Поднося вино (将进酒)

Ли Цзяньхэн никогда еще ни с кем не говорил о родной матери, — не хотел бередить старую рану. Матушка его происходила из семьи Юэ. Титула императорской наложницы она, простая, дворцовая служанка, не имела и в официальных записях осталась просто как «Юэ», — больше ничего о ней не было. Когда Ли Цзяньхэн был ещё младенцем, его взяла во дворец госпожа Лу, родная мать Ли Цзяньюня, будущего императора Сяньдэ. Правда, заботилась она лишь о том, чтоб младший принц был одет и накормлен. Однако, о том, что ребенку нужно еще и учиться, все запамятовали, — отсюда и произрастало невежество Ли Цзяньхэна: вместо занятий он целыми днями играл с евнухами. И высокородной матушки-императорской наложницы у него не было, только нянька. Нянька эта ходила в любовницах у личного евнуха будущего императора Сяньдэ. Она задирала нос перед другими слугами, а к Ли Цзяньхэну была равнодушна. Каждый день она наряжала его как куклу, чтобы выглядел аккуратненько, но не удосуживалась кормить как следует, и частенько он посыпался по ночам от голода. Однажды он нажаловался на нее брату, и Ли Цзяньюнь закатил своему евнуху такой скандал, что тот потом долго ругался и даже ударил няню. С тех пор она стала с Ли Цзяньхэном холодна и даже еду ему перестала разогревать. Она его не била, но маленький принц так боялся ее злого языка, что никогда больше никому не жаловался. Благодаря ей, забористо ругаться он научился прежде, чем красиво говорить. Няня часто рассказывала что его родная мать просто дешевая шлюха из дворца наложницы, и когда открылось, что она забеременела после тайных свиданий с Его Величеством, — хозяйка дворца заперла ее, чтоб «восстанавливала силы», но на самом деле просто не выпускала никуда, пока Юэ не заболела смертельной болезнью. И что же? Даже на последнем издыхании эта шлюха все мечтает увидеть сыночка! Когда Ли Цзяньхэну исполнилось пять, император Гуанчэн посетил дворец наложницы Лу, желая проверить, усердно ли учится Ли Цзяньюнь. Во дворце он заметил Ли Цзяньхэна, игравшего со сверчком, и подозвал его. Так принц впервые увидел отца. Император Гуанчэн задал ему вопрос о каких-то текстах, но маленький принц лишь крепче сжал ладошки, не смея смотреть на государя. Он и двух слов связать не мог, — всё запинался и не понимал, о чём его спрашивают. Император Гуанчэн решил, что младший сын глуп, — мальчишке уже пять, однако он ни вести себя не умеет ни мыслей своих выразить не способен, совершенно не похож на достойного императорского отпрыска! А Ли Цзяньхэн ведь правда очень хотел поговорить с императором, просто очень боялся. Он не понял, что этот дядька его отец, и, в конце концов, не выдержав долгого «допроса» расплакался. От этого император Гуанчэн преисполнился к нему еще большим презрением. Больше они никогда не виделись. Лишь когда император ушел, Ли Цзяньхэн понял, что сжимал ладони слишком сильно и невольно раздавил сверчка. Ли Цзяньюнь тоже считал младшего брата бесполезным. В те годы он был еще здоров и занимал второе место после всеми обожаемого наследного принца. Он пожалел Ли Цзяньхэна, и упросил отца позволить им заниматься вместе. Так Ли Цзяньхэн познакомился с другими своими братьями, жившими в роскоши. Правда, постепенно понял, что никакие они ему не братья. Они высмеивали его, заставляли кланяться им, мол, есть «правила» и «приличия». Он ничего не понимал: по правилам ведь ему не нужно было вставать перед равными на колени и кланяться в пол, но ни один евнух, ни одна служанка не вмешались. Однако, стоило показаться Наследному принцу или Ли Цзяньюню, как «братья» сразу начинали с ним сюсюкать. Ли Цзяньхэн на них никому не жаловался, — да и кто бы его послушал? Постепенно, он начал опаздывать на