Dear agony

      Спустя полтора месяца.       Токио обволокла густая предрассветная тишина. Небо, дышащее тяжелыми облаками, напоминало разлитое молоко и постепенно окрашивалось золотыми мазками солнечных лучей. Белая пелена тумана обнимала город, замедляя редких прохожих, которым казалось, что в этот ранний час им приходится пробираться сквозь кисель. Снова будет снегопад.       Во дворе дома Асакур царило размеренное, зачарованное спокойствие. Под редкими деревьями лежали огромные сугробы, как заманчивые пуховые перины, а на ветках, нахохлившись, сидело несколько снегирей, похожих на красные плоды, чудом оставшиеся с осени. Дом напоминал дремлющего гиганта: дымок из трубы был его дыханием, а скрип ставен и половиц — сонным бормотанием.       Идиллическую тишину нарушил грохот, за которым последовали крики.       — Как ты смеешь обливать меня водой?! Я тебе разрешал?       Старая деревянная лестница протяжно застонала от топота ног. Кто-то скатился вниз и врезался во что-то. Громкая ругань, вопли и удары по примёрзшей двери спугнули снегирей с их веток. Наконец дверь дома с треском отодвинулась, и на крыльцо вывалился юноша. Его длинные волосы были растрепаны, на глазах белела сбившаяся повязка, и видимую часть лица покрывал лихорадочный румянец. Он в панике завертел головой, зачем-то потянул носом воздух и, выбрав направление, сделал поспешный шаг, но тут же поскользнулся и полетел в сугроб. Быстро дыша, он стал выбираться из снежного завала и пробираться к воротам, но нечищеный двор превращал это в задачу со звездочкой. Его попытка спастись провалилась в тот миг, когда своим чутким слухом он уловил движение позади себя — из дома выскочил второй подросток.       — Попался! — крикнул он, одним длинным прыжком преодолевая разделявшее их пространство и сгребая беглеца в охапку.       Они покатились по снегу, отчаянно вопя и размахивая руками, полуодетые, в одних пижамных штанах, и их обнаженная кожа стремительно краснела от соприкосновения с колючим снегом. В конце концов второй подросток взял верх, утыкая своего противника лицом в сугроб и победно садясь на него сверху.       Йо, не в силах вырваться, жалобно заскулил.       — Еще раз ты так сделаешь, и я тебя отдам духу огня, понял? — рявкнул Хао, крепко удерживая брата и старательно натирая снегом его уши.       — Понял! Понял! — взвыл Йо, дергаясь и задыхаясь от смеха.       Шум на улице заставил деревянные створки окна в гостиной распахнуться. Анна, закутанная в одеяло, недовольно и сонно нахмурилась, наблюдая за происходящим.       — Что здесь происходит? — от ее спокойного голоса, в котором ощущалась скрытая угроза, оба застыли.       Хао медленно слез с Йо, давая тому возможность сделать жадный глоток воздуха. Они синхронно обернулись к Анне. Лицо Хао было невозмутимым, в то время как Йо торопливо отплевывал снег, поправляя намокшую повязку, однако их сходство в этот момент было поразительным. Одинаково худые тела, покрытые почти идентичным узором шрамов от огня на груди и спине, скуластые лица и мокрые темные волосы, чуть длиннее у Йо, и короче — у Хао.       — Успокой своего идиота! — яростно прошипел Хао, мотнув головой в сторону Йо так, чтобы мокрые пряди волос хлестнули брата по лицу.       Анна смерила обоих суровым взглядом черных глаз, затем бросила короткое:       — В дом. Сейчас же.       Неохотно подчинившись, близнецы поплелись обратно, стряхивая с себя снег. В гостиной их ждала недовольная Анна. В руках она сжимала четки.       — Если вы продолжите в том же духе, вашим хранителям придется вспомнить, что это такое! — она угрожающе потрясла четками перед их лицами. — Вам ясно?       — Да, Анна, — покаянно произнес Йо и пихнул брата локтем, когда тот промолчал.       Старший Асакура закатил глаза и язвительно повторил:       — Да, мамочка.       Она смерила их ледяным взглядом, но потом смягчилась.       — Идите переоденьтесь. Вы насквозь мокрые. И спускайтесь, Морти скоро приготовит завтрак.       Анна развернулась и ушла, оставляя их одних. Когда братья оказались наедине, между ними снова повисло напряжение. Хао провел рукой по волосам, которые сейчас едва доставали ему до лопаток, и бросил:       — Пошли. Если простудишься, это будет уже просто смешно.       Хао устремился к лестнице, ведущей к их спальне. Йо сердито вскинул голову, понимая, на что намекал брат, но промолчал, послушно следуя за ним наверх. На одной из последних ступенек правая нога неожиданно подломилась и он неловко споткнулся, и Хао стремительно обернулся, хватая его за локоть и дергая на себя. Покачал головой, крепко сжимая губы, но Йо не мог увидеть выражение его лица сейчас, за что старший Асакура вознес благодарную молитву духам.       