За старой тенью

Тело безбожно ломило. Спина ещё в ночи затекла, но перевернуться и спрятаться от назойливого осеннего солнца не получалось. Даже дышать было тяжело – под ребрами каждый глоток воздуха отражался надоедливой тянущей болью. Конечности, кажется, были прямыми и расслабленными, но шевелиться наотрез отказывались. Под тонким одеялом ее бросало в жар. Горячий пот выступал на ее лбу, каплями скатываясь в уши. Ну зачем? Зачем она опять куда-то полезла? Зачем угрюмо поступила по-своему? Зачем всех лишила дома, ведь у них была хотя бы крыша над головой? – нет у нее и поделом другим? Почему не сказала ни слова? Поверила в себя или в них? Да какое имеет это значение? Особенно теперь. Всё случилось. А она балансировала где-то между явью и небытием. И все же слабость одолела ее истощенное тело. Ни лучи утреннего солнца, ни тихие шаги за окном, ни голод – ничего не смогло удержать ее сознание.

***

Что-то влажное противно нагревалось на ее лбу. Рядом кто-то тихо дышал. Г’енайрэ открыла глаза. Долго, лениво разлиплялись веки, будто сросшиеся ресницы не хотели, чтобы эльфийка увидела вновь этот свет. Яркий, режущий, гадкий. Но явь неустанно продолжала открываться ей. Она аккуратно повернула голову в сторону, где слышала едва заметное сопение. Эльф не заметил ее пробуждения и продолжал стоять у окна. Красный закат бился в комнату. Длинные черные волосы неаккуратно были собраны в хвост и мелкими змеями растекались по крепкой спине. – Лиад’гвир?.. – каждый слог ей давался с трудом. Но Г’енайрэ знала, это пройдет. Эльф обернулся. – Эльфочка. – Небольшая комната быстро кончилась, и он сел на кровать к эльфийке. Слишком резко одернул какой-то свой порыв. Девушка не успела понять его. – Выглядишь уже не как труп под воздействием черной магии. – Это приятно слышать, – Г’енайрэ приподнялась на локтях и стянула со лба противно-теплую и едва влажную тряпку, – Что за шум? – Снимают стресс найденной водкой и наливками, – усмехнулся Лиад’гвир, – Думал тебя разбудить и предложить присоединиться. Но ты видать выучила язык гулей и разговаривала на нем во сне. Я решил с тобой не спорить. – Гулей? – на секунду представив, как это могло бы звучать, Г’енайрэ беззвучно рассмеялась, – Твои аргументы не были бы учтены в нашем споре. Но за приглашение спасибо. – Эльфийка огляделась по сторонам, оценивая степень головокружения. Она показалась удовлетворительной для нескольких стопок крепкого алкоголя. Может, двух или даже трёх. Или даже нескольких больших кружек пива, если ей удастся его отыскать. А еще она бы не отказалась от целого зайца. Ну или хотя бы двух перепелов. И огромной порции перловки. Г’енайрэ постаралась самостоятельно встать с кровати, свесив ноги с края тонкого соломенного матраса, но тело оказалось слишком тяжелым и непослушным. Лиад’гвир присел на корточки перед ней, уткнувшись почти носом в ее нос, и по-лисьи улыбался. Как и всегда. – Если ты поможешь мне встать и отведешь меня умыться, я подумаю над твоим предложением, – Не отводя глаз от его внезапно янтарных, как еловая смола, радужек. Не видя причин отвечать, Лиад’гвир взял ее за предплечья и одним рывком встал вместе с ней. – Возможно, охоты посетить наш скромный пир добавит, что Мараир остыл и не собирается читать мораль, – эльф повел подругу под руку, помогая спуститься с лестницы, она кивнула, – А некоторым есть за что тебя благодарить. Не все, разумеется в восторге от разорения дома, но на прямую никто не высказывался. – Это не новость. – Безучастно сказала Г’енайрэ. За домом оказался небольшой умывальник. Лиад’гвир ловко наполнил его водой из ведра и наблюдал, как Г’енайрэ умывается, придерживая ее отросшие черные волосы. Холодная вода вернула в ее затуманенный сном рассудок