Поднося вино (将进酒)

Глубоко в застенках императорской тюрьмы Шэнь Цзечуань задыхался, тонул в море тьмы, неспособный выбраться. Сколько бы он ни дёргал запястьями, туго затянутая верёвка не желала ослабевать. Мешок с землёй давил всё сильнее, камнем утягивая вниз, вниз, и кровь шумела в ушах как далёкие волны. Он скосил глаза на огонёк свечи за решёткой. Там, в коридоре, семеро императорских стражей играли в чёт-нечет, ругаясь и стуча винными чарками, — им не было дела до пленника, задыхавшегося на соломенном тюфяке.  Вот огонёк расплылся, мутная волна погребла Шэнь Цзечуаня под собой, — тошнотворная, мешающая вдохнуть. Он поднял голову так высоко как мог, и, стиснув зубы, попытался шевельнуть ногами. У него получилось, он видел, хоть и не чувствовал движения, — от побоев онемело всё ниже пояса.  Он осторожно надавил ногой на раму грубо сколоченной койки. Когда его бросили в темницу, койка треснула под ним в первый же день, — так её источили жучки.  Вдох. Выдох. Вдох. Он изо всех сил пнул расшатанный угол, но рама даже не скрипнула: самый мощный удар его теперь был не сильнее, чем у котёнка. Шэнь Цзечуаня прошиб холодный пот. «Я хочу жить!» Он всхлипнул, заскулил от отчаяния, но тут же прикусил язык и ударил снова. Вот тело Цзи Му, изорванное стрелами. Вот его голос, такой ясный… «Я должен жить!» Он пинал и пинал злосчастную койку, пока источенная рама не треснула наконец, складываясь внутрь себя. Мешок заскользил вниз, утягивая его за собой, и рухнул на пол. Первый глоток воздуха вспорол лёгкие, чёрная пучина отпустила. Шэнь Цзечуаню показалось, что кровь закипела внутри, — иначе отчего так горело всё тело, даже на ледяном полу? Он приподнялся на локтях, волоча за собой непослушные ноги, и глотал, глотал воздух, жадно, как умирающий от жажды глотает воду.  Да. Шэнь Вэй заслужил смерть. Следователь был прав. Даже потерпев поражение на реке Чаши, князь мог ещё всё исправить: на линию обороны Шести префектур приходилось сто двадцать тысяч хорошо обученных, яростных воинов, да три гарнизона в Дуаньчжоу, готовых выдвинуться по первому приказу. И обладая такими силами, Шэнь Вэй вдруг бросил Дуаньчжоу, спрятался в южной резиденции. Паника среди солдат нарастала, но оставалась всё же слабая надежда, что там, в Дуньчжоу, князь наконец примет бой, что жертва Дуаньчжоу была не напрасной… Стоило всадникам бяньша приблизиться, как он сбежал вновь.  Одним ударом, как острейший клинок, степняки вскрыли оборону Чжунбо. Восемьсот ли им оставалось до столицы.  Всё могло быть иначе, сожги Шэнь Вэй амбары в оставленных городах. Бяньша, не желавшие терять быстроту и лёгкость, не признавали обозов, пробавляясь лишь тем, что находили в захваченных селениях. Но на выжженной земле голодный солдат много не навоюет: им пришлось бы отойти прямо на копья либэйской тяжёлой конницы, переправившейся через Ледяную реку. У заставы Тяньфэй их зажали бы в клещи: сзади либэйцы, спереди пять цидунских гарнизонов. Лишённые провианта, бяньша не продержались бы зиму. Но Шэнь Вэй не сжёг амбары. Бяньша, довольные и здоровые, на сытых, быстрых лошадях, врывались в города, рубя стариков, женщин и детей, а потом, играючи, отогнали защитников Дачжоу к известным своими оползнями берегам Чаши, и за одну ночь перебили всех.  В ту ночь смерть впервые дохнула Шэнь Цзечуаню в лицо. И вот в Цюйду, столице Дачжоу, пришло время подбивать счета. Казалось бы, простое дело: Шэнь Вэй раньше не замечен был в слабоумии, значит, сговорился с врагами, — бяньша нападают снаружи, он бьёт в спину своим. Однако князь уничтожил не только себя: с ним погиб весь архив. Даже императорская стража, способная любые доказательства достать хоть из-под земли, разводила руками. Последняя ниточка, которая им осталась, — императорское повеление выжать из шэнева ублюдка хоть слово.  Но что мог знать сын танцовщицы из Дуаньчжоу? Шэнь Вэя окружал едва ли не полк родных сыновей, в нём не было места восьмому бастарду. Князь наверняка и забыл о его существовании…  Но кто-то вспомнил. И решил его убить.  