уроки и притворяться больным. Ли Цзяньюнь, поняв, что такого на путь истинный не наставишь, перестал с ним возиться. Однажды, Ли Цзяньхэн, играя, протиснулся в дыру ограды и увидел компанию евнухов. Они посмеялись над ним тихонько, но дали сладостей из Императорской пекарни. Он был как голодный щенок, готовый махать хвостом за растаявшую карамельку. В дыре он не только попробовал кучу новых сладостей, но и встретился с матерью. И, конечно, не узнал ее. Увидев болезненную женщину, прислонившуюся к ограде, евнухи принялись смеяться над ней, называя «немощной ведьмой». Ли Цзяньхэн хотел понравиться новым друзьям, поэтому присоединился, да еще и плюнул на ведьму. Она заплакала. Ему стало не по себе, и, почему-то тоже захотелось плакать. Вечером няня отругала его за то что долго гулял, но той же ночью, встав до ветру, он застал ее с тем самым евнухом, у которого научился ругаться. Евнух тоже его заметил, потому что принц случайно пнул ночной горшок. Няня испугалась, что маленький господин нажалуется, поэтому с тех пор стала с ним нежнее матери родной, постоянно закармливала сладостями и никогда не ругала. Среди этих сладостей были и пирожные «тигриный глаз». Ли Цзяньхэн их все съесть не мог, поэтому остатки каждый день отдавал Ли Цзяньюню. Вот только здоровье брата с тех пор стало ухудшатся, и, в конце концов, он заболел так сильно, что не смог ходить на уроки. Наложница Лу велела проверить всю еду и напитки во дворце, но никто ничего не обнаружил. Каждый день она плакала у постели сына, — придворные врачи ничего не могли поделать с его болезнью. Няня перестала давать Ли Цзяньхэну сладости. А когда он устроил истерику, сказала, что это немощная ведьма из Восточного двора нажаловалась на него за то что обзывал, и угощений больше не будет. Ли Цзяньхэн очень любил «тигриный глаз», и разозлился на немощную. Тогда няня сказала, что если он снова хочет сладкого, должен пойти сказать наложнице Лу, что это немощная дала ему пирожные. Пойти к самой наложнице Лу он не осмелился, и сказал на ушко Ли Цзяньюню, лежавшему на кушетке. Тот взглянул на него так, что Ли Цзяньхэн понял, — старший брат очень похож на отца. Ночью принца разбудили. Няня вывела его из спальни в главный зал. Там что-то происходило, за занавесью, но он ничего не мог разглядеть, только слышал какое-то хлюпанье. Старший брат, лежавший на кушетке, поманил его. Ли Цзяньхэн подбежал к нему и увидел немощную: ее, полуголую, макали головой в корыто для свиней. Она задыхалась и кашляла, вода лилась из ее носа, изо рта. Ногти, царапавшие края корыта, побурели от крови. Ли Цзяньхэну стало страшно. Он то и дело оглядывался на брата, но тот просто обнимал его молча. Он не улыбался, поэтому и Ли Цзяньхэн не осмелился. Когда женщину снова окунули в корыто, она издала странный булькающий звук и вновь принялась отчаянно царапаться, загоняя занозы под окровавленные, сломанные ногти. После Ли Цзяньхэн не мог вспомнить ее лица, но звук этот навсегда остался в его памяти. С тех пор он всегда избегал здоровых, сильных женщин вроде няни, — ему больше нравились слабые и томные. Воду он не любил тоже, отчего-то она стала казаться ему грязной. После той ночи няня стала относиться к нему хорошо, но об уроках речи не шло, — Ли Цзяньюнь перестал заниматься с ним каллиграфией, зато приставил к брату евнухов для игр. Так что Ли Цзяньхэн был свободен и счастлив, — только и делал что развлекался целыми днями. Когда же он стал юношей и переехал в отдельное поместье, старший брат прислал ему прелестных девушек. Распробовав новую забаву, принц и вовсе ушел в загул. Так продолжалось много лет. Пока он не узнал, что та болезненная женщина звалась наложницей Юэ. — Моя мать, — Вдовствующая