ясность бытия. Зачерпнув немного воды, она аккуратно сделала несколько глотков. Идти самостоятельно перестало быть непосильной задачей. Почти сутки сна благотворно сыграли на ее состоянии. А оживить окончательно должна была теплая еда и вода. И выпивка. Ей хотелось напиться. Может, почти до беспамятства. Хотелось забыть все то, что было вчера, позавчера, три дня назад. Забыть хотя бы на ночь, не думать о крови, о dh’oine, о горящих зданиях. Все еще полусгоревшая деревня смердила трупами и горелым трухлявым деревом. Тошнотворно знакомый запах. Забыть… Как же хотелось его забыть и не чувствовать. Но только сегодня ночью. Чтобы алкоголь спрятал эти воспоминания далеко в подкорку. Утрамбовал к остальным. Но так, чтобы Г’енайрэ всегда помнила. Не замечала, но держала в голове, прокручивала в памяти. Это рецепт ненависти. Безусловной агрессии к dh’oine. Чтобы все это стало последним, о чем она подумает перед собственной смертью. Вместе Лиад’гвир и Г’енайрэ вышли к самопровозглашенной площади, на котором горел непривычно больших размеров костер, а на огне стоял огромный чан с исключительно аппетитно пахнущей, но сложно определимой едой. В воздухе стоял крепкий запах алкоголя. Появление двух виновников произошедшего не осталось незамеченным. – Спящая красавица! – воскликнул Хеавигрим, – мы уже почти начали делать ставки, жива ты или нет. – Жаль, что “почти”, – как ни в чем не бывало усмехнулась Г’енайрэ, – я бы неплохо заработала. Надеюсь, ставили выпивкой и едой. – Здесь уже посмеялись остальные в небольшом полукругу от костра. На импровизированной площади не хватало четырех эльфов: не было Аннориаэна, Видии и ее брата, и Иорвета. Г’енайрэ не стала спрашивать, где они. Возможно, именно с тремя из них она не хотела бы говорить сейчас. Хотя, наверное, и должна была бы. – Держи, – не успела эльфийка сесть на предложенное в качестве сидения бревно, ей под нос подсунули плошку с картошкой и здоровый кусок говядины. – Спасибо, Диадерин, – из последних сил произнесла Г’енайрэ и набросилась на еду. Это были мгновения блаженства. Диадерин вместе с Алотаром присели ей на уши и что-то расспрашивали, что-то рассказывали о прошедшей резне, о том, что они мысленно похоронили эльфийку, как поджигали очередной домишко. Спрашивали, как она вообще додумалась до того, что сделала, но ответа от самой Г'енайрэ не получили, достраивая суть благородными и не слишком аргументами и теориями. Впрочем, такое внимание ее сейчас не раздражало. Нет, оно тешило. У нее все получилось. Теперь ее будут слушать, будут считаться. Не просто полевой медик… с общими силами она могла бы сделать что-то действительно невозможное. Г'енайрэ верила в это сейчас так, как никогда до этого. Пища открыла ее тяжёлые веки. Г'енайрэ знала, что нельзя накидываться на еду и сметать все, что увидит, но так хотелось. Прежде, чем присоединиться к общему веселью, эльфийка почувствовала себя обязанной наведаться к Видии. Г'енайрэ не без труда поднялась на ноги, увидела, как Мараир кивнул ей. Она – кивнула в ответ. Видию было найти несложно, она с братом была в своем же доме. – Conas esseath aelaedde? – спросила эльфийка, не переступая порога. Видия кивнула и устало улыбнулась – она собиралась спать. Г'енайрэ кивнула ей. – Побольше пей и отдыхай. И не тревожь рану. – Улыбка необщительной молодой эльфийки успокоила её. Изнасилование стражников навсегда останется в памяти Видии, и никому не известно, чем это обернется для нее. Но жизнь продолжает ся. Обидчики мертвы. Г'енайрэ вернулась на площадь. Пир продолжался. Молодой партизан уже был изрядно пьян, но кондиция остальных позволяла им от души смеяться, глядя на пытающегося выговорить слово “беспрекословно” Алотара. Эльфийку встретил Лиад'гвир