Моя кровь

      Юные Рыцари шли за Чхве Субином утиным, местами перепуганным строем. В простой весенний день, который простым остаться и должен был, потрясли их дважды и в схожие мгновения. Сначала труп кота, о существовании которого знали лишь двое, потом появление новичка. Это было слишком — Ники плакал не переставая, Сону то и дело озирался по сторонам; Чонсон шел мрачно-хмурый, Хисын… Джеюн не мог прочитать. Вроде как, был все так же спокоен. И все-таки это было слишком, особенно для Джеюна.       Только вчера он узнал про кота — сегодня его уже не стало. И это могло бы не так уж и сильно испугать вампира, ведь даже если он и Хисын получат какое-нибудь наказание, они легко смогут его перенести. Вечная жизнь вампира и высокая регенирация спасали от большинства страхов, а убирать Поместье Соломона — вполне методично-расслабляющее занятие. Джеюн не был против. Однако боялся он того, что в произошедшем есть и его вина. Они не знали, кто так изуродовал бедное животное, убив его лишь выбросом тушки в окно, но если это было дело рук госпожи Хаказоно, то их будущая наставница превращалась в личность крайне сомнительную и к жестокости склонную. За себя Джеюн, вновь, не боялся, а вот за Хисына, выросшего в этих стенах… В крайнем случае, Джеюн без всякой корысти возьмет вину на себя. Скажет, что кот его, и что он дурость сделал, перетерпит чего бы там судьба не готовила и дело с концом. Пугало его другое.       Новичок. Им не хватало двоих, одним из которых являлся подлинный Солон. Джеюн шел в середине строя, за Хисыном, потупив взгляд в пол и пытаясь просто не думать. Сознание рисовало образ приемного брата за какой-нибудь из дверей, измазанного в крови животного, перепуганного и обезумевшего от лишения семьи. Джеюн не хотел верить в то, что Сонхуна могли поймать; но ведь могли. Их всех каким-то образом ловили. Не важно, какого происхождения — перед судьбой равны и богачи и бедняки, и короли и слуги; если кому-то суждено угодить в лапы судьбы, то так оно и будет.       Джеюн хотел, чтобы Сонхун своим существованием эту теорию опроверг. Наверное, глупо было так переживать из-за кого-то, кто ненавидел Джеюна целые семь лет ненавистью жгучей, обидчивой, презрительной. Но Джеюн, потерявший родителей слишком рано и ими же брошенный, имел глупую привычку слишком сильно цепляться за людей подсознанием, рациональным умом всякой привязанности избегая. Его любовь к близким была странной, как если бы он и те, кого он любил, стояли по разные стороны пуленепробиваемого стекла. Рядом, но никогда не вместе; никогда не касаясь, никогда не слыша треска душ друг друга. Джеюн не был близок с Сонхуном, но считал его своей семьей, за которую был, несомненно, в ответе. Своим поступком Джеюн хотел уберечь семью Пак, и размеры вины его просто не позволят ему спокойно жить, если его попытка не увенчается успехом.       Оставалось пенять на судьбу и шествовать за камердинером Чхве, необычно безмолвным и сосредоточенным. Когда он остановился у дверей в библиотеку, — о нет, — и окинул подростков взглядом, Джеюн вздрогнул. Мягкие, до чувственного изящные черты Чхве Субина странным образом сточились, сделались острыми, как лезвие ножа. Взгляд, пылавший вечной жизнью, сменился серьезностью, свойственной бессмертному разуму. Так он никогда на Рыцарей не смотрел, и потому Джеюну пришлось подавить желание ухватиться хоть за что-то в поисках поддержки, как хватался малыш Ники за грязную рубашку Чонсона; или как схватился Сону за сердце в жесте драматичном. Джеюн смотрел на спину Хисына и сжимал зубы крепче. Он не имел права поддержки искать, уж тем более — ее просить. И так получил достаточно — плечи и лоб до сих пор горели от фантомных прикосновений. Тепло немного согревало.       — Он за дверью, — коротко поведал Чхве Субин. — Он молод и неопытен, его обратили совсем недавно. Вам нужно быть осторожными.       Рука камердинера Чхве упала на ручку двери. Сону встрепенулся, его глаза сузились по-лисьи, как во время притворно-цирковых улыбок, но самой улыбки не возникло; губы его были плотно сжаты и дрожали. Джеюн сделал короткий шаг в сторону, пропуская тревожного вампира вперед.       — Почему мы должны ему помогать? — резко спросил Сону, бесстыдно и с вызовом глядя в глаза старшего вампира. Истеричный порыв его вверил Сону храбрость, не готовую уступать ни одному авторитету. — Этот монстр буквально убил кота из-за голода. Кота! Даже самые низшие из нашего рода, жалкие создания, едва достойные называться вампирами, никогда не опустятся до такого святотатства! Я не подойду к нему, черт возьми, и в будущем не допущу его присутствия рядом с собой. Омерзительно!       Джеюн почувствовал, как быстро забилось его сердце. Вот с Сону они близки не были, но тревога, окутавшая его, принадлежала иному, в Джеюне сокрытому. У Сону тоже могли быть проблемы из-за его несдержанности, из-за того, как легко он позволил эмоциям завладеть собой в присутствии Древнего вампира. Взгляд зацепился за алые от возмущения щеки Сону и блеск в глазах. Слез не прольется — гордость у Сону всегда была при себе.       