Шэнь Цзечуань не настолько был наивен, чтобы этому удивляться: сын, последний выживший Шэнь, должен ответить за отца. Стоит следователю поставить печать на закрытое дело, и ублюдок-княжич будет показательно казнён в память о тридцати тысячах павших на реке Чаши. Так зачем убивать тайком того, кто должен умереть у всех на глазах? Он сплюнул кровавую слюну.  Кто-то в столице беспокоится, что он знает о войске Шэнь Вэя больше, чем должен, и в один прекрасный день заговорит. Вот только таинственный убийца просчитался: Шэнь Цзечуань не знал ничего.  В Дуаньчжоу он скромно жил с учителем, матушкой-наставницей и их единственным сыном Цзи Му. Шэнь Вэй был для него не отцом, а далёким и незнакомым князем Цзяньсина. Сговорился этот чужой человек с врагом, не сговорился ли, — кто бы стал ему докладывать? И всё же, он решил отрицать его вину до последнего. Смертельный холод забрался под кожу, но мысли неслись вскачь и сон не шёл. Как это всё выглядит со стороны? Шэнь Цзечуань, схваченный либэйским наследным княжичем Сяо Цзимином, был арестован императорским указом и препровождён в темницу, минуя все формальности, — даже суд Трёх судебных палат устраивать не стали. Значит, все приказы шли сверху, император сам намерен был разобраться в этом деле. И кто же тогда посмел тронуть важного пленника прежде, чем Его Величество снизойдёт до личного допроса?  Нельзя спать. Нельзя закрывать глаза, как бы ни убаюкивала заунывная песня ветра…  Он не заметил, как наступило утро. Когда его снова притащили в допросную, снаружи бушевала метель. А вот следователь Цзи Лэй наоборот потеплел: сегодня он заискивающе улыбался, с поклоном подавая чай старому, круглолицему евнуху, устроившемуся в изящном кресле. На евнухе была обычная для дворцовой челяди бархатная зимняя шапочка, одежды украшала золотая чиновничья вышивка. Плащ укрывал покатые плечи, пухлые пальцы вертели изысканную грелку для рук в виде персикового цветка.  Какое-то время старик, казалось, дремал, но вот открыл глаза, окинул Шэнь Цзечуаня взглядом.  — Названый отец, господин Пань Жугуй, — Цзи Лэй согнулся в поклоне, — вот он, единственный выживший потомок князя Цзяньсина.  — Как же так вышло? Конечно, он спрашивал не о сиротстве, и не о потрёпанном его внешнем виде. Этого Пань Жугуя могло интересовать лишь одно: почему следователь всё ещё не вытащил из подсудимого все ответы.  Крупная капля пота скатилась со лба Цзи Лэя, но он не осмелился её вытереть.  — Этот невежественный юнец не в себе с тех пор, как его доставили из Чжунбо, — ответил он, не разгибаясь. — Мы не знаем, кто подучил его всё отрицать.  — Негодяя, арестованного по приказу Его Величества, — Пань Жугуй даже не взглянул на предложенный чай, — дитя лет пятнадцати заточили в наводящую ужас императорскую тюрьму, приставили к нему вас, ваше превосходительство Цзи. Разве этого недостаточно? Где же его чистосердечное признание?   Цзи Лэй криво улыбнулся, всё так же держа чашку в протянутых ладонях.  — Дитя, именно! Я не осмелился пытать мальчика без высочайшего повеления. Мы получили его уже простуженным, умри он под пытками, оборвалась бы последняя ниточка в этом деле!  Пань Жугуй вновь оглядел Шэнь Цзечуаня с головы до ног, словно раздумывая над ответом. — Все мы — сторожевые псы у ног Его Величества. Но кому нужен сторожевой пёс, чьи клыки затупились? Ваша задача — разрешать трудности, а не создавать их. Император желает видеть его сию минуту. Он расспросит мальчика сам, это знак его высочайшего снисхождения к неудачам императорской стражи. Его Величество всё понимает… А вы? Цзи Лэй немедленно упал на колени. — Названый отец мудр. Этот глупый сын благодарит за науку!  Пань Жугуй коротко кивнул. — Сделайте из него человека. Он не может предстать перед правителем в таком виде.  Посыльные утащили Шэнь Цзечуаня, и, вертя его, как сломанную куклу, кое-как привели в порядок: вымыли, забинтовали рану, даже одели в простенький хлопковый халат. Сам он никогда не справился бы с такой задачей, — у него едва хватило сил забраться в повозку.  Глядя, как увозят пленника, Пань Жугуй наконец-то пригубил чай.  — Действительно ли он последний из клана Шэнь?  — Истинно так, — немедленно отозвался Цзи Лэй. — И единственный выживший в провале Чаши. Сяо Цзимин, наследный княжич Либэя, самолично схватил его и поместил под охрану либэйской тяжёлой конницы. Никто и пальцем не посмел тронуть этого несчастного.  