Поднося вино (将进酒)

— Шэнь Вэй, князь Цзяньсина, разгромлен был на реке Чаши. Префектура Дуньчжоу, передний край нашей обороны, в руках врага. Тридцать тысяч солдат погребены заживо в провале Чаши, лишь ты один — живой и невредимый. Как же так вышло?! Шэнь Цзечуань промолчал, глядя в стену невидящим взглядом.  Следователь Цзи Лэй грохнул по столу, тяжело нависая над узником. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.  — А я скажу тебе, как. Шэнь Вэй был в тайном сговоре с Двенадцатью племенами бяньша и собирался поднести им Шесть префектур Чжунбо на блюдечке. Прекрасный план: твоя семейка прорывает оборону столицы изнутри, а враг — снаружи. Вот почему всадники бяньша тебя пощадили. Я прав?  Шэнь Цзечуань с трудом разлепил потрескавшиеся губы. Слова Цзи Лэя ускользали от него, но вопрос он понял.  — Нет… — прохрипел он, сглотнув. — Нет… — Шэнь Вэй совершил самосожжение, испугавшись суда, императорская стража нашла его переписку с врагом, а ты, упёртый выродок, смеешь всё отрицать!  Всё было как в тумане, — кажется, уже сто лет ему не давали сомкнуть глаз. Воздушный змей на ниточке, вот ты кто, Шэнь Цзечуань. Стоит ниточке оборваться, и ты рухнешь с небесной высоты, разлетишься на куски.  Следователь развернул свиток, пробежал взглядом строки. — Вчера ты заявил, что выбрался целым и невредимым из провала Чаши благодаря старшему брату. Это так? Это так… Он и сейчас словно наяву видит скользкие, отвесные стены ямы. Просто залезь на гору трупов, и выберешься, ведь эта мягкая, податливая гора всё растёт и растёт. Но край обрыва всё так же далеко, а за ним — всадники бяньша, куда ни глянь. Их стрелы свистят на ледяном ветру. Крови по щиколотку. Свист стрел тонет в отчаянных криках раненых, понявших, что им не выжить. Стоны и вой звенят в ушах… Он не выдержал. Съёжился на стуле, хватая ртом воздух, вцепился в волосы, но вместо крика из груди вырвался лишь слабый скулёж. — Лжец, — бросил Цзи Лэй, сунув ему под нос свиток. — Твой старший брат Шэнь Чжоучжи, старший законный сын князя Цзяньсина, сбежал с приближёнными офицерами, бросив тридцать тысяч воинов умирать в провале Чаши. Всадники бяньша заарканили его на скаку и тащили вдоль берега, пока он не отдал Небу душу. Шэнь Чжоучжи никак не мог спасти тебя.  Он говорил что-то ещё, но за криками умирающих не разобрать было слов. Как выбраться? Где подмога? Мертвецы давят мертвецов, холодная, склизкая плоть вжимается со всех сторон, запах крови и выпущенных кишок забил ноздри. Цзи Му нависает над ним, дрожа под тяжестью трупов, едва дыша.  — Твой старший братец — герой из героев, — Му-гэ пытается говорить весело, но его голос срывается. — Несокрушимая… твердыня. Я держусь, держусь. Всё будет хорошо. Мы подождём чуть-чуть, а там и подмога… а потом мы с тобой вернёмся домой к отцу и матушке. Найду себе жену… тебе невестку… Бах! Это снова удар по столу, там, далеко... — Признавайся! Шэнь Цзечуань забился, пытаясь вырваться из призрачной ловушки памяти, но стражники навалились, вжимая его в столешницу. — Ты в императорской тюрьме, а не в гареме. Я пожалел тебя, юнца, и не стал пытать, но, видно, с тобой нельзя иначе. Не хочешь признаваться, так пеняй на себя. Займитесь им! Его вытащили на середину комнаты, привязали к скамье. Свистнул хлыст в руке здоровяка-палача. Пока — не больно, пока он лишь примеривается… Хлыст свистнул снова.  — Спрошу ещё раз, — следователь фарфоровой крышечкой смахнул пену с чая. Он пил неспешно, растягивая удовольствие. — Вступил ли Шэнь Вэй в сговор с врагом? Удар. — Нет! Ещё удар. — Нет! Ещё удар, и снова, и снова. Нет. Нет. Нет.  Следователь отставил чашку.  — Клану Шэнь бы эту стойкость, да на поле боя! Глядишь, мы и не встретились бы здесь. Продолжайте пороть. — Шэнь Вэй никогда бы не сговорился с врагом, — прохрипел Шэнь Цзечуань в пол. Голова не желала подниматься, тело не слушалось.  — Допустим. Сперва Шэнь Вэй разгромлен был на реке Чаши, бездумно бросившись в лобовую атаку. Ошибки случаются, он мог ещё спасти Дуньчжоу… Но вместо этого отвёл войска, несмотря на численный перевес. Так мы потеряли три города и десятки тысяч человеческих жизней. Слышишь меня? Десятки тысяч мирных людей пали под клинками бяньша! — следователь судорожно втянул воздух, голос его дрожал от ненависти. — И пока Двенадцать племён заливали Дуньчжоу кровью, Шэнь Вэй подался на юг, в Дэнчжоу. Интересно же он там воевал! Цидунский гарнизон спешил на подмогу, они уже миновали заставу Тяньфэй… Но Шэнь Вэй не пожелал брать врага в клещи, как задумывалось, — он собрал семью и отвёл кавалерию за стены Даньчэна. Линия обороны посыпалась… Не многовато ли ошибок? Если б либэйская тяжёлая конница не скакала три дня и три ночи без сна, без отдыха, через Ледяную реку, всадники бяньша уже дошли бы до столицы! Холодный пот разъедал раны, пол ускользал… ускользал…  Что-то лёгкое ударило Шэнь Цзечуаня по затылку и отскочило, покатилось по плитам. Бумажный свиток.  — Ты не подданный Дачжоу. Ты — брехливый пёс, а отец твой — предатель. Всё ещё отрицаешь это? Тогда и ты виновен!  Когда боль слишком сильна, в какой-то миг тело просто отказывается её чувствовать. Свиток развернулся перед ним: ровные строки, чёткие линии, простые фразы. Готовое признание. Лучше б его продолжали пороть.  Шэнь Вэй предал свою страну. Участь пса на бойне лучше, чем участь предателя. Шесть префектур Чжунбо завалены трупами, — кому хоронить тех, кто остался в провале Чаши? Шэнь Вэй владел гаремом жён и наложниц, похвалялся числом сыновей, — все сгинули в Дуньчжоу. Шэнь Вэй устроил себе погребальный костёр, а в наследство оставил кровавый долг. Шэнь Вэй заделал бастарда на стороне, и тот, выживший лишь потому, что отец о нём забыл, стал единственным наследником его вины. Кровавая дорожка протянулась за Шэнь Цзечуанем, пока стражники тащили его в камеру. Ледяные ветра выли голосами мертвецов, бросали снег в узкое оконце, и ночь длилась, длилась, а рассвет всё не приходил.  Всё смешалось в его голове, и в бесконечной зимней ночи вновь нависли над ним стены провала.  Цзи Му умирает. Он дышит с трудом, что-то капает с его латного ворота, застывает ледяными бусинами на шее. Крики вокруг давно смолкли, тихие стоны растворяются в завываниях колкого ветра.  Под Шэнь Цзечуанем — незнакомый мертвец с кровавым месивом вместо лица. Онемели ноги, придавленные телами, впился под рёбра край чьего-то щита. Мороз не пахнет свежестью, — в мире остался лишь запах крови. Дорожки слёз примерзают к щекам, но плакать в голос нельзя. Он смотрит в изуродованное, раздавленное лицо товарища, и пытается вспомнить, знал ли его, видел ли раньше… Не помогает.  — Брат… — он всхлипывает тихо, как ребёнок. — Мне страшно… Цзи Му сглатывает, треплет его по волосам.  — Ничего, ничего… Где-то вдалеке солдаты поют, приветствуя смерть. Ветер уносит их голоса, бросает обрывки слов. — ...в походе южном…  — …а смерть на северной стене…  — …бросят в чистом поле…  — …будут вороны кружить… — Братец… — шепчет Шэнь Цзечуань. — Я понесу тебя на спине… — Вот ещё. Я сам пойду. — В тебя же попали. — Нет, — Цзи Му больше не плачет. — Эти лысые варвары в слона с трёх шагов не попадут. На пальцах кровь и остатки чужой плоти, не утереть лица.  — Матушка-наставница сейчас лепит пампушки. Когда вернёмся домой, наедимся до отвала. Цзи Му вздыхает. — Только не набрасывайся сразу… Оставь мне немного. Шэнь Цзечуань кивает, как может. Снег укрывает их белым одеялом. Брат так устал, что не может даже пальцем пошевелить, и когда ветер доносит последние слова песни, что-то о павших всадниках, он глубоко вздыхает в последний раз.  — Я за свои деньги устрою тебе свадьбу, — шепчет Шэнь Цзечуань. — Только найди мне хорошую невестку, братец… Братец! Цзи Му не отвечает, он как будто задремал, устав от болтовни. Шень Цзечуаня трясёт. Как он выбрался потом? Когда успели ускакать всадники бяньша?  Он поднимается на ноги, а вокруг — лишь снежное безмолвие. Трупы под ногами — словно белые мешки с мукой. Теперь можно не сдерживать слёз, потому что Цзи Му лежит неподвижно, и его спины не видно под оперением стрел. Он единственный похож не на мешок, — на ежа, окровавленную подушку для булавок…  …так вот что это капало на шею. Частый стук копыт расколол тишину, словно гром среди ясного неба, и Шэнь Цзечуань, вздрогнув, очнулся.  Тошнота подкатывала к горлу, но встать, повернуться невозможно было: кто-то связал его руки и положил на грудь тяжёлый мешок, туго набитый землёй, — ни крикнуть, ни вздохнуть.  Шэнь Цзечуань знал этот приём: так в тюрьме незаметно избавляются от узников, которые не должны выжить. Не проснись он сейчас, не проснулся бы уже никогда.  Вот как. Значит, его хотят убить.