возгласы и гром аплодисментов, старик немного приподнял левую руку вверх, таким жестом попросив толпу ненадолго угомониться. Как по команде замолчал первый ряд присутствующих, затем второй, третий, четвертый и так до самого конца площади, проявив тем самым безмерное, от чистого сердца и от самых глубин своей души уважение к тому, кто в этот момент стоял на сцене, кто в этот момент с некой отеческой добротой осматривал каждого, кто решил явиться на мероприятие. Затем ван Бартуэйн, понимающе кивнув, несильно поклонился, а затем заговорил — в отличие от Нивилау — без бумажки, от «чистого сердца». — Ну, здравствуй, страна победителей!       Народ на такое приветствие даже радостно откликнулся. Вновь послышались и аплодисменты, и радостный свист, затихшие вскоре. Уже без всяких знаков и команд общими усилиями граждан вновь возникла тишина, демонстрирующая готовность слушать каждое слово, произнесенное с трибуны. — Да, день конечно и вправду великий. Никогда в современной истории ещё не видела не одна страна столь могучей армии, которую строит каждый, от рядового, егеря или матроса до глассалда, канцлера или авиранта. Не было в истории столько героев, вырезавших свои имена и подвиги на страницах истории. Не было столько великих людей, живущих в одно время — и тактики, и специалисты, и учёные — всех объединило желание спасти свою Родину, отстоять своё самое дорогое и ценное от лап захватчиков, когда-то давно бывших нашими дружными соседями… «Война никогда не меняется… Да, давай, жги, старый!»— продолжил Маэба с упоением смотреть на толпу действительно радостных лиц. — Но день этот запомнился многим не только как знак нашего величия, но и как символ тех, кто ушёл и не вернулся домой. В одном лишь Глассенрайхе погибло от трёх с половиной до пяти миллионов человек. Это огромная цифра — даже в нашем самом крупном городе, Сент-Блатворе, живёт меньше, чем погибло в те мрачные годы. А, потому, я попрошу всех встать и склонить свои головы в минуту молчания…       Звон колоколов, всё ещё играющих в ратуше, был единственным звуком, прерывавшим всеобщее молчание. Кажется не было ни единой души ни на площади, ни во всей стране, кто говорил бы сейчас. И всё потому, что война забрала хотя бы одного, да близкого, родственника или друга… И вернуть всех их назад больше нельзя. — Однако нельзя вечно жить в страхе и горе. Да, к сожалению, каждый из нас кого-то да потерял. Даже я, казалось бы, человек не самый людимый, да потерял товарища… В честь этого же товарища здесь в квартале отсюда назван проспект… Вы все его знаете — великий человек, первый консул, первый Председатель Первого Президиума… Тоже из народа, и тоже погиб в войне, как и многие другие…       Тут же на сцену вышел человек в костюме чёрного цвета, с солнцезащитными очками, и что-то передал Роману: не то свёрток, не то свиток, не то всё-таки необходимую для продолжения речи «бумажку» с текстом. Раскрыв её, ван Бартуэйн прищурился, но продолжил. — Но нельзя жить лишь прошлым. Наша цель — строить настоящее и идти в будущее. И лишь нам решать, каким оно будет! — вновь одиозно продолжил вестхольдец, однако глаза его были прищурены словно у охотящейся лисы или волка. На достаточно немолодом лице проступили складки и морщины, и от образа казалось бы всё ещё молодого политика не осталось и следа — остался лишь ветеран системы, строивший её с надеждой на то, что всё будет по плану…       Правда даже само выступление уже шло не так, как надо. Стоящая у края сцены, близко к закулисью, Нивилау, понурив голову, доказывала это. Да и Маэба, который вдруг резко засунул свой вечно красноречивый язык тоже подвёл… И какой-то подозрительный блик с крыши высотного здания, что стоит не так уж и далеко — всего в метрах 350…       Военная чуйка армейца не покидала его со времён личного участия в боевых действиях под холмистым рэблюнским городком Саинт-Рестбаль. Подозрительный блик — считай, призыв к немедленному действию. А та информация, что была написана на свёртке бумаги в итоге оказалась правдой — ван Бартуэйн не зря щурил глаза. «Ха, уже с десяток лет не видел такой дерзости… Ну давай, посмотрим, кто кого…»— уже хотел подумать он, как вдруг один из охранников толкнул старика вбок и попытался накрыть собой. В экране в торце сцены появилась дыра, а через пару мгновений жгучая боль из района плеча растеклась по всей руке ван Бартуэйна…       Металлический предмет малых размеров, явно стандартный, но, святое Око, какой же болезненный. Попав в руку, пуля, ознаменовавшая экстренное окончание речи, прошла на вылет — всё-таки, не каждый день увидишь схватившегося за плечо и сморщившегося от боли старика на «главной» сцене дня.       Костров, сидевший в это время в закулисье и внимательно следящий за движением на сцене, вмиг обронил свою челюсть. В одно мгновение сцену и площадь окутала тишина. На следующее же раздался неимоверно громкий, неистовый, молящий крик толпы. Паника охватила всех, а подозрительный блик, неожиданно появившийся, вдруг также резко и исчез…

