Когда погасло солнце

Мир давно потерял хоть какие-то краски, стал сырым и понурым, лишился вкуса. Дни бегут стремительно, никого не дожидаясь и сменяя одна другую. У каждого — своя боль. Кто-то не смирился, а кто-то вынужден тихо всхлипывать в подушку от боли, разрывая себя душу на куски. От безысходности и тоски даже Всадники Апокалипсиса, всемогущие и всевластные, меркнут и тускнеют на глазах — вот она, настоящая сила Леди Смерть. Одним своим ходом она заставила братьев матери испытать такие муки, которые они никогда и близко не ощущали за все свои многочисленные века, она начала свой путь мщения и он ему удается. Прямо посреди дубовой рощи, расположенной на территории Дворца Власти, имеется цветочная поляна — большая и отличающая тем, что там во все времена года растут цветы. Сейчас вся поляна покрыта зеленью и растениями, являясь одним из самых красивых мест на территории дворца. Там и захоронена избранная Четвертого Всадница и бравая принцесса своего королевства — Стелла. На её надгробном камне выгравированы лишь её имя — ни даты рождения, ни какого-либо титула. Так пожелал Ризанд, и никто не смог ему препятствовать, хоть и Джон предлагал отдать принцессе все почести. Сам Дворец Власти погрузился в мрак и траур — не играет больше всех, не звучат больше радостные и весёлые возгласы, которые она сама и вызывала. Тяжелее всех из жителей дворца, пожалуй, пришлось Амур — пикси слегла и заболела, услышав и почувствовав смерть своей феи. Одетт еле выходила её, но пикси потухла на глазах, впрочем, как и они сами. Джона терзало чувство вины, а Грэхем стал более молчалив и угрюм, чем был. Услышав о погибели их хозяйки, весь дворец погрузился в скорбь, что продолжался до сих пор. Сегодня на поляне тихо и спокойно, хотя, так было всегда. С тех пор как умерла Стелла, в её фрейлинах не нашлось надобности. Они остались во дворце, но сами они предпочитали не оставаться там надолго — всё напоминало о фее, принося боль. Много времени они начали проводить на её могиле. Одетт всегда приносила цветы и подолгу с ней разговаривала, в то время как Софи молчала и утешала подругу, что не выдержав плакала. С ними всегда были Амур и Дейзи — Локетт забрала Селина. Текна же, что так и не стала вновь человеком, исчезла и долгое время её никто не видел. Её пропажу никто и не заметил — все были опечалены своим горем. — Перестань, Одетт, — в который раз шептала Софи, сама еле сдерживая слёзы. — Прошел месяц, а ты всё плачешь. Миледи это не нравится, как ты не понимаешь? Ты нарушаешь её покой, — сглотнув ком в горле, утешала девушку фрейлина. Вдвоём они сидели возле её могилы, усыпанной самыми разными цветами, и время от времени приводили её в порядок, хоть это и приносило им огромную боль. На плече Софи Амур, малышка пикси стала замкнутой, а Дейзи и вовсе перестала разговаривать. — Ничего не могу с собой поделать, — слабо улыбнувшись, шмыгнула носом Одетт. — Как ты думаешь, где она? И счастлива ты она там… — Гораздо счастливее и спокойнее, чем здесь, — ответила Софи краями губ. — Ей так будет лучше. На небесах всем хорошо… — девушку вдруг отвлек шорох, раздавшийся неподалеку, а после в поле их зрения появляется Муза. На ней тёмно-синее платье в пол и тёмно-фиолетовый плащ, делающий её образ более царственным и величественным. Со смертью подруги она стала одеваться только в платья её собственного производства, в них же ища двух других. У Музы сформировалась традиция: каждое утро она посещала могилу Стеллы, весь оставшийся день посвящала поиску Блум и Флоры, и лишь ближе к ночи занималась Кайлани, к которой слишком сильно привязалась. Жизнь без них настоящий ад, тьма, в которой она не может найти просвет, теряя надежду с каждым днём. С ума сойти ей не дают Морон, Кайлани и её фрейлины, им же она безмерно благодарна за поддержку и заботу. — Миледи, — Софи и Одетт поднимаются на ноги и кланяются, приветствуя её. Муза улыбается краями губ и подходит ближе, бросая полный отчаяния и боли взгляд на надгробный камень. — Здравствуй, малышка, — она ласково проводит по щеке знакомой пикси, которая прижимается к ней, ища тепло. Феи напоминали пикси родной дом, родной мир, тем самым согревая опустевшую душу. — Я хочу забрать тебя сегодня к Тьюн, ты не против? Ты увидишь дочь Лейлы, хоть немного отвлечешься… — предлагает она ненавязчиво, искренне, поглаживая пикси по спине. — Было бы неплохо… — слабо улыбается Амур и смотрит на Софи, подсознательно ища одобрение. Фрейлина незаметно кивает и гладит пикси по волосам, не понимая, в какой момент успела так сильно к ней привязаться. Софи и Одетт уступают Музе место, что осторожно располагается возле могилы, пальцами поглаживая надпись на надгробном камне, проводя бесконечно по её имени. На руках у неё плед, который она стелит прямо на землю, заставляя Софи и Одетт сочувственно на это смотреть. — Ей холодно там, под сырой землёй… Я должна её согреть, — бормотала фея под нос, заботливо укрывая землю плотной тканью. — Может, ей страшно? Она ведь совсем одна… — Моя госпожа, — ласково, даже как-то учтиво и осторожно поступается к ней Софи. — Миледи не страшно и не холодно. Она уже больше ничего не чувствует. — Нет, ей страшно! Ей одиноко, и я должна её успокоить, — отрицательно мотает головой Муза, и фрейлина сдается, столкнувшись с обречённым взглядом Одетт. Зарываясь пальцами в теплую рыхлую землю, Муза начинает напевать неизвестную фрейлинам мелодию, что по звучанию напевает тихую и спокойную колыбель. Голос у феи волшебный и лечебный настолько, что Одетт не сдерживает слёзы, а Софи глубоко вздыхает, так и не сумев донести им, что они лишь беспокоят покойную, а не успокаивают. Они остаются так долго — напротив, не они дарили ей успокоение, а она, будучи не с ними, даровала им своеобразное утешение. Каждый, кто приходил к ней на могилу, мог получить собственное душевное умиротворение, поговорив с ней по душам, заплакать без стеснения или вовсе помолчать, чувствуя гармонию на душе. Они доверили её матушке-земле, но никто не догадывался, что кто-то не отпустил её, как смогли они, и сделал так, как посчитал того нужным. В самой высокой башне Дворца Власти тихо и спокойно, впрочем, как и всегда. Здесь нет ни единого звука, ни единого дыхания, что мог бы нарушить здешний покой. Башня расположена настолько высоко, что можно наблюдать пушистые облака сквозь кристальные стёкла — не было ни стен, ни дверей. Прямо посреди овально образного помещения стоит усыпальница, сооруженная из чистого золота и драгоценных камней. На ней — белое ложе из мягчайших тканей света, усыпальницу закрывает широкое стекло без единой пыли и грязи. Оно же и укрывает лежащее на белоснежном ложе тонкое неподвижное тело, бездыханное и покинутое жизнью. Над усыпальницей возвышается могучая фигура, что открывает легко поддающуюся своеобразную «крышку» гроба. Нежные солнечные лучи на тело, словно признавая в нём нечто родное. Рука, тяжёлая и крепкая, вдруг неожиданно мягко и ласково гладит светлые волосы, что потеряли свой цвет и стали слишком