Поднося вино (将进酒)

Наощупь он был холоден как снег за окном, его тело белело в темноте, освобожденное от одежды, такое уязвимое… но нежности тут не было места: искусать, изодрать друг друга, вот чего они оба желали. Лёд таял между ними, словно море разливалось вокруг, и Сяо Чие чувствовал, что тонет, накрытый волной желания… пока не взглянул в глаза Шэнь Цзечуаня. В этих глазах не было и намека на страсть, лишь холод. Словно два ледяных озера, отражавших одного взъерошенного дурака. Сяо Чие почувствовал, как задор битвы охватывает его. Он ласкал Шэнь Цзечуаня настойчиво, пока тот не разгорячился, пока страсть не вскипела в нём. Доводил его до исступления, вознося на небеса, но не давал отдохнуть, вырваться, — сжимал в объятиях снова, впивался в его загривок зубами, слизывал капли пота как любовное зелье… Простыни промокли насквозь от их пота, от яростных толчков скрипела несчастная кровать, и, на короткий миг, Сяо Чие почувствовал себя счастливым. Входил в любовника словно молния во влажное, плотное облако, изливался дождём, чтоб тут же снова ринуться в бой. Он так яростно атаковал заветную точку внутри, что Шэнь Цзечуань не выдержал: запрокинул голову, беспомощно всхлипывая. Сяо Чие подхватил его под колени, вздёрнул повыше, целуя беззащитную шею. А как гордился недавно своим ханжеством, воображая, что страсть ему нипочём! Воин, врывающийся в логово врага, берущий все, что захочет, — вот кто он был, и в этой битве Шэнь Цзечуань напрочь забыл о провале Чаши… Но понял, что это яростное сплетение тел, эту борьбу не забудет никогда. Ничто их не спасло, никто не остановил. Остались где-то далеко мысли о собственной жалкой жизни, сгорели в этом пожаре.Шэнь Цзечуань схватился было за изголовье, как утопающий, но Сяо Чие утащил его обратно, заключил в объятия. — Ну же… куда ты убегаешь? — прошептал он. — Сам же сказал про «всё отбросить и забыться»… Давай… покажи, какой ты дикий… посоревнуемся, кто злее… я не боюсь. Щека Шэнь Цзечуаня покраснела, натертая о подголовье, он зажмурился, тяжело дыша, будто не мог больше выносить эту боль, эту сладкую пытку… И как только у него получалось делать такое соблазнительное лицо? Сяо Чие взял его за подбородок и поцеловал, не давая вздохнуть, до боли стиснул узкую талию, изливаясь внутрь… Шэнь Цзечуань ещё не пришëл в себя, дрожь наслаждения волнами прокатывалась по его телу, но противник не желал останавливаться: уткнул его лицом в подушку и атаковал вновь. За окном выл холодный ветер, но во тьме спальни слышалось лишь загнанное дыхание и влажные звуки поцелуев, снова и снова. Сяо Чие не желал признавать поражение. Но поздно. Он был повержен. *** Страсть и ярость на его лице уступила место лёгкому недовольству, будто во сне он корил себя за излишнюю резкость. Рука его лежала на запястье Шэнь Цзечуаня: на вид ласковый жест, объятия любовников, согревающих друг друга зимней ночью, а на деле, — тлеющие угли на месте лесного пожара. За окном всю ночь валил снег, бесшумный, мягкий, как ивовый пух, — ни звука ни ветерка. Лишь на рассвете Шэнь Цзечуань высвободил руку. Сяо Чие во сне потянулся было за ним, но вместо этого обхватил подушку. — Тренировочный лагерь, — коротко сказал Шэнь Цзечуань ждавшему у дверей Чэнь Яну. Тот кивнул и хотел уступить дорогу, но замешкался, увидев на его губе запекшуюся кровь. Видно было, что старшина все никак не подыщет слова, и Шэнь Цзечуань сжалился над ним. — Через несколько дней стражников восстановят в должностях. Благодарю вас за гостеприимство. — Тот случай с… — начал Чэнь Ян. — Не стоит и упоминания, — вежливо перебил Шэнь Цзечуань. — По долгу службы мы часто будем пересекаться на