***

— … скажите мне, что нас не будут убивать за это… — промямлил Россетти, стоя по стойке смирно вместе с ещё около десятью другими офицерами, бойцами и комиссарами более старших рангов. — Тебе соврать или правду-матку рубануть? — шёпотом спросил Калаш. — Понял. Нам звиздец, — сам себе ответил Антонио, понурив голову. — Нет, Тох. Не звиздец… — подтвердил Калашъниковъ. — ВЫ ВСЕ ПОДОХНЕТЕ МУЧИТЕЛЬНОЙ СМЕРТЬЮ! — впервые в своей жизни с неимоверно злым лицом кричал одноглазый дармиец на своих подчинённых, желая лично выпотрошить каждого присутствующего. «О-о-о… Ну, как бы не надо быть гением, чтобы понять, что мы жутко облажались, и нам сейчас выпишут смертный приговор без права его обжаловать»— думал в этот момент Костров, морально готовясь к чему-то более страшному, чем простая словесная порка от начальства. — У вас была. Одна. Задача… — прошипела Нивилау, взирая на испуганных жандармов словно голодный волк на свою добычу, — У меня уже культурных слов нет, чтобы высказать вам всё о вашей некомпетентности… Тем более, товарищ старший комиссар это сделает куда лучше. Поэтому просто по-человечески, товарищи старшие комиссары, удалитесь к чертям собачьим со своими подчинёнными и идите проводить расследование. Результаты ко мне на стол должны лечь сегодня в 23-00. Не раньше, не позже. Свободны.       С этими словами оба председателя покинули место действия, под нос бубня о «зажравшейся жандармерии» и о необходимости её скорейшего позорного роспуска. — Президиум свой распусти, дура малолетняя… — вдогонку, также шёпотом, сказал Ханн Дун, у которого от последних нескольких дней взаимодействия с Зед Нивилау уже начали седеть волосы. — …Действительно — «Диктаторша»… А меня ещё потом «Плантатором» зовут… Вот уж кто заслужил сей омерзительный ярлык, — монотонно, но со скрытым недовольством проговорил фон Абен, скрестив руки за своей спиной, после чего, обернувшись, обратился, будто ничего и не произошло, к своим подчинённым, — Вы слышали товарища Правого Председателя. Работайте. Инструкции вышлю по прибытии на место преступления — его уже должны были опечатать. — К слову, — голос подал Охика, у которого на его форме были сорваны офицерские погоны раут-ротмистра (одна лохматая гражданка была очень зла на ответственного Токидо за крайне корявую организацию защиты на мероприятии), — Хочу отметить, что времени у нас в обрез, поэтому берите ноги в руки и неситесь на… — тут он достал свою записную книжку, в которой всё было записано найхонскими иероглифами, — на улицу маршала Мэйерса. Дом 62 — это одна из офисных высоток. Стреляли скорее всего с крыши, поэтому первым делом — туда. Я буду в лассенгарской участковой технолабе, если что — звоните, ну или просто подходите.       Добавить было особо нечего, да и раздувать бессмысленный спор о бесчеловечности заявления главы государства было просто опасно для здоровья. Потому, старший оперативник Калашъниковъ и комиссар Костров отправились в путь, ибо погоны терять они не желали… Благо дорога не будет особо большой — пройти по опустевшей площади Ивато у здания МОБ, да ещё минут десять и на месте.