тусклыми. Кожа, что раньше согревала и пылала, похолодела и посинела до неузнаваемости. На ней — белое платье, олицетворяющее покой, а лицо спокойное и безмятежное. Она в умиротворении и гармонии, он это знал. — Тебе стоит отпустить её. — Я не могу. Возникшая сзади женская фигура смотрит на него с сочувствием и качает головой. Она не может его осуждать. — Я скучаю по ней. — Я знаю. Лианна подходит к нему бесшумно, кладёт прохладную ладонь на его плечо, слегка сжимая. Смотрит на умиротворённое лицо бывшей соперницы и чувствует вспыхнувшие отголоски боли в груди. Она никогда не была к ней привязана, но за короткий срок Лианна по-настоящему полюбила её. Её смерть — самое настоящее потрясение для всех них. Она была в смятении, ощущала несправедливость. Не может Стелла закончить свою жизнь так. Она не заслуживает такого никчемного конца. — Ты посчитал, что ей будет лучше здесь, чем в холодной земле, устроил лживые похороны, но не скрыл это от меня, — Лианна кивает на лишённое дыхания тело и не может смириться с тем, что некогда яркая и жизнерадостная девушка затихла. Замолкла навсегда. — Почему? — Ты — единственная женщина, которой я теперь доверяю. Одну я потерял, а другая сейчас не со мной, — имея ввиду свою мать, Ризанд смотрит на покойную возлюбленную, сдерживая болезненный вопль, что разъедает его грудь не имея доступ к выходу. — Ты должна присмотреть за ней. Позаботиться. — Она умерла, Ризанд, — слова Лианны эхом отзываются в ушах. — Какой смысл заботиться о ней? — горькая, неприятная, ужасающая, но правда. Лианне тяжёло даётся каждое слово, но она этого не показывает. Лишь сглатывает ком в горле и, видя состояние бывшего любимого, не хочет давить на него своей печалью. — Смысл есть, — отвечает Ризанд резко, упираясь руками в усыпальницу. — Есть, ты слышишь меня? Стелла не может умереть без моего позволения, я не дам ей эту привилегию. Умереть могут все, но только не она… — Не говори этого, — перебивает его Лианна, ахнув. Она за минуту сокращает между ними расстояние и заставляет мужчину смотреть себе в глаза. В них она видит боль, но несмотря на это, Лианна сжимает его руку и пронзительно заглядывает в его глаза. — Не говори, что хочешь оживить её. — Я не вынесу существования без неё, — уверенным тоном чеканит Ризанд. — Я верну ей жизнь, я должен. Стелла не заслуживает лежать здесь несправедливо убитой, ты поняла меня? Никто не сможет переубедить меня, пусть только посмеет, — звереет он на глазах, выдергивая руку из хватки Лианны. — Ты не слышишь самого себя… Бог, Всадник Апокалипсиса — как же! — Лианна смотрит на него с ужасом, с презрением. — Она не хочет этого, слышишь, не хочет! Ей хорошо там, где она есть, без боли и страданий, она наконец обрела покой! Думаешь, она захочет вернуться только из-за тебя? Ты наверное забыл, но ты любишь не взаимно. Бедняжка много натерпелась, так позволь ей насладиться покоем! — Стелле не нужен такой покой! — возражает Ризанд. — Наша битва не окончена, наша любовь только берёт начало. Я не проживу и день без неё, а она не сможет спать спокойно, слышишь? Они убили мою Стеллу, но это не сойдёт им с рук. Я обрушу на них весь мир после того, как вдохну в свою любовь каплю жизни… — Ты забываешь, — Лианна вновь перебила его, повысив голос и сверкнув глазами. — Ты забываешь о том, что ты не властен над созданиями Дракона. Ты даже исцелить её от раны не сможешь, не то что вернуть её к жизни. Я знаю, что ты и сам прекрасно понимаешь то, что Стелла, где бы она не была, не хотела бы возвращаться, но об этом бесполезно говорить твоей переполненной эгоизмом сущности. Куда подевался хладнокровный Смерть, куда делся его непоколебимый самоконтроль? — Я не хочу говорить о себе, — в голосе Ризанда нет ни намека на агрессию или раздражение, лишь железная твердость. — Я найду выход, каким бы не доступным он бы не был. Я — Всадник Апокалипсиса, а Всадники апокалипсиса всемогущны и всевластны. Я — сам Смерть, и только я знаю, как лучше и как правильно, — дернув плечом, Ризанд обходит Лианну и уверенными шагами движется к выходу. Его останавливает негромкий голос Лианны и её полный неодобрения взгляд, которым она одарила его слегка повернувшись. — За каждую жизнь нужно платить, — знала, оттого и говорила она. — Есть ли у тебя смелость заплатить нечто ценное за её жизнь, и главное, имеется ли у тебя это ценное вообще? — Если понадобится, я пожертвую своей божьей сущностью и отрекусь от собственного господства, — твёрдо произнес Всадник Апокалипсиса. — Но она будет жить. Ради лучшего будущего. Совместного будущего, — с этими словами он покидает помещение, оставляя после себя лёгкий порыв ветерка. Лианна устало вздыхает и приглаживает ладонями волосы. Понимая, что она никак не сможет подействовать на всадника, девушка решает покориться его воли и выполнить свою часть задачи от чистого сердца — позаботиться об умершей возлюбленной её бывшего любимого. Лианна садится на невысокий стул рядом с усыпальницей и берёт ладонь Стеллы в свои руки — кожа, что некогда впитывала все солнечные лучи, теперь ощущалась как кусок льда.             ***        Тяжёлая, потная мужская рука проходится по тонким изгибам, оглаживая каждый миллиметр сухой, но в некоторых местах намокшей кожи. С упоением и удовольствием втягивая в лёгкие опьяняющий, манящий запах лилий и роз, словно въевшийся в нее, мужчина вновь погружается в собственный сорт безумия, растворяясь в нём без единого остатка. От этого чувства не хотелось уходить, это чувство будоражило тело и отключало разум, оставляя наедине с одним из человеческих пороков — похотью. Он так долго об этом мечтал, так долго грезил, что теперь всё происходящее кажется лишь сладким сном — сколько бы он не вдыхал этот неземной аромат, ему не хватало, он, казалось бы, сам не до конца верил в то, что с ним случается. Для его это подобно небесному раю, но для неё — самая болезненная и уничтожающая пытка, кошмар, который не хотел её отпускать, боль в истинном воплощении. Его запах въелся в её лёгкие, его прикосновения запомнились мозгу, который заботливо отключал её разум в те моменты, когда он переходил грань. А таких случаев было не сосчитать. По её щекам катятся слёзы, обжигая грязные щеки, усыпанные мелкими ранами и синяками. Глаза уставлены вдаль, в них не осталось никакой искры, никакой жизни, лишь нескончаемая боль, ставшая родной. На её тело попадают капли пота, а уши улавливают мерзкие звуки — голова начинает болеть от того, что её каждую минуту бьют с минимальной силой об стену. Она не сопротивляется, у неё не осталось сил — она лишь немо молится своему Создателю и безмолвно зовёт своего Всадника. — Ты так прекрасна, Флора… — она слышит ненавистный хриплый мужской голос, сопровождаемый тяжёлым дыханием. — Так прекрасна. Несколько минут мучений — и он покидает её тело, издавая звуки удовольствия и пачкая своей белесой меткой. Ей противно, ей больно, её переполняет ненависть к нему и отвращение к самой себе. Он каждый раз выжигает ей грязное клеймо раскаленным железом, не