императрица! Дрожа, он повторял это снова и снова, как безумец, скорее себе, чем Си Хунсюаню. Си Хунсюань только усмехнулся, слушая его бормотание. — Большую честь вы оказываете Вдовствующей Императрице, Ваше Величество! Вот только… ах… — от зашипел от боли, — …что толку матушке в такой чести, если сынок-то помер! Ли Цзяньхэн попытался глубоко вздохнуть, но резкая боль в груди помешала. Он поспешно вытер слезы. — Мы… мы понимаем! — Вот уж не думаю. — Кто… кто дал тебе право говорить с нашим императорским величеством в таком тоне?! — На смертном одре люди всегда искренни… — Си Хунсюань сплюнул кровь. — Если мы с вами сегодня не выберемся, не будет больше правителя и министра, только две крысы, утонувшие в сточной канаве. Да что вы за император такой?! Сяо Второй должен трудиться не покладая рук, чтоб вас спасти! И где он? Пусть он возвел вас на трон дракона, но зачем было так в благодарностях перед ним рассыпаться, будто он ваш предок? Это вы его господин, забыли вы что ли?! Разве родители детям и внукам кланяются? Что за чушь! Дали слабину, так теперь даже последняя кобыла Либэйской конницы в роскоши купается! Император Гуанчэн такого никогда бы не допустил! Ох… боюсь я за вас… что за прок быть императором, если вы несчастнее какого-нибудь торговца! Если и дальше будете терпеть несправедливости… так лучше утонем сегодня вместе! Он скривился от боли и замолчал, переводя дух, — монолог этот дался ему с трудом. Но все же… выговориться было для него важно. — Ваше Величество… моя мать была простой женщиной из Циньчжоу, отца моего она заполучила лишь потому что семья ее кое-что заработала, воспользовавшись советами старой госпожи Яо. Взгляните на меня… я второй сын, рожденный в законном браке, а дома со мной обращаются хуже, чем с собакой! Думаете, почему я сбежал странствовать по морю, когда мне исполнилось восемнадцать? Да потому что все состояние родители отписали старшему брату! Там, среди волн и ветров, я и растерял здоровье. Попал в шторм, еле добрался до родных берегов… полгода лечился в Циньчжоу… ел и ел, только б выжить… потому-то я так жирен и уродлив теперь! Ха-ха! Но прежде… прежде я был первым красавцем Циньчжоу, любил одну девушку… мы обручились, сговорились пожениться, когда вернусь из плавания. А когда я вернулся, узнал, что ее выдали за другого… она стала моей дражайшей невесткой. Вот такой заботливый у меня был старший брат, Си Гуань! Вот как о нареченной моей позаботился! Ну где еще такого найдешь! Всю жизнь буду помнить его доброту! Он то плакал, то заходился смехом, и голос его гулко разносился в темной, мокрой яме. — Всю жизнь его благодарить буду… Ваше Величество, все мы в этом мире люди жалкие. Но разве вы из жалости сейчас сделаете меня Старшим секретарем, дадите мне власть? А ведь вы Сяо Второму просто из сочувствия позволили возвыситься в столице! Но кто вас пожалеет? Дружок ваш? Если б он вам искренне сочувствовал, разве позволили бы своему старшему брату, Сяо Цзимину, так с вами разговаривать? Да он же вас при всех унизил! А взгляните на Шэня Восьмого? Вот уж кому с отцом повезло! А потом и вовсе, пятнадцати лет от роду, попал в руки к Цзи Лэю, — стражники его избили как грешника в аду. Может он из этого ада и выбрался, да только до сих пор выглядит как призрак. Да… куда ни глянь, все убогие и несчастные! Но если будете каждого жалеть, какой же из вас император? Как говорится, каждый за себя! Ваше Величество… не слушайте болтунов вроде меня, которые вам рассказывают про своих несчастных матушек да злых братьев. Ваша фамилия Ли, а моя, — Си, только это и важно. Одни появляются на свет чтобы править, другие, чтоб подчиняться, одни простолюдины, другие, — аристократы. Все эти разговоры о