***

      На этот раз поход по этой площади произошёл без происшествий в лице воров пиджаков, карманников или прочей криминальной нечисти — видать вид озлобленного Председателя Маэбы всех удивил, и «крысы засели по своим норам». Ну или это было очищающее от зла и несуразицы пламя Нивилау, будто исходившее из глубин её души — если она у неё, конечно, до сих пор не сгнила или не выветрилась. — Есть мыслишки по этому поводу? — задал риторический вопрос Калашъниковъ, смотря на приближающиеся офисное здание этажей 25-30 в высоту, — Или так, как чистый лист идёшь? — Да, — сдуру сказал Костров, после чего понял, что ошибся, и исправился, — А, то есть нет. Ну… Короче, что мы имеем? Стреляли с крыши… Э-э-э… Стрелял явно человек не самый меткий, первая пуля-то попала в экран сбоку от жертвы. Патрон, по-моему, армейского образца… какой там у них сейчас калибр на вооружении стоит… Не помню уже. Но так шмалять только со снайперки можно. — ГМ-33 «Вингант», наверное, — буркнул Калашъниковъ, вынув изо рта сигарету и пытаясь напрячь свои извилины любителя оружейного дела. Как бы то ни было, но за четырнадцать лет в армии и/или жандармерии многое можно узнать и запомнить, — Ну, её не так-то просто прикарманить, а уж тем более с боевым патроном. Значит явно знал, у кого брать… Хотя барыг такого разряда я чё-то в базе не припомню… Уж точно не столичной… — Погоди-погоди, Калаш, я же предполагаю только. Единственное что могу сказать точно — это явно была трёхлинейка, которых у нас пруд пруди… Одних этих «Вингантов» под десяток видов и сотню-тысячу стволов… Проверять каждого по столичной базе — ну мы явно тут застрянем и ляжем головами. — Да, поэтому мы и дружно-весело шагаем в… Куда мы там, в офисы? Это вроде бы одна из двух башен компании «Esdesmant», ведь так? — паранец указал на приближающуюся высотку, —Во блин, конечно буржуи, одной им мало — ещё одну поставили. Весь вид городской портят! — Ну, они хотя бы делом полезным занимаются. Импортозамещение, все дела… — раздался голос неизвестного индивида сзади, — И тоже задолжали мне интервью…       Ну конечно… День бы прошёл зря, если, словно мухи на навоз, не прилетело бы это взъерошенное красновато-малиновое нечто, видимо, уставшее донимать местных бомжей и наркоманов своими интервью и беседами о высоком. Егор Братскин, собственной персоной, готовый вновь сиять и блистать, рассыпая бисер своих талантов в журналистике всем тем, кому не посчастливится попасться ему под руку. — О-о-о Око, ну нет… Ну пожалуйста… — на лбу Кострова проступил холодный пот. — Успокойся, голубчик с косичкой, ты мне сейчас не сильно нужен. Наклёвывается, знаешь ли, дело поинтереснее… — тут на лице горе-журналиста проскользнула маниакальная улыбка, — Ух, меня наконец-то накормят, напоят, расскажут все самые свежие новости, поведают все секреты сливок общества, и всё это благодаря самой миледи Мальмеди!.. — Ишь, размечтался как, чувырло треклятое. Накормят, да за бесплатно? И кто же эта такая благородная и ни капли не скупая, щедрая Малая Мади? — на лице Калаша прошла ухмылка из категории «Во дурак блин, серьёзно что ли?» — Напомню, бесплатный сыр токмо в мышеловке. — Калаш, ну не рушь ты человеку идеальную картинку происходящего. Особенно, когда у него ничего более и не-... секунду. Мальмеди? Гестия Мальмеди?.. Та самая? — Ага-а-а-а, шляпник. Сама госпожа Мальмеди, чудесный и добрейшей души человек кстати, как говорят мои проверенные источники. Ну и да чёрт с вами, раз не верите. Сенсация десятилетия меня уже заждалась! А вы, жандармики недалекие, и дальше давитесь кактусами четырехглазыми. Аривидерси, амигосы!.. — Аривидерчи, ублюдок, — со злобой поправил его своим бурчанием Костров, но красновато-малиновое пятно уже куда-то ускакало, — Реально головой тронулся со своей “сенсацией”… А впрочем плевать. Всё равно этого юродивого дальше первого этажа не пустят. — Главное — чтобы нас пропустили. А то знаешь, кажется мне, что наше вакантное местечко… — Иванъ Романъович указал своим большим пальцем на скопившуюся у входа в башню толпу жандармов, — Малость заняли. Ты удостоверение взял?.. — ГРКИОПовское это? Ну да, взял. Надеюсь, во входе нам не откажут…