двумя кружками прохладного пива из чьего-то погреба. Одним глотком оба осушили половину и только потом сели к остальным. В шуме и гаме сосредоточиться на чем-то одном не удавалось. То взгляд ловил чью-то кривую улыбку и неестественную позу, то уши слышали разговор трёх эльфов об их прошлом. Пока наконец-то Г'енайрэ надолго не зафиксировала свой взгляд… — Это старый ожог, — Г'енайрэ долго смотрела на Киардана, прежде чем спросить, — Пожар? Или тебя пытали? — Я тебе говорил, что ты мне нравишься? — Киардан рассмеялся, просмаковал вишневую наливку, — попался я как-то. По дурости. Молодой был, пылкий. Но не пытали, так, забавы ради пол-лица мне спалили. Угли горящие из костра кожу до мяса прожгли. — Г'енайрэ поморщилась, представляя, как это было больно. И ещё хуже, как это заживало... Ее передёрнуло, — Но в итоге смеялся я, когда их гули разодрали. – Dh’oine. – брезгливо прыснула она. – Что было – то было, – в кружку эльфийки, где на дне оставалось немного пива, Киардан налил вишнёвой настойки, какую пил сам. И осторожно чокнулся с ней, призывая выпить. Г'енайрэ не отказала. Наливка оказалась вкуснее горького пива. Кислая и терпкая. – Понравилось? Вон ящик, ее полно там. Г'енайрэ взяла сразу три полные бутылки. Крепкий алкоголь приятно грел изнутри. Она оглянулась. Знакомый запах жженой травы… Она хотела было подойти к источнику этого запаха, но он ушел, оставляя за собой горький дымный шлейф. Преследовать эльфийка его не стала. – Он не в духе, эльфочка, – Лиад'гвир положил руку ей на плечо, призывно потянул к костру. Холодало. Луна зависла в центре небосклона. Костер заметно уменьшился, как и количество эльфов. Все разбрелись по группам или уже спали. Остались лишь Лиад'гвир, Г'енайрэ, спящий на земле Алотар, Киардан и Эоллин. Она выглядела то невероятно уверенно, то напротив, растерянно смотрела под ноги. Наверняка ей ещё требовалось время для осознания произошедшего. Рассудок Г'енайрэ покрылся пьяной пеленой. Но она была не настолько плотной, чтобы исполнить ее желание. Она помнила. Все ещё слишком отчётливо помнила всё то, что не хотела крутить в голове сейчас. Как огромный и смердящий dh’oine встретил ее нос столом, как другой кулаком пришелся в солнечное сплетение, сон в холоде и грязи… Полторы бутылки наливки уже были пусты. Г'енайрэ одним движением долила себе в кружку остаток. Сделала большой глоток. Слишком терпко и кисло. Она сморщилась, её одернуло. Вторым глотком она осушила кружку. И снова поморщилась. – Эльфочка, ты чего, – настолько же пьяный Лиад'гвир положил ей на плечо руку, слегка приобняв, – напиться решила? – А ты? – Г'енайрэ как-то грустно ухмыльнулась. – И я, – так же грустно усмехнулся Лиад'гвир. – Глупо. – Ещё как, – откуда-то эльф достал небольшую, но до краев полную бутылку прозрачной жидкости. Открыл ее. И половину вылил эльфийке в кружку. – Это, – на первом же вдохе догадалась, – водка? – Водка. – Он отпил немного. Г'енайрэ повторила за ним. В глазах ещё не двоилось, но мысли постепенно путались. Бегали туда-сюда, не узнавались. Вдруг стало легко. Так легко, что эльфийка вдруг рассмеялась. Нет, Г'енайрэ так залилась смехом, что едва ли не упала навзничь. Лиад'гвир смотрел на нее не то ошарашенно, не то вдохновенно, не то с величайшим желанием. Эльфийка хохотала так истошно, что ему пришлось подскочить к ней и закрыть рот рукой. Но Г'енайрэ лишь залилась пуще прежнего. Вырвалась из скользких рук и вскочила на ноги. – Какая глупость! – сквозь слезы кричала она, – глупость! Всё вокруг! Все вокруг! Какая глупость! – Эльфочка, на-ка, – он протянул ей её же кружку ко рту и заставил выпить, – полегчало? Г'енайрэ заставила себя проглотить ужасную на вкус водку. На дне кружки осталось ещё на глоток. Растягивать