В комнате Йо принялся переодеваться. Хао уселся на подоконник и хмуро наблюдал за тем, как брат, все еще слегка дрожа, натягивает сухую рубашку, затем срывает промокшие бинты с лица и заваливается на футон. Его лицо было развернуто к потолку, и Хао рассеянно рассматривал бледные шрамы, покрывавшие щеки, изувеченные, все еще воспаленным веки и большие глаза, затянутые молочной белизной. Иногда Хао с нетипичным для него интересом отмечал, что скучает по прежним радужкам Йо — теплым, огненным, цвета топленого горького шоколада.       Йо словно почувствовал его внимание и повернул голову, вцепляясь своим бесцветным, неуютным взглядом прямо в него. Такое происходило редко, но Хао от этого неизменно становилось очень некомфортно.       — Что?       Йо продолжал смотреть. Эти жутковатые гляделки были его способом добиться ответа, когда брат замыкался в себе, но не всегда он так ясно мог буквально ввинтиться в зрачки напротив, создавая полную иллюзию того, что действительно видел. Хао сдался и отвел взгляд первым.       — Ты все такой же неуклюжий, — пробормотал он нехотя.       — А ты все такой же раздражающий, — буркнул Йо в ответ и отвернулся, принявшись шарить руками вокруг в поисках свежих бинтов.       Они часто теперь перебрасывались подобными колкостями. Не только потому что, жили под одной крышей, но еще и потому, что за последние полтора месяца Йо обнаружил в себе неожиданный талант к сарказму, который получил от брата. В этот раз, впрочем, он очень четко уловил в завуалированной насмешке брата не ностальгию по прошлым временам, а озабоченность тем, что за эти несколько недель его состояние не стало лучше. Это ранило, но он не подал виду. Не имело смысла, ведь Хао теперь читал его эмоции как свои собственные. Впрочем, как и Йо — его.

***

      Прошлое.       Тогда, почти два месяца назад, шаманы вернулись в дом Асакур все вместе. Хао любезно предоставил своего духа огня в качестве частного самолета, чтобы измученные подростки как можно быстрее оказались в спокойном и знакомом месте. Не было никакого смысла оставаться в святилище после им же прерванного турнира, на что очень прозрачно намекали уцелевшие патчи. Они обещали, что разберутся со всем как можно скорее, ведь король шаманов так и не был избран, и звезда разрушения вряд ли станет ждать еще пятьсот лет, пока этот мир будет существовать без своего хранителя. Но, глядя на погребенное в руинах святилище и поредевший совет патчей, никому особо не верилось, что турнир возобновится быстро.       Весь полет Йо провалялся в беспамятстве, и изможденный Фауст заново выращивал ему плоть, кусками отсутствовавшую по всему телу. После этого на Асакуре остались неровные шрамы, которые некромант был убрать не в силах — техника растворения непонятным образом воздействовала на клетки тела, препятствуя исцелению. Поэтому, достаточно быстро справившись со всеми шаманами, весь остальной путь Фауст не отрывался ни на секунду от Йо, и его напряженное молчание передалось остальным. Ни у кого не было сил на потасовки, и, хоть они и кидали на Хао недоверчивые злые взгляды, не сдерживаемые более Йо, разбираться с ним никто не лез. Каждый благоразумно понимал, на какой высоте находится, и что его жизнь сейчас зависит от благожелательности огненного шамана.       Хао же все долгие часы полета провел на голове своего духа, вдали от всех. Он не знал, как должен себя вести теперь, и без Йо не мог сделать никаких первых шагов, понимал: пока брата нет рядом, он для всех чужой, и никто не будет говорить с ним, если того не станет требовать Йо. Его это устраивало. Он находился с этими людьми только из-за Йо, и ради него шаман был готов терпеть, но не более того. Никто из них не был ему интересен.       Лишь Анна подходила к нему без страха, чтобы коротко сообщить о состоянии Йо — как будто его волновало. Иногда она молча садилась рядом, не делая попыток заговорить. Хао не стал говорить ей, что о мучениях брата знает буквально все, каждый раз собственной шкурой ощущая, как Фауст отращивает новые ткани, и как при этом его самого корежит от боли. Блядская связь.       Он никому не сказал об этом — да и кому он мог? Какими словами должен был объяснить это? Дурацкая щекотка, что появилась в голове сразу после возвращения в мир, которой он поначалу не придал значения. Свербящее чувство в самой сердцевине мозга, которое усиливалось с каждым часом, пока не разорвало внезапно виски, опрокидывая его на лопатки.       Это был Йо. В нем, в его голове. Зудел под кожей так, что ее хотелось с себя содрать. Оплетал собой каждый нерв, врастая в него так, что поначалу Хао не понимал, где он сам начинается и заканчивается. Это осознание больно ударило под дых. Словно мало было того, что сама его личность разнесена на ошметки, и он по какой-то неизвестной причине находился тут, смиренно оберегая сон этой группки недоумков.       