***

— В смысле«во входе отказано»? Не понял, — Костров с вытаращенными глазами смотрел на двухметрового широкоплечего охранника снизу вверх, — Какого лешего?.. — Так эт чё выходит, — недоумённо вскинул бровь Иванъ Романъович, — Эта шайтан-груда мышц говорит, что наши документики — фуфельная бумага?! — Ничем не можем вам помочь. В доступе отказано — база данных ничего такого не знает. Свободны. А вы, товарищи жандармы, прошу, проходите, — учтиво обратился к товарищам в погонах лысый гражданин в смокинге под два метра ростом, ещё крупнее, чем огромный по своим габаритам Калашъниковъ. — Ради всего святого, пожалуйста, ну вот же документы все… И подпись президентов… — Тоха вновь указал на подпись размером с половину документа, вложенного в картонную книжицу на пару страниц. — Её сейчас любой дурак подделать может. Время такое. Да и что за аббревиатура странная? Не знаю о таких госорганизациях. Повторюсь, свободны, — угрожающе навис над ильтенийцем охранник. — Не, дядь, ну ты реально по-моему не понимаешь масштаба всей трагедии, — вмиг голос Калаша стал грубее, а его тяжелая рука опустилась на плечо охранника, — У нас ПРИКАЗ от самих Председателей ПРЕЗИДИУМА о том, что мы должны явиться сюда ВМЕСТЕ с этими товарищами в погонах и провести СРАНОЕ расследование, потому что какой-то маразматик обкуренный решил, что стрелять во второго человека в стране — офигенная, мать его, идея! Подумай своей головушкой и пропусти нас! — Мне что, с вами на другом языке общаться?! — не на шутку разозлился охранник, сжав резиновую дубинку в правой руке — На общем глайгардском не говорите?! Хорошо! Вам на тайгонском?! Паранском?! Блэтуорманском?! СВАЛИТЕ. НАХЕР. ОТСЮДА. ПОКА. Я. ВАС. НЕ. ВЫНЕС. НОГАМИ. ВПЕРЁД!!! — ЭТО КТО ЕЩЁ КОГО ВЫНЕСЕТ, ГОРИЛЛА! — КАЛАШ, НЕ НА-... — Костров уже хотел было пойти хотя бы попытаться разнять две огромные туши, однако звук хлопнувших дверей отвлек троицу от дальнейшего выяснения отношений.       У входа, опершись на стойку регистрации, тяжело дыша, стояла невысокая темноволосая девушка среднего роста, одетая хоть и формально: в темный пиджак, офисную юбку и туфли, но довольно неряшливо, что было заметно по её асимметричной окрашенной в светлые цвета чёлке по направлению влево, так сильно выбивающуюся из общего вида причёски офисного клерка. — Святая Гизенна… Пора переставать курить и туфли носить — совсем уже бегать не могу… Еле успела… — устало и возмущённо выдала девушка, направляясь к конфликтующей троице, — Охрана, прошу прощения. Возникло небольшое недоразумение. Эти два балбеса со мной, вот… Ох-х, их удостоверения.       С этими словами незнакомка протянула охраннику три «корочки». Тот внимательно осмотрел их, затем взглянул на их владелицу, Кострова и Калашъниковъа, только лишь потом отойдя в сторону, молча уступив проход. — Вот так бы сразу, и-... — хотел было съязвить Калаш, но его уже за руку вместе с Костровым тянула незнакомка к лифту, подальше от места потенциальной драки между двумя амбалами.       В кабине же повисло неловкое молчание, сопровождаемое шумом натянутых где-то над головой тросов и тихим гулом электромотора. Назло всей ситуации ещё и заиграла какая-то успокаивающая мелодия, в нынешний момент лишь выводившая из себя своей маленькой громкостью, монотонностью... — И почему этим должна заниматься именно я?.. — шёпотом буркнула себе под нос гражданка, после чего повернулась к остальным, — Старший урядник Внутренних войск правопорядка и старший оперативник 9-го отдела жандармерии, Мэй Ланфен Дун. Можно просто Мэй. — Да чё ж вы все такие титулованные, ё-моё?! — неожиданно воскликнул Калаш, — Нет, серьёзно, это какое-то издевате-!.. — Этого амбала зовут Иванъ Калашъниковъ, он из второго отдела, старший оперативник. Я — комиссар Костров, из первого, — монотонно, как его начальник обычно делал, сказал Костров, протянув девушке свою руку, полностью забыв и забив на своего товарища, — Полагаю, вы тоже из ГРКИОП? — Верно полагаете, — Мэй пожала руку в ответ, — Я работаю с Токидо-сан, по информационной части. Ну, только если я занимаюсь официальными источниками и архивами, то этот экс-бабник… Пардон, куражист, обо всём узнаёт через тысячу и одну случайную половую связь в обществе. — А как вы и он умудряетесь состоять в войсках правопорядка и параллельно быть работниками информационного отдела?.. Тут вон на одной должности от количества дел повеситься хочется, а у вас по две, и не самые маленькие… — Ну-у-у… Я в ВВПП формально, помогаю им когда надо… Ну а Токидо наоборот, член внутреннего правопорядка, и лишь иногда появляется в жандармерии при сложных ситуациях… ну или если что-то у нас крякнулось.       Двое разговорились не на шутку, пока лифт ехал со скоростью Ультра-Ёжика, если бы ему сломали колени. Калашъниковъ же молча пялился на экранчик, который показывал этаж, надеясь, что вот-вот будет нужный — последний — 42-й. Нервы уже сдавали, слышать этих двух болтунов и не иметь притом возможности сказать хоть что-то — всё-таки тут женщина, а с ними вести себя так, как обычно Калаш себя и ведёт, просто не имеет права, — было уже просто невыносимо. Благо наконец специальный рингтон ознаменовывает прибитые лифта, двери открываются, и трое выходят из «тесной» клетки…

