Поднося вино (将进酒)

Настой вытек из безвольного рта Шэнь Цзечуаня, пропитал одежду на груди.  Испуганный лекарь утёр свой вспотевший лоб, промокнул виски.  — Он не желает глотать! Или уже неспособен… Ему не выжить! Сотник императорской стражи Гэ Цинцин, подойдя взглянуть на больного, как бы невзначай вытащил клинок из ножен. — И что? Всё бесполезно? Руки лекаря затряслись так, что ложечка заплясала в миске с отваром, зазвенела о край. Он распластался перед Гэ Цинцином. — Увы! Он на последнем издыхании, говорю вам! Велите готовить циновку для трупа! — Попытайтесь сперва его накормить, — неопределённо бросил Гэ Цинцин и вышел. Цзи Лэй ждал его во дворе, щёлкая орехи. — Ну что там?  — Ваше превосходительство, лекарь говорит, что Шэнь Цзечуаню не выжить.  Цзи Лэй расколол орех, стряхнул скорлупу. — Ещё дышит?  — Едва-едва. — Наблюдайте, — он заложил руки за спину. — Не давайте ему умереть, пока не подпишет признание. Гэ Цинцин кивнул, провожая его взглядом, и обернулся к подчинённому.  — Посыльного ко мне. В сумерках появился посыльный, забинтованный с ног до головы. Он брёл, толкая перед собой тележку, и Гэ Цинцин поднял фонарь повыше, освещая ему путь в камеру. Лекарь к тому времени ушёл, оставив зажжённую лампу, лишь Шэнь Цзечуань лежал на койке, бледный, словно ледяная статуя. — Дядя Цзи… — Гэ Цинцин отступил, давая посыльному пройти, — вот он. Посыльный медленно размотал бинты, обнажив изуродованное ожогами лицо. Он неловко присел рядом с Шэнь Цзечуанем, дрожащей рукой коснулся его волос. — Чуань-эр… — позвал он срывающимся от слёз голосом, — твой учитель пришёл. — Не бойтесь, дядя Цзи, — Гэ Цинцин задул фонарь. — Когда в тюрьме узнали, что он ваш ученик, к нему и отношение стало иное. Основание его энергий не повреждено, братья лишь делали вид, что порют со всей силы. Беда в том, что Пань-гунгун за нами присматривал: ему палец в рот не клади, поэтому пришлось пустить кровь. Хорошо, что Третья барышня Хуа вмешалась вовремя, иначе он заметил бы. — Я, Цзи Ган… — посыльный утёр слёзы с усталого лица, пригладил седеющие волосы. — …Я, Цзи Ган, отблагодарю вас как следует, даю слово! — Дядя Цзи! — возмутился Гэ Цинцин. — Что вы такое говорите?! Братья хотели отплатить вам за доброту, за то, что вы их когда-то спасли… Гэ Цинцин вздохнул. — Но кто же знал, что конница явится! Второй княжич Сяо нанёс ему смертельный удар. Дядя Цзи, он выживет? Цзи Ган пощупал пульс Шэнь Цзечуаня, сдержанно улыбнулся. — Он молодец, запомнил науку а-Му. Значит, надежда есть. Всё будет хорошо, сынок! Учитель здесь, — он вздохнул, обернулся к Гэ Цинцину. — Этому мальчику было семь, когда я взялся учить их с а-Му. Каждый удар стиля Цзи яростен и жесток, преуспеть может только человек с железной волей, развивающий техниками клана Цзи не только тело, но и дух. Я тогда, каюсь, много пил, о семье не заботился, — тренировал старшего, а вот на младшего сил не оставалось. Показывал что-нибудь а-Му, гляжу, а он уже сам учит брата. Кто б мог подумать, что Чуань-эр и вправду что-то запомнит! Гэ Цинцин склонился над умирающим. — Но он такой молодой и хрупкий… Боюсь, после этих испытаний прежним ему уже не быть. Дядя Цзи, я пошлю за лекарством, попробуйте его напоить. Шэнь Цзечуань не слышал их. Жаркая тьма иссушила его, копыта тяжёлой конницы втоптали его тело в снег, не оставив ни единой целой кости, кровь Цзи Му запеклась на шее, рёбра болели от удара Сяо Чие. Трупы провала Чаши навалились на грудь, сдавливая, будто мешки с землёй… Цзи Лэй был прав. Жить — значит страдать. Плоть от плоти Шэнь Вэя, он должен принять наказание. Это