Это ощущение кого-то еще внутри разрушало все, чем он привык быть. Он знал, что Йо хотел спасти его — и у него каким-то невозможным образом получилось. Он думал, что Йо просто смешал их души, пока вырывался, просто обволок каждую клетку его раненой сути своим ебучим пониманием, но... оказалось, что это не все. И теперь он был вынужден делить с братом буквально всего себя, болезненно полыхая от такого непривычного света, что корежил все его основы, лишая всей чертовой ненависти.       Он всегда был отдельно от мира — над ним. Управлял, вершил, наблюдал, но никогда не позволял никому вторгаться в свою душу. А теперь там поселился жалкий слабый мальчишка, который оказался гораздо сильнее, чем он предполагал. И сам наверняка еще не понял, что натворил. Эта глупость бесила. Как можно так по-идиотски жить, распоряжаться тем, что тебе не принадлежит, делать, не думая о последствиях? Как можно считать победой это.       Йо играючи разрушил границы, которые Хао выстраивал столетиями. Никто никогда не осмеливался оказаться так близко. Никому это не было позволено. А брат сразу оказался за очерченной линией, нырнул так глубоко, что чуть не исчез сам. Йо думал, что вытеснит его тьму. Что разделит с ним его боль, справится с этим легко, как и всегда.       Какой идиот.       Больше всего злило то, что Хао... переживал. Ему самому впервые за много лет было тихо, но сквозь новорожденную связь между ними он чувствовал, как внутри самого Йо что-то начинает гореть иначе. Как, пытаясь изменить его, он не заметил, что изменил себя.       Ты забрал мою тьму. Но справишься ли с ней?       Хао хотел ненавидеть Йо за это. Хотел до зубовного скрежета и... не мог. И теперь был вынужден видеть. Чувствовать. Заново наблюдать, как внутри оживают эмоции, как в темной глубине него плещется свет.       Поэтому к Йо шаман не приближался. Каждый его бредовый кошмар выдергивал из зыбкого забытья, заставлял лихорадочно ловить ртом воздух, и каждая сросшаяся у брата кость еще долгое время потом ныла у самого Хао. Остальные воспринимали это как равнодушие, смотрели по-волчьи, на Хао было плевать. Он не понимал, что должен чувствовать по отношению к нему теперь, когда все внутри смешалось, и ему было довольно того, что в своих неспокойных снах он ходил в одиночестве в темноте, и глаза иногда болели по-сучьи, так сильно, что в эти минуты он беспокойно оборачивался на Йо, хотел подойти и облегчить боль, рассыпав золотые искры фуреку над его лицом, — какого черта вообще эта эмоция — но неизменно кто-то находился рядом, то ли стерег, то ли пытался привести в чувство, и Хао всегда находил в себе силы отвернуться. Очень скоро, еще до прилета в Токио, он научился закрываться от этой связи, и стало легче.       Один раз к нему подошел Фауст, ненадолго оставивший Йо в покое, и предложил исцелить и его раны, но Хао кинул на него такой взгляд, что некромант не осмелился настаивать. Но это немного привело шамана в чувство, он отвлекся от своих размышлений, от болезненно натянутой между ним и Йо нити, поглотившей его целиком на несколько долгих часов, и обратил внимание на свое физическое тело. Ныла буквально каждая клеточка, ожоги горели, и Хао даже ненадолго удивился тому, что вообще сумел пострадать от огня — но все эти ощущения все равно поначалу отзывались в нем приглушеннее, чем те, что исходили от брата.       Хао со вздохом заставил себя сконцентрироваться на собственном состоянии, высвободил немного фуреку и пустил его искрами танцевать по своей коже, залечивая самые болезненные места.       Он научился этому еще в прошлой жизни — превращать свою духовную энергию в созидательную силу, способную возвращать целостность физическим предметам, но едва ли пользовался этим умением. Гораздо больше привык разрушать, да и возможностей кого-то исцелить ему почти не представлялось, а уж желания этим умением воспользоваться в нем не было практически никогда. Он считал это просто еще одной ступенькой на пути к могуществу, техникой, которой обязан был овладеть, просто потому что мог. На себе тоже использовал редко — и было ясно, почему. Он даже успел забыть, как это бывает — когда тебе больно. Поэтому сейчас направлял фуреку на самого себя осторожно, вспоминая, как это делается, и кожа рубцевалась неаккуратно и грубо, с какой-то неохотой. Его это мало трогало.       