замечая, как морально и физически убивает её, разбивает. Она хочет закричать, но не может — он вновь оставит на ней удары кулаками и ногами, а после повторит адский процесс, который она только что испытала. Вновь и вновь — каждая минуту оборачивается для неё гонкой на выживание, в которой она не принимает участие. — Если Всевышние смилуются, — Анаган поднимается на ноги, вытирает гениталии от спермы и надевает одежду. — То ты понесешь от меня моего ребёнка, который станет нашим чудом, нашим глотком воздуха. Он будет похож и на тебя, и на меня, ты станешь мамой, слышишь, Флора? Разве это не прекрасно — иметь маленькое напоминание обо мне? Она ненавидит его каждой клеточкой своего тела, презирает его больше всех на свете. Флора никогда раньше такого не испытывала — когда хотелось кого-то убить собственными руками, теми, которые Анаган чуть не сломал в порыве страсти. Но единственное, на что она способна, так это молча поджать под себя ноги и зарыться в них носом, скрывая заплаканными глазами. Это не нравится магу, он садится рядом с ней и заставляет её смотреть на себя — он настолько одержим ею, что не заметил сокрытые злость, отвращение, горечь. — Прошло несколько месяцев, а ты всё так же закрываешься от меня. Это не дело, — качает головой маг. — Ты расстраиваешь меня. Разве… Разве ты не убедилась, как сильно я тебя люблю? Как я одержим тобой? Как я перестаю дышать, если не чувствую твою кожу? Ты — мое стремление жить, мой кислород, больше, чем просто жизнь… Ты — мое всё, — Анаган начинает покрывать поцелуями её лицо, губами прикасаясь к её лбу, скулам, носу, подбородку. Флора пытается вырваться слабо, вновь заливаясь слезами. — Почему ты до сих пор не беременна? — вдруг спрашивает он, изменившись в лице за долю секунды. Флоре знаком этот тон. Она ежится и прикрывает руками голову, зная, что сейчас обязательно последует удар. — Я брал тебя… позволь посчитать… одиннадцать раз! Нет, двенадцать. Или все-таки больше? Почему ты ещё не понесла, моя порочная малышка? Или ты бракованная? — сузил глаза Анаган, а после резко схватил фею за волосы, сжимая их в кулак. Флора вскрикивает от боли и пытается высвободиться, но Анаган в ответ лишь грубо встряхивает её несколько раз. — Здесь нет твоего милого всадника, который мог бы тебя защитить, слышишь? Здесь господин — я, и всё будет так, как я пожелаю. А я хочу, чтобы ты родила моего ребенка! Или ты в тайне избавляешься от них? Говори, отвечай! — Кто даст тебе ребёнка, Анаган? — поняв, что он не отпустит её без ответа, Флора хватается рукой за его ладонь и смотрит прямо в глаза, шипя от дискомфорта. — Ребёнок это душа, это полноценная жизнь! Кто вселит его в меня? Ни Всадники апокалипсиса, ни Дракон не сделают этого, слышишь? И я буду спокойна, потому что я лучше умру, чем позволю своему ребёнку увидеть твоё гнусное лицо, — выплёвывает она ему в лицо, и мгновенно получает ударом в скулу. Вскрикнув от неожиданности, Флора закусывает нижнюю губу и молча терпит унижение — злить мага ещё больше стоило ей жизни. — Ты выносишь моего ребенка, хочешь ты того или нет. И для этого нам не нужны Боги, — рявкает ей на ухо Анаган, отпустив карамельные волосы и поднимаясь на ноги. — Ребёнок — лишь второй пункт моего счастливого существования, ты знаешь это? Для меня главное то, что ты рядом со мной, — мужчина натягивает улыбку до ушей. — Меня делает счастливым лишь одна мысль о том, что я могу овладеть тобой в любую минуту без разрешения Господ. Это кружит мне голову. — Где Блум? — вопрос, который она задавала не меньше сотни раз, и на этот раз фея не получает никакого ответа. Анаган негромко смеётся и ласково проводит ладонью по щеке девушки. — Тебе ни к чему это знать, — качает головой он. — Её сестра не обидит её, ты можешь быть спокойна. Она хоть жива, в отличии от другой твоей подруги. Ты должна быть благодарна за это, — наигранно разочарованно вздыхает Анаган, зарываясь пальцами в волосы феи. — Стелла не умерла, я не верю тебе! — Флора отрицательно мотает головой и прижимает ладони к ушам, всхлипывая. — Они все живы и здоровы, слышишь? Живы и здоровы… — Вы не святые, детка, и с вами может случится нечто плохое. Почему ты думаешь, что вы бессмертны? — издевается над ней Анаган, хохоча. — Ты устала, малышка, очень устала. Я зайду к тебе потом, договорились? Ты сегодня хорошо постаралась, наберись сил до следующего моего прихода, — Анаган оставляет на чужом лбу поцелуй и, поднявшись на ноги, уходит не оглядываясь. Флора кладёт голову на холодную плитку, принимает позу эмбриона, поджав ноги к груди, и тихо, совсем тихо плачет, даже не пытаясь совладать с эмоциями. Он делал это всегда — морально уничтожал каждый раз, когда насиловал её на холодном полу. Флора прикрывает глаза, но всхлипы так и не прекращаются — она теряет себя с каждой минутой, уже не представляя себя чем-то бо́льшим, чем-то стоящим. Хочется убежать — на ногах цепь, хочется закричать — её услышат палачи с кнутом в руках. Ей остаётся захлебываться в собственных слезах и звать его — того, кого любит всем сердцем, того, кого хочет увидеть больше всех, того, кого хочет обнять и забыть о всей боли. Но он не приходит — никто не приходит. Её безмолвный крик вновь никто не слышит. ***

Блум негромко смеётся — Стелла выдает ещё одну глупую, но очень забавную шутку, услышав которую, Муза закатывает глаза. Их комната освещается восходящим солнцем, и на этот раз им удаётся вместе встретить рассвет. Рядом с ними пикси, которые изо всех сил старались не заснуть и смогли выполнить свою задачу. Посередине комнаты столик с различными сладостями, и шестеро девушек сидели, окружив его, на мягких подушках. Флора старается пошутить, но Текна учтиво замечает о том, что у неё это не выходит, за что получает в бок от Лейлы, выступившей в защиту феи природы. Они вновь смеются, пока Стелла не начинает очередной рассказ о том, как они погуляли с Брендоном под звёздной ночью — подруги закатывают глаза и добродушно качают головами. Уже вскоре к ней подключается Муза со своими колкими шуточками, Флора с мелодичным смехом и Текна со своими категоричными, смешными высказываниями — подраться им не даёт Лейла, занявшая позицию дипломата. Блум наблюдает за этой сценой со стороны и слабо улыбается — если бы её попросили нарисовать картину счастья и любви, она бы несомненно запечатлила на холсте светлые образы своих смеющихся подруг.