улицах столицы. Я обещаю вести себя сдержанно и ожидаю того же от братьев-гвардейцев. Чэнь Ян молчал, так что он продолжил: — Гвардия бесспорно заслужила нынешний успех. Но времена меняются, кто знает, что готовит грядущий день? Не дождавшись ответа, он ушëл. Наблюдавший за ним Дин Тао стряхнул с плеч снег и свесился с крыши вниз головой, задумчиво покусывая кисть. — Что такое? — спросил Чэнь Ян, заметив его хмурую гримасу. — Какой-то он грустный сегодня. — Правда что ли? — Чэнь Ян тоже обернулся, но увидел лишь исчезающий за углом край халата. — А по-моему в порядке. Даже улыбался. Дин Тао выудил из-за пазухи свою верную книжечку и, как висел, так и черкнул пару строк. — Может это от того что он со Вторым княжичем поругался? Они так шумели! Чэнь Ян смутился. — Гу Цзинь! — крикнул он, задрав голову. — Прочитай ему лекцию, что ли, про это дело! Парню лет шестнадцать, в Либэе мы бы его женили уже! Гу Цзинь не ответил. — Эй, слышишь меня? — позвал Чэнь Ян. — У него же вата в ушах! — Дин Тао сунул книжечку за пазуху и, вытащив клочок ваты, крикнул Гу Цзиню прямо в ухо: — Брат Цзинь! Тебя Чэнь Ян зовет! Гу Цзинь вздрогнул от неожиданности и едва не кувыркнулся с крыши. — Что? — недовольно отозвался он, отталкивая наглеца. Чэнь Ян ткнул пальцем в Дин Тао. — Этого продай, а деньги пропей. Гу Цзинь схватил Дин Тао за шкирку, задумчиво взвешивая. — Такой тощий даже на пару медяков не потянет! Из спальни послышался скрип половиц, и они немедленно умолкли. Вскоре, одеваясь на ходу, вышел Сяо Чие, и тут же махнул Дин Тао. — Скоро брат приедет в столицу, — сказал он и, поморщившись, лизнул раненую губу. — Не беспокой его всякой ерундой. Дин Тао усердно закивал, будто дятел, долбящий дерево. Но Сяо Чие этим не удовлетворился. — Кстати, а ты чего тут болтаешься? — вдруг спросил он. — Княжич, я ведь на дежурстве, — Дин Тао озадаченно почесал в затылке, переводя взгляд с Чэнь Яна на Гу Цзиня. — И где человек, за которым я велел следить? — Он… он ушел… Сяо Чие молча вскочил на подведённого Чэнь Яном коня, но доехав до ворот, остановился, будто вспомнил о чём-то, и указал на Дин Тао. — Выкиньте его к чертовой матери. Дин Тао не успел ускакать, — Чэнь Ян и Гу Цзинь крепко схватили его под руки. — Княжич! Не надо, княжич! — запричитал он, сжимая свою книжечку, бледный, как смерть. — Я же так давно ни в чём не… Его жалобы потонули в сугробе за воротами. — Командир, сегодня прибывает ваш учитель, — напомнил Чэнь Ян.. Ни говоря ни слова Сяо Чие пришпорил коня и во весь опор помчался вон из города. *** Ни в какой тренировочный лагерь Шэнь Цзечуань не поехал. Вместо этого он, сквозь сугробы, добрался до храма Покаяния. Цзи Ган уже несколько дней его не видел, и немедленно побежал в трактир за жареной курицей. Верховный наставник Ци тоже соскучился; Он как раз записывал что-то, послеповато щурясь, но, завидев ученика, немедленно отбросил кисть. — Ланьчжоу! Шэнь Цзечуань сел напротив него, церемонно расправив подол халата. — Скоро стражники снова заступят на службу, — сказал Верховный наставник. — Куда бы ты хотел попасть? — В роту Императорского кортежа. Поближе к императору. Верховный наставник кивнул. — Случилось что? — спросил он, указав на израненую губу Шэнь Цзечуаня. Тот сделал вид, что не услышал. — Его Величество теперь под крылом Хай Лянъи, — заметил он. — Боюсь, с таким защитником и гнилая деревяшка сойдёт за столп государственности. Я спас Сяо Второго, потому что смерть Его Величества расстроила бы нам всю игру, но… — Хаос на шахматной доске ничто по сравнению с хаосом в человеческой душе. Узнал ты что-нибудь новое о Сяо Втором, пока служил ему? Шэнь Цзечуань