Поднося вино (将进酒)

У ворот Дуаньчэн императорские стражники почтительно выстроились в две шеренги, молчаливые, как зимние цикады. В абсолютной тишине они выслушали из уст Пань Жугуя императорский указ и принялись за работу. Пань Жугуй бесстрастно наблюдал, как они обряжают Шэнь Цзечуаня в стёганое бельё, как суют кляп в рот и укладывают лицом вниз. Он кашлянул несколько раз, прикрыв рот, и, наконец, обратился к казнимому, присев перед ним на корточки: — Так молод, а так храбр, — не побоялся разыграть перед Его Величеством настоящую мелодраму. Мальчик, признай ты, что Шэнь Вэй — предатель, обрёл бы крошечный шанс выжить. Шэнь Цзечуань в ответ лишь крепко зажмурился. Пань Жугуй поднялся. — Начинайте. — Готовсь! — прогремело над строем. — Бей! Свистнул окованный железом шипастый хлыст, и с треском пал на спину Шэнь Цзечуаня. — Бей! — Бей! — Бей! — Сильнее! С каждым ударом боль пронзала как молния. Шэнь Цзечуань не мог больше кричать, не мог шевельнуться, лишь до сведённых челюстей впился зубами в кляп. Сглотнуть кровь не получалось — солёный, железный привкус наполнил рот, пот щипал глаза, но забытье всё не наступало. Метель постепенно превратилась в тихий снегопад. Снежинки, большие, пушистые, как белые хлопковые цветы, всё падали и падали, на земле окрашиваясь в алый. Порка — ответственная работа. Как намекала пословица «двадцать ударов — как мёртвый лежит, пятьдесят — еле ноги волочит», существовало много способов выпороть человека. Способы эти передавались из поколения в поколение, как любое ремесло. Хороший палач отличался не только силой и знаниями: особо ценился намётанный глаз. Опытным мастерам хватало одного взгляда на лицо начальственного евнуха из министерства церемоний, чтобы понять, кто должен остаться калекой, а кто — отделаться лёгким испугом. Приказ императора гласил «запороть до смерти», Пань Жугуй никаких знаков не подал, и палачи старались: раз этот человек должен умереть, то негоже заставлять господ ждать, — он умрёт ровно через пятьдесят хлыстов. Пань Жугуй, считавший удары, заметил, как обмякло тело Шэнь Цзечуаня. Он готов уже был отдать следующий приказ, но вдруг увидел зонтик, парящий среди снегопада. Зонтик скрывал красавицу в одеждах придворной дамы. Узнав её, Пань Жугуй вмиг преобразился: расплылся в улыбке, утратив всякую суровость. Сообразительный евнух, прислуживавший ему, понял, что господин не двинется с места, и поспешил подать девушкегоспоже руку. — Как отрадно видеть Третью барышню! — пропел Пань Жугуй, когда та приблизилась. — Но день такой холодный! Если Её Величество вдовствующая императрица желает что-то передать мне, послали бы служанку, зачем же вам утруждаться самой? Барышня, прозываемая Хуа Сянъи, взмахнула рукой, веля палачам остановиться. Она являла собой образец деликатной красоты и манер, как и подобает воспитаннице вдовствующей императрицы. Хотя по этикету её называли Третьей барышней дичэнских Хуа, все в столице знали, что эта девушка играет во дворце не последнюю роль: чертами она была похожа на свою покровительницу в юности, а император любил её как младшую сестру. — Гунгун[1], кто это? — тихо спросила она. — Не Шэнь Цзечуань ли, из тех самых Шэней? — Именно он, — Пань Жугуй потрусил рядом, приноровившись к её маленьким шажкам. — Император велел запороть его до смерти. — Его Величество был ослеплён благородной яростью, — ответила Хуа Сянъи. — Если Шэнь Цзечуань умрёт, как дознаться причин предательства Шэнь Вэя? Вдовствующая императрица прибыла в зал Минли и успокоила гнев императора, дав ему мудрый совет. Пань Жугуй нарочито охнул. — Его Величество всегда прислушивается к Её Величеству. Я не посмел и слова сказать против, так ужасен был императорский гнев! Хуа Сянъи лучезарно улыбнулась.  — Его Величество велел выпороть этого мерзавца. Именно так вы и поступили.  