не хотелось, и она допила. С трудом сдержала рвотный позыв. Теплая, вязкая и невозможно пьяная вода. Это успокоило неожиданный приступ смеха. Киардан не заинтересованно наблюдал за произошедшим. Одним глотком Лиад’гвир опустошил и свою кружку. – Esseath riachtanach aineas. Я отведу тебя в дом, – эльф взял подругу под руку. Заплетаясь ногами друг о друга, они едва дошли до дома Г’енайрэ. Лестница оказалась еще более злым и коварным препятствием. Оба обессилено рухнули на пролежанную кровать. – Завтра будет плохо, – отрешенно сказала эльфийка, смотря в потолок. Она рассматривала деревянный узор, стараясь отвлечься от подступающей рвоты. Она не хотела, чтобы яд покидал ее организм. Не сегодня. – Просто отвратительно, эльфочка, – Лиад’гвир рассматривал ее. Как густые локоны спутались между собой под ее головой. Стеклянные голубые глаза. Обезображенное фингалом лицо. Тонкие губы. Маленький рот. Кто сказал, что боги не сотворили идеал? Тот просто не видел то, что сейчас, в этот миг видел Лаид’гвир – пьяный до одури эльф, одной рукой обнимающий Г’енайрэ. Она никогда не будет его. Но ни горести, ни сожаления не было в его сердце. Пока была в нем эта эльфийка, пока она дышала, пока смеялась и напивалась вместе с ним. Лиад’гвиру не удавалось грустить. Г’енайрэ неуклюже поднялась на локтях и оперлась на стену. Она закопошилась где-то в своих одеждах. Любопытство победило алкогольное затмение, и Лиад’гвир тоже привстал. Эльфийка поставила перед ним еще одну бутылку вишневой наливки. – Эльфочка, да ты дальновидна даже на синюю голову! – перспектива новой порции действительно неплохого напитка добавила ему сил, и эльф сел прямо, но все же предпочел иметь опору в виде стены за спиной. Ловким движением он открыл крышку и отпил, – После водки это нам послали боги. – Жаль тебя расстраивать, – от большого количества выпитого голос Г’енайрэ понизился, – но я не бог. – Эльфийка выхватила бутылку у него из рук и тоже сделала глоток. – Ты – нечто большее. – Осторожно, – она посмотрела другу в глаза, по крайней мере, ей так казалось, – а то я решу, что это комплимент. – Может, это он и был, эльфочка, – не убирая ее руки, Лиад’гвир сделал несколько глотков наливки. И протянул бутылку эльфийке. Осталось лишь половина от прежнего содержимого. Она тоже сделала несколько глотков. Очень скоро напитка не осталось совсем. Если бы не стена, они оба уже бы лежали криво-косо на спине. Сейчас они даже не говорили. Рвотные позывы прошли. Наступила странная нега. Что-то забытое лезло наружу, но никак не могло найти выхода. Эльфы смотрели друг на друга. Пьяные, красные, со стеклянными блестящими глазами. Фингал уже совсем не портил лицо Г’енайрэ. Он потерялся где-то в ночной тени. Луна полунимбом повисла за ее головой, помогая волосам крутить затейливые узоры. Тонкий высокий нос единственный выделялся на ее ровном лице. Эльфийка смотрела в блестящие янтарные глаза. Пьяные и все еще хитрые. Наверное, это просто такой разрез? Волосы на висках давно отросли, и самые длинные касались точеных скул. Длинное, вытянутое лицо, покрытое шрамами. Один прошел от уха через впалую щеку и тонкие губы к подбородку. – Я не должен просить этого, эльфочка, – Лиад’гвир прервал долгую тишину, – но ты простишь мне минутную слабость? – Минутную слабость? – переспросила она, удивляясь его абсолютно ясному взгляду, – О чем ты? – У меня нет на это права, Г’енайрэ, – он сделал неожиданно долгую паузу и, кажется, впервые назвал ее именем, – И я обещаю. В первый и в последний раз. Одна минутная слабость. – Я не знаю, что ты задумал, хитрый змей, – начала было смеяться эльфийка, – но ты сделал все, чтобы я доверяла тебе. И твоей “минутной слабости”. Она простит его минутную слабость. Простит, не