***

      Офисный этаж, типичный для такой же офисной высотки, пусть и принадлежащей не совсем типичному владельцу. Бесконечный, оформленный в чёрно-белых тонах коридор, не один десяток дверей с номерами кабинетов общей площадью немногим превышающей подсобку и табличками, на которых написаны имена владельцев кабинетов, а где-то видны и более забавные экземпляры с нацарапанным«Дальше Ока нет»,«Крутиться тоже надо уметь»и«Добро пожаловать отсюда»,ну или«Клуб коллекторов двумя этажами ниже». Так ведь и не скажешь, что это офисы ветеранов корпорации, по кирпичику строивших огромную финансовую империю с самого нуля, ныне являющуюся чуть ли не доминирующим игроком на глассенрайхском рынке.       Посередине коридора находился просторный зал, видимо, предназначенный для отдыха сотрудников: он же и разделял этот этаж на два сектора: тот, что ближе к лифту, и тот, что ближе к основной лестнице. Правила пожарной безопасности строителям и архитекторам тут явно не писаны…       Наконец, преодолев это бесконечное однотипное офисное нечто, группа оказалась на лестнице, ведущей на крышу. На ней троицу уже ожидали отряд из граждан вформе и с тёмно-синими фуражками. Все — не выше звания «старший оперативник» — те, кто уже достиг чего-то, но не достоин считаться «первоклассным специалистом». Помимо них тут же были товарищи в халатах, но тоже с погонами — следователи из 9-го отдела, собственно, подчинённые гражданки Дун. — Кстати, простите конечно за вопрос, — вдруг заговорил Калашъниковъ, — Но вы, случаем, некого Ханна Дуна не знаете? — С чего такие вопросы? Фамилия заинтересовала? — тут же раскусила план паранца кьёминь-тайгонка, — Ну, да, я его сестра. И да, я не замужем. Надеюсь личные вопросы на этом закончились, и мы перейдём к делу. — Э-э… Л-ладно? — не смог осмыслить происходящее паранец, потому, удалился в сторону одной из групп жандармов, очевидно что из второго отдела. Костров и Дун же отправились к бойцам 9-го отдела. — Так, слушайте мою команду, — Дун достала из своей сумки какой-то замызганный чернилами и грифелем от карандаша листок с пометками на крайне странном языке, даже не похожем на тайгонский, — По плану мы сначала проверяем каждый угол крыши. Потом исследуем всю остальную площадь. И пожалуйста, ходите АККУРАТНО, а не как обычно, слонопотамы, ядрёна вошь! — после этого девушка ткнула ручкой в бок Кострова и обратилась к нему, — Ты бы шёл, своих гоблинов распинал на работу. Чем быстрее управимся — тем меньше шансов, что вы со своим другом-каланчой встретите «секир-башка». — Реально, вылитый Ханн Дун. Семейное у них что ли, словечки такие странные использовать… — буркнул себе под нос Костров, а затем, недовольно шмыгнув носом, отправился работать со своими охламонами. Неприятная сторона любой новой должности — новые обязательства, которые, увы, надо вовремя исполнять…