Чхве Субин не отреагировал. Он молча выслушал речь с лицом преподавателя перед неумелым школяром, потом выдержал паузу, разбиваемую лишь тяжелым дыханием Сону и тихими-тихими всхлипами Ники.       — Потому что вы его братья. Ваша задача — помогать друг другу, но уж точно не моя. Даже если за дверью монстр, Сону, этот монстр находится с тобой в родстве.       — Черта с два! Я единственный ребенок в семье.       Субин сдержанно молчал, но теперь на голос Сону обернулся Хисын. И, о, Джеюн понял, как выглядела злоба на этом трогательном лице. Кожа Хисына, и без того бледная, омылась серостью, глаза, большие и сияющие, тоже померкли в строгости, с которой он взирал на задыхающегося от эмоций Сону. Джеюн думал, что Хисын что-то скажет; но он тоже молчал, пока Сону сам, поняв, что результата не добьется, громко не цокнул, отвернувшись уже от всех.       — Сумасшедшие…       Только и сказал.       Хисын отвернулся, вернув себе спокойствие. Джеюн сглотнул. Вот и показало себя молчаливое лидерство над ними всеми Хисыном: как старший, он имел полное право возглавлять братьев, и потому мог обладать уважением даже большим, чем любой их наставник. Это поражало и слегка пугало, ведь уважение это крылось в их прошлых жизнях, а не в них самих, но след оставило ощутимый.       Чхве Субин, убедившись, что теперь все пятеро пребывали в относительном спокойствии, — даже Ники притих слегка, но потока слез унять не смог, — сделал шаг в сторону, дернув ручкой и молчаливо впуская в темный коридор свет библиотечных ламп и неприятно-сладкий запах крови. Джеюна сначала затошнило, но он быстро взял себя в руки и не отпрянул.       Библиотека походила ровно на то, что остается на местах убийств с особой жестокостью; даже стая волков, раздирая тушу оленя, не могла создать картину столь жуткую и одновременно трагичную. Тут и там тянулись мазки крови, клочья шерсти были разброшены по столам, по которым кот, пытаясь скрыться, убегал. С каждым вдохом запах становился все более омерзительным, становилось душно. Ни один вампир, пробывший вампиром хоть какое-то время, не мог найти в таком запахе ничего аппетитного или приятного. Тем не менее, они не были монстрами, и тот ребенок, что резко вздергнул голову к открытой двери и врезался в них ненавистным взглядом, тоже не мог таковым называться. Это ведь был ребенок.       Джеюн потер висок. Малыш перед ними убил кота — жестоко, с точки зрения их, вампиров, чрезвычайно жестоко из-за предмета его насилия, но все-таки от страха и слишком сильного голода, характерного для тех вампиров, кто рожден вампиром не был. До чего изощрены были методы поиска некогда Рыцарей, раз Старейшина Даль смогла выследить едва ли обращенного, — даже не такого, как Джеюн! — малыша, отобрав его от семьи из родного дома? Если, конечно, дом и семья у него были… Наверняка он был невероятно напуган. Весь мир против него, и теперь он тоже против всего мира, отторгнутый жизнью.       И Джеюн его понимал. Холодом отзывался в памяти тот злочасный день в Сонгори, когда не стало Харин; когда жизни ее лишил Джеюн, просто сожравший подругу от приступа голода и от запаха свежей, человеческой крови, чистой, как чисты бывают горные речки. Тогда он ничего не осознавал, его память пустовала, ведь все существование его желало не вспоминать, не знать о том, что мог сотворить девятилетний ребенок. И все-таки Джеюн вспомнил, проглотил это и с этим теперь жил, ведь больше ничего оставаться и не могло. Он вырос, учась самоконтролю и ясности ума, и все-таки заболела грудная клетка и при взоре на маленького вампира, у которого дыхание было быстрое-быстрое, взгляд печальный-печальный, злобный настолько, что он в любой момент мог бы с места сорваться и впиться в глотку стоящему ближе всего к дверям Хисыну. Страх, простой страх, ужас, сковывающий суставы; Джеюн понимал малыша как никто другой.       — Какой кошмар, — прошептал Сону за спиной. Ники икнул, поддавшись новому потоку слез, Чонсон крепче сжал ребенка в руках, тяжело вздохнув и прикрывая ему взор на сцену по ту сторону двери. Хисын чуть обернул к ним голову:       — Сону, Чонсон, идите с Ники. Помогите ему успокоиться — здесь ребенку делать нечего, — попросил он, и вампиры послушно отошли вглубь коридора. Только Чонсон задержал взгляд на нем и Джеюне дольше, чем следовало бы, задавая немой вопрос: что они собирались делать?       — Сонхун, ты тоже можешь…       — Я пойду к нему, — перебил Джеюн не нарочно. Он чуть улыбнулся и попробовал пройти мимо Хисына, но пальцы старшего вампира сомкнулись у него на локте, останавливая. Хисын непонимающе-беспокойно вскинул брови. — Все в порядке, хен.       То ли Джеюн прозвучал удивительно убедительно, то ли Хисын решил дать ему шанс после игры в мяч, где доверие их потихоньку строиться начало, но вампир отпустил Джеюна, позволив зайти в библиотеку. Хисын прикрыл дверь за их спинами и остался стоять у стеллажа, бок которого был покрыт следами кошачьих когтей. Джеюн пытался не обращать внимания и медленно ступал к все больше напрягавшемуся ребенку, который вот-вот готов был сорваться: то ли наброситься на Джеюна, то ли разрыдаться, как ранее это случилось с бедняжкой Ники.       — Привет, — тихо произнес Джеюн и улыбнулся. Ребенок не отреагировал, но, когда он попробовал сделать еще один шаг, дернулся, и Джеюн замер. Он услышал, как сдвинулся с места и Хисын, и поспешил снова улыбнуться. — Ладно, ближе подходить не стану. Я могу присесть?       Ближайшее кресло стояло далековато, и при условии, что Джеюн должен был двигаться медленно, чтобы не перепугать мальчика сильнее, путь был бы долгий и невыгодный. Поэтому Джеюн медленно, не слишком заостряя на мальчике внимание, опустился на пол, сложив ноги в позе лотоса. Он чувствовал, как взгляд незнакомого мальчика проедал в нем дыру, и игнорировал это точно также, как игнорировал разбросанные по помещению пятна крови. Он желал изобразить нормальность и типичность ситуации, не выдав своего волнения.       — Так-то лучше. Теперь мы с тобой на равных, — он усмехнулся. — Меня зовут Сонхун. А тебя?       Глупо было надеяться, что ему ответят.       — Что ж, добро пожаловать в Поместье Соломона. Тут, на самом деле, не так страшно, как кажется на первый взгляд. За мной вон стоит Хисын — он тут вообще с рождения, и, как видишь, живой-здоровый, счастливый. Да, хен? — Джеюн улыбнулся. Хисын вскинул брови, удивившись, но кое-как головой кивнул. — Он просто тоже не очень общительный… Тем не менее, мы его таким и любим. Мы семья. Знаешь же про сказку?       Удивительно, но мальчик ему кивнул. Джеюн повторил реакцию.       — Здорово! Ты умен не по годам. Значит, смотри…       Джеюн стал рассказывать. Медленно, вдумчиво, он выбирал самые яркие эпизоды из жизни в Поместье, несколько приукрашая речь диковинными эпитетами. Мальчик медленно расслаблялся, вникая в бережно сотканный монолог. Джеюн ведь и сам Поместье Соломона не слишком любил, но хорошие эпизоды припомнить смог, и в итоге в глазах малыша старшие вампиры правда стали превращаться в небольшую семью. Подросток и сам поверил в то, что пытался донести, и совсем перестал замечать следы ужасной сцены, что здесь происходила совсем недавно: кровь не успела засохнуть.       А малыш то принялся чуть склонять голову вбок, то щуриться, не понимая значений некоторых слов. На его личике остались маленькие пятнышки крови, но это не могло затмить того умиления, что испытывал Джеюн временами. Глазки, черно-красноватые, имели кошачий разрез, из-за чего вампиру казалось, что говорил он с духом кота, сокрытом в теперь в его убийце. Жутко? Может, совсем чуть-чуть. Он все-таки ребенок.       — У нас есть мальчик примерно твоего возраста, кстати! Он не знает слишком хорошо корейский, но, думаю, вы поладите, — Джеюн подмигнул. — Если ты, конечно, не знаешь случайно японский?       — Нет…       Ох. Он заговорил. Да, вставил короткое «нет», после сразу напрягшись, спохватившись от потери бдительности, но и это Джеюна порадовало; радости он выказать не мог. Все должно было казаться «нормальным» и «в порядке вещей». Хисын за спиной оставался абсолютно безмолвен, и, Джеюн уверен, эмоций тоже не показывал и, вероятно, не испытывал.       — Хм, что бы тебе еще рассказать… Ты любишь животных? — Джеюн произнес это случайно. Отчета в том, что мог ударить по больной теме, он себе не давал, пока сам себя не услышал.       Какой же он дурак!       — Да, — ответил малыш спокойно.       — И я! — прочистив горло, согласился Джеюн. Он собрал волю в кулак, чтобы чуть отойти от неправильного ключа их разговора. — Я очень люблю собак. В детстве видел парочку, всегда хотел завести и себе, но как-то случая удобного не было. И оленей тоже люблю. Ты видел когда-нибудь оленей? У нас тут есть книжка про животных, я тебе обязательно покажу. А каких животных ты любишь?       Малыш молчал. Секунду, две, три, глаза наполнились слезами.       — Кошек…       — Кошек! Хм… — не переживать, не переживать, не переживать… — А утят любишь?       — Мгм…       — Я тебя познакомлю с одним без всяких книжек.       — Мгм…       Джеюн помолчал. Ну, с минного поля он соскочил, но надолго ли?       Благо, ребенок прекратил плакать. Теперь он позволил себе с некоторой осторожностью дикого зверька осматривать Джеюна, изучать и познавать. Очевидно, старший все меньше казался ему врагом, и наконец-то в нем загорелся интерес к чужой персоне и, может, даже Поместью. Иногда он бросал быстрые взгляды на Хисына, но слишком его боялся, чтобы поглощать кошачим взглядом, как вышло с Джеюном. Нежный трепет касался души Джеюна, когда нутром он вновь ощутил родство с бедным малышом. В прошлом Джеюну никто не помог, напротив, с произошедшим раз и навсегда рухнула его маленькая реальность и крошечный мир, в котором он жить привык. В настоящем он стал тем, кто помог ощутить такому же малышу принятие и понимание; вампиры есть вампиры. Несчастные и одинокие, и особенно больно об этом вспоминать было, когда наблюдение велось за их детьми.       — У тебя есть имя?       Покачал отрицательно головой. Удивительно — малышу явно около лет одиннадцати, и к такому возрасту кое-как имя уже можно и получить. Может, он забыл от шока…       — Мы можем придумать тебе имя, хочешь? — Джеюн улыбнулся и взглянул на Хисына. Оказался прав — старший совсем не сдвинулся с места. Малыш закивал. — Я могу пригласить Хисына сесть с нами? Клянусь на мизинчике, плохого он сотворить не способен!       — Мгм, — неуверенно согласился ребенок, сильнее вжавшись спиной в книжный шкаф.       — Хен, — позвал Джеюн.       Хисын неуверенно отошел от шкафа, с сомнением глядя то на малыша, то на Джеюна. В итоге сдался, медленно прошел к ним ближе и, имитируя действия Джеюна, сел рядом. Хисын неловко провел рукой по волосам, глядя куда-то в пол. Неужели их старший брат не знал, как вести себя с детьми? В целом, это ожидаемо: он вырос в Поместье, где даже подобия детей не бывало, пускай и убежденный, что где-то на свете ходят шестеро его братьев.       Пусть решение и было спорным, но Джеюн в успокаивающем жесте положил на коленку Хисына ладонь. Старший словно и не заметил — значит можно было. И, вроде как, из-за этого Хисын прекраил ерзать не месте.       — Хен, какое имя дадим нашему младшему брату? — улыбнулся Джеюн. — У тебя есть идеи?       Хисын помолчал, чтобы ответ уж наверняка поверг Джеюна в абсолютный шок:       — Чонвон.       — Чонвон?       — А что? Он забрал его силой, — пожал плечами Хисын.       Джеюну пришлось отвернуться, чтобы случайно не рассмеяться то ли истерическим хохотом, то ли отчаянным. «Чонвон!» До чего отвратительное у Хисына оказалось чувство юмора! Уж точно достойное образцового вампира, вот только старше их всех вместе взятых раз в пять. И ведь беда в том, что говорил он это с настолько спокойным лицом, как будто заявлял: «погода солнечная»!       — Хорошо, — Джеюн вдохнул поглубже, с воздухом утягивая смех поглубже в глотку. — Хорошо… Тебе нравится «Чонвон»?       Мальчик, совсем не распознавший реакций, кивнул.       — Хорошо, Чонвон. Рад с тобой познакомиться.       Мальчик, — да простят Джеюна небеса, — Чонвон, чуть поерзал на месте, усаживаясь удобнее. Его дыхание совсем пришло в норму, и пускай осторожностью он не пренебрегал, но с присутствием старших вампиров совсем смирился. Агрессия во взгляде сменилась утомлением, он моргал медленно, глядя куда-то в пол.       — Устал? Я понимаю, все-таки, так много событий. Хочешь, я проведу тебя в комнату, и ты поспишь? Все хорошо! Никто туда не зайдет. Боишься, да? Это нормально. Давай так: ты ляжешь спать, а мы с Хисыном будем сторожить по другую сторону двери, чтобы Вонхи вдруг не вздумалось принести тебе сменную одежду. Так ты сможешь отдохнуть, а потом, когда будешь готов, мы познакомим тебя с остальными. Я задолжал тебе утенка как-никак.       Чонвон кивнул, но на дверь взглянул с опаской. Наверняка он успел заметить, если не услышать, реакцию остальных ребят на происходящее в библиотеке. Джеюн взглянул на Хисына.       — Можешь пока попросить других идти? Я и Вон-и… Кхм. Я и Чонвон пойдем пока, потом догонишь.       — Хорошо, — Хисын поднялся с места и взглянул на неподвижного ребенка. Немного помедлил. — До встречи, Вон-и.       — До… встречи, — кивнул юный вампир. Джеюн прикрыл рукой глаза. Абсурдная ситуация, особенно учитывая то, что Джеюн прекратил понимать, шутил ли Хисын вообще, или говорил на полном серьезе.       Когда Джеюн и сопровождающий его усталой тенью Чонвон оказались в коридоре, больше там никого не находилось: должное стоило отдать Хисыну. Джеюн провел Чонвона к комнатам. Там немного замешкался. Он знал, что их с Хисыном комната ими и занята, но вот в соседних помещениях уверен не был. Вроде, рядом с ними жил Чонсон, но…       Маленький Чонвон, чуть осмелев, указал пальцем на третью дверь коридора.       — Я там проснулся, — пояснил он. Джеюн улыбнулся, порадовавшись, что совсем глупым себя выставить не успел.       Чонвон жил с Ники. Значит, Сону жил с Чонсоном, и оставшаяся, одиночная комната предназначалась для последнего Рыцаря. О нем Джеюн пытался не думать, негромко переговариваясь с Чонвоном. Он помог новому брату найти сменную одежду, показал, где душевая и как настраивать воду в ней, потом выждал, пока Чонвон уляжется и наконец-то смог выйти во все еще пустующий коридор. Хисын не спешил.       У двери Джеюн стоял не долго. Прислушавшись, он заключил, что Чонвон то ли уснул быстро, то ли не ворочался, и позволил себе сесть по левую от двери сторону, уткнувшись взглядом в окно коридорчика. За ним все еще сиял ясный день, но, по ощущениям, время перевалило уже за часов девять вечера. Джеюн устал, и не потому, что пришлось успокаивать маленького вампира, а потому, что за все свое время нахождения в Поместье не переживал он пока такого количества стресса ни разу. К тому же, мышцы в теле ныли после игры, хотелось в душ и, возможно, испить немного крови. Наверняка остальные этим и занимались: сидели вместе, обсуждая долгий-короткий день, планируя то, что делать будут дальше. Джеюна, конечно, никто и не ждал. Во-первых, он сам вызвался побыть с Чонвоном. Во-вторых, он все еще был «Сонхуном», который никогда не проявлял в общении с другими инициативы.       Когда-нибудь он обязательно привыкнет к одиночеству. Рано или поздно, оно его догонит и поглотит, и тогда неприятные ощущения пройдут, словно их и не было. Джеюн ведь почти всегда одинок и был. В компании ли, в приемной семье, он привык держаться несколько обособленно. Но ранее рядом был хоть кто-то, кто о существовании Джеюна знал и кое-как даже об этом напоминал. Сейчас напоминать мог только Чхве Субин. Скверновато получалось.       