Пань Жугуй улыбнулся в ответ. — Верно, верно. Я так спешил исполнить приказ, что спутал «выпороть» и «запороть». Просветите же, как нам поступить с ним теперь? Хуа Сянъи бросила взгляд на неподвижное тело. — Лучше верните его в тюрьму до дальнейшего распоряжения. Этот юноша чрезвычайно важен для следствия, прошу вас, донесите до его превосходительства Цзи, что о нём нужно хорошо заботиться. — Непременно! — отозвался Пань Жугуй. — Цзи Лэй не посмеет перечить Третьей барышне! Сегодня ужасный холод, и дорожки оледенели… Сяофуцзы, держи Третью барышню крепче! Дождавшись, пока она уйдёт, Пань Жугуй обернулся к палачам. — Его Величество велел выпороть его, и вы исполнили приказ. Теперь тащите его обратно и скажите Цзи Лэю, что все, замешанные в этом деле, неприкосновенны, такова воля вдовствующей императрицы. Если хоть волос упадёт с головы этого юнца… — он выразительно откашлялся, — сам Небесный владыка не сможет защитить его превосходительство. Сяофуцзы вернулся и предупредительно взял его под руку, провожая обратно. — Названый отец, — аллея была пуста, но младший евнух всё равно говорил шёпотом, — мы вот так просто его отпустили… Что если Его Величество всё же разозлится? — Его Величество знает, что нас не за что винить, — Пань Жугуй поморщился, чувствуя, как снежинки, пробравшиеся под меховой ворот, тают холодными каплями. — Слово правителя закон, и потому императоры ненавидят отменять приказы. Едва Его Величество оправился от приступа, что сразил его во время нашествия Двенадцати племён бяньша, как задумал вдруг возвысить Третью барышню до княжны, дабы угодить вдовствующей императрице. Выходит, Её Величество сейчас может требовать что угодно, даже пощадить пленника. Пань Жугуй наклонился, глядя Сяофуцзы в глаза. — Слово правителя — закон. Ты когда-нибудь слышал, чтобы вдовствующая императрица отказывалась от своих слов? *** В бреду Шэнь Цзечуань вновь увидел мёртвого Цзи Му, но стоило моргнуть, как тёплый ветер Дуаньчжоу взъерошил волосы. Вот он снова дома, и матушка-наставница выходит из-за занавески с фарфоровой миской пельмешек-цзяоцзы в руках. Цзяоцзы у матушки всегда получались такие тонкокожие, так туго набитые начинкой… — Ну-ка, позови брата! — велела она. — Ни минутки посидеть спокойно не может! Пусть идёт обедать. Шэнь Цзечуань перепрыгнул через перила, заглотил протянутый цзяоцзы и выбежал на крыльцо, пыхтя открытым ртом, пытаясь хоть немного остудить горячее тесто. На лестнице он чуть не споткнулся об учителя Цзи Гана, точившего нож о камень. — Дурачок, — нарочито сурово буркнул учитель. — На цзяоцзы кидаешься, нашёл деликатес! Зови брата, отведу вас в таверну Юаньян, попируем как следует! Шэнь Цзечуань не успел ответить, — матушка уже была тут как тут, цапнула мужа за ухо. — Цзяоцзы, значит, не деликатес! Может, тебе и одной жены мало? А деньги у тебя откуда, чтоб детей таскать по заведениям? Шэнь Цзечуань рассмеялся, и, помахав им, спрыгнул с крыльца. Снег всё не прекращался, засыпал всю улицу, и за белым мельтешением не найти было Цзи Му. Чем дольше он шёл, тем холоднее становилось… — Брат!  Сколько ни кричи, сколько ни мечись, его нет…  — Цзи Му! Пошли домой обедать! Грохот копыт заполнил улицу. Он был везде, единственный звук посреди ослепляющий метели. Постепенно к нему прибавился звон мечей и крики, чья-то тёплая кровь брызнула в лицо… Боль вдруг пронзает ноги, невиданная сила прижимает к земле.  Вот снова изуродованный солдат смотрит на него тем, что осталось от глаз, стрелы свистят и свистят на ветру. Цзи Му, такой тяжёлый, навалился сверху, и эти капли с его кирасы… В этот раз Шэнь Цзечуань знает, что это за капли. Он проснулся дрожа в холодном поту. Под ним — кровать, рядом — тюремный посыльный, зажигающий лампу. Он как-то понял, что Шэнь Цзечуань хочет пить, и плеснул в миску холодной воды. Шэнь Цзечуань расплескал половину, — так тряслись руки. Кажется, он снова потерял сознание, а может, просто моргнул, — ночь всё длилась и длилась бесконечно. Снова пришёл стражник, влил в него лекарство, но рассвет всё не наступал. Зато пришла ясность. — Везучий ты ублюдок, — холодно сказал Цзи Лэй, заглядывая между прутьев решётки. — Живучий, как таракан. Вдовствующая императрица спасла твою жалкую жизнь, а тебе и невдомёк, почему. Шэнь Цзечуань молча опустил голову. — Зато я знаю ответ. Потому что знал твоего учителя, Цзи Гана. Вернее, ссыльного вояку Цзи Гана. Двадцать лет назад мы вместе учились кулачному бою клана Цзи, вместе служили в императорской страже. Он был командующим третьего ранга, если это тебе о чëм-то говорит. То есть, заместителем нашего командира.  