Из спокойного, сладкого, спасительного сна её выдергивает ледяная вода, которой её облили совсем неожиданно, в одно мгновенье. Блум втягивает носом воздух и почти сразу приоткрывает глаза, вынырнув из сна за долю секунды. Отбросив пустое ведро в сторону слегка небрежно, над ней возвышается внушающая беспокойство фигура мужчины, от которого она и пыталась спастись в Царстве Морфея. Однако он не позволяет ей убежать, настигнув подобно кровожадному хищнику — Блум никогда не чувствовала себя настолько беспомощной и жалкой, как сейчас, а ещё более унизительным было то, что она опасалась непредсказуемости собственного дяди, родного человека с той же кровью, что течёт в ней. — Моя драгоценная племянница, ты готова к новому дню, к новым испытаниям? — дядя не делает ничего такого, чего бы можно бояться, но даже так Блум чувствует от него угрозу и опасность. Это не поддаётся объяснению — она ощущает в нем ту же силу, которой обладает сама, фея тянется к ней, как к нечто похожему и близкому. Потрошитель и отталкивает её, и зпмтраряет приближаться — точнее, не сам он, а энергия в нём, его аура, его сила пламени дракона, которую он сумел в себе сохранить. — Что вам нужно от меня? — Блум поднимает на него измученные глаза, под которыми залегли тёмные синяки. Её поместили в холодное, сырое помещение, из-за чего кожа её потеряла прежний здоровый вид, а тело стало тоньше в несколько раз от недостатка нормальной пищи. Такое зверство не укладывалось в голову Блум. Она давно поняла — они монстры, которые не щадят даже свою плоть и кровь, они плюнут в их родство и проигнорируют его на пути власти и полного могущества. Блум не хочет иметь с ними ничего общего — но кузина довольно-таки похожа на неё, что не даёт ей никакого покоя. — Что я вам сделала? — Вопрос в том, что ты не сделала, — сделав акцент на «не», Потрошитель длинными пальцами перебирает её ставшие ломкими и бледными рыжие волосы. — Тебя не берёт ни голод, ни холод, ни плохие, я бы даже сказал, нечеловеческие условия. Ты оказалась гораздо сильнее и выносливее, чем мы предполагали, это нельзя не признать, — задумчиво говорит он размеренным тоном. — Дочь моего братца, заносчивого недоумка Оритела, меня приятно удивляет. — Не смейте оскорблять моего отца и своего короля, — шипит сквозь зубы Блум, черпая остатки сил из своей внутренней силы, которую пока не отобрали. — Орител мне не король, — сурово отвечает Потрошитель. — И не брат. Он для меня тоже самое, что и мышь, с которой ты здесь сосуществуешь. Я убью его и глазом не моргнув, как и всех тех, кто встанет на моем пути — будь они из этого мира или из другого, — намекая на свою родину, предупреждает Потрошитель, а в глазах его лишь ненависть и непоколебимая уверенность. — Но ты, Блум… — мужчина оставляет в покое пряди её волосы, переключаясь на лицо. Фея не сопротивляется, прекрасно зная, что делает только хуже. — Ты другая. Особенная. Ты не похожа на Оритела, ты — вылитая Марион. Может поэтому я предпочёл тебя, а не Дафну? При упоминании старшей сестры Блум невольно вздрагивает. Глаза увлажняются, а в груди начинает щемить — она бы отдала свою жизнь для того, чтобы хоть раз увидеть сестру, по которой безумно истосковалась. — Знаешь, изначально я хотел сделать Дафну второй своей преемницей наравне с Аравис, — задумчиво произносит Потрошитель. — Но она… Она — Орител в женском обличии. И я понял, что ненавижу её так же сильно, как и его. А после я увидел тебя — спасительница своего мира, прилежная по всем параметрам фея и образцовая принцесса, возлюбленная моего врага, моя плоть и кровь! И я понял, что хочу видеть тебя рядом с собой… — Вам не хватает Аравис? — краями губ спрашивает Блум, смотря на него нечитаемым взглядом. — Не сравнивай себя с нею, — качает головой Хронос. — Моя дочь — моя наследница, продолжитель моих деяний. Ты же — сторонник, чувствуешь разницу? — он изогнул бровь и усмехнулся, убрав пальцы с её лица. — Я никогда не стану вашим сторонником, слышите, никогда! — сделав рывок, Блум попыталась дернуться, но магические цепи остановили её, болезненнее сковав конечности. — Наше родство ничего не меняет, вы по-прежнему злодеи! — Злодеи… Понятие весьма субъективное, — покачал головой Потрошитель, хмыкнув краями губ. — Спасавшая мир неоднократно маленькая фея не поняла, что не бывает конкретных героев и злодеев. Есть сторонники того, что мы называем нравственностью, и есть сподвижники аморальности, зачастую те же самые вышеупомянутые личности, так или иначе сломанные чем-то или кем-то против своей же воли и желания. Никто не творит плохие деяния беспричинно, если, конечно, они не были порождены самим хаосом — а моя дочь, видишь ли, частично состоит из этой самой силы, что делает её, по твоему понятию, «злодеем». Но я — не злодей. Я просто хочу мести. Хочу вернуть свои права и заполучить власть. Разве желание чего-то масштабного и твёрдые амбиции считаются злодейством и грехом? — искренне спросил Потрошитель, посмотрев на неё наигранно вопросительно. — Да, если они вредят другим, — уверенно отвечает Блум, вскинув голову. — В таком случае, твой драгоценный возлюбленный тоже злодей. Ты имеешь представление, сколько жизней он разрушил из своего эго и погубительных желаний? Моя бесценная племянница, ты ведь тоже злодей, только этого не осознаешь, — Потрошитель говорит загадками, двусмысленно, что вгоняет Блум в тупик и замешательство. — О чем вы? — хмурится она, недоумевая. — Все твои поступки, которых ты считаешь добрыми и хорошими, на самом деле разрушили цепочку событий, положивших начало истреблению человечества твоего мира. Ты знаешь, каких цифр достигли смерти и потери не Магического Измерения, а конкретно Домино? Хранительница и принцесса, ты не имеешь никаких знаний и сведений о состоянии своего мира. Это не считается злодейством, дорогая племянница? Ты ничем не отличаешься от нас. Гонишься за тем, что нужно только тебе, не вспоминаешь ни о ком, кроме тех, кто тебе необходим лишь в один момент. Разве ты не эгоистична и безнравственна? Заботишься только о своей любви, проводишь время за жалостью к самой себе и своей поганой жизни — скажи мне, сколько раз ты переживала за свой мир, за свою родину, семью? Я знаю ответ — мизерный раз, почти нисколько. Это не делает тебя хорошим человеком, ты знаешь это, моя милая? — каждое слово Потрошителя не только открывает ей глаза, но и делает сердцу невыносимо больно. — Ты ведь даже не знаешь о войне в Магическом Измерении. Позор принцессе Блум, которую все так боготворят и возносят. Блум словно ошпарили кипятком, а следом окатили ледяной водой. Подняв на дядю полные шока и удивления глаза, девушка шевелит губами, но не может подобрать нужные слова. Разве не для этого была их жертва — ради мира и благополучия? О какой войне говорит Потрошитель? — Война? — голос феи дрожит, а сама трясется подобно осиновому листу. — Вы… Вы лжёте мне! — Сестра твоего возлюбленного и по совместительству любовь всей моей жизни устроила террор в Магическом Измерении почти сразу после вашего ухода. Таким образом, она пытается основать свое царство и отомстить братьям. Аравис не знает об этом, но ей и не нужно — я хочу максимально оттянуть её встречу с матерью. А знаешь что ещё хуже? — он держит театральную паузу, а после с удовольствием добавляет. — Всадники Апокалипсиса знают об этом и совершенно ничего не предпринимают. Они и не должны — но не рассказать об этом вам, это уже преступление, ты так не считаешь, милая? Блум опускает голову и зарывается ею в сложенные колени, начиная тихо всхлипывать от всего того, что её накрыло в одно мгновенье — боли, обиды, усталости. Потрошитель смотрит на неё и понимает — ещё