Я для тебя шутка?

Комната была небольшой, даже немного уютной, хоть и пустой; светлой — сёдзи выходили на задний двор дома, была видна часть сада с деревьями. Сейчас они были открыты и снаружи внутрь проникал бледным маревом туман, то ли утренний, то ли вечерний. Деревянный пол под пальцами и головой (что не очень приятно ощущается), шероховатый и темный. А как же татами? Или все, Япония на перегородках и языке закончились? Пф… — Хью, Хью!.. — голос слишком рядом. Мальчишеский, взволнованный. — Проснись, пожалуйста. Пожалуйста!.. Ты не замёрзла? Я принес тебе поесть… Девушка с трудом вытаскивает из-под себя затёкшие руки; пол лица ноет от того же. Может и ещё от чего, например, от ее крови на полу. Кое-как перекатившись на бок, она поднимает сонный взгляд на мальчишку. Тот пихает ей поднос и все твердит про еду, что ей надо подкрепиться, умыться, обработать раны, что-то ещё. …и убегает, пожелав хорошего вечера и аппитита. Остаться в одиночистве кажется не непривычно, просто необычно. Похоже, что и день это все ещё тот же самый. К слову, ребенок тот приходил после редко, хотя явно рвался сюда. Не поймёшь их, этих чеовеко-котов, одним противно, другим — как единственный человек на всея планете. По существу подходя к исследованию себя и окружения, Хью (она решает, что раз зовут ее здесь так, то чего выделыватья) с большой, хоть и не стопроцентной вероятностью отметает миры аниме, знаменитые всем чем, что довольно сложно, учитывая ее неознакомленность с такими внутренними ци, о которых так яро рассказывали в «Наруто» и куче остальных аниме. Правда, сразу вспоминаться ничего не хотело. Да и будучи прикованной к полу, это тоже все ещё сложно. Да, Хью обнаруживает, что ее не то что равной не хотят считать, но и дикаркой считают. Но что больше всего ей нравилось, так это то, что все эти «люди» подобные котам, вставшим на две лапы и начавшие говорить человеческими языками, возомнили себя кем-то. — Ха-а, — выдох срывается, словно одно из лёгких дырявое. Что-то непонятное клубиось в груди. Хотелось ли радоваться и впадать в ярость и разносить все, что попадется на глаза? Нет. Хью качает головой. Нет, ей этого не хотелось, как и того отношения, которому причины она пока не знала. Дернувшееся нечто она замечает боковым зрением — всего лишь хвост, хотя не понятно, что бы она сделала, будь то хоть крыса, выскочившая из угла. А, ну точно, это же кошкин дом. В любом случае плевать. — Что?.. — она вновь оборачивается, но уже пристально вглядывается в белый хвост с черным кончиком. Он точно ее… еще так подергивается. — Занесло так занесло. За что мне все это?.. — срываются обречённым шепотом слова. Персиковый закат распологал к атмосферным вечерним посиделкам с чаем, но когда кости ломит, мышцы горят, кожа в гематомах, а глаза воспаленно слезятся, — совсем не до эстетики. Но голод есть, как и еда под носом. Один онигири, на японский лад, булочка с овощами, зелёный чай да цельный рулончик суши — довольно неплохо. — Да прибудет со мной аппетит, — нет, Хью не хлопает в ладони, просто все также на боку принимается хавать то, что мальчишка приволок. Интересно, ему влетит по загривку за это? Отца всё-таки ослушался. Вместо палочек приходится импровизировать, используя руки. Оригинально, кивает она сама себе. А во время остальной трапезы отмечает на пальцах коготки — о, боже, они не остриженны?! А если она на главу семейства нападет? — а также пряди недлинных спутанных волос, выбившийся из низкого хвоста. — Фиолетовый, — удивляться или реагировать как-то вообщем, Хью ещё не придумала, как, поэтому просто запивает все переживания чаем, не сладким (!) и душит переживания о участи своей в ближайшем будущем на корню. Если бы она только знала, что это лишь начало в новом и чужом, неизведанном мире, где первые несколько лет она проведет в подвале.