задумался, пытаясь оттереть с пальцев чернильные пятна. — Жаль, что он не успел родиться раньше Сяо Цзимина. Хорошо если клан Сяо сможет держать его в узде, но если нет… Он поднял глаза, ожидая, что Верховный наставник продолжит фразу, но тот покачал головой: — Ты так и не понял, Ланьчжоу. Шэнь Цзечуань бросил на него удивлённый взгляд. Верховный наставник, словно не заметив, поднялся, кряхтя, и встал поодаль, любуясь снегом. — Ты убил Цзи Лэя, — вдруг сказал он с тяжёлым вздохом. Шэнь Цзечуань замер. Верховного наставника редко охватывало философское настроение, но теперь, похоже, был именно такой случай. — Мы с тобой оба узники, Ланьчжоу. Мы живём ненавистью, но она же может нас и погубить. Было время, когда ты не смог бы сотворить такое злодеяние, но вот прошло пять лет, и как чисто, как безжалостно ты сработал! Я научил тебя философским канонам, и не допущу, чтобы ненависть завладела тобой. Отнимая чужие жизни трудно оставаться человеком праведным: зайдёшь слишком далеко, — обратного пути не будет, не изгонишь своих демонов, — останешься навеки заточён в кошмарах. Да, Цзи Лэй заслужил смерть, но и быстрой смерти ему было бы достаточно. Я не хочу, чтобы твоё сердце замёрзло и обратилось в камень… вспомни своё детство в Дуаньчжоу. Ты сказал: «жаль, что Сяо Чие не родился раньше Сяо Цзимина». Но дело обстоит совсем иначе. Представь, что вы с Цзи Му либэйские княжичи, и он — наследник. Что бы заставило его отослать тебя в столицу? Вправду ли он не искал бы иного выбора? Ценность любимого меча, — в остром клинке. Сяо Чие и есть клинок. Может, он ещё и сам не заметил, но старший брат возлагает на него большие надежды, в Либэе его заслуженно превозносят. Будь он бесполезным младшеньким, жил бы в довольстве и неге, но Сяо Цзимин познакомил его с воинском наукой, позволял ему водить войска в бой. По-твоему, он отдал младшего брата в заложники чтоб тот не путался под ногами? Поразмысли сам: живя в Либэе Сяо Чие не умел сдерживать свои порывы, но вот прошло пять лет, и как он обуздывает своё высокомерие, как владеет собой! Слова это прекрасно, но ценнее знание выстраданное. Сяо Цзимин замечательный старший брат, расти в его тени — большое счастье. Кому как не тебе понимать, что такое братская любовь, Ланьчжоу? Как вышло, что, снова встретив, ты не узнал её? Верховный наставник умолк, погрузившись в мрачное молчание. Наконец, он встал на колени, и осторожно погладил ученика по макушке морщинистой рукой. — Наставник обучил тебя пониманию канонических текстов и дал имя «Ланьчжоу». Покойна орхидея, растущая в тени каменных ступеней. Ясен горизонт для лодки, плывущей по морю печали. Большое сердце вмещает сотни рек, открытый разум вмешает тысячи озёр. Убийство — лишь инструмент, ненависть не должна запятнать твоего сердца, как бы трудно ни было от неё избавиться. Ланьчжоу, о, Ланьчжоу, разве нет у тебя учителя и наставника? Ты хороший мальчик, так зачем же загоняешь себя в угол? Если что-то смущает твою душу, расскажи наконец. Шэнь Цзечуань промолчал. — Двадцать пять лет назад не стало Его Высочества Наследного принца, — продолжил Верховный наставник. — Каждую день, каждую ночь я тосковал, винил себя, что не смог принять смертельный удар вместо него, что не смог убить его врагов своими руками! Варился в своей ненависти, пока не обезумел… — Он запнулся, пытаясь справиться с собой. — Я хочу, чтоб ты убил моего врага, но не хочу, чтоб ты превратился в бездушный клинок. Ты человек, Ланьчжоу. Не забывай о своём беззаботном детстве, Цзи Му умер, но он умер не по твоей вине, — так решило Небо. Ты выжил в провале Чаши не для того чтобы нести груз вины. Ты должен жить за