***

      Приятно работать. Неприятно работать одному. Но так уж сложилось в столичной жандармерии, что такое ответственное дело новичкам и раздолбаям доверять — плохая затея: не дай Око ещё что-нибудь утащат или повредят, а может и вовсе уничтожат крайне важные следы…       На ногах – старые резиновые тапочки. Зачем? Оставляют чёткий и достаточно легко отличимый след. Даже если и наступишь на разыскиваемый след, при фотографировании места преступления никто не будет докапываться до того, что «ты, тварь дрожащая, повредил крайне важную улику… В этом месяце без премии».       В руках — небольшая сумка с оборудованием, которую мне всучил один из бойцов, и… лупа. Чувствую себя каким-то комичным сыщиком… Хотя, учитывая, что за сюр происходит в моей жизни в последнее время, уже особо и не удивляет тот факт, что подобное в принципе может случиться… И это в наше-то, достаточно спокойное время…       Я и ещё пара самых опытных оперативников отправились к краю крыши — тому углу, откуда, предположительно, могли стрелять — здание МОБ и ещё не демонтированная сцена как на ладони. Исследовать тут что-то необходимо, но, бегло осмотрев этот участок, глаз ничего не цепляет… Вот ты мне и пригодишься, лупа. «Посмотрим, что тут у нас…» — пронеслась довольная мысль в голове, как тут же меня окликнул Калашъниковъ. — Эй, Тохич, ты, надеюсь, помнишь, что у нас времени мало? Давай, шевели своими штабными булками, я пожить еще хочу!       Впервые за долгое время я был согласен с нагловатым паранским амбалом — слишком велико во мне желание назло всем раскрыть это дело и доказать, что я не просто по блату получил должность комиссара 1-го отдела, а за дело!       И, кажется, мой зоркий глаз меня не обманул — смотреть даже через лупу тут не на что: ни следов от обуви, ни хоть чего-то видного — один бетон да железные поручни у края. На самих же железных трубах тоже ничего не заметно. Но проверить стоит — собрать образцы не так уж и долго, да и с этим даже юнцы справятся. — Так, товарищи. Соберите образцы с перил. Пойду осмотрю чуть подальше, —отдал я приказ. Приятное, все-таки, чувство. — Так точно, товарищ комиссар! —услышал я ответ в один голос. — Сосите сочно; работайте давайте, гоблины! — обломал всю красоту своим комментарием не к месту паранец.       Гордо кивнув, зелёные, как листва деревьев там, внизу, товарищи будущие эксперты дружно отправились собирать отпечатки для следствия. Ну а я же пошёл в сторону бранящегося, как заправский скотобой утром в понедельник, старшего оперативника в моноклинке — всё-таки есть вероятность, что стреляли не с угла здания.       Минута за минутой моя последняя клетка мозга продолжает отмирать… Время медленно истекает, да и первоначальный запал тоже постепенно убавляется… А улик никаких. Ни Калаш, ни я, ни даже профессионал своего дела в лице гражданки Дун ничего не находили. Будто стрелял и вовсе призрак какой-то… — Ну этого быть не может, ядрёна вошь! — ругнулась Мэй, — Ну стрелял-то! Ну где?! Хотя бы один след! Даже профессионал не может бесследно уйти! Бред какой-то. — Бред или нет, но мы в тупике, дамочка. Отпечатки будут не раньше завтрашнего утра, а видимых улик тут целое нифига, — раздраженно промычал Калашъниковъ, — Пойду что ли лестницу осмотрю… Напоследок побегаю по ним. — Удачи, —вырвалось у меня из уст, как вдруг Калаш споткнулся и упал на на одно колено спиной ко мне,— Серьёзно? Шнурки развязались?. Калаш, ёмоё! — Блин, удивительно, что они весь день продержались! Не беси, Тох! Надо будет просто смазать этим… Как его… кремом, во, — оправдался Калаш, — Пошёл я короче.       Тёмно-синее пятно буркнуло что-то себе под нос и умотало также беспечно, как сегодня утром умотал его друг-журналист. Ну а мне предстоит и дальше исследовать через свою любимую лупу молекулы каждого угла зоны расследования… Хоть что-то в этой жизни постоянно.