не кандалы, это убитые по вине Шэнь Вэя тянут его вниз, требуя расплаты… Но если они хотят казнить его, он примет смерть в сознании. Что-то раздвинуло его губы, тёплая жидкость полилась в рот. От горечи заслезились глаза, но чьи-то жёсткие пальцы утёрли слёзы. — Чуань-эр, это я, твой учитель! Шэнь Цзечуань всхлипнул, пытаясь разглядеть того сквозь пелену, давясь лекарством. Непослушной рукой он ухватился за рукав учителя, боясь, что и это — болезненный сон. Лицо учителя походило на жуткую маску. Заметив взгляд, он отодвинулся от лампы. — Чуань-эр! Как ты можешь умереть?! Только ты один у меня, старого дурака, остался! Шэнь Цзечуань отвернулся, вглядываясь во тьму за стропилами. Слёзы всё текли и текли по щекам, но взгляд оледенел. — Я не умру, — прохрипел Шэнь Цзечуань. — Учитель, я буду жить!  *** На следующий день трём армиям пожалован был императорский пир. Пока войска Цидуна и Либэя пировали за городскими стенами, во дворце офицеры и чиновники чествовали клан Сяо. Сяо Чие, даже переодевшись в шёлк с вышивкой в виде льва на фоне облаков, ярко выделялся на фоне изнеженных книжников. Стоило ему открыть рот, как между пирующими побежали шепотки. Десятки глаз следили за каждым его движением: пусть говорят, что тигры псов не зачинают, но отчего же тогда в отца пошёл лишь наследный княжич, а этот юнец вырос таким поверхностным и фривольным? Как же разительно он отличался от прямого, строгого Сяо Цзимина! — Не расслабляйся, — Лу Гуанбай сел рядом. — Если Его Величество тебя наградил, значит, ему что-то от тебя нужно. Сяо Чие не ответил, рассеянно катая на ладони грецкий орех. Лу Гуанбай наклонился к нему.  — А ты вчера уже напраздновался где-то, верно? — Гуляю, пока молодой, — Сяо Чие лениво откинулся назад. — Фань Куай даже пьяным защитил господина на хунмэньском пиру, чем я хуже? — Так-то оно так, — Лу Гуанбай налил себе вина, — но пьянство — вредная привычка. Если хочешь стать хорошим командиром, завязывай-ка с этим. — В неудачное время я родился! Четыре генерала живы и здоровы, так что героем мне стать не грозит, — Сяо Чие бросил в него орехом. — Впрочем, если захочешь уйти в отставку, дай мне знать, сразу же откажусь от вина! — Не дождёшься! — рассмеялся Лу Гуанбай, но немедленно умолк, прислушиваясь. Застольная беседа коснулась клана Шэнь. — Неужто ублюдок Шэня до сих пор жив? — удивился он. — Странно, — прошептал Чжао Хуэй. — Княжич бил так, чтоб одним ударом прикончить его. — Не надо всем рассказывать, что это я его порешил… — отозвался Сяо Чие. — Что вы так на меня смотрите? — Он живой, — хором отозвались оба.  — Стало быть, ему повезло. — Сяо Чие отвернулся. — Я вам что, заслуженный палач? — Посмотрим, какую участь Его Величество ему уготовит, — Лу Гуанбай мельком взглянул на императора. — Парень-то непрост. — Кто-то ему помогает, это ясно, — вставил Чжао Хуэй, сосредоточенно жуя. — И что толку? Если он не покойник, значит, калека, — Сяо Чие холодно взглянул на расположившийся неподалёку клан Хуа. — Вдовствующая императрица стара, а тут ещё заботы о побитой шавке на неё свалились. — Печаль, печаль! — вздохнул Чжао Хуэй, обсасывая рёбрышко. Император Сяньдэ, заметив, что после третьего тоста гости пришли в благодушное настроение, кивнул в сторону Сяо Цзимина. — Цзимин.  