немного, и она полностью сломается. — Ну-ну… — Потрошитель ласково гладит её по голове, не помогая, а только ухудшая её состояние. — Всё не так плохо, знаешь? Ты только присоединись к нам и, я обещаю, тебе и твоему миру больше никогда не будет больно… — момент настал, осознаёт Хронос. Воспользовавшись уязвимым и полностью ослабевшим состоянием феи, он прикасается к её ключице не теряя времени. Получая доступ к сердцу и душе племянницы, Потрошитель чувствует знакомый жар огня — такой родной, похожий на собственный. Он пятнает его, пачкает своей загрязнившейся и тёмной силой, наконец добивается желаемого спустя нескольких месяцев эмоционального насилия над племянницей. Блум поднимает на дядю голубые глаза — они не выражают ничего, кроме пустоты и боли, глубоко сокрытой в ней. Потрошитель удовлетворённо скалится. *** Звучат людские глаза полные страха, боли и горечи — они плачут вместе с тем, кто породил самый настоящий хаос, заполнивший и его душу. Народ молится Богам, без вины виноватые души просят о пощаде, слёзно шепчут остановиться, прекратить апокалипсис, который настал их столь неожиданно. В одном континенте — беспрерывные землетрясения, разрушившие даже самые крепкие постройки, крепости и замки, в другом — гармонируют пожары и наводнения, унося сотни жизней изо дня в день. Все эти катастрофы олицетворяют то, что творится в душе Создателя Вселенной — беспомощное человечество, даже высшие волшебные силы не могут как-либо на это повлиять. Им остаётся лишь молиться, не имея возможности связаться с Богами — они их никогда и не увидят. Зато Боги их отлично слышат. Слышат их непрекращающийся плач, полный боли от потери и горя, мольбы, обращённые им, крики, такие, когда кого-то лишаются. Огрон тоже кого-то лишился. Того, кто был ему дорог всего на свете. Даже самого себя. — Остановись, брат. Огрон не в божьем обличии — его на духовном плане сдерживает Ризанд, который на данный момент гораздо сильнее его за счёт эмоциональной стабильности. Всадник Апокалипсиса, потерявший возлюбленную, превратился в настоящее дьявольское чудовище — ему больно и он делает больно человечеству, своим созданиям, заставляя их страдать так же, как страдает он. Всадник контролирует самого себя лучше Огненного Дракона, но сейчас отрицательные чувства переполняют Огрона. Ненависть к Анагану съедает его изнутри, заставляя мучиться каждую секунду — и Ризанду становится всё тяжелее держать его под контролем. — Они забрали её, — отвечает Огрон сквозь стиснутые зубы. Ризанд чувствует боль, которым он полнится, но ничего сделать не может. — Я уничтожу их! Сокрушу! — кричит он настолько громко, что на одном из континенте разразился гром, охвативший абсолютно всё небо. — Ты можешь вернуть её… — начал было Смерть, но Огрон, повернувшись к нему, перебил его одним лишь своим взглядом. Его глаза выражали ярость и тоску, ненависть и печаль. Они смешались в одно чувство, которое выражали глаза всадника — они покраснели, и неизвестно, от чего конкретно. — Я перевернул свой собственный мир сотни раз, но единственное, что я нашёл, — её шаль, пропитанная запахом этого ублюдка, — голос Огрона низкий, готовый вот вот сорваться. Он не выдерживает, он на грани безумия. — Анаган — мое создание, змея, которую я грел на груди. Он посмел прикоснуться к моему сокровищу, и я сделаю так, чтобы он молил о смерти. Но не будет ему того, что он хочет — я буду воскресать бесконечное количество раз, пока он не попросту не испарится от боли, которую не выдержал бы даже Бог. Но знаешь, в чём загвоздка, брат? — тон голоса обманчиво спокоен. Такой появлялся лишь тогда, когда Огрон затевал войну. — Я не могу найти собственное создание, того, кто начал дышать лишь благодаря мне. Почему? — глаза его блеснули жаждой крови. — Потому, что сука, которую мы называли племянницей, ничем не отличается от своей шлюхи-матери… — Огрон! — останавливает брата Ризанд, который никогда не признавался в том, что ему всегда было тяжело слушать оскорбления сестры и племянницы с уст не только братьев. — Я в чем то не прав, братец? — приближается к нему Огрон, казалось бы, забывая о том, что перед ним — не враг. Он действительно сошел с ума — он сам и не понял, в какой момент Флора так глубоко въелась в его кожу. — Я не знаю, что делает этот сукин сын с моим нежным и хрупким цветком, и эта мысль сводит меня с ума, не даёт покоя. Что бы ты чувствовал, если бы твою… — Огрон осекается, почти мгновенно осознав, что неразумно выдал. Это, казалось бы, его отрезвляет, а точнее его приводит в чувство взгляд брата, изменившийся за долю мгновенья. И тут Огрон начинает понимать, как, на самом деле, сейчас тяжело Ризанду: сдерживать и успокаивать брата тогда, когда больно самому. Валтор закрылся от всех м вся, Морон временами забывает обо всём и обо всех, думая лишь о состоянии своей возлюбленной, но Ризанд, предавший любимую небесам, не перестает волноваться о частицах своей души — братьях. Именно это и делает его их предводителем, главным, принимающим окончательное решение, путеводителем. Он — открыл глаза раньше всех, он же и заботится о братьях больше, чем они о нем вместе взятые. Боль от потери до сих пор терзает и кромсает его душу, но взгляд Огрона, у которого возлюбленная, в отличии от него, по-прежнему жива, попросту его не отпускает. Ризанд не может оставить брата и свой мир, все живое, которое страдает не меньше их — такова участь созданий Богов. — Не держи на меня злость, брат, ты ведь знаешь, я не хотел этих слов. Ризанд промолчал, но Огрон знает, что брат не злится на него. Ризанд всегда относится к ним снисходительно, этим он напоминал им их мать. — Страдают невинные души из-за оплошности одного неверного. Ты должен понимать, что это неправильно, Огрон. Боги не могут быть настолько эгоистичными, — вразумляет он брата, действуя на него на подсознательном уровне. — Не человечеству решать, какими должны быть Боги, — отрицательно покачал он головой. В глазах его вновь вспыхивает огонь, на этот раз он больше, чем тот, который удалось погасить Ризанду. — Человечество создано нами, и, если понадобится, я сотру их с лица земли всех до единого. Ничто не помешает мне найти мое драгоценное… Слышишь, Ризанд? Никто. — Ты уничтожишь всё то, что мы создали вместе, лишь ради одной феи, являющейся дитем твоей противоположности — это показатель нашей неустойчивости и слабины в небожьем обличии. Это тяжёло признать, но нас погубила любовь, которая изначально не имела смысла существовать. Твоей феи нет ни здесь, ни в мире Дракона, ни где-либо ещё — этого «где-либо ещё» и не существует, — Ризанд подходит к брату на несколько шагов ближе и кладёт ему на руку, многозначительно заглянув в глаза. — Ты понимаешь, что это означает? — Я догадываюсь, но не хочу этого признавать, — Огрон не поднимает на него взгляд. — Нужно собрать совет. Это больше не может так продолжаться. Заседание совета Всадников Апокалипсиса сегодня особенно тих — стоящая в помещении атмосфера давит и наседает так, что, казалось бы, её черноту можно увидеть