брата, за все сорок тысяч солдат, не вернувшихся домой! Цзи Ган так заботится о тебе, как же он проглядел, что ты запутался и винишь себя-невиновного?! Шэнь Цзечуань закрыл глаза. Он даже наяву слышал голос Цзи Му, но думал о запахе Сяо Чие. И понял вдруг, почему запах этот так его завораживал. Жаркое солнце степей… лишь этот жар помог ему сбежать из ледяного провала Чаши. На мгновение, хоть на одно мгновение он смог забыть о вихре стрел и реках крови, о холоде, о горах трупов… Он больше не мог вспомнить детство в Дуаньчжоу, так давно это было, — словно прошлая жизнь. Он не мог вспомнить смех Цзи Му, его улыбку. Мог только мучить себя, день за днём. Цзи Му мёртв. Но почему Цзи Му? Почему не он?! От того, что учитель не винил его, было больнее всего. Такую вину не избыть, никогда, никогда! Но мог ли он сказать Верховному наставнику Ци, что на самом деле давно мёртв, что замучил сам себя? У Сяо Чие было всё, чего он лишился: Шэнь Цзечуань неуклюже пытался подражать ему, чтоб хоть как-то сойти за человека. Но кому о таком расскажешь? Кому поведаешь, что под его собственной плотской оболочкой живёт отвратительное чудовище, убийца? Поздно. Он уже на краю. Он опустил глаза, склонил голову, как положено ученику, слушающему наставления. И действительно слушал. Но больше не мог пролить ни слезинки. — Как скажете… учитель. Мало-помалу ему всё же полегчало. *** Через три дня объявили приказ о восстановлении императорской стражи. Хань Чэн, заместитель командующего Восьми столичных дивизионов, был повышен до командира стражи, а офицеров Двенадцати батальонов перетасовали, выдав новые назначения. Шэнь Цзечуань из Службы по уходу за слонами был переведëн в роту Императорского кортежа, а Гэ Цинцина повысили до судьи, — то есть главного палача. На именной табличке Шэнь Цзечуаня теперь значилось: «Свита императора», и он был этим весьма доволен: чем ближе к Его Величеству, тем проще завоевать его расположение. Сяо Чие же, помимо гвардейцев, взял под крыло ещё и Восемь дивизионов: таким образом, Цюйду теперь патрулировали исключительно его люди. С Шэнь Цзечуанем он после той ночи не виделся, — встретив Цзо Цяньцю, сразу удалился в тренировочный лагерь. — Господин, — однажды тихо обратился к нему Чэнь Ян. — Его должны были перевести на конюшни, но в приказе написано: «Рота императорского кортежа». Сяо Чие как раз развлекался головоломкой, пытаясь разъединить хитро соединенные кольца. — Значит туда и хотел, — ответил он, медля над следующим ходом. — Но чем ближе к Его Величеству, тем проще попасть впросак и лишиться жизни! Это ведь старший секретарь Хай требовал у прошлого императора казнить последнего Шэня. — Дело рискованное, но и награда велика, а ему того и надо. Он туда стремится не ради того чтоб послужить Сыну Неба. — Сяо Чие отбросил головоломку. — Цзи Лэй мёртв, Хань Чэна прислали из Восьми дивизионов, так что стража теперь, считай, без хозяина. Догадываешься, куда он пытается влезть? — А если он… — начал Чэнь Ян. — А если он преуспеет, мы ему когти повыдираем. Клан Цзи держит стражу в кулаке, с такими связями продвинуться там по службе проще простого. Своих мы туда запустить не сможем, но жизнь ему усложним. Продвижение и награды ведь надо еще заслужить: даже если он не сядет в лужу перед императором, повода погеройствовать у него тоже не будет. Раз господа гвардейцы так благородно взяли на себя все дела в Цюйду, стражники остаются не у дел. — Теперь этот слуга понимает. Сяо Чие задумчиво отпил воды. — Найди какое-нибудь тихое место для встречи. Раз стычки нам не избежать, хоть поужинаем заодно. — Он лизнул заживающую губу. — Мы же с ним вроде как из одной школы.