том, что никто не рождается правителем, — сказочки для дурачков. Если никто не следует законам, откуда взяться государству? Ваше имя, — Ли Цзяньхэн, а значит вы по праву рождения выше этого Сяо Чие! Даже если клан Сяо хочет вам навредить, чего бояться? Подданные с вами душой и телом! А если кто воспротивится, значит он предатель, и вам достаточно будет подать знак войскам, как его растопчут! Вот что значит быть Сыном Неба! Вот, что значит быть Сыном Неба! Ли Цзяньхэн словно проснулся от глубокого сна: здесь, в грязной яме, среди обломков, впервые понял, кто он такой. Слезы покатились по его щекам, прошлое вспыхнуло перед глазами так ярко! Как же по-дурацки, как бессмысленно он жил до этого! Зная, что нельзя упускать такую возможность, Си Хунсюань напряг последние силы и продолжил: — Они смеются над вами за то что вы необразованны и робки? Смерти что ли не боятся?! Пусть попробуют это повторить с мечом у горла! Сразу в штаны наделают. Вы император, а не ученый! Для чего нужны тогда все эти студенты, как не для того… чтобы искать ответы на ваши вопросы! А секретариат зачем ест свой хлеб? Пусть у них голова болит о политике! Пусть они придумывают, как решать проблемы. Вы же, — Сын Неба! Император! — Я император… — Ли Цзяньхэн не знал, трепещет он от внезапного возбуждения или дрожит от холода. — Ты прав. Я — император. Поняв, что маневр удался, Си Хунсюань позволил себе выдохнуть. Хитра, хитра сволочь, посмевшая обрушить Лотосовый павильон! Все в руинах, вода смоет все доказательства, а раз нечего расследовать, значит вина полностью падет на плечи Си Хунсюаня. Если не взять сейчас этого Ли Цзяньхэна за яйца, плакала новенькая должность в министерстве податей, — хорошо если кожу не сдерут! Хай Лянъи запросто прикажет его казнить! Глядя, как поднимается грязная вода, Си Хунсюань принялся мысленно перебирать все свои связи. Ему не хотелось умирать, и еще меньше хотелось в изгнание, — иначе зачем он так старался, зачем уничтожал Си Гуаня? Да к тому же, — какая удача встретить такого прекрасного господина как Ли Цзяньхэн! Нет, он должен был выжить. — Быстрее, — прошептал он под нос побелевшими от холода и кровопотери губами. Сюэ Сючжо, Хай Лянъи, Шэнь Цзечуань… да даже Сяо Чие! Кто бы там ни был, наверху, быстрее, вытаскивайте! Ли Цзяньхэну нельзя здесь умирать, иначе все труды пойдут насмарку! Веки его понемногу опустились… как вдруг, сверху раздался грохот, мусор посыпался вниз, и в образовавшийся просвет хлынула вонючая вода, сквозь шум дождя раздались чьи-то голоса. Си Хунсюань едва не заплакал от счастья. Он услышал, как гвардейцы хором ухают, поднимая балки, упавшие на Ли Цзяньхэна, как достают его. Грязная вода была уже по пояс. Си Хунсюань с трудом пошевелился. — Спасите… Спасите… Сяо Чие холодно взглянул на него сверху вниз, и он почувствовал вдруг, как мороз пробежал по коже. Вода поднималась все выше… а этот Сяо даже не шевельнулся. — Сяо Второй… — с ненавистью прорычал Си Хунсюань. Грязная волна накрыла его с головой, он закашлялся, отчаянно работая руками и ногами, лишь бы выжить. К тому времени как его вытащили, он насквозь пропитался неистребимой вонью сточной канавы. Когда Сяо Чие потянулся поднять его, он впился ногтями в его руку, и, вывернув шею, прошипел: — Мать. Твою. Так. Сяо Чие выдернул руку и впечатал его лицом в грязь. Си Хунсюань забился, царапая землю, жижа забила его рот и нос. Чем сильнее он задыхался, тем сильнее боролся, но не сдвинул врага ни на пядь. Сяо Чие, конечно, не собирался его убивать, хоть и очень хотел: вокруг еще сновали люди, да и Ли Цзяньхэна унесли живым и в сознании. Поэтому он ограничился тем, что поднял Си Хунсюаня за ворот и склонился к его уху. — Давай, повтори еще раз.