Поднося вино (将进酒)

Новости о провале Хань Цзиня взволновали столицу. Единственный выживший стражник принес с собой мешок человеческих голов как недвусмысленное послание: Шэнь Цзечуань и Сяо Чие окончательно разорвали все связи с Цюйду, не оставив никакой надежды на переговоры. Хань Чэна вести о том, что брат схвачен, разозлили до крайности. Императорская стража, с уходом Шэнь Цзечуаня, разваливалась на глазах: отряд Гэ Цинцина так и застрял в Цзюэси, присматривая за кланом Си, Фэй Шэн с доверенными братьями где-то прятался, так что людей у Хань Чэна осталось не много. Расцвет славы императорской стражи пришелся на командование Цзи Уфаня. К тому времени как власть перешла в руки Цзи Лэя, наметился упадок, и вот теперь Хань Чэн получил какие-то огрызки отрядов, способные только красиво стоять на церемониях. Фэй Шэн командовал исключительно способными бойцами, но слишком быстро сообразил, что Хань Чэн готов его убить, и увел их, лишив командира возможности переманить его на свою сторону. — Когда хаос уляжется, нужно будет всерьез перетряхнуть и двенадцать министерств и императорскую стражу. Что за позор! Мы ни на что не способны с таким малым числом людей! — возмущался Хань Чэн, сидя внизу, по правую руку от императрицы, и стараясь сохранять самообладание. — Я заметил, что наследники благородных кланов в последнее время получают сплошь привилегии, но никаких обязанностей. Нужно приставить их к делу, чтобы не мутили воду на важных постах. Вдовствующая императрица выглядела величественно: высокую, строгую прическу венчали украшения из благородного нефрита, тяжелые золотые серьги инкрустированы были драгоценными камнями. Подобно пиону, достойному расти только в садах благородных домов, она рождена была чтоб блистать в золоте и нефрите, словно прекрасная небожительница. Пусть пора ее юности минула, ни грации ни умения держать себя в этой женщине не убавилось. Слушая Хань Чэна, она деревянной ложечкой дразнила попугая. — На императорской страже лежат важнейшие обязанности, — сказала она, даже не повернувшись. — В ваших рядах и так достаточно благородных наследников. Если набирать только их, в конце концов станете совершенно бесполезны. Взгляните, как Восемь столичных дружин потерпели поражение под Даньчэном. Сдается мне, им требуется не столько влить свежую кровь, сколько разогнать тех, кто служит слишком давно. Хань Чэн не сам придумал раздавать новые посты молодым наследникам благородных кланов. — Я думал совершенно о том же, — немедленно сказал он. — Завтра я обсужу это с военным министерством и подам прошение в верховный секретариат. Ваше величество, Хай Лянъи так сильно болен, что спину не может разогнуть. Всю жизнь он неустанно трудился на благо империи, разве можем мы загнать его до смерти? Нужно и ему пожаловать достойное место. Под этим он подразумевал, что Хай Лянъи нужно выгнать с поста верховного секретаря и отправить доживать на родину. Вдовствующая императрица с улыбкой передала ложечку служанке Люсян, и ласково сказала Хань Чэну: — Его болезнь следствие горя, с которым он все не может примириться. Секретарь Хай лучше всех понимает, чем живут Шесть министерств. В такие опасные времена нельзя отправлять его на покой. Давайте подождем еще немного. Хань Чэн, поняв, что его тактично отбрили, зарычал про себя, но снаружи остался бесстрастен. — Ваше величество сейчас во главе государства, разумеется, решение будет за вами. Но вот еще что: раз Восемь столичных дружин упустили Сяо Чие, не нужно ли военному министерству послать цидунский гарнизон остановить беглеца? Иначе он приведет в Либэй двадцатитысячное подкрепление! Вдовствующая императрица отряхнула руки. — Останови вы его еще в Цюйду, мы бы сейчас об этом не беспокоились. Магистрат Чжоу Гуэй знает свое дело, но попал между молотом и наковальней. Он не посмеет обидеть Либэй, своих соседей, так что возвращение Сяо Чие на родину можно считать делом решенным. Даже если мы сейчас спустим на беглецов Ци