Джеюн уложил голову на сложенные на коленях руки и вздохнул. Пускай. Все шло так, как идти и должно было. Может, при удачных обстоятельствах, комнату «на одного» никто и не займет, и все будет хорошо. Может быть.       За открытым окном катилась скрипучая тачка. Звенел металл от столкновений инструментов в ней, а потом Джеюн услышал ненароком тихое:       — Кай.       Вампир открыл глаза и поднялся, не сумев интереса подавить. Он приблизился к окну, но не высунулся, оставаясь незамеченным. Голос-то принадлежал Хисыну. Удивительно, что Хисын, игнорировавший Кая почти весь день, сам решил к нему обратиться, да еще и после всего произошедшего. Конечно, это не было делом Джеюна! И все-таки…       — Хисын-и, — голос садовника прозвучал несколько грустно. — Что стряслось?       — Насчет Вон-и…       — А, все в порядке. Я ожидал, что подобное может произойти.       — Мне стоило прислушаться к тому, что вы с Бахи говорили…       — Не стоило, — Кай усмехнулся. — Мы тоже не слишком правильно рассудили, оставив у себя кота незадолго до родов Леи. Мы паршивые хозяева. Так что, не бери в голову.       Они недолго молчали, и в эти секунды Джеюн мог только сильно хмуриться, с трудом понимая сказанное. Лея? Бахи? Таких имен он уж точно не слышал ранее, не говоря уже о том, что Кай был как-то по-другому с Хисыном связан. Поместье Соломона и жильцы его хранили куда больше тайн, чем Джеюн мог предположить.       — Как ты, кстати? — спросил Кай. Его голос изменился после тяжелой тишины и чуть прояснел. Теперь он точно звучал как их потешный садовник. — Дождался своего Джино? Молчишь — получается, нет. И кто там? Джа… как там его? «Джака»? Тьфу, староваргрские имена. Язык сломаешь…       — Думаю, да, — Хисын вздохнул. — Скорее всего это Джака. Странно.       — А то. Видимо, терпение того будет стоить, раз твой Джино так упрямо скрывается.       — М… — Хисын запнулся. Словно что-то сказать хотел, но передумал. Джеюн услышал короткий смешок Кая. — Мне нужно идти. Я обещал помочь Сонхуну с Чонвоном.       — Чонвоном? Подожди, что? Новенького зовут «Чонвон»?! Нет, стой, ты хоть объясни!.. Ах, ладно, черт с тобой. Эти подростки… Если мой племянник будет таким же… Да ну!       Джеюн вдохнул так глубоко, что мог бы и закашляться. Всплывшее в случайном разговоре, на минуточку, его некогда имя, здорово отрезвило любопытство и вынудило рывком податься к двери, прислонившись к ней спиной. Хисын правда ждал Джино. Вина слегка царапнула где-то под горлом. Джеюн, в теории, мог бы и признаться, но тогда шансы того, что Сонхуна выследят, зная его имя и семью, станут выше. Джеюн все еще этого не хотел. Даже если Поместье Соломона — хорошее место, даже если их миссия была столь священна, Джеюн все еще считал, что отвратительным поступком является отнимание у матери ее дитя.       Хисын не заставил себя ждать. Он поднялся к комнатам за считанные минуты, держа в руках стакан, полный свежей крови. Запах ударил в голову, пробуждая аппетит, но Джеюн только удивленно глянул сначала на дверь, потом на Хисына.       — Ты не боишься, что он… Ну…       — Думаю, он слишком устал, чтобы ощутить запах, — шепотом ответил Хисын и протянул Джеюну стакан. — Держи. Ты не смог посидеть с нами.       Джеюн благодарно кивнул. Он правда был невыносимо голоден — Хисыну стоило отдать должное. На всякий случай вампир встал к окну ближе, отдаляя от комнаты запах, и опустошил стакан залпом. По телу растеклось мягкое тепло от насыщения, голова слегка закружилась, но Джеюн смог вполне с легкостью оставить пустой сосуд рядом.       — Я многое упустил? — чуть улыбнувшись, спросил он. Хисын усмехнулся.       — Совсем нет. Ники почти спал, Чонсон был злой на всю ситуацию и на Сону, потому что он слишком много возмущался. Думаю, обсудим завтра все вместе на свежую голову.       — Да, хорошая идея…       Благо, неловкость между ними развеялась. Оба молчали, но в этой усталой тишине говорить и не хотелось. Джеюну было просто спокойно находиться рядом с Хисыном, пускай и спросить он желал крайне многое. Так всегда — у Хисына есть ответы, у Джеюна вопросы, но Джеюн Джеюном в этой ситуации не является. Классика.       Удивительно, но Хисын заговорил первый:       — Ты странный.       О как. Джеюн многое надеялся услышать, но уж точно не это.       — Прости?       — Я о том, что ты потомок Солона, но совсем на него не похож, — Хисын чуть склонил голову вбок. — В тебе есть сострадание и доброта. Это странно.       — Я не… — будь Джеюн человеком, его ладони бы вспотели, как и он сам весь. Он крепче сжал пальцы на подоконнике. Хисын знал. — Кхм…       Хисын улыбнулся. Джеюн впал в абсолютный ступор.       — И это хорошо. Я рос, думая, что все мы будем точными копиями наших прошлых жизней, но, видимо, ошибся. Не все можно узнать из книжек, — Хисын пожал плечами. — Я о чем. Я хотел тебя поблагодарить за сегодня. Если бы не ты, Чонвону бы помогли только успокоительные.       — У нас они были? — удивился Джеюн, затем замахал головой: не о том он думал! — Стой. Тебе не нужно меня благодарить. Вы бы прекрасно справились и без меня. Ники же тоже боялся сначала.       — Он не убил кота.       — Ладно… да. Да, ты прав… — Джеюн опустил взгляд в пол, уверенный, что слабый-слабый румянец его щек все-таки коснулся. Отвлечься нужно было в срочном порядке, если он не собирался, конечно, продолжить неразборчиво лепетать следующие несколько часов. — Хен, ты серьезно назвал его в честь мертвого кота? Это же кошмарно.       Хисын тихо рассмеялся. Их разговор едва превышал границу шепота, а потому казался совсем мягким, осторожным, в чем-то сакральным. А то, как мило смеяться умел Хисын, ситуацию только усугубляло.       — Вот об этом я и говорю, — пояснил Хисын, глядя Джеюну в глаза. — Ты совсем не такой, каким я тебя представлял.       — Я…       «…понятия не имею, что тебе ответить. Мне нужно сдаться под напором доброты и честности? Погрязнуть в непонятной симпатии и во имя любви во всем признаться? Чего именно ты, Хисын-хен, хочешь? Может, мне стоит…»       — Я повторюсь — я не против, Сонхун-а. Я принимаю тебя таким, какой ты есть.       Холод-жар. Джеюн плотно сжал глаза, испытав вспышку тошноты, быстро сменившуюся металлическим привкусом во рту — и дело было вовсе не в испитой крови. Он даже не ощутил, как попытался крепче ухватиться за подоконник, проваливаясь куда-то под землю. Тело стало легким-легким, прозрачным, и весь мир — тоже; за прозрачностью лежала только тьма.       Вспышка.       Он бежал. Бежал так быстро, что сердце вот-вот готово было выскочить из груди. Под льняной рубашкой о тело бился переданный по наследству амулет, холодя только сильнее на холодной по осени улице. Старые, дряхлые домики трущоб, в который сгоняли всех вампиров королевства, казалось, тоже дрожали от спешки и страха перед чужим тяжелым дыханием. Воздух пах странно, слегка трупно, но свежо, как бывает во влажную октябрьскую ночь в Варгре. Луна тревожно билась меж облаков, а шаги за спиной не приглушались: спешные, но тихие, галоп хищника, готового вот-вот поймать несносную, слишком буйную жертву.       Шаг, влево, нет, вправо повернуть, и он сможет отрезать хвост. Сегодня уж точно не был для смерти подходящий день! Плащ цеплялся за несрезанные, как в центре города, деревья, и он начал задыхаться, неспособный вдохнуть. Было ли страшно? Вовсе нет! А вот обидно — вполне, и обижался он сугубо на себя, ведь забыл уведомить друга о своем ночном визите. Устроил, конечно, подарок! Вот только не для друга, а для вампиров, столь редко способных вкусить кровь человеческую, ведь каждый из жителей Варгра знал: нельзя ходить вдоль этих узких, запутанных естественным лабиринтом улиц, огражденных высокими домами, в которых вампиры и жили. Здесь всегда было тихо, и он своим бегом лишний раз прорезал эту абсолютную тишину. Все знали, что велась охота.       Сердце сжалось от горя. Неужели его правда догонят? Или он умрет, задохнувшись от спешки? Останавливаться было нельзя, но он был человеком, а люди, в отличие от вампиров, уставали слишком быстро, погибали слишком рано. Он бежал от собственной смерти, чувствуя, как в уголках глаз собирались слезы, быстро разлетавшиеся прочь, сносимые ветром. Он всегда был плаксой и всегда себя за это корил, ведь не мог предстать перед опасностью, не выдав слабости человеческой.       Он споткнулся и глубоко вдохнул, игнорируя жжение в легких. Вот и все — сейчас он упадет и больше не встанет, и только луна увидит убийство и кровь, только луна, которую так сильно любили вампиры, будет помнить все, и даже его, жалкого человека с его жалкими глупостями.       Но он не упал. Вместо этого по телу распространилось мягкое тепло, в нос ударил тонкий, но глубокий запах кедра, смешанный с чем-то кострово-дымным. Так пахли древние книги или старые, заброшенные поместья. Руки сами ухватились за источник тепла, и он доверчиво открыл плотно сжатые глаза, встречаясь с беспокойным взглядом чужих, рубиного-карих, пронзительных, но вовсе не пугающих.       — Джино, — растерянно выдохнул вампир, крепче сжимая человека в объятиях. — Что ты здесь делаешь?       — За мной хвост, — шепнул человек, чуть оборачивая голову. Хели нахмурился и свел брови к переносице ближе.       Преследователь не заставил себя ждать: им оказались трое вампиров, облаченных в такие же льняные, пыльно-кремовые рубашки, вот только в отличие от одежд Джино совсем ничем не исшитые. Во главе троицы стояла девушка, того же внешнего возраста, что и большинство вампиров, и с прищуром глядела на вампира и человека, брезгливо поджимая губы.       — Вирдиса, — хмыкнул Хели. — С каких пор ты позволяешь своим людям опускаться до уровня охоты? Вы ведь не животные.       — Это в порядке вещей, Хели, — медленно промолвила девушка. — Вампиры пьют кровь, а в руках у тебя — целая бочка крови. Неужели решил все себе забрать? Половина Грислейва может насытиться ею.       — Нет, — строго, но тихо отчеканил Хели. Джино ощутил, как крепко сжались пальцы на его спине. — Если мы хотим мира, мы не можем поступать так.       — И что ты предлагаешь? Выжидать, пока кто-то в этом треклятом королевстве умрет от чахотки или тифа? Не будь идиотом. Вампиры и люди никогда не смогут существовать вот так.       — Вы — нет. Вспомни, на чьей стороне большинство вампиров Варгра, Вирдиса. И питаются они достаточно. Так что ступай, и не смей больше загонять невинных людей в Грислейв.       Джино поморщился. Он-то сам пришел: благо, Хели об этом пока не знал. Девушка, — видимо, Вирдиса, — что-то хмыкнула, смерила Хели неприятным взглядом и только после махнула двум свои людям рукой. Они быстро скрылись во тьме никогда не освещаемых улиц. Даже днем в Грислейве здания, слишком высокие для приземленного Варгра, заграждали солнце. Вампиры не любили свет.       — Надолго она не ушла, — меж тем отметил Хели, выпуская Джино из своей крепкой хватки, но за одну ладонь человека все равно держась. — Расскажешь, как дойдем до Перекрестка.       Перекрестком революционная сторона вампиров с трущоб называла здание, стоящие у самой окраины и без того расположенного на уголке Грислейва. Одна дорога вела к далеким полям с одной стороны, и в людской Варгр с другой; вторая плутала в лабиринтах Грислейва, как гуляет река меж горных вершин и отвесных скал. Джино шел за Хели доверчиво, наконец-то расслабленно, попутно переводя дыхание. С Хели, его давним другом, он точно был в безопасности, но неприятное чувство тревоги до сих пор холодило сердце.       На первом этаже Перекрестка им кивнул Джаан, пропустивший их лидера и его вечного гостя наверх. Зрачки вампира чуть сузились, уловив запах крови, но все в Перекрестке были сыты достаточно, чтобы не броситься на единую душу живую. Комната Хели располагалась на последнем этаже и без того высокого здания, и только через комнату Хели можно было получить доступ к крыше, с которой виден был весь Грислейв и даже небольшой клочок Варгра; ну, и королевский дворец. Он-то виден был с любой точки города, находясь на небольшой возвышенности.       Хели отпустил его, только закрыв за ними дверь. Джино потянулся и выдохнул, выпуская преследовавшее его напряжение. Теперь они были в безопасности. Он занял привычное место на небольшом пыльно-красном диванчике, случайным и взятым за привычку жестом оправив волосы.       — Все в порядке? — своим тихим голосом спросил Хели, приблизившись. Джино широко улыбнулся, свидетельствуя о том, что, в целом, у него все было замечательно. Вот только от внимательности вампира ничто человека спасти не могло. Хели нахмурился. — Ты ранен.       «Ранен», кстати, означало «поцарапал ладонь еще дома, а на запах сбежались изголодавшиеся вампиры.» Джино отмахнулся.       — Все в порядке.       Конечно, Хели, — о, тревожная душа! — его не послушал. Он смерил лучшего друга строгим взглядом, выхватил медицинские принадлежности, которые вампирам были ни к чему и хранились сугубо для самого Джино, и принялся за обработку несчастной царапины. Джино не сопротивлялся, потому что смысла не было — с Хели невозможно спорить.       Джино не любил ранения. И дело было совсем не в том, что роль играло желание жить или, условно, не умереть от той же иноземной болячки, а то, что ранами его всегда порывался заняться Хели, который был вампиром. Да, верно, он отличался к Джино особой терпеливостью, но Джино сам не мог не видеть, каких сил стоило другу не сорваться, не примкнуть ртом к небольшому, но открытому порезу, и не испить желанной крови. Тихая вина всегда жила в Джино, и он, не выдержав, все-таки со вздохом произнес:       — Я боюсь навредить тебе, — Хели удивленно поднял на него глаза. Вампир присел на одно колено для удобства, и потому глядел снизу-вверх, из-за чего его большие глаза казались лишь более круглыми, милыми до трепета, и совсем не хищными. — Тем, что я человек. Я же вижу, что тебе сложно.       Хели улыбнулся и по-доброму покачал головой, поднимаясь. Теперь ладонь Джино перетягивал чистый хлопок, впитывающий в себя лишнюю, едва ли вытекающую из раны кровь.       — Джино-Джино… Я ведь доверяю тебе так же, как и ты мне, — Хели сел рядом с ним на диван и сложил руки на коленях, уцепив пальцы в замок. — Ты не можешь мне навредить. Если, конечно, не перестанешь случайно приходить в Грислейв. Почему ты не сказал мне, что зайдешь?       Джино прочистил горло слегка и чуть отпрянул, переводя взгляд куда-то на витражное окно в комнате Хели. Оно всегда привлекало его своим причудливым, ярким узором, и бликами света, которые оно отбрасывало в дневные часы.       — Я хотел поздравить тебя с днем рождения, — признался Джино, не глядя на Хели. — Погоди.       Из кармана он достал небольшой амулет. Подобный носил сам Джино, но родовую реликвию он просто так отдать не мог, если, конечно, не желал быть задушенным его отцом. Вместо этого он заказал подобное украшение у ювелира, живущего в центре Варгра. Мастер, к сожалению, слишком сильно задержался, и Джино смог забрать подарок лишь к ночи, когда сам праздник уже заканчивался.       Хели впился в безделушку взглядом настолько не верящим, словно ему вручали ключи от главных ворот Варгра. Мгновение, второе, вся бесконечность, и только потом он принял амулет в руки, приподняв его перед своим лицом. Джино так и расплылся в улыбке. Хели напоминал зверька, впервые увидавшего цветение весны.       — Он почти идентичен моему, — стал пояснять Джино. Он выудил из-под ворота рубашки свое украшение, которое взял за привычку никогда не снимать. Если у Хели в центре был рубин, то у Джино — золотистый топаз. — Я решил, что будет здорово так поддерживать нашу дружбу даже тогда, когда мы друг от друга далеко. С днем рождения, хен.       — Джино, это… Спасибо, тебе правда не стоило. Но я рад… Не рискуй так больше, пожалуйста.       — Не могу обещать, — подмигнул Джино.       Он знал, что своей улыбкой умел покорять сердца, и знал, что об этом жесте мечтали сотни, тысячи прекрасных, пышущих горячей юностью дам в Варгре. Ему нравилось, что вместо всех них, с ума он мог свести обреченного на вечность вампира, который был ему ближе, чем любой другой человек. Хели и вправду засмущался, неловко застегнув подарок на своей шее. Золото ярко выделялось на фоне бледной кожи, сияло, подобно солнцу.       — Не знаю, конечно, как смогу выйти с ним на улицы Грислейва, — посмеялся Хели беззлобно. — Как бы меня не посчитали рабом короны… Первым делом выбросят в люди и закидают вилами.       Хели шутил. Он правда шутил, неиронично, и юмор у него был отвратительный, такой, который Джино никогда не нравился. Закидают вилами… Ведь Хели выживет. Любой выживет, и это настолько ужасно — боль ведь останется, раны останутся, а потом, возможно, и шрамы, ведь и они иногда красовались на коже Древних вампиров. Сердце Джино сжалось, и вот, он вновь загонял себя в ловушку. Хели был внимателен и перемену в настроении заметил быстро, беспокойно сведя брови и не спуская с лица друга взгляда.       — Что такое?       — Я не хочу, чтобы вас всех угнетали, — признался Джино. Возможно, он правда был слишком чувствителен, но кто станет винить шестнадцатилетнего мальчишку?       — Я тоже, — подхватил Хели. Его приятный, до боли мягкий голос чуть сточился, обнажая то командование, что вел он в Грислейве, ту веру, которую проповедовал и которую превращал в реальность. Его глаза загорелись. — Революция произойдет, когда я стану сильнее. Я и остальные ребята… Они пойдут за мной, обязательно пойдут.       По комнате разилась тяжелая тишина. Джино верил в Хели, верил, как ни в кого другого, ведь так он верить не мог даже в отца и мать, в любое божество, ведь не было на свете существа более целеустремленного, чем вампир Хели, проживший судьбу трагичную и восставший, как огненная птица, из пепла фатальности. Джино верил в Хели, но вместе с тем боялся, что рано или поздно он останется один.       — Хели, — тихо позвал Джино, пока старший крутил подарок меж пальцев.       — Да, Джино-я?       «Джино-я». Хели редко использовал ласку в присутствии Джино, и каждый раз прозвище отзывалось глубоко в сознании звоном праздничного колокольчика, фейерверком эмоций, душным запахом тепла и кедровых орешков. Джино с трудом взял себя в руки, чтобы голос его не дрогнул:       — Укуси меня.       — Что? — на долю секунды мимика Хели изобразила искренний ужас, прежде чем он сменился строгостью. — Джино, нет. Подумай о Королеве, и о том, что в будущем…       — Я подумал, и я хочу идти с тобой, — серьезно произнес Джино. Он придвинулся ближе, глядя в круглые, слегка испуганные глаза, но продолжал с той же уверенностью. — До самого конца, Хели.       — Джино-я, — вздох. Хели, пусть напряжен и был, говорил все так же мягко, осторожно. Они никогда не позволяли себе злобы в отношении друг друга с тех пор, как стали проводить вместе столько времени. — Я ведь принимаю тебя таким, какой ты есть.       — Но ведь я умру! — воспротивился Джино. Собственные слова его слегка испугали, но сдерживаться он не стал. — Рано или поздно, но я умру, ведь я человек, а люди склонны к смерти. В один день я просто не дойду до твоего дома в трущобах, или другие вампиры, узнав о нашей с тобой дружбе, захотят моей смерти. Я доверяю тебе, Хели, как никому другому, ведь ближе тебя у меня нет никого. Поэтому я просто прошу одного — позволить мне разделить вечность с тобой. Ведь… Я ненавижу то, как мой народ ненавидит тебя, или Джаана, или Ноа, Солона! Всех. Прошу…       Из глаз брызнули слезы. Джино, как ранее и говорилось, плакать был склонен слишком часто, говорить слишком искренне, честностью и душой наружу. Потому его в королевстве и любили так сильно, потому и верили, что лучше в мире юноши, чем столь трогательно эмоциональный, но смелый, крепкого характера Джино, и не найти. Хели видел в нем и того больше, чем просто образ, сотканный в сладких грезах милых дам, а потом снова вздохнул и подсел ближе, приобнимая плачущего человека за плечи. Он слабо улыбнулся и легонько погладил Джино по мягким, шелковым почти волосам.       — Выждем еще немного, хорошо? — попросил Хели. Совсем не поставил перед фактом, совсем не приказал, а обратился с той же искренностью, что вопрошал Джино. Он усмехнулся. — В конце концов, меня просит об обращении сам Его Высочество наследный принц… Мне нужно принять уровень ответственности.       И рассмеялся. Тихо, обворожительно, до мурашек по коже, до нового приятного звона в сердце, до упавшего на плечи тепла. Джино, не выдержав, рассмеялся вместе с ним.