глазами и ощупать. Сегодня они внесли изменения — появились не только слуги, но и сама Муза напросилась на присутствие, чему Морон отказать не мог. Теперь, когда они признались друг другу в чувствах и открылись душой, Муза приняла решение остаться в этом мире там, где, по её мнению, и есть её место — рядом с любимым. Вместо неё в Магическое Измерение Всадник отправит Текну, которая исчезла и больше не появлялась, что со временем начало беспокоить Музу. Лишь обещание любимого что он найдет птицу успокоило девушку. — Перед нами стоят две основные проблемы, — начал Морон после затянувшегося молчания. — Первое: найти и вернуть сестёр моей феи, возлюбленных моих братьев. Как бы не выпотрошил наш мир мой драгоценный брат, за что ему отдельная благодарность… — не упустил возможности съязвить Морон, недовольный тем, что Темную Вселенную перекинули с ног до головы. Огрон бросил на него гневный взгляд: он еле держал себя в руках. — он не нашел ни намека на Флору и Блум ни в этом мире, ни в мире Дракона. Исходя из этого, мой второй брат, Ризанд, сохранивший здравый ум, предполагает, что они находятся во Временной петле… — Что такое «Временная петля»? — нетерпеливо спрашивает Муза, обеспокоенная и взволнованная поисками подруг. — Так мы называем созданные божеством миры, — отвечает Морон. — Аравис — дитя Всадницы и Хранителя, из-за чего она фактически является полноценным божеством. Вполне возможно, что она создала свой собственный мир, в котором и удерживает твоих сестёр, из-за чего, к слову, мы и не можем их найти. Такие миры мы называем «Временная петля» — вселенная, в которой нет жизней, в которой не усовершенствовано время, не является полноценной и настоящей. Это своеобразная иллюзия. — Но Аравис не обладает силой реликса, — хмурится Муза, логически рассуждая. — Как она может создать свой мир? — Её Временная петля пока только иллюзия, жалкое подобие. Если она получит реликс, то и эта иллюзия автоматически станет полноценным миром, ещё одной вселенной. Ты понимаешь? — Морон пристально на неё посмотрел. Муза понятливо кивнула, замолчав. — Что думаешь по этому поводу, Валтор? — Она определенно создала Временную петлю, здесь нет необходимости предполагать, — сдержанно ответил Валтор. Муза не отводит от него взгляда, понимая и зная, что, хоть он этого и не показывает, в его груди творится хаос, играет вихрь и буря, но, в отличии от Огрона, он разумно сдерживается, осознавая, что бесполезным крушением мира ничего не изменишь. — Важно лишь то, как мы разрушим эту Временную петлю. Аравис энергетически слишком могущественна, с реликсом она станет непобедимой, неподвластной никому. До этого времени мы пытались решать всё силой, реже — хитростью. В этом заключается наша главная ошибка. — И что ты предлагаешь? — Огрон был на грани сумасшествия. — Изворотливыми бывают лишь шуты, которым угодно понравиться своим хозяевам. — Легче сокрушить то, что ты сам же и создал? — голос Валтора спокоен и невозмутим. — Я предлагаю отплатить нашей драгоценной племяннице той же монетой. Сделать то, что сделала она, — поняв, что никто не понимает, что он имеет ввиду, Валтор немедля пояснил. — Вернуть в Тессерис Джастинду и сделать её пленницей своего же мира. Муза от удивления приподнимается в месте, а братья задумчиво переглядываются. — Это гениально настолько, что я даже поражен как мы раньше до этого не додумались, — расплылся в ухмылке Морон. — Я самолично приведу её в этот мир и устрою восемь кругов ада — она поплатиться за то, что сделала её дочь, — глаза Валтора сверкнули огнем уверенности и ненависти, отчего Муза почувствовала дрожь, пробившую её в одно мгновенье. Она вдруг ощутила необъяснимое желание взять за руку Морона, так, как делала раньше с совсем другим человеком — Морон, ощутив, поняв и зная её намерения, сжал руку феи под столом, не желая демонстрировать отношения напоказ в тот момент, когда ни одна из других фей не рядом с его братьями. Муза за мизерный период любовных отношений с всадником апокалипсиса убедилась в том, что это — лучшее, что с ней случилось. Нет ни намека на эмоциональные качели, тяжёлое установление связи, бесконечные попытки найти подход, понравиться, угодить. С Ривеном она думала, прежде чем что-то говорила, брала его за руку всегда осторожно, ведь она не знала, что от него ожидать — ответное проявление ласки или привычные попытки оттолкнуть, держаться на расстоянии. В его объятиях она не чувствовала себя в безопасности, ведь сама в их отношениях принимала позицию сильного партнёра, который первым шёл на контакт. Она не знала от Ривена проявление любви и сочувствия — он любил её, несомненно, она видела это, чувствовала, но большое количество шагов и действий, держащих их союз, предпринимала именно она. Муза не хотела этого — не хотела бороться за отношения на постоянной основе причём исключительно со своей стороны. Она видела, как взаимно понимают друг друга Тимми и Текна, как, вопреки неидеальности, и Блум, и Скай пытались сохранить гармонию в отношениях. Как Брендон шёл на уступки Стелле и был именно тем, кем хотела видеть Ривена Муза — человеком, ради любимой забывающий о себе, идущий первым навстречу. Муза с детства мечтала о сказочной любви, о которой рассказывала ей мама — и она обрела её в лице самого всадника апокалипсиса. С Мороном легко жить, с Мороном легче дышать. Он — не Ривен, он — его полная противоположность, идеал в чистом его проявлении, и не только потому, что он божество. И любила она его не за то, что он не был похожим на Ривена и не за то, что он — Бог. Муза наконец осознала и нашла свою родственную душу, зная, что продолжит любить Морона даже если он не будет тем, кем является сейчас. — Наша вторая проблема, — продолжил Ризанд. — Твой родственник… — обращается он к Валтору. — наша сестра и племянница. Семейство, которая усложняет наше существование. — Хронос черпает силу из своей дочери, не станет её — конец его также близок, — Огрон размышляет задумчиво. — А Джастинду убить легко до тех пор, пока не завладеет собственным реликсом… — Мы не станем убивать Джастинду, — вдруг возразил Морон, из-за чего на него мгновенно обрушились недоуменные взгляды. — Она наша сестра… — Я, Высший Творец, поражён, что ты до сих пор называешь её сестрой и принимаешь как родную. Ты, разрази меня его силой, ещё прими её в свои объятия и поставь рядом с нами, как в старые добрые времена! — Огрон вспылил, вскочил с места и ударил обеими кулаками об стол, заставив Музу вздрогнуть. Морон оставался беспристрастным, стойко выдерживая его ярко выражающий негодование взгляд. — Безумство по моей части, не по твоей. Забыл, что она сделала, забыл, как она с нами поступила? Для неё минутная интрижка, приведшая к бедствию, оказалась дороже не одного, не двоих, а целых четверых братьев, которые, к слову, души в ней не чаяли, возвышали больше самих себя. Это её благодарность, это её любовь, это наша хваленая сплочённость? Джастинда — предательница, и не больше, и в случае надобности мы все должны быть готовы пролить