Чжуинь, ей придется сражаться с Либэйской тяжелой конницей. Рассуждать о таком сидя в столице просто, но где мы возьмем провиант для похода на север? Хэчжоу не вытянет нового бремени. — Значит мы просто позволим Сяо Чие вернуться? — спросил пораженный Хань Чэн. — Но так усилить Либэй все равно что тигру дать крылья! Вдовствующая императрица поднялась, опираясь на руку Люсян, и прошествовала к двери в сад, любуясь ярким весенним многоцветьем. — Хань Чэн, вы вправду думаете, что Сяо Чие, вернувшись в Либэй, получит всяческую поддержку? Хань Чэн изобразил почтительное внимание. — Не понимаю, о чем вы говорите. Прошу, просветите меня. — Десять лет назад Сяо Цзимин принял у Сяо Фансюя командование Либэйской тяжелой конницей. Десять лет трудился чтоб стать великим генералом. Он сердце и душа либэйской армии, солдаты уповают на него. — Вдовствующая императрица заметила, как Хуа Сянъи, забавляясь со служанками в саду, прыгает, пытаясь поймать бабочку, и невольно улыбнулась. — Сяо Чие же оставил Либэй на шесть лет. Вернувшись, он будет все равно что волчонок, забежавший в чужую стаю. Он грезил о возвращении в родные места, но еще слишком юн чтобы понять, как все меняется со временем. Даже приведя двадцать тысяч воинов, он быстро осознает, что стал чужим в своем доме. Сяо Фансюй всегда настаивал на том, что у Либэйской тяжелой конницы не может быть двух командиров, вот почему он устоял в борьбе. Вот почему Сяо Чие непросто будет найти свое место. В стае волков, чтоб пробраться к добыче, придется бросить вызов вожаку. Хватит ли у Сяо Чие решимости загрызть старого волка? Она улыбнулась Хань Чэну. — Клан Сяо презирает другие кланы за внутренние размолвки, но, порой, другого выхода нет. Братья Сяо всегда являли собой образец братской любви, но когда дело дойдет до борьбы за власть над конницей, надолго ли их хватит? Поле боя жестокое место, кровь тысяч проливается там. Но солдатские битвы ни в какое сравнение не идут с бойней в командирском шатре. Там можно дойти и до братоубийства. Под ее взглядом Хань Чэн съежился и опустил голову. — Ваше величество мудры. Но Сяо Цзимин серьезно ранен. Разве не разумно им будет поставить Сяо Чие на его место? — Так Сяо Цзимин умер? — переспросила вдовствующая императрица. Хань Чэн покачал головой. — Вот именно. Сяо Цзимин жив и все еще может направлять войска из тыла, пока Сяо Фансюй, снова взявшийся за меч, воюет на передовой. Отец и сын держат Либэйскую тяжелую конницу крепко, понимают друг друга с полуслова. Сяо Чие и хороший стратег и прекрасный воин, но если он нарушит их равновесие, то станет занозой в боку конницы, окончательно нарушит правило одноначалия. Может быть сейчас он и не думает о том, как занять место отца, но скоро поймет, что Либэй не так уж един и неделим. Его возвращение может стать камешком, что обрушит гору. Никто не смог бы осознанно направить Либэй к подобному исходу, но события наслаивались как снежный ком. Создав Либэйскую тяжелую конницу в противовес Цюйду, Сяо Фансюй сам посеял семена грядущего раздора, и никто не мог знать, что из них вырастет, какая карма его настигнет. — В этом мире простым людям суждено заботиться о делах простых, отягощенные талантом же несут нелегкое бремя, — спокойно сказала вдовствующая императрица. — Раз есть Сяо Цзимин, для чего нужен Сяо Чие? Шесть лет небольшой срок, но за это время многое может измениться. Сяо Чие так страдал в Цюйду, потому он он человек талантливый, вот только и в Либэе он будет страдать от того же. Когда любящие братья поймут, что единственный выход, — убить друг друга, страдания усилятся во сто крат. Не важно, Сяо Цзимин передаст командования брату или Сяо Чие удалится от дел, это все равно посеет между ними раздор. На дворе стоял пятый месяц, но Хань Чэна бросило в холод. А потом и в жар, от возбуждения. — Похороны его величества уже прошли. Нужно показать, что мы готовимся возвести на трон нового правителя, — сменила тему вдовствующая императрица. — Вы сказали, что