Я для тебя шутка?

Когда в жизни все относительно хорошо, то не задумываешься о чем-то более важном, о ком-то, кто в эту самую секунду страдает. Нет, мы привыкли ныть и ничего не делать, не болит у нас голова ни о ком и ни о чем; исключительно наши проблемы, которые волнуют нас в сегодняшний день. Но дни и время в них мы тоже проводим в своей никчемности. Все хорошо, так что переживать? — наслаждайся моментом! Но и моменты, подобные брилиантам в сокровищнице памяти, мы тоже хранить не умеем. Не умеем ценить их самих. Может именно этот, вот этот момент и станет последним. Авария, инсульт, убийство, покушение — они станут нашими объектами обвинений? Но что потом? Забвение, ад, рай, вечные скитания, перерождение? А затем смирение и принятие всего, после гневного отрицания? Она, закончившая двенадцатый год школы или третей старшей, — тоже была до этого рокового момента всего лишь заносчивой девченкой, к которой как раз накануне подкатило совершеннолетие. И что же она ожидала увидеть? «Да в общем-то я об этом и не задумывалась и давайте поменяем тему» — и так ответит большинство. К сожалению. — Мерзкое отродье! Уйди, пока я тебя не убил, — мужчина гневно взмахивает рукой в воздухе, лица не разобрать. Остальные видимые ноги в поле зрения расплывались безмолвными равнодушными столбами позади. — Как земля ещё носит таких… — Отец! Пожалуйста оставьте ее, она ведь истекает кровью! — детский голос хотя и тверд, но дрожит душевной неуверенноостью изнутри. — Хью ещё со вчерашнего не оправилась. Защиту меньшего большим не всегда рассматривают и принимают, тем более от меньшего ее не примут. Такой порыв сострадательности встречается холодной расчетливостью и обещанием-предупреждением. — Если так не терпится оказаться рядом с ней — вперёд. Но учти, что причина есть для всего, даже для убийств и пыток. Завоевать доверие сложно, но стоит один раз оступиться и… пойми, Ханджи, даже ты этого не достоин, — отеческий совет противоречив и видимо придуман от балды, но если для ничего не понимающего ребенка это вершина, то на этот раз прокатит. — Пожалуйста… — по комнате раздается солоноватый запах разбившихся о деревянный пол слез. И — да, именно в этот момент ей важно все, все что свалилось снежным комом неожиданности. Вот она корявая, затхлая и воняющая реальность которую мы всю свою жизнь благополучно избегаем. Но что делать если она вот — руку протяни, и узнаешь это болото сполна? И стоит она не где-то там на слуху, а перед тобой, когда не спрятаться, не убежать?.. — Можно ли считать облысевшего катенка красивым? Можно ли считать усохший и опавший цветок искусством, которое ценится на тысячи золотых монет? Нет. Можно ли книгу с пустыми страницами назвать шедевром? Нет, потому что в ней нет ничего, — вдается в философию этот отец, кажется забывая, что ему нужно паралельно промывать мозги сыну. Впрочем и этого достаточно, иначе у нее самой перепонки лопнут в ушах от этого бреда. — Выживает сильнейший, и ты, Джи, знаешь это лучше всех. — Но ведь котенка даже лысого можно полюбить! Даже если он без лапы! Или хромает, — детская надежда удивительно хрупка, но порой доходящая до абсурдности. — Так ведь? — Да, можно полюбить кого угодно, как бы уродлив он ни был. Но, сын, ты забываешь о том жестоком мире, где каждая букашка имеет свой смысл существования. Иначе говоря, это уродство, — он явно кривит губы и это слышно даже на словах, — сущесвовать как таковое не должно было. Ребенок всхлипывает, даже зубами перестукивает мелко. Вклиниваются тихие шаги, покорный голос, готовый угодить любой прихоти. — Муж мой, не время ли оставить это свои дни здесь в одиночестве? Время обеда, ты должно быть устал от этих бесконечных пыток. — Верно, это утомляет, — поддакивает он и даелет шаг в сторону. — Все, уходим отсюда и не надо никого жалеть. В ответ послушная тишина даже после ухода отца, и прихлопнувших сёдзи. Все ушли. Это видно по ее взгляду уставившемуся пустыми зрачками в пол, где один глаз захватывал размытые шевелившиеся ноги в белых носках или босиком. Аа-а, хах, ну все ясно. Япония, кимоно, послушание и все такое да? Прошлое типа, где и пытками не чураются? Смиренные жены, послушные дети и полный патриархат? Ну спасибо тому, кто смог ее отправить ее в это чужое, тяжёлое и похоже уже бывшее до нее мертвым, тело. Теперь ей есть что ценить и в этом замороченом мире — тишину. Но что-то мешает ей сосредоточится на тишине и соннном забвении. Шум в ушах, навязчивые вспыхнувшие мысли — откуда? Теперь ее новое имя Хью, и пожалуй, не так уж и плохо. Боль в теле едва ли чувствовалась, слабым импульсами появляясь то там, то тут, было холодно. Знобило. Она подтягивает руки ближе к себе, к лицу, пытается согреться, но вместо этого дрожит обессиленно. Вот тебе и добро пожаловать в новый мир. А что с ней случилось, она ведь даже и не забыла свое прошлое, и по ощущениям в теле ребенка, худого и маленького. Лет на девять-десять. Пожалуй, стоит у себя на лбу написать что-то вроде: смотреть по сторонам на дороге и светофор не игнорировать. Как ее там по асфальту размазало, представлять не хотелось, по крайней мере, это последнее, что запомнилось, и, по крайней мере, это была точно Феррари. А здесь кажется целое семейство обычных, но жестоких японцев, с кровавыми наклонностями, жалостливые слабачок-сынок и она — Хью, которая мерзкое отродье не понять почему. Мысли плавно разбегаются перед забвенным провалом сна, переходящим в незапоминающиеся спутанные ужасы.