Когда прибыли наконец в Токио, то первым делом шаманы отправились отсыпаться. Никто не решился просить Хао подбросить каждого до своего дома, — еще бы они осмелились — да и вообще все, не сговариваясь, побоялись оставить Анну и Йо наедине с Хао. Хотя бы поначалу. Так что дом Асакур стал временным убежищем: каждая свободная комната оказалась занята, а также все горизонтальные поверхности, будь то диваны, столы или подоконники. Постельного белья на всех не хватало, но шаманов, прошедших через сущий ад, это мало волновало. Комнату Йо оставили только для него.       Фауст, измотанный больше всех, позволил себе поспать лишь несколько часов, чтобы восстановить фуреку, и снова принялся за лечение Йо. Тот лежал в своей комнате без сознания, и туда заходили только Фауст, иногда буквально засыпавший от усталости рядом с подопечным на полу, и Анна, которая приходила и никогда не заходила дальше порога, издалека разглядывая Йо и судорожно сжимая пальцами раздвижную дверь. Ему становилось лучше, и от страшных ранений остались только свежие розовые шрамы, но он не просыпался, пребывая в глубоком беспамятстве. Фауст пытался вылечить его глаза несколько долгих дней, но, в конце-концов, стало ясно, что он ничего не мог сделать, только восстановить пострадавшие от огня веки. Йо останется слепым. Эта была та плата, которую забрал огонь взамен на наступившее перемирие.       Хао почти никто не видел. Пока шаманы отдыхали, пересказывали друг другу битву и праздновали, отъедаясь на стряпне Рио, он прятался на крыше и ни с кем не общался. Всех такое положение дел устраивало, и друзья единодушно стали делать вид, что никакого Хао в доме и вовсе нет. Лишь единожды он столкнулся с Леном в коридоре, когда все остальные уже давно отправились спать. Лен перехватил Хао за локоть цепкими пальцами, вынуждая остановиться, и в глазах старшего Асакуры полыхнул едва сдерживаемый гнев, но Лена это не напугало.       — Не думай, что я повелся на эти сказочки Йо о твоем чудесном превращении в доброго шамана. Он может думать, что угодно, но я вижу тебя насквозь. Он рискнул всем, чтобы дать тебе шанс, и я не позволю тебе разрушить его жизнь. Так что если ты дашь мне хоть крошечный повод засомневаться в тебе, я тебя уничтожу, — жестко произнес он, свирепо глядя в глаза Асакуры.       Хао выдрал локоть, демонстративно отряхнул ткань и процедил сквозь зубы:       — Ты думаешь, я этого не понимаю? Я чувствую каждый его долбаный вздох с момента, как он взорвал моего духа. Ты думаешь, мне легко?       Лен отшатнулся, опешив от этого заявления. О чем это он? Но замешательства своего не показал, ведь Хао мог говорить что угодно, и это всегда нужно было делить на два. Он выплюнул с горечью:       — Легко? Ты хотел уничтожить всех нас. Не притворяйся, что тебя не все равно.       Хао одарил Лена яростным взглядом, сжал до хруста руки в кулаки, но удержался и с рычанием развернулся, стремительно уносясь прочь по темному коридору. Он понимал, что Лен прав, до ужаса прав, и даже сам не понимает, насколько.       — И не смей приближаться к Йо! — ударило его в спину.       — Да пошел ты.       Хао ожидал, что Лен сейчас бросится следом, и они перебудят весь дом своей потасовкой, и уже наполнился мрачной радостью от предвкушения, но нет. Китаец еще недолго постоял в коридоре, а затем скрылся в одной из комнат, оглушительно задвинув дверь.       Хао забыл, зачем вообще спустился с крыши, что хотел найти в спящем доме. Его трясло от гнева и разочарования, хотя чего он, собственно, ждал? Что друзья Йо будут счастливы от его присутствия под самым боком? Что бросятся обнимать, безумно радостные, ведь он всего лишь перестал пытаться их убить?       Он замер перед одной из дверей, к которой слепо привели его ноги, и с усмешкой покачал головой. Ну конечно нет. Он знал, с чем столкнется, когда принимал предложение Йо вернуться вместе. Не ожидал от самого себя, что вообще его примет, но что-то — наверное, часть души Йо в нем — дернуло за язык, а потом их выкинуло обратно в расколотый мир, и поворачивать назад было поздно. Рядом сидел истерзанный шестнадцатилетний мальчишка, спустившийся за его душой в ад, и все внутренние протесты внезапно потеряли всякое значение, хотя это было даже смешно — его, тысячелетнего старика, старались приручить, как котенка. Но Хао стало любопытно. Оказалось, возраст имел не такое уж и сильное значение: Йо, едва проживший сотую долю его жизней, все равно знал и обладал чем-то, что для Хао оставалось непосягаемым.       Он внезапно понял, перед чьей дверью остановился. Из комнаты донесся приглушенный стон, и Хао осторожно потянулся к их с братом связи, все это время надежно заблокированной. Почувствовав внутри невыносимый жар и ужас, он вздрогнул и прислонился мгновенно взмокшим лбом к деревянной стене.       