зная, что должна прощать. И это он, Лиад’гвир, хотел, чтобы тогда в лесу, когда перед ним со стрелой в плече сидела она, исхудавшая и дрожащая от боли и обиды, выпустить стрелу в шею? В эту прекрасную тонкую шею, которую сейчас касался пальцами? Нет, он не мог. Не мог желать ей смерти. Он не мог желать, чтобы эти голубые глаза, в которые он сейчас смотрит, закрылись навсегда. Чтобы ее кожа сошла с костей. И в земле остались бы лишь ее черные спутанные волосы, которые он держал в этот миг второй рукой. Не мог он желать смерти той, кем так желал обладать. Кем не мог. Она не принадлежит ему и никогда не будет… лишь в эту его минутной слабостью. Лиад’гвир впился ей в губы. Жадно, остервенело. На них еще тонкой пленкой остался вишневый вкус. Кислый и терпкий. Он с удовольствием слизывал его с губ. Г’енайрэ не противилась. Она ответила, столь же жадно целуя его. Тот же вишневый вкус, что и у нее на губах. Эльф держал ее лицо обеими руками, не позволяя отстраниться, прижимал ее еще ближе к себе. Всего одна маленькая шалость. Как и всегда. Очередная шутка, переставшая быть таковой. Лиад’гвир больше не мог просто смотреть на нее. Не мог просто любить. Просто желать. Одна минутная слабость… Он не позволит себе большего. Г'енайрэ не его. И никогда не будет его. Эльф кусал ее губы, чувствовал вкус ее крови. Он не мог больше остановиться. А она и не просила. Пьяная нега превратилась в бесконечное вожделение, горячее желание обладать. Они оба знали это чувство. И кто их осудит? – Ничейные. Вольные. Они делали то, что хотели. Всего один раз. Одна минутная слабость. Лиад’гвир гулял одной рукой по телу Г’енайрэ. Она без опаски и скромности позволяла. Не тот возраст. Не тот опыт за плечами. Незачем было играть в стыдливую робость королевской особы. Ее тело неожиданно бурно реагировало на его скромные, но жадные ласки. Хотелось большего. Но они были не ради нее. Они были чтобы запомнить это тело, навсегда запечатлеть в памяти, в ощущениях, как именно ее талия лежит у него в руках, какая кожа на ощупь именно у этой эльфийки. Совсем не дружеские прикосновения будили в ней ужасное и забытое желание быть чьей-то. Но эта минутная слабость не изменит ничего. Завтра они проснуться, и все будет как прежде. Никакой страсти или похоти. Все будет ровно так же, как и до этой ночи. Г’енайрэ никогда не будет его, и Лиад’гвир это знал. Возможно, он знал даже больше, чем все остальные. Видел больше, чем остальные. Но сейчас она, зардевшая, потная, податливая и горячая в его руках… Сейчас и только сейчас она была его. И только его. Он знал, что никогда больше не снимет с нее тонкой рубахи, как сейчас. Не рассмотрит ее острые плечи. Не вцепится горячим, влажным поцелуем в ее ключицы, оставляя на выпирающих костях багровых следов. Соленая на вкус кожа, тонкая и мягкая… Никогда больше не будет принадлежать ему. Лиад’гвир знал: никогда больше он не снимет с Г’енайрэ тонкого топа на завязках и не обхватит ее маленькую грудь обеими руками так, как сейчас. Под пальцами он чувствовал кости. До чего худой была эльфийка в его руках, до чего хрупкой и маленькой. Тело, покрытое сотней шрамов, ссадин, синяков… Ах, если бы он мог спрятать ее в небытие! Там, где нет войн, где нет времени. Он бы носил ее на руках, дарил самые красивые во всех мирах платья из самого дорого шелка и камней. Г’енайрэ была бы его королевой. Нет, она была бы богиней, перед которой должен был склонить голову каждый. И Лиад'гвир бы проследил за этим. Не позволил бы ослушаться ее. Он был бы ее пастырем. Апостолом. Слугой. Небольшие ровные ореолы сосков на фоне ее груди казались не такими уж и маленькими, и все же их нежная кожа манила. Он не мог оторвать сначала руки от женской груди, потом