Тот немедленно встал, согнулся в поклоне. — И к чему же мы пришли… — император откинулся на спинку трона. Выглядел он изрядно нагрузившимся. — У нас нет никаких доказательств, что Шэнь Вэй был в сговоре с врагами. А этот, другой Шэнь… как там его… — Шэнь Цзечуань, Ваше Величество, — подсказал Пань Жугуй. Император помедлил, но вместо того, чтобы продолжить мысль, обернулся к вдовствующий императрице. — А вы что думаете, царственная матушка? Над пиршественным столом повисло торжественное молчание: и чиновники, и офицеры равно почтительно склонили головы. Вдовствующая императрица выпрямилась, гордая и строгая. Качнулись крупные жемчужины, свисающие с изумрудных листьев-шпилек, сверкнул драгоценной чешуёй дракон в причëске-туче, тронутой серебром. — Все мы были ошарашены поражением Шэнь Вэя, никто не ожидал, что он в панике побежит от бяньша. И всё же, гуманно ли убивать последнего в роду сироту, чья семья погибла страшной смертью? Даруем ему жизнь, и получим вернейшего, благодарнейшего подданного. Её слова были встречены угрюмым молчанием. Не выдержал лишь Лу Гуанбай. — Этот подданный полагает помилование неуместным! — выступив на три шага вперед, он встал на колени и согнулся в поклоне. — Ваше Величество милостивы. Но битва за Чжунбо — не обычное сражение. С Шэнь Вэя не сняли подозрений в предательстве, если оставим в живых его сына — пригреем на груди змею. Вдовствующая императрица наградила его долгим взглядом. — Владыка Приграничья достойно держит оборону, но даже он порой проигрывает сражения. — Да, мой отец терпел поражения. Но на его веку враг не взял ни пяди нашей земли! Вдовствующая императрица кивнула, заколыхались крупные жемчужины. — Убить человека легче всего. Труднее привить ему добродетели, показать ему, в чём ужас падения Чжунбо и чем эта трагедия отличается от обычного поражения в бою. Отец его совершил страшную ошибку, но в чём виновен сын? — Этот подданный согласен с генералом Лу, — заместитель главы Верховного секретариата Хай Лянъи поклонился, тяжело опираясь о стол. — Ваша гуманность не знает границ, но это деликатный случай. Пусть Шэнь Вэй не предатель, он всё же избежал положенного суда и казни. А что касается бастарда, — следователь допрашивал его трижды, и все три раза мальчишка противоречил сам себе. Он настаивает, что Шэнь Вэй не вступал в сговор с врагом. Но что незаконный сын, живший вдали от княжеского двора, может знать о делах отца? Нет, этот юноша по натуре изворотлив, ему нельзя доверять. Поддерживаю генерала Лу: сохранив ему жизнь, мы наживём себе врага. Императрица выслушала его бесстрастно. — Встаньте, старший секретарь Хай, — велела она, так же холодно наблюдая, как Пань Жугуй поддерживает старика, помогая ему подняться. — Вы правы, мои дорогие советники. Я слишком жалостлива. Лишь Его Величество способен принять верное решение. Император Сяньдэ вновь закашлялся, и кашлял долго, пока Пань Жугуй не подал ему платок. — В словах царственной матушки есть резон, — проговорил он наконец. — Это дитя не сделало ничего дурного. Однако нельзя забывать, какую ошибку совершил его отец. Так пусть последний из девяти поколений Шэней как следует поразмыслит о грехах родителя. Цзи Лэй! — Подданный ожидает приказа! — Отведи юношу в храм Покаяния. И чтоб никто не смел выпускать его до моего разрешения! Грецкий орех хрустнул в ладони Сяо Чие, скорлупа посыпалась на тарелку.  — Что же вы так с едой, княжич… — упрекнул Чжао Хуэй.  — Кому нужна эта гниль!  Чжао Хуэй проследил, как тот стряхивает остатки скорлупы, и негромко сказал: — Разве это не к лучшему? Да, мы не получили желаемого, но ведь и противник тоже. — Пусть лучше гниёт взаперти, чем гуляет на свободе, — добавил Лу Гуанбай, вернувшись на место. — Разве злодея под замком удержишь? — Сяо Чие выразительно указал на себя. — Меня, между прочим, тоже заточили в золотую клетку! — И правильно сделали! — хором отозвались Лу Гуанбай с Чжао Хуэем.