её кровь, забрать последнее дыхание. И не говори, что не сделаешь этого, не заставляй нас думать о том, что среди нас, братьев, объявился очередной предатель… — Следи за своими выражениями, Огрон! — прорычал сквозь зубы Морон, ударив сжатым кулаком по столу. — Я не предатель, никогда им не был и не буду. Сопротивление убийству Джастинды не делает меня чужим для вас, предателем, как ты выразился. Какой она бы не была, сестра — наша часть, без неё мы, как бы ты не хотел этого отрицать, не полноценны… — Как раз таки без неё мы полноценны, брат, — уравновешенным тоном слегка холодно заявил Валтор, прервав его. — Ни к чему копить грязь и держать под боком гниль. Нас не связывают никакие связи, мы стали чужими в момент, когда она отказалась от братьев в пользу любовника. Аравис — тоже нам никто, для нас они враги и противники, которых мы должны убить, — Валтор произнес это таким тоном, которым говорил тогда, когда не хотел слышать возражения в свой адрес. Морон это знал и кивком дал понять, что он все уяснил — бесполезно доказывать братьям то, что он по-прежнему хранит тёплые братские чувства к Джастинде даже после её гнусного предательства. — Мы имеем похожее представление о том, как покончить с этим семейством, — тактично вмешался Ризанд. — Полагаю, на этом всё? — Нет, — покачал головой Огрон. — Мы должны решить, как убить Аравис. Эта живучая тварь не подохнет по щелчку пальцев в угоду нам… — Есть один вариант, — Морон выпрямился и многозначительно посмотрел на Валтора. — Да вот только мой достопочтенный брат… — не отрывает он от него взгляда. — яростно доказывает мне, что необходимо убить мать и дочь, при этом не желая приносить для осуществления этого события жертву, ведь, как мы знаем, Аравис, по совместительству дитя хаоса и создания, может уничтожить только такой же, как и она сама — ребёнок объединенных сил. Поскольку мы не можем попросить Хроноса и Джастинду зачать ещё одного ребенка, что с нашей стороны весьма не тактично, мы вынуждены воспользоваться услугами другого и, к слову, единственного законного и действующего Хранителя — Блум. От этого назревает вопрос: готов ли ты, дорогой братец, пожертвовать своим ребенком для того, чтобы вместе с ним погибла и Аравис со своей шайкой? — Морон наклоняется вперёд и пронзительно смотрит на замолчавшего Валтора, который не поднимает на братьев глаза. — Если Хронос и Джастинда воссоединятся и появится их ещё один ребёнок, то это создаст нам дополнительные проблемы. Нужно спохватиться как можно скорее. Я не слышу ответа, брат, — готов ли ты принести в жертву своего с Блум ребёнка? Муза вздрагивает от холода, которым пропитан голос Морона. Все братья знают, Голод не зол и не обижен на своих братьев — он лишь волнуется о будущем обоих миров. Музу гложет другое — неужели нужно обязательно нужно жертвовать кем-то чтобы устранить другого? Фея музыки глубоко вздыхает и чувствует, как колет невыносимо в сердце — что будет ощущать Блум, когда узнает, что для убийства сестры необходимо убить её собственного ребёнка? — Я пожертвую всем, кроме братьев и Блум, — наконец послышался ответ Валтора, сказанный с уверенностью, но вышедший из уст тяжёло. — Для меня ребёнок не имеет никакого значения, он — второстепенное лицо в моем существовании. Я прекрасно знаю, что для убийства Аравис нужно пожертвовать моим родным ребёнком, и я сделаю это не моргнув и глазом. — А как же Блум? — вдруг подала голос Муза, пронзительно посмотрев Валтору прямо в глаза без капли страха. — Ей не будет больно? Простит ли она тебя? Почему мы должны участвовать в ваших божьих играх и жертвовать своими близкими только потому, что вы, четверо вместе взятые, не удержали под контролем собственную сестру? Огрон, не выдержав, ударил кулаком об стол, вскочив с места, но Морон, среагировав вовремя, закрыл широкой спиной свою фею, не давая брату причинить ей вред за сказанную горькую правду. Ризанд и Валтор остались спокойными, в глубине души понимая, что смертное создание во всем право. — Стелла отдала жизнь, Флора и Блум стали жертвами — ради чего? — глаза Музы полны слез, образовавшихся за долю секунды. — Вы все эгоисты и лицемеры, вот в чем правда! Если бы вы действительно любили кого-то, то позволили бы им жить счастливо и безбедно, а главное — они были бы живы и невредимы! Но ради собственного удовольствия вы не подумали о чувствах других. Позор человечеству этого мира, что поклоняется таким бездушным Богам! — Морон! — рявкнул Огрон громко настолько, что сотряс Дворец Ночи. — Заткни свою фею, не то я не посмотрю даже на то, что мы одной плоти братья! — Ты так зол на абсолютную правду, Огрон? — вмешивается Ризанд, вызывая удивление всех присутствующих. — Она потеряла свою сестру, её боль можно понять. Более того, если бы я не вмешался в мир Дракона, то фея солнца и луны была бы жива. Другой придётся понести ребенка и обречь его на смерть, состояние третьей не известно. Что мы дали им кроме мучений? Абсолютное господство — не то, что они хотели, власть всего лишь иллюзия. Всадники Апокалипсиса порождены из хаоса, поэтому не удивительно, что мы поддались эгоизму и собственным желаниям, — разумно рассуждает Ризанд, признавая свою сущность и вовсе её не стесняясь. В его глазах видна тоска, чувствуется боль, которой никто не препирается, послушно замолчав. Муза, не выдержав эмоционального давления в помещении и не желая сидеть за одним столом с Богами, поднимается с места и задирает подолы подаренного Стеллой платья — не пряча слёзы, она быстрыми шагами отдаляется от них и не взирает на взгляд Морона, которым тот её провожает до самых дверей. — Я отправлюсь в мир Дракона сегодня на закате, — заявляет Валтор холодным тоном. — Самое время встретиться с жалким подобием всадника. Впервые за долгое время случается не бывшее прежде явление — раскол в братских отношениях Всадников Апокалипсиса. *** — Моя повелительница… Состояние пятой всадницы оставляло желать лучшего. Лишённая сил реликса, а значит слабее братьев и самого дракона, пятая всадница уязвима к его силе, мощи — огню. Пропитанный огнем дракона клинок, пронзивший её плоть рукой обычной феи, можно сказать, лишил её половину тех сил, которых она копила все это время и так старательно пыталась возвратить. Лёжа на, практически, смертном одре, она молилась своему богу — самой себе, избавить от этой нескончаемых мук и пыток. Каждую клетку её тела переполнял жар, который медленно, подобно бомбе замедленного действия, уничтожал её нутро, саму сущность, оболочку и внутренности. Она то кричала от боли на все свое царство, то замолкала надолго, не издавая ни звука, то еле слышно бормотала какие-то проклятия, а иногда и мольбы о помощи. Все ее владения подняты на уши, чем воспользовался Тимми, вовремя поняв, что она не то что-то ему, но и себе помочь не в состоянии. Он сбежал и никто даже его не остановил — кому есть дело до обычного слуги, когда сама владычица одной ногой в могиле? — Сделай что-нибудь, Морана! — без конца повторяет одно и тоже Айси, повышая голос. Не было