***

Шевелиться не хотелось, ничего не хотелось. За примерно часа три тишины абсолютно ничего не происходит. Это даже начинает волновать Хью, но только до тех пор, пока она не задремывает. Летнее солнце все ещё брызгало на облака розовым; бежевые бумажные перегородки красились и отражали скользящие лучи, отчего в комнате будто повис розовый воздух. Хью не шевелится, предпочитая отлеживаться для восстановления организма и меньшей боли. Честно говоря, выть хотелось от тупой боли через каждые десять минут, которая вовсе притупляться не желала. Скованные вместе и к полу ноги постепенно теряли чувствительность, руки с железными колодками — тоже, но не так быстро и больнее. В чем смысл ее здесь пребывания? Хью задумывается над этим потому что просто нечего делать и вечная колючая боль подтаклкивала к хоть каким обрывачным мыслям. Почему она переродилась? Почему не отправилась куда-нибудь в ад или рай, да в тоже забвение? Думать не хотелось совершенно не о чем, но воспалённый мозг этого просто жаждал. Чуть резко открываются сёдзи позади, проехавшись по раме, звонко-притуплено стукают об ограничитель. Неужели ее одиночество пришли разбавить? Какая часть. Хью специально не реагирует на вошедшего (она на все сто уверена, что это ее «батя»), продолжая смотреть в даль на уходящий свет этого заканчивающегося дня. — Хмпф, — что-то нечленораздельное раздается из рта главы семьи и тот фыркает. Замирает где-то рядом с ней за спиной. — Пора заняться делом. Сегодня ты и так достаточно оскорбляла нас. А, точно, здесь неровно подышишь уже оскорбить весь род свой, — что за бред. А если не чтешь традиции или ослушаешься отца, — считай ты изгой в семье и деревне. Но, к несчастью этих пародий на япош, Хью таким терзаема не была, поскольку вообще в другой среде росла. Там, где либо ты, либо тебя и неважно женского ты рода или мужского; где отца ты знаешь только по рассказам матери, и добивашься всего сам с потом и ковью. — Уведите ее, — брезгливо искривлённый рот. — В ее комнату. Два интеллигентных мужика, явно скрывающих под простенькими свободными юкатами накачанные горы мышц, зашедших сразу за главой, отвинчивают в раз оковы от пола. Словно пушинку, подхватывают Хью под руки (тело взрывается разнообразным фейерверком боли во всех возможных и невозможных нервных окончаниях, радужной рябью пробежавшись перед глазами) и на оценивающий вид придерживают перед «батей» несколько секунд. Он неудовлетворенно фыркает, отворачивает голову в сторону сада и только не говорит «фи». «Да пошел ты, придурок!» — Хью посылает его далеко и надолго, но пока только мысленно. По правде говоря, мужик прямо заинтриговал ее этой ее комнатой. Учитывая отношение всей семьи к ней, разговоры, словно она приведение, прямой игнор, кривизну чужих губ и жалость пробегающего дитяти (ему наверное лет шесть, не больше), — что-то ей подсказывает, что… — Что, соскучилась по сырости? Уж не волнуйся, после твоих выходок глава о тебе хорошо позаботится. — Да оставь ты ее. Не видишь ей слишком хорошо стало. Но станет ещё хуже, — оба ее сопровождающих гогочут. Хотелось уточнить, не придурки ли они. Но Хью уже было все равно. Они проходят по пустынным коридорам, несколько раз сворачивают то влево, то вправо; вокруг ни звука, ни тени жизни, словно дом не жилой. Если тут обитает все семейство и к тому же главное, то скорее всего это место не имело ни конца ни края, потому что пафоса скромного надо нормально приобретать. Если только они не бедняки. Один мужик откидывает одно из татами за колечко, проход вниз нихилый и широкий, настолько что Хью охреневает потихому. Ладно, если вот это, что-то находящееся внизу, будет ее комнатой, то что здесь вообще происходит. Нет, она догадывалась что подвал — место ее рождения, но не настолько же. Винтовая лестница удивительно просторная. Хью поднимает голову, но смотреть особо не на что — сыростью и плесенью провояяли кажется даже каменые стены. Ее проносят ещё по длинному коридору, освещенному слабым светом лампочек; по бокам — пронумерованные двери с закрытыми маленькими окошками. К концу коридора, за углом виднеется ещё один поворот, и это охренеть как выбивает из Хью всю сонливость. Кого же здесь держат, в настолько закрытых, защищённых помещениях? Но что ещё более «радует», это самая толстая из всех остальных виденных дверей, которые остаются позади. Она приподнимает брови, когда при открытии видит настоящую толщину двери. Двадцать сантиметров, пятнадцать? Да кто они такие. Или нет, кто она такая?