Невыносимо горячо. До невозможного, до того, что не остаётся ничего — ни мыслей, ни чувств, ни меня самого, только одно: боль. Я не понимаю, как здесь оказался, почему сам на это решился, мгновенная агония слизывает всю память, оставляя только корежащую панику. Жар раздирает изнутри. Кости плавятся от невыносимого пекла, и все нервы вспыхнули, как сухой хворост, и неясно, как именно боль находит путь к мозгу, если ни одного пути больше нет. Все, что было мной, раскалилось добела, как слишком хрупкая катана, готовая лопнуть от первого микровздоха.       Если бы только можно было сделать этот вдох. Лёгких нет, их выжгло моментально, словно огонь по следам фуреку выслеживает каждую отдельную часть меня с одержимостью ищейки. Кислород можно глотать горстями, но некуда. Задыхаюсь. Вместо всей крови — раскалённая лава, и нет ничего, куда она могла бы доставить воздух. В самой голове — блядское пламя. Выедает все, за что я пробую уцепиться, лишает самой сути.       Амидамару пытался. Бог мой, он пытался. Окутывал своей прохладной мертвой энергией, прятал от огня, который сам не ощущал. Жар чуть спадал — почти незаметно, на какую-то долю градуса, на пару ослепительных недомгновений. И это было единственным, что позволяло балансировать на грани, осознавать, кто я и что пытаюсь сделать. А потом... он исчез. Расплавился, растворился, как кусок олова, не выдержав этот пожар. Я бы тоже исчез вслед за ним — если бы знал, как. Не было места даже для горечи или ужаса — тот, что хранил меня столько времени, стал пеплом и искрами, и ничего во мне не шевельнулось. Не могло. Орало до блядских спазмов в обугленном подреберье, но только от боли, не от потери. Остался тупой ужас, что это никогда не закончится, малодушное желание сдохнуть, наконец, от болевого шока. Но вместо этого я продолжал гореть.       Сколько прошло времени? Есть ли оно тут? Я как будто затянут в петлю бесконечности. Возможно, ничего правда не получилось. Я не помню, что именно, но раз я тут — секунду, год, всю жизнь — то это явно не то, что я пытался сделать. Наверное. Здесь уже ничего не имеет значения. Это пекло должно закончиться, или хотя бы притупиться, но с каждым новым витком пламя все злее, дожирает то, что еще осталось, вгрызается в каждый надтреснутый атом, языками растаскивает сознание, так, что больше не соединить.       Памяти больше нет. Она просто вспыхивает в какой-то момент окончательно, не оставляя мне ничего. Я — это только боль. Вскрытая обожженная рана, из которой выцарапывают остатки души. Все разлетается пеплом. Хоть одна мысль. Хоть одно воспоминание. Пожалуйста. Просто пусть закончится. Пусть меня вообще больше никогда и нигде не будет, пусть меня... Пусть огонь сделает все, что хочет. Все равно. Просто пускай... все закончится. Даже я.       Но ничего не происходит. Жар методично пытается дотянутся до какой-то последней черты, и я был бы рад, если бы это произошло поскорее, но не понимаю, как сдаться окончательно. В глубине пульсирует нечто, не тронутое огнем. Что-то цепляется за того меня, которого больше нет, держит, вынуждает перемалываться в этой боли. Это даже не я. Что-то больше, древнее и упрямее, чем я когда-либо был. Это вызывает слабую досаду. Сдайся уже. Я больше не могу. Нет никакой разницы, собирался ли я что-то сделать, или нет. В мире огня и крови больше нет н и ч е г о. Огонь смеётся, словно у него есть голос. Этот смех разрывает на части, залезает в ошметки мыслей, ворочает их, как угли. Я наконец-то начинаю сгорать.       Защитить.       Это слово вспыхивает сверхновой, сметая весь жар. Яростно соединяет все обугленные части, до которых способно дотянуться. Воспаленный мозг озаряет вспышка узнавания — она возникает откликом на что-то извне этого пекла. Огонь спотыкается, слабеет. Я медленно возвращаю себе тот отпечаток в памяти, из-за которого здесь оказался. Пришел добровольно. Боль налетает с новой силой, и крики рвут изнутри, я глотаю их обожженным горлом, которого нет, но от этого только хуже. Я не могу тут остаться. Я дал обещание — не себе, другим. И я пытаюсь сражаться хотя бы с самим собой, отбросив попытки вернуться, направляя всего себя на ядовитое пламя, пытаясь его подчинить, превращаясь в одно это простое стремление.       Огонь ощеривается, ощутив угрозу, вгрызается куда-то в самую сердцевину. В свет.       Нет. Не надо.       Жидкая лава вливается в глаза. И мне кажется, что именно в этот момент я наконец умираю. В выжженном сознании по новой разгорается животная паника. Я пытаюсь увернуться, не теряя контроля, но в этом море пламени некуда, и под бесплотными веками разливается кислота вперемешку со стеклянной крошкой. Крик исторгается из самых ребер, минуя горло.       Крик разорвал его. Кричал не Йо. Он сам.       