лица, губ, языка. Он хотел обладать всем ее телом. Хотел слушать ее прерывистые вздохи столько, сколько боги отвели ему времени на этой земле. Эльфийка наслаждалась его прикосновениями, его ласками, требовательными, однозначными. Всего один раз. Одна минутная слабость. Лиад’гвир знал, что никогда больше Г’енайрэ не расстегнет его жилет, и не стянет рваным движением рубаху с его жилистого тела. Не проведет ладонями по его обнажившимуся торсу, груди, шее. Не запрыгнет больше к нему на колени, чтобы замереть в долгом, глубоком поцелуе. Они чувствовали грудью, как бьются их сердца. Вибрация отдавала в тонкие изящные эльфийские кости. Оба властеые играли с языками друг друга, борясь за первенство. Необходимо было большее. Что-нибудь, чтобы затмило мысли Лиад'гвира о том, что его Г'енайрэ больше не обхватит его широкую спину, не будет играться пальцами напряженными мышцами межребер, а он не будет скалиться от тянущей боли забитых связок. Г’енайрэ не любила его. И никогда не полюбит. Лиад’гвир это знал. И не было в нем из-за этого печали или ревности. Она была чужой. Столь близкой и навсегда далекой. Пока Лиад'гвир мог любить Г'енайрэ, все будет меркнуть. И боль. И печаль. Он подарит этой эльфийке всю свою любовь, всю страсть и желание, которые есть в нем сегодня ночью. В эту минутную слабость. Ловким движением Лиад’гвир распустил наспех завязанный шнур на ее штанах, вместе с ними подцепил портки и, аккуратно приподняв ее за обнажившиеся ягодицы, стянул с Г’енайрэ одежду, оставляя полностью нагой перед собой. Впервые. И на веки. Он желал обладать этим телом, желал доставлять удовольствие ей и чтобы оно доставляло удовольствие ему. Тонкие, худые ноги. Едва ли округлые ягодицы… Мышцы с трудом помещались в его руках, а небольшие ямки по бокам служили удобным углублением для больших пальцев. Лиад’гвир зарылся носом в ее груди и смиренно слушал, как бьется ее сердце. Быстро, громко… – Я никому не дам тебя в обиду, эльфочка. – Вдруг сказал он, – Я убью каждого, кто посмеет оставить на твоем теле новый шрам. Найду и оставлю умирать с вспоротыми кишками. Скормлю муравьям или птицам заживо. Ни одна живая душа не посмеет тебе навредить. – Лиад’гвир… – Молчи, Г’енайрэ, – перебил ее эльф, – это моя минутная слабость. Но эльфийка заставила Лиад’гвира поднять лицо и посмотреть ей в глаза. Она всегда переиначивала его планы. И они всегда становились только краше от этого. Ему это нравилось. И нравилась Г'енайрэ – с ног до головы и обратно, прекрасная, тонкая и хрупкая. Черновлася нагая богиня на его бедрах целовала его обветренные губы, с которых давно сошел вишневый вкус. Быть может где-то в другом мире они были бы гордым дикими жителями леса, и никто не смел бы указывать им, как жить. Как одеваться, как думать, как ходить. Но не в этом. В этом они по уши в крови и ненависти, служащие неизвестности где-то на затворках мироздания. Гнев так нужен им для выживания, но сейчас он стал страстью, которую не в силах удержать. И вот, два нагих эльфа, которых связывало что-то сложное и не поддающиеся толкованию, общепринятым классификациям, лежали друг на друге, хватались за любой доступный участок кожи, за все части тела, до которых могли дотянуться. Они – ни брат с сестрой, хотя и похожи друг на друга как две одинокие снежинки на весеннем небе, ни друзья – что-то намного более близкое, сложное, почти интимное связывало их, ни любовники – она не любила его в общепринятом смысле, а он любил ее больше, чем смысл этого слова мог в себе содержать. Но они и не собирались входить в общую классификацию понятий напыщенных ученых. Хоть эльфийских, хоть человеческих. Это все было слишком далеко. И слишком неважно. Лиад’гвир прижал эльфийку своим весом к кровати. Он хотел