***

После нехитрых манипуляций с приковыванием Хью к стулу, наступает тишина, оба мужика, принесших ее сюда, также быстро испаряются наружу. И тишина оглушающая. Девушка вертит головой сквозь боль, осматривая достаточно освещённое выкованное и покрашенное помещение. Квадратная комната, лампы дневного света, цепи на стене, железный стул под ней. Хью моргает. В голове тишина. В комнате тоже. Шевелит руками, жмурится, пробует пошевелить паьцами ног. Это… точно психологическое давление. Оно все давило на нее изнутри. Что это с ней? Она старается прочувствовать кожу на предплечьях, уловить вездесущую боль, сейчас будто стершую свое существование. — Да чтоб тебя, батя… — Хью хрустит шеей, создавая для себя звуки и убеждает мозг в том, что все чудесно и раз помереть она не боится то и пыток тоже. Или… Почему сердце в груди бьётся так бешено?.. Щелчок замка, ни единого наводящего жути скрипа у двери. — Заждалась? — «батя» усмехается почти заботливо. Он проходит ближе, но не останавливается за ее спиной — наоборот, замирает перед ней через такой же нержавеющий стол, как и все здесь. Наклоняется за коробкой у стены, которую видно не было с ракурса Хью. — Сейчас навестаем, не волнуйся, — говорит он таким отцовским добрым тоном, что Хью верит в невозможное. Щелкает электрошокер, вспыхивают молнии в маленьком пространстве. От одного этого действия на затылке встают дыбом волосы. Ей не хотелось верить своим — чужим — глазам. — Впрочем, это мы проходили давно, повторять нету смысла, — вздыхает мужчина, словно про водяной пистолетик рассуждает. — Но может помнишь его? Так долго пришлось его усваивать, что прошёл едва не месяц. Столько воспоминаний… — и если бы он не крутил в руках штучку, способную на производство искусственного электричества, то его лицо точно как у любящего папани, в гараже отрывшего бейсбольный мяч. Он откладывает электрошокер обратно в коробку. — Дети растут не по дням, а по часам. А ты, Хью, можешь расти и по минутам. Какой же я счастливый отец!.. Он утирает скупую слезинку с уголка глаза и идет к боковой стене, открыв в ней незаметную на первый взгляд дверце с целым мини пультом управления, среди которых узнавались кнопки, рычажки и даже сенсорный прямоугольник, тот самый как на ноутбуках. Но для чего он там?.. Хью дергается. «Конченый ублюдок!» Он же не собирается ее поджарить!.. Любая мысль, остаётся где-то там, где время все еще идет своим ходом. Для Хью же с этого момента время перестает значить хоть что-то, потому что нет часов на стене и обыкновенного тиканья. Наивно? Пф, пускай, ей не жаль, и она ни о чем не жалеет. А что до этой вынужденной изоляции, так она сама себе собственную текучку устроит, уж с этим справиться! Она же теперь не слабачка. Тело встряхивает так, что кажется, что достало до души — ещё немного и вытряхнет ее как мусор с незавязанного пакета. Ещё немного, и на месте извилин останется поджаренный фарш, а уши полопаются и вытекут всей кровью. Звон от громкого звука раздражает. Расплывается темным пятном «батя» на фоне светлых стен… Постойте. Это она кричала?..