отыскали наследника. Когда же представите его мне? Хань Чэн отвесил легкий поклон. — Я уже послал людей за императорским наследником. Они мчатся в столицу, ваше величество сможет увидеть дитя самое большее через пять дней. — Раз вы уверены, что он и вправду наследник, у вас должно быть доказательство, чтоб убедить и остальных. Нельзя сбрасывать со счетов Хай Лянъи и чиновников под его началом. Подготовьтесь как следует. Хань Чэн, побыв еще немного ушел. Стоило ему скрыться, как Хуа Сянъи с цветущей ветвью в руках подошла к тетушке. — Хань Чэн еще никогда не забирался так высоко. Посади свинью за стол, она и ноги на стол, — сказала вдовствующая императрица, обернувшись к двери, через которую вышел командир стражи, и потянула Хуа Сянъи обратно в сад, прогуляться по дорожке. — А Хань Цзинь! Каким же глупцом нужно быть, чтоб потерпеть крах под Даньчэном! И время и место и люди, — все сошлось в его пользу, а он оказался в плену! Как можно доверить такую ответственность этому неумехе! И Хань Чэн еще имеет наглость намекать, что нужно его братца спасти! Неужели не понимает, что Хань Цзиня взяли в заложники ради давления… — Я заметила, что командующий Хань в последнее время ходит с гордо поднятой головой. В разговоре с вами он даже не называл себя «этот подданный», — Хуа Сянъи прижалась к плечу вдовствующей императрицы. — Тетушка, он замыслил недоброе. Раз у него в руках наследник, удовлетворится ли он теперь постом командующего стражи? — Он метит в регенты, — вдовствующая императрица забрала у нее цветы. — Я уже все выяснила о «наследнике», которого он выбрал. Как может этот мальчишка быть сыном покойного императора? Просто ребенок, которого Хань Цзинь нашел у дальних родственников. Чтобы такое подлое создание взошло на трон империи клана Ли… смелые мечты! — Она задумалась на мгновение. — Однако… других кандидатов нет. Не успела она это произнести, как на дорожке появился Фумань. Он поклонился и произнес раболепным тоном: — Ваше величество, заместитель министра Сюэ нижайше просит аудиенции! *** Тем вечером раздачей еды занимался Таньтай Ху. Как и предполагал Шэнь Цзечуань, Хань Цзинь пошел в атаку налегке, но гвардейцы не ели несколько дней, так что даже один хороший ужин им был в радость. Шэнь Цзечуань сильно исхудал после смерти наставника, но в этом лесу давно перевелись даже кролики, так что Сяо Чие отдал ему припасенную паровую булочку и солонину, а сам обошелся сухими лепешками и пустой водой из-под риса, как остальные. — Я все сделал по вашему приказу, господин, — послал гонца к Чжоу Гуэю, — Таньтай Ху присел на корточки у костра. — После завтра пройдем через Цичжоу, а там уж и до вашего дома недалеко! Сяо Чие подбросил дров. — Предупреждение это жест доброй воли. У нас в руках Хань Цзинь, так что ему некуда деваться, все равно пришлось бы нас пропустить. — Вовремя Хань Цзинь на нас полез, — Таньтай Ху ухмыльнулся. — Еще недавно мы головы ломали как бы пройти через Цичжоу, а тут способ сам прискакал! Шэнь Цзечуань, греющий руки над огнем, ничего не ответил. Таньтай Ху размочил лепешку в рисовой воде. — Я такое ел, когда служил в Дэнчжоу. Всего несколько лет назад это было, а как изменилась Чжунбо… Почти и не узнать. Дин Тао кормивший ручного воробушка остатками рисовой каши, поднял голову. — Тут ещё неплохо, — заметил он. — А вот дальше на восток… Там всё и правда другое. Дин Тао обладал идеально цепкой памятью, и трагические сцены, которые он видел шесть лет назад, сопровождая Сяо Чие и либэйскую конницу по тем местам, навсегда запечатлелись в его сознании. Тогда ему исполнилось десять, он только-только получил свою книжечку и начал вести записи, как отец. Из-за этого его всю дорогу мучали кошмары. — Ты там проезжал после битвы, не знаешь, как оно раньше было в Чжунбо. — Таньтай Ху уткнулся взглядом в миску. — В детстве я с родителями ездил в Дуньчжоу. Большой был город, шумный, почти как Цюйду. А на Новый год какие там устраивали фейерверки, какие