Хао видел и ощущал этот невыносимый ад, как свой собственный, через связующую их души нить. Этот огонь — его огонь. Эта боль — его боль. Это все переливалось в него огромной волной жара и боли, сметая все блоки. Он хотел отвернуться, хотел закрыться, но не мог даже шевельнуться, чтобы сбросить этот липкий ужас. Видение захлестывало его, как лавина, парализуя тело. Он не дышал, замерев, сгорая вместе с братом снова и снова.       Это больше не было просто кошмаром, как ему показалось в начале. Это было воспоминанием Йо. Настоящим. Голод и боль огня, его ярость — все это стало частью Хао, навсегда впаялось в память, и в этом кромешном пожаре он впервые осознал, что Йо не должен был всего этого пережить. Он не должен был коснуться блядь этого. Не должен был защищать и спасать его, Хао, такой херовой ценой. Сердце споткнулось и сжалось в спазме. Конечно, у него были планы на Йо. Всегда были. Но все они не имели ничего общего с этим.       — Йо! — из грудной клетки вырвался задушенный крик.       Хао огромным усилием воли заставил себя оторваться от стены, открыть глаза, с шипением втянуть воздух сквозь сжатые до скрежета зубы и рывком отодвинуть бумажную дверь. Он ввалился в комнату, напоминавшую поле боя, шатаясь, как пьяный, дикими глазами отыскал в темноте брата, который судорожно метался на окровавленном футоне, сбив разворошенное одеяло на пол. Над шаманом беспомощно парил Амидамару, который тут же вскинул на Хао расширенные в страхе глаза.       — Хао… Я не знаю, что происходит! Его душа… она словно не здесь! — голос духа дрожал, и если бы Хао мог знать обычно уравновешенное и спокойное состояние Амидамару, ему сделалось бы не по себе, он бы понял, что самурай никогда не посмел обратиться к нему с такой мольбой, рвущей изнутри.       — Очевидно, что ты не знаешь, — огрызнулся шаман, стремительно приближаясь к брату. — Хранишь, как обычно, и ничего не делаешь. Полезный, чёрт возьми, хранитель.       Амидамару прищурился, но ответить не успел. Хао подлетел к Йо, упал на колени рядом, прижал его плечи к тонкому матрасу, чтобы тот себя не поранил, ощущая под ладонями лихорадочно горящую кожу. Бинты, покрывавшие тело шамана, взмокли от пота и стремительно наливались алыми, черными от темноты ночи пятнами. Хао мутным взглядом зашарил по лицу Йо, натыкаясь на воспаленные веки, которые так старательно несколько дней восстанавливал Фауст, и кровь, струящуюся из-под зажмуренных глаз.       До Хао с холодным ужасом начало доходить, что Йо не просыпался несколько дней не потому, что его тело отгородилось от мира сном, чтобы восстановиться, а из-за того, что разум шамана застрял в тот самом мгновении, когда всю его сущность выжигал дух огня, пока он пытался взять того под контроль. Хао вспомнил, как сам в какой-то момент отозвал духа, лишив Йо возможности разорвать их связь и вернуться обратно до того, как случилось непоправимое. Он отгородился от брата еще в первые сутки, решив, что с него довольно ноющих костей и сентиментальных кошмаров, и тем самым упустил момент, когда его сознание стало раз за разом пережевывать последнее, самое мощное его переживание до этого момента жизни.       Хао почувствовал внутри новый прилив жара, то самое пламя, которое не оставило бы ни одного шанса на спасение, будь это его враг. Но Йо не был врагом. Огонь вспыхивал в голове Хао, и он старательно напоминал себе, с шумом дыша через рот, что видит нечто чужое — ту боль, которая разрывала брата, не его.       — Значит, вот как это было, — пробормотал Хао с кривым смешком и, прежде чем Амидамару успел спросить что-либо, сильнее вжал брата в матрас одной рукой, вторую перемещая на лоб. — Убирайся, дух. Ты только мешаешь.       — Что? Я никуда не пойду!       — Я что-то непонятно сказал? — прорычал Хао, вскидывая голову и сверля Амидамару мутным янтарным взглядом, по-кошачьи светящимся в темноте. — Или хочешь наблюдать, как он страдает, потому что ты даже не способен почувствовать, что происходит в его душе?       Амидамару замер, но всё же отступил в дальний угол комнаты и продолжил наблюдать оттуда, осознавая, что в словах Хао есть своя правда, хоть его и тянуло невыносимо быть подле своего друга.       Хао облегченно выдохнул, ведь от его терпения сейчас остались одни угли, и лишать Йо настырного духа было не тем, на что стоило потратить время. Он перехватил голову брата обеими руками, низко наклоняясь и вжимая локти в тонкие ключицы, позволяя своему фуреку осторожно заструиться сквозь пальцы. Тепло, едва заметное на подушечках пальцев, превращалось в обжигающее пламя при соприкосновении с кожей Йо. Кошмар, в котором он застрял, стремительно выжигал его, и удивительно, что никто не заметил этого раньше. Хао сжал зубы: от напряжения его сила вспыхнула привычными багровыми всполохами, обжигая Йо, и пришлось приложить огромную силу воли, подавляя свое разрушительное начало. Постепенно его фуреку успокоилось и начало менять цвет, окутывая голову и тело Йо золотыми искрами. Это была не его стихия, и это раздражало. Он привык разрушать, а не лечить.       — Ты что, решил сгореть заживо, придурок? — процедил Хао, напряженно вглядываясь в лицо Йо, мысленно пробираясь ближе к центру пламени.       Йо ожидаемо не среагировал. Ну конечно. Его сознание сейчас было настолько разрушено, что слова Хао не могли достичь его, несмотря на то, что золотые искры понемногу затягивали открывшиеся раны. Грудь Хао болезненно сдавило от облегчения. Получается. Свербила ревностная мысль о том, что у него это выходит не так аккуратно, как у Фауста. Наверняка он причинял Йо боль. В голове продолжал пульсировать жар, и источником этого впервые был кто-то, помимо него. Он сконцентрировался, снова заставляя своё фуреку изменить форму, и оно мягкими золотыми волнами стало погружаться внутрь Йо.       — Не думай, что я делаю это ради тебя, идиот. Это ради меня. Я ещё не закончил учить тебя, как жить.       Его фуреку начало сталкиваться с огнём внутри Йо, вытесняя его. Это был долгий процесс, болезненный для обоих. Хао ощущал каждую волну жара, и все они отбрасывали его назад, но он упрямо возвращался. В какой-то момент он закрыл глаза, позволяя своей силе увлечь себя вглубь, вторгаясь в сознание Йо.       Он оказывается в раскаленной пустоте, в которой все пылает, где нет ни верха, ни низа, вообще никакого направления. Это напоминает ему о собственной темной изоляции между перерождениями, когда он полыхал в своих ненависти и одиночестве, стачивая об них все человеческое. Он слышит крики Йо.       —Йо! Выбирайся отсюда! Ты сильнее, чем все это, тебе здесь не место! — орет в пустоту, щурясь от фантомного сонного жара. Теперь это стало продолжением кошмара, болезненными всплесками измученного сознания. Йо нужно вытаскивать отсюда.       Наконец, сквозь треск и рев осатаневшего пламени, он различает фигуру брата. Тот стоит, утопая в раскаленных волнах, сжимающий руками свою голову. Йо оборачивается на крик, и Хао видит его лицо — искаженное, со сгорающими лоскутами кожи и кровавыми слезами на обезображенных щеках. Его развороченные глаза смотрят прямо на него, и Хао приходится напомнить себе, что это всего лишь их общий кошмар, а не жуткая реальность.       — Уходи, Хао, — глухо произносит Йо, и, несмотря на скрежет стихии вокруг, Хао слышит его удивительно ясно. — Это не твой ад.       — А кто сказал, что это должен быть только твой ад? — огрызается Хао. — Хватит изображать героя!       Но Йо качает головой с сожалением, отворачивается, опускается на корточки и обнимает себя руками. В следующий миг его накрывает волна пламени.       Хао выбросило из головы Йо, и он, оглушенный и ничего не видящий ослепшими от боли глазами, принялся жадно хватать воздух ртом. Он почувствовал как над его плечом парит Амидамару, несмотря на запрет.       — Что случилось? — с беспокойством спросил он, и Хао заставил взять себя в руки.       Он утер ладонью уголок рта, которому было влажно и горячо от выступившей крови, и усмехнулся.       — Этот паршивец сопротивляется. Но я его верну. Так что будь добр, вернись в свой угол, — попросил обманчиво ласково, и зрение наконец вернулось, хотя в голове тяжелым набатом била кровь, долбя виски, и смотреть, даже сквозь густую ночную мглу, было больно.       Несмотря на внутреннюю агонию, Йо успокоился и перестал биться в руках Хао, только слабо и сипло дышал через раз, каждым своим вздохом натягивая бинты на груди. Хао убрал вторую руку, попытался успокоиться, сделав несколько коротких вдохов, и вновь коснулся дрожащими кончиками пальцев лба брата, на этот раз более бережно. Вновь призвал фуреку, уже не заботясь о том, что за энергию направляет в голову брата, ведь созданный им же огонь нельзя было приласкать или успокоить, только разрушить.       — Вернись, Йо, — прорычал он, напрягаясь всем телом. — Ты что, забыл, как быть упрямым?       Йо вдруг дёрнулся. Его тело выгнуло дугой, и Хао сместился, почти обнимая брата, выпуская из себя силу уже всем телом, стараясь собой охватить каждый сантиметр кожи Йо. Его свет охватил обе фигуры нестерпимым сиянием, и Хао позволял своей энергии омывать Йо целиком, каждой следующей волной унося из его души ужас и боль. Он прижался ко лбу брата своим лбом и тихо прошептал:       — Ну же, отото. Давай. Просто скажи, что я тебя раздражаю.       