чувствовать всем своим телом ее прекрасное, влажное и липкое от пота тело. Он наконец-то мог обладать ею. И он обладал. Без остатка. Г’енайрэ отдавала ему все. Приятная тяжесть мужского тела. Давно забытая страсть, вождение. Как давно это было?.. сейчас была его минутная слабость, в которой она безукоризненно подчинялась установленным правилам. Эта близость ничего не будет значить завтра. Никто не вспомнит о ней, не укажет. Они делали все, что хотели. Он кусал эльфийку за соски, ощущая, как все ее тело напрягается, чтобы не издавать лишних звуков. Не был с ней нежен и аккуратен, а Г'енайрэ и не просила. Она нетерпеливо, а порой и властно качала бедрами, если Лиад’гвир слишком надолго отвлекался от основного процесса. Он снова усадил Г’енайрэ себе на бедра, а сам оперся на стену, приняв полусидячие положение. Алкоголь точно не помогал в выносливости, но точно делал их обоих еще более упрямыми и настырными. Особенно сейчас. Лиад’гвир, вцепившись в ее жилистое бедро одной рукой, поддерживал ее, помогал, чтобы она не устала раньше времени. Второй – помогал достичь нужного уровня напряжения. Жадно ловил губами ее шумные вздохи, которые затем сменились крепко сжатыми губами. Он чувствовал, как все ее тело вдруг стало напрягаться с такой силой, что казалось, будто Г’енайрэ сломает ему бедренные кости своими, так сильно они вдруг начали тянуться друг к другу. Все внутри ее тела сжималось, вызывая в эльфе восторг. Лиад’гвир с наслаждением и нескрываемым удовольствием смотрел, как ее лицо приобретает настолько сосредоточенное и напряженное выражение, что она вот-вот бы могла заплакать. Он больше не мог. Накопленное напряжение настигло эльфа неожиданно. Чтобы сдержать собственный тихий стон, он углубил поцелуй, не позволяя ей проглотить слюну. Лиад’гвир не оставил без удовлетворения скукожившуюся эльфийку. Он чувствовал всеми частями тела, как пульсируют ее мышцы. Г’енайрэ многого было не надо. От непривычных ласк ее сковала приятная судорога так, что она, как держала его за острые плечи, так и продолжала впиваться в них смертельной хваткой, оставляя глубокие следы от ногтей. Напряжение скоро спало, и Г’енайрэ почувствовала весь вес своего тела. Тяжелая голова упала на плечо Лиад’гвира. Он аккуратно подхватил эльфийку за талию, осторожно, как форфоровую игрушку, гладил эльфийку по спине, волосам. Слушал ее тяжёлое дыхание, сам глубоко и сбивчиво дышал. – Ты простишь мне эту минутную слабость? – наконец спросил он, когда Г’енайрэ сама начала гладить его плечи в ответ кончиками пальцев. – Прощу, – устало ответила она. – Тогда прошу прощения у тебя, эльфочка, – Лиад’гвир поцеловал ее губы, теперь не жадно, не грубо, а нежно, трепетно. Потом так же коснулся губами шеи, ключиц, груди, провел руками по ее бедрам, ягодицам, запоминая их, разглядывая. Г’енайрэ наблюдала за ним. Что могла изменить одна маленькая шалость? Одна минутная слабость? Она не изменила. Г’енайрэ по-прежнему не любила Лиад’гвира. И, как и до этого, знала, что он любит ее. – Я тебя прощаю, – эльф в последний раз коснулся губами ее лба. Что-то в этом жесте было вечным. Но утром об этом уже никто не вспомнит. Этот поцелуй имел значение только в этот миг. В следующий же, как только Лиад’гвир отстранится от нее, все это исчезнет в небытие. И он неизбежно сжал губы, оставляя на лбу эльфийки едва заметный мокрый след. – Тогда спи, эльфочка, – Лиад’гвир спешно оделся, – Breacadh cheana eigean. (скоро рассветет), – и вышел из дома, оставляя Г’енайрэ одну в комнате, пропахшей перегаром, потом и естественными выделениями их тел. Но это уже не значило ничего. Это был просто запах. И она просто сидела голышом, покрывшись мурашками с ног до головы. Это была всего лишь минутная слабость.