фонари красивые вешали! Везде толпы, смех… так много народу… Все вдруг вспомнили, что особняк Шэнь Вэя, князя Цзяньсина, был в Дуньчжоу, и опустили головы. Никто не посмел взглянуть на Шэнь Цзечуаня, а уж обидеть Сяо Чие они боялись и подавно. Гвардейцы до сих пор не понимали, как им обходиться с Шэнь Цзечуанем. Одно дело собирать слухи, а другое, когда они тут сидят парочкой. Это Шэнь ведь, получается, кто, — жена командира? Но разве хозяйка дома водит императорских стражников в бой? Да еще как: когда он рубил головы своим бывшим братьям, защищавшим Хань Цзиня, даже бывалые воины отворачивались. Шэнь Цзечуань был полной противоположностью Сяо Чие. Казался мягким и скромным, но во время военных советов твердо стоял на своем, не стеснялся даже открыто противоречить Таньтай Ху. К тому же, оказался более хладнокровным чем их командир. Раньше они видели в Шэне просто слабого смазливого мальчика, цепляющегося за сильных. Но стоило этому «мальчику» надеть расшитую летучими рыбами алую униформу стражника, как он показал свое истинное лицо. Больше не огрызок клана Шэнь, больше не услада для сластолюбивых глаз, — в нем чувствовалось теперь обаяние безжалостной силы. Немногие гвардейцы вообще решались взглянуть ему в лицо, — разве что простодушный Дин Тао. Даже Таньтай Ху при нем напрягался. Сяо Чие, их командир, любил мужчин, — пусть. Главное было как можно быстрее понять, кто таков Шэнь Цзечуань и как с ним обходиться, ведь все понимали, что касаемо власти и силы он на равных с их командиром. Вот только к легкому ощущению страха, которое он внушал, привыкнуть было сложно. Сяо Чие ничего не говорил, только крутил свой перстень. Наконец он решил прервать молчание, но Шэнь Цзечуань его опередил: — В Дуаньчжоу очень вкусные овощи и дикие травы, — сказал он, повернув руки ладонями вверх, и грея костяшки пальцев. Напряжение чуточку спало. Дин Тао вскинул голову. — Я в Либэе слушал, что зимой дикие овощи в Дуаньчжоу на вес золота! Вот бы попробовать! Молодой господин, вы часто их ели? — Весной, стоило только снегу растаять, моя матушка, жена учителя, пекла пампушки с самыми первыми нежными ростками, — спокойно ответил Шэнь Цзечуань, держа над огнем белые руки, которых как-будто никогда не касались ни кровь не грязь. Он улыбнулся. — Впрочем, я их редко ел, потому и запомнил так хорошо. Дин Тао сглотнул слюну, и, остатками чернил, сделал пометку в книжечке. — Я тоже хочу! Мы их еще обязательно попробуем! Я даже запишу, чтоб не забыть! Таньтай Ху взъерошил ему волосы. — Повзрослей уже! В столице чего только не перепробовал, а на дикие овощи облизываешься! Все засмеялись, и разговор ушел от Чжунбо. Шэнь Цзечуань все так же молчал. Ночью, когда Сяо Чие уже почти уснул, подложив под голову камень, в щеку ему ткнулось что-то теплое, в промасленной бумаге. Он сел и потянул носом, чуть не уткнувшись в руки Шэнь Цзечуаня. — Пампушка! Где достал? — Дин Тао принес ее из города и наказал съесть, — Шэнь Цзечуань сел рядом. За спинами у них темнел молчаливый лес, над головами раскинулось звездное небо. Сяо Чие протянул маслянистый сверток Шэнь Цзечуаню. — Тогда ешь ты, а то остынет. — Спасибо, я сыт. Понимая, что Шэнь Цзечуань приберег ее специально для него, Сяо Чие разломил пампушку на две половины и протянул ему одну. Шэнь Цзечань символически откусил пару раз, а остальное Сяо Чие заглотил в один присест. — Так что, твое придание в два миллиона в Цичжоу оставим или в Либэй заберем? — спросил он, запивая пампушку водой из фляги. — Гэ Цинцин за кланом Си присмотрит, когда доедем до Либэя, Цяо Тянья и Чэнь Ян быстренько приедут, отстроим новое поместье… Сяо Чие осекся, поняв, что молчание Шэнь Цзечуаня слишком затянулось. — Что-то сказать мне хочешь? Шэнь Цзечуань искоса глянул на него, сжав свой маленький бамбуковый веер. — Цеань, я не могу поехать с тобой в Либэй. Он произнес это так нежно! С той же лаской, с которой крикнул ему тогда, стоя на городских воротах: «Цеань, возвращайся домой!»