Пань Жугуй отпил холодного чаю, медленно растянул рот в ленивой, ничего хорошего не предвещавшей улыбке.  — Поистине, княжич Сяо — образец благоразумия.  *** Императорские стражники вытащили Шэнь Цзечуаня из повозки и понесли за евнухом, указывавшим дорогу. Метель ярилась, бросая снег горстями в лицо, а дорожка всё не кончалась, но вот показались колонны зала Минли и фигура евнуха-церемониймейстера у дверей.  Завидев Пань Жугуя, евнух бросился принимать его плащ и грелку: император уже ждал доклада.  Пань Жугуй церемонно поклонился у порога.  — Ваше Величество, ваш раб доставил его!  — Ведите, — произнёс приглушённый голос из-за дверей.  Шэнь Цзечуаня немедленно втащили в зал. Он затаил дыхание, прислушиваясь, принюхиваясь. В зале, тёплом, но не душном, дымились благовония, кто-то надсадно кашлял в полной тишине. Краем глаза он заметил фигуру у дальней стены: сперва вышитые туфли, над ними — полы простых синих одежд.  Император Сяньдэ был человеком хрупким, болезненно отощавшим от многочисленных недугов, донимавших его все три года правления. Лицо его, удлинённое и нежное, из-за болезненной бледности казалось особенно утончённым.  — Цзи Лэй несколько дней допрашивал его, — сказал он, бросив на следователя взгляд с высоты трона. — Есть ли результат?  Цзи Лэй поклонился в пол.  — Отвечаю Его Величеству: речи этого юнца невнятны и двусмысленны. Показания его полны противоречий и доверия им нет.  — Я хочу прочесть сам.  Цзи Лэй немедленно вынул из-за пазухи чистовик показаний и с поклоном отдал Пань Жугую. Тот, резво подбежав к императору, так же церемонно вручил свиток ему.  Император читал молча, но стоило ему дойти до провала Чаши, как долгий, надсадный кашель вновь овладел им. Пань Жугуй достал было платочек, чтоб вытереть августейшую кровь, но император не позволил: прижал к губам собственный платок.  — Тридцать тысяч воинов погибли в провале, но Шэнь Вэя не было среди них, — мрачно сказал он. — Кровь закипает от ярости! Шэнь Цзечуань зажмурился, чувствуя, как сердце начинает бухать в груди всё быстрее и быстрее.  — Подними голову, — услышал он голос императора где-то в вышине.  Дышать становилось всё тяжелее, ладони словно примёрзли к полу. Он приподнялся, не смея смотреть выше императорских туфель.  — Ты, сын Шэнь Вэя, единственный выжил в провале Чаши. Что можешь сказать в своё оправдание?  Шэнь Цзечуань только всхлипнул, дрожа, чувствуя, как жарко стало глазам.  — Отвечай! — рявкнул император.  Шэнь Цзечуань вдруг вскинул голову и на краткий миг встретился с ним взглядом, жалкий, заплаканный. Но миг прошёл, и он рухнул на пол в земном поклоне, рыдая, давясь словами.  — Ваше Величество… Ваше Величество! Мой отец был верен до конца! Но ему стыдно было смотреть в глаза людям Чжунбо после такого поражения! Он сжёг себя, расплачиваясь за этот позор!  — Что ты несёшь?! Если он был так предан, почему отступил?!  — Отец всех сыновей послал в сражение, — прохрипел Шэнь Цзечуань. — Моего старшего брата Шэнь Чжоуцзи замучили всадники бяньша. Тащили его за лошадью, пока он не умер! Не будь отец верен вам, как бы допустил такое?!  — Как ты смеешь поминать Чаши?! Шэнь Чжоуцзи бежал с поля боя! Ему нет прощения!  Шэнь Цзечуань вновь поднял голову. Слёзы текли и текли по его щекам неостановимо.  — Мой старший брат плохой командир и невежественный человек, но не предатель! Три дня он держался у Чаши! Три дня кровавой бани, чтобы вестовые успели добраться до Цидуна и Либэя! Если бы не он…  Император Сяньдэ вновь пробежал взглядом свиток. В зале повисла тишина, нарушаемая лишь всхлипами Шэнь Цзечуаня, но вот император устало вздохнул наконец. — Состоял ли Шэнь Вэй в сговоре с врагом?  — Никогда!  Он отложил свиток.  — Этот мальчишка хитёр и думает, что сможет обмануть правителя, — холодно произнёс он. — Я этого не потерплю. Пань Жугуй! Запороть его до смерти у ворот Дуаньчэн, немедленно!  — Раб принимает приказ, — поклонился, пятясь, Пань Жугуй.  Шэнь Цзечуань похолодел. Он забился в руках стражников, но те, зажав ему рот, быстро утащили его из зала Минли.