Добившись, чтобы Шэнь Цзечуань поднял голову, он вошёл в камеру, присел рядом на край кровати. — Он преступил закон. Долго рассказывать, но знай, что за его преступление полагалась смертная казнь. Однако прошлый император был милостив и заменил высшую меру изгнанием за Перевал, — Цзи Лэй усмехнулся. Сидя спиной к лампе, он напоминал огромную тень, оторвавшуюся от хозяина. — Твой учитель ни черта из себя не представляет, но удачи ему не занимать. В этом вы похожи, и обоих вас спасла его жена. Для тебя она «матушка-наставница», но для остальных — Хуа Пинтин из дичэнских Хуа. Из клана вдовствующей императрицы. Её Величество пощадила тебя ради неё. Цзи Лэй наклонился ниже. — Вот только Хуа Пинтин об этом никогда не узнает. Её зарезали всадники бяньша, — прошептал он. — Цзи Ган, Цзи Ган, несчастный ублюдок! Сперва его отец погиб, а двадцать лет спустя — жена и сын, и во всех смертях виноват кто? Шэнь Вэй! Он снова выпрямился, хрустнул пальцами. — Ты говоришь, Цзи Му твой старший брат, мол, Цзи Ган растил тебя как родного. Но на деле у твоего учителя был один-единственный сын, и теперь он мёртв. Гниёт в могиле, пронзённый десятками стрел. Что бы сказал Цзи Ган, будь он жив? Что бы чувствовал, забирая тело сына домой… Ах да, у него ведь больше нет дома. Всадники бяньша разорили Дуаньчжоу. Шэнь Цзечуань вскинулся было, но Цзи Лэй без труда прижал его к койке. — Ты хочешь жить, понимаю. И ты будешь жить до поры до времени, кому-то ведь надо нести груз вины. Но по ночам толпы призраков будут приходить к тебе, вопия о справедливости, а тебе останется только гадать, кто из этих мертвецов твоя матушка, а кто — твой наставник. И никто не избавит тебя от этой агонии. Да, может быть, ты единственный простил Шэнь Вэя, решил восстановить его доброе имя. Тогда как же твой учитель? Цзи Ган кормил тебя, учил, растил, и вот чем ты отплатил ему! Живи, влачи своё жалкое существование. Никто тебя не пожалеет. Здесь, в Цюйду, ты — Шэнь Вэй, ненавистный всем. Люди хотят твоей смерти, и тебе придётся умереть. А раз этот час всё равно наступит, так почему не поговорить с Его Величеством открыто? Почему не признать преступления Шэнь Вэя? Тогда душа твоего учителя упокоится с миром, и… — он запнулся, заметив неестественную ухмылку на бледном, застывшем лице Шэнь Цзечуаня. — Шэнь Вэй. Не. Предавал.  Каждое слово — гвоздь в крышку гроба.  — Шэнь Вэй не предавал! БАХ! Цзи Лэй поднял его как пушинку и швырнул об стену так, что посыпалась штукатурка. Шэнь Цзечуань закашлялся, и всё кашлял, неспособный остановиться. — Я могу убить тебя сотней разных способов, — прошипел Цзи Лэй. — Неблагодарный ублюдок! Думаешь, ты и вправду неприкосновенный, раз выжил сегодня? Он дотащил Шэнь Цзечуаня до двери, пинком открыл её. — Я подчиняюсь воле вдовствующей императрицы. Но в Дачжоу полно людей, которым не приказывали тебя беречь! Хочешь умереть — прекрасно! Кое-кто об этом позаботится! Шэнь Цзечуань не сразу понял, куда его тащат: он увидел ровные шеренги всадников в чёрной тяжелой броне, с грохотом скачущие навстречу; увидел, как разбегается перед ними императорская стража. Кречет Либэя метался по ветру за плечом командира. Огромный жеребец, выдыхающий клубы пара, едва не обрушился на стоящих перед ним стражников, но, повинуясь натянутым поводьям, встал на дыбы, гарцуя, пока его хозяин не спешился, наконец. — Сяо… — начал было Цзи Лэй, но тот, даже не взглянув на него, решительно направился к Шэнь Цзечуаню. Шэнь Цзечуань не успел увернуться от пинка — словно кузнечный молот ударил его в грудь, кровь плеснула из открытого рта. Мгновение, — и вот он уже на земле, кашляет кровью, пытаясь не выблевать внутренности.