***

      Ну, чо, йопта. Я, Иванъ Романъыч, получается, эт самое, — герой дня, етить его в колено. Патрон. Металлическая шняжка, длиной в две линии. И наверняка с отпечатками нашего «клиентика». Мой счастливый билетик в креслице бояр-начальников, с красной бархатной ковровой дорожкой… А ещё символ того, что теперь меня будут уважать верха. Наконец-то, десять лет ждал! Шанс один на миллион! И хрен я кому его уступлю… Но пока рано радоваться, рабочая смена еще не закончилась.       Спускаюсь по лестнице, иду по коридору. Всё-таки с крыши только два пути — по лестнице и к лифту, а значит стоит проверить и их тоже. Есть, конечно, ещё и третий, но крыльев аки у птахи у меня нет… Так как лестница мне больше по душе — иду проверять каждую ступеньку в поисках… отпечатков обувки, подкрадулей и прочих наступников. Ой, то есть… короче плевать.       В общем, присесть на кортаны, не навернуться головой в сторону лестницы и смотреть. Смотреть я умею… Даже иногда нахожу всякие прикольные вещички. Но Око, чё за дичь, почему ступеньки такие чистые?.. Чистили что ли? Два этажа так просмотрев, не нашёл ничего путного — видимо, правда уборка была, а нас, собака, не предупредили… Не только жандармы в столице работают через пятую точку. Похоже, в этой стране теперь всё так работает.       Так, ладно, ещё есть лифт. Он по-любому шёл через 42-й этаж — всё-таки винтовка — вещица не самая лёгкая. Стоит наведаться туда. Да и блин, таблички уж там больно смешные… Снять бы, да в сеть участка опубликовать…       Коридор, опять дверки… О, ха, ещё таблички, которых не видел, пока шёл на крышу. Так, чё тут, чё тут…«История не терпит сослагательного наклонения»... Чё-то на умном.«Чайникам вход воспрещён»... Бляха-муха, вот бы на это дело такое правило распространялось! Этих идиотов-оперативников направить хоть что-то делать — это ж сраная пытка! Кажется я теперь чуть больше понимаю товарища прямого насяника…       Дошёл до центрального зала. Хотел было пройти мимо, как обычный человек, да токмо заметил вот странную картину: на одном из кожаных кресел, уже обшарпанном от времени, закинув ногу на ногу, сидел… ОН. — Итак, госпожа Мальмеди… Что вы скажете по поводу последних изменений в налоговом законодательстве? Считаете ли вы меры председателя Нивилау оправданными? — с упоением спрашивал товарищ в малиновом пиджаке, — Всё-таки, как я знаю, крупный бизнес эти меры достаточно сильно затронули. — Это вынужденная мера, которую я, собственно, и пролоббировала. Стране необходимы финансы, и если в будущем это вложение окупится — а оно окупится, — то крупный бизнес может и должен хотя бы малость, но расщедриться.       Гражданка в фиолетовом костюме в виде пиджака и длинной юбки, с белой, как эварфальдский снег, рубашкой, и обалденным бантом черного, как аэнвальдский уголь, цвета с камушком фиолетово-синего оттенка в основании. Судя по тому, что говорил этот плешивый, сия статная дама —Гестия Мальмеди, буржуйка, но вроде как не по своей вине, да и вообще на вид достаточно человеколюбивая и милосердная, раз до сих пор Егорку терпит. Блондинка с забавной причёской в виде хвоста и свисающих с боков маленьких смешных косичек, отдающих чем-то матостегским… Ну, все беды и весь капитал, если верить 11-му каналу, как раз от них… Неудивительно. — Вот оно что… Это действительно разумная точка зрения, госпожа Мальмеди, — прокомментировал ответ Братскин, словно потомственный аристократ, попивая чай из маленькой чашечки, что стояла рядом, на столике, — Но всё-таки, каковы ваши ожидания? Через сколько лет вы рассчитываете получить вложенный капитал? 5 лет? Может 10? — Судя по отчётам лучших экономистов моей корпорации, а значит и всего Глассенрайха, сумма в лучшем случае будет возвращена в течении двух лет. Как максимум — около восьми, но шанс подобного исхода невелик, а я, знаете ли, имею привычку верить в лучшее, — с неизменной горделивой улыбкой на лице отвечала Гестия.       Пожалуй, не буду прерывать этих двух мило щебечущих об экономике, да и моё присутствие они явно не заметили. Значит ну и в болото этих капиталюг.       И вот, наконец-то, хоть что-то интересное! Камера видеонаблюдения, с трещиной на объективе, которую никто не заметил, и ещё пара похожих на всём этаже! Да, теперь мне экспресс до верхов 2-го отдела заказан!.. А из зала доносился вопрос… Ой, кажись, обдолбышу наконец-то вправят его спекшиеся мозги… — Кстати говоря о распространении интервью, — вдруг заговорила Гестия, — Я считаю, что могу выделить определённые средства на это. В конце концов, редко удаётся пообщаться с профессионалом вроде вас. С какими издательствами вы работаете? Я слышала о ваших статьях в газете «Глассеоград-Централ»… Сможете ли вы договориться и с другими издателями?       Молчание в ответ, видимо, было единственным, что мог ответить ей Егор. Ух, прям представляю его сконфуженную физиономию. Как его, наверное, корежит сейчас! Ха, юродивый наконец-то прочувствовал на своей шкуре, что значит иметь дело с «крупными игроками», будучи мелкой сошкой без гроша в кармане... Посмотрим, птица-говорун, посмотрим, как ты теперь выкручиваться будешь…       Ну ладно, осталось вернуться на крышу да доложить о каме-...