понятно, искренне волновалась ли ведьма или просто боялась за свою шкуру, впрочем, это было меньшее, что сейчас кого-то заботило. Однако одно было ясно точно — Айси всем ледяным сердцем беспокоилась за названную сестру, Сторми, которая, пережив осложнения вовремя тяжёлого лечения, постепенно шла на поправку. Ведьма пока не могла колдовать и стоять на ногах больше двадцати минут, но Седрик, что вылечил её, заверил Айси и Дарси, что это ее состояние временное и в скором времени она придет в былую форму. Сестры не были слабы, а вот пятая всадница, что по-прежнему боролась за свою жизнь, больше не внушала былого величия и страха. Ее подданные даже начали сомневаться — оправится ли их госпожа вообще? Станет ли снова вселять ужас в души жалких смертных, добьется ли цели, к которой так долго и упорно шла? Её уважали и боялись, но не любили, поэтому никто не стал бы горевать, если она умрет. Никто, кроме Мораны, которая искренне служила своей владычице и спасительнице. Ее никогда не видели такой слабой и уязвимой, отчего её власть и господство встали под сомнения. Ее разрушили извне, а теперь следует ее распад изнутри — она слаба настолько, что монстры, которых она контролировала, начинают медленно но верно самоуничтожаться. Живые слуги постепенно выходят из ее влияния, покидая царство пятой всадницы и добровольно отправляясь в изгнание. Все вокруг пустеет и пустеет ровно до того момента, пока все ее подданные, слуги, рабы и армия не испаряются так, словно их и не было. Заключённые в темнице, оставшись без присмотра, вскоре ожидаемо умирают. Остаются лишь сестры-ведьмы, Морана и Седрик, который оказывается вернее, чем казался на первый взгляд. — Что же ты за чернокожница-то такая?! — Дарси складывает руки на бока и угрюмо сверлит спину Мораны взглядом. — Прошло столько времени, а эта немощная до сих пор и слова не проронила. Да что там слово, она и руку поднять не может! Свалилась бедой на нашу голову, владычица всех миров, чёрт возьми! — Не смей высказываться подобным образом в сторону своей госпожи, ведьма! — Морана недоброжелательно свернула горящими адским пламенем глазами, привстав с места. Длинные пальцы с силой сжимали палочку, а губы были плотно стиснуты. Дарси дёрнулась в защищающемся жесте, но виду не подала. — Посмотри на нее! — кивнула Дарси на спящую женщину, которая даже в Царстве Морфея мучилась так, словно ее черти верили в адском котле. — Она ничего не слышит и я сомневаюсь, что она хоть что-то чувствует и понимает. Все ее слуги давным давно поняли, что некогда всемогущая, порождённая хаосом всадница теперь стала овощем, который сейчас даже себя защитить не может. И не смей закрывать мне рот, Морана, ты знаешь, что я права! Из-за её самоуверенности пострадала моя сестра и чудом избежала смерти. Мы проиграли, так какой теперь толк быть осторожными и послушными? С ума сойти – великую всадницу победила наш враг, наша милая Лейла! А я говорила и ей, и тебе, что их не стоит недооценивать! Остальные ее подруги отправились в другой мир, думали, Лейла слабее? Вот – она проявила себя, доказала, из какого она тесты и среды. В конце концов, опять эти Винкс, именно они одержали победу, а не кто-либо другой: из глав, например. Почему я не удивлена? — Ещё ничего не кончено… — Ты правда так считаешь? — усмехнулась Айси, стоящая неподалеку. Она опиралась на стену, сложив руки на груди. — Ты оказалась наивной, Морана, как печально. Оглянись вокруг! — она всплеснула руками, подходя ближе. — Нет больше армий, нет больше рабов. Мы ослабли, Сторми чуть не погибла. Седрик и ты единственные, из чего состоит свита Всадницы, которую теперь так даже назвать нельзя. Даже твой любовник, Деймон, смекнул, что это сторона — проигрышная, и сделал ноги, пока ещё не поздно. Пойми уже, Морана. Все закончилось. И мы вновь оказались теми, кто потерпел поражение, — в голосе Айси ирония, какая-то непонятная горечь. Морана ничего не отвечает и отворачивается, продолжая пытаться помочь своей госпоже. Она не теряла надежды спасти её, избавить от проклятий и вернуть ей былое могущество, всесильность. Она шепчет заклинания, пробует все то, что кажется ей пригодным, взмахивает палочкой бесконечно и перелистывает страницы своей книги, ища то, что, хотя бы, облегчит ей боли. Джастинда никогда не отличилась любовью или привязанностью к кому-то, мало того, она сама предала своих братьев, и уж точно не стала бы воспринимать Морану нечто большим, чем прислужница, но… Для Мары она была матерью. Ее матерью, которая у неё никогда не была. Она в свое время спасла ее и дала возможность на лучшее существование, обучила дополнительно, держала подле себя. Моране больше ничего и не требовалось. Пятая всадница и Деймон — единственные, которыми она дорожила в этом мире. — Мы забираем Сторми и смываемся, — в какой-то момент, нарушив тишину в еле освещаемом свечами помещении, оповещает Айси. — Где верность, на которую вы присягнули? — голос Мораны не дрожит, он ровный, как сталь, он тверд настолько, что пробирает до мурашек. — Где ваша благодарность за силы, пристанище и помощь? Неужели моя милая госпожа ошиблась с выбором, что теперь её предают настолько близкие подданные? — Моране обидно за свою повелительницу, ей больно от того, что те, которых она держала рядом с собой, оставляют её в такой важный переломный момент. Джастинда испытывала невообразимые боль и муки, и, быть может, это плата за пролитые слёзы невинных и унесённые жизни, но единственное, что она не заслужила, так это предательство приближенных. — Не драматизируй, Мара, когда ты такой стала? Неужто тот старик вышиб твою бесчувственность? — Айси откровенно над ней насмехалась, но радости от этого, судя по голосу, не чувствовала. — Какой смысл нам оставаться здесь и чахнуть? Долг мы исполнили, выйдя на поле битвы, Сторми чуть не пожертвовала жизнью, в то время как мы — силами. Эта женщина стала слабой и беззащитной, а такие больше великую державу возглавлять не смогут. Лучше покинуть корабль, пока он окончательно не потонул. А если хочешь кого-то обвинить, обвини своего хахаля, который смылся раньше всех, даже не удосужившись и тебя забрать. Какая ирония, не так ли? Это жизнь, Мара, привыкай. — Счастливо оставаться, — Дарси даже не обернулась. — Пришли нам открытку, когда она помрет, нам будет интересно знать. Сестры, не дрогнув, покидают владения пятой всадницы вместе с Сторми, которая не проронила ни слова. Она не сопротивлялась, но на ее лице было отчётливо видно неодобрение, которое сестры, держащие курс на разрушенную планету Даймонд, проигнорировали, сделав вид, будто не заметили. Почувствовав их уход, Морана, не поднимая глаз, тихо обратилась к стоящему поодаль Седрику: — Ты тоже можешь уходить, — в ее голосе нет ни капли злости или раздражения. — Сестры правы, пятая всадница теперь немощна. Тебя здесь ничего не держит, госпожа не будет на тебя злиться. — Мне глубоко жаль, Мара, — тихо говорит Седрик. Он покидает пятую всадницу ближе к закату, так и не застав Его. Того, кто прибыл за сестрой.