*пилик-пилик*

      О, пейджер. Тема. «Калаш, быстро на базу»— говорилось в сообщении. Ну, а что делать — сказали идти — иди. Да и чёрт возьми, не терпится уже отсюда свалить да как выложить товарищу прямому насянику всю подноготную этого инцидента… Погодьте, ещё одно. «Хочешь прикол?.. Мест преступления было два…»

***

Центральное кладбище

Район Традобан, на юге столицы

19:53

      Кладбище. Казалось бы, не самое странное место для посещения в День армии — праздник «со слезами на глазах» — как бы то ни было, но в войнах пролилось много крови, в том числе и бесстрашных воинов, воевавших за свою новую Родину. Почтить память павших — долг каждого гражданина. Особенно тех, кто потерял хоть кого-то в этой мясорубке — будь то родственник, друг, любовь, своя семья, или случайный знакомый… — Не знающие своей истории обречены на её повтор…       Фигура во всём чёрном, издали непонятно, мужчина это или женщина. В руках — букет свежих цветов, белых-белых, как ледяные пики высоких гор или облака, сейчас застилающие уже еле-еле темнеющее небо. Лица не разобрать, как и памятника, рядом с которым и стоит персона инкогнито. Самый край кладбища, достаточно заброшенная его часть, куда редко кто заходит, ведь земля здесь дешёвая, а значит хоронят тут либо нищих, либо бездомных, либо тех, на кого плевать родственникам…       Либо же тех, кто сам просил похоронить его здесь. Им как раз и был он, вечно молодой теоретик и практик собственного «красного» течения… Товарищ, в честь которого в районе Централ и Лассенгар назван проспект, в честь которого назван ныне его родной город… И имя которого для многих до сих пор является страшилкой. — Боюсь признать, но… Президиум впервые за 10 лет своего существования не справляется с возложенными на него обязанностями… Полагаю, Вы, увидев это, однозначно бы впали в ступор или вовсе разгневались… Я… Я н-не знаю, у кого больше просить помощи… Это… Эт-то просто невозможно…       Фигура положила цветы на могилу, после чего присела и начала всматриваться в чёрный камень, почти никаким образом не украшенный. — Не такой конец должен был получить вождь мирового пролетариата. Не такого должен был быть удостоен первый в бывшей Империи человек, решивший изменить страну до неузнаваемости. Не такого должен был получить такой прекрасный наставник, как Вы…       Голос человека в чёрном задрожал, руки закрыли лицо, послышался тихий плач и редкие всхлипы. — Простите меня, господин Праудмур!.. Простите, если сможете!...       А пока неизвестный силуэт пытался просить прощения у давно умершего человека, чья маленькая и крайне не примечательная могила ни капли не выделяется на фоне остальных, за деревом, в отдалении, на эту сцену следил человек, взбудораживший сегодня весь Глассенрайх своим вероломным нападением на второе лицо страны… — Это становится интересно… Жди дальнейших указаний от Фокс, — отдал приказ искаженный рацией голос с ярко выраженной хрипотцой. — Есть, сэр. Отключаюсь.