Наконец, пламя внутри Йо начало утихать. Хао еще ненадолго замер в этом положении, прижимая брата к себе, а потом медленно отстранился, позволяя своему фуреку погаснуть. Он ощутил, как шаман возвращается, будто бы нехотя выныривая из глубин беспамятства, и Хао отпустил его окончательно, садясь рядом и напряженно следя за лицом брата. Его кольнуло сомнением: должен ли он быть тем, рядом с кем Йо впервые придет в себя, особенно после пережитого воспоминания-кошмара, виновником которого был он, Хао? Помнит ли он вообще о принятом решении?       Но делать вид, что в комнате его нет, уже было поздно, хотя Хао кинул на Амидамару оценивающий взгляд, размышляя, сможет ли он сам объяснить все Йо, если шаман задержит дыхание и притворится, что в комнате его нет. Мысль была заманчивой.       Тут Йо громко втянул в себя воздух носом, с трудом приоткрыл спекшиеся губы и слабо прошептал:       — Ты правда… раздражаешь.       Хао шумно выдохнул, откидываясь назад и лопатками упираясь в пол. Он почувствовал в брате легкую панику: остатки сил Хао напугали дезориентированного после нескольких дней пустоты Йо, и горячая энергия старшего Асакуры так пугающе походила для него на только что пережитый пожар в голове. Но внешне Йо никак этого не показал. Хао лениво отметил, что его фуреку, такое грозное и наполненное для брата опасностью, полностью истощено, но это почему-то не расстроило и не удивило.       — Ты чертовски тяжёлый случай, Йо, — пробормотал он устало, и сил на сарказм в голосе уже не хватило.       Йо медленно повернул голову набок, с трудом приподнимая веки, и встретился своими незрячими глазами с Хао. Попытался улыбнуться. Кровь на лице засохла, и Хао с облегчением отметил, что это лицо не имеет ничего общего с тем жутким образом из кошмара. Дыхание Йо было ровным и тихим.       — Как... ты узнал? — спросил он тихо.       Хао повертел этот вопрос, думая, как на него лучше ответить. Наконец он произнес:       — Я думаю, ты скоро сам это поймешь. А пока не грузи свою несчастную голову этой информацией.       Йо попытался усмехнуться, но тут же неловко дернулся от боли. Хао с некоторым облегчением отметил, что ничто в нем не дрогнуло в этом момент. Не хватало еще по-настоящему начать переживать за этого дурака. Ведь то, что он сделал, было призвано лишь успокоить отголоски агонии в собственной голове.       — В любом случае... спасибо.       Хао равнодушно отвернулся к потолку.       — Не льсти себе. Просто не хочу, чтобы ты сдох раньше времени, — пробормотал он, но Йо все равно услышал в его голосе незнакомые теплые нотки, которые Хао и не собирался допускать. Но почему-то... они все равно появились.       Они так и лежали рядом, пока дыхание Йо не замедлилось, и он не провалился в тихий спокойный сон без сновидений. Тогда Хао с трудом поднялся с пола, двигаясь медленно и скованно, и в последний раз посмотрел на умиротворенного брата сверху вниз. Он подавил глупый порыв поднять скомканное одеяло с пола, чтобы укрыть Йо, и тихо вышел из комнаты, бесшумно ступая по полу босыми ногами.       Амидамару, всё это время неподвижно наблюдавший за происходящим, задумчиво проводил его взглядом. Ему очень хотелось бы знать, что движило Хао — желание вернуть долг за свою жизнь или нечто больше? И все же... Хао, сам того не сознавая, только что помог его шаману. И эта мысль что-то перевернула в Амидамару.

***

      Настоящее.       Йо шарил руками по футону, лежа на спине, и пытался наощупь отыскать свежие бинты. Те все не находились, и он с легким раздражением перевернулся на живот, поднялся на четвереньки и расширил радиус поисков. Это не принесло результатов, но он не сдавался, с легким сопением ползая по полу. Хао, лениво облокотившийся на окно и выжимающий из подернутых инеем волос воду прямо на дощатый пол, заметил замешательство брата. Он закатил глаза и шумно выдохнул, но Йо и ухом не повел.       — Ты собираешься копаться до обеда?       Йо проигнорировал выпад, но Хао с легким удовлетворением чувствовал сквозь связь, что брат начинает злиться. И помощи он, конечно, не попросит. Блаженный дурак.       — Эй! Прекрати шариться у меня в голове! — Йо наконец замер и гневно уставился на то место, где, по его прикидкам, стоял Хао. Промахнулся. Ха.       — Ну так заблокируй меня, — с легким вызовом бросил, хитро склоняя голову набок.       Йо засопел громче. Хао хотелось рассмеяться, но он сдерживался. Он знал, что Йо сейчас пытался пробиться ему в голову, но у него это получалось слабо и рождало только легкую щекотку в висках старшего шамана. Блоки Хао были крепкими.       — Так нечестно! Ты пользуешься тем, что я еще не научился...       — Я пользуюсь? — перебил его Хао. — То есть это я виноват в твоих бездарных способностях, раз ты даже не научился держать собственную голову при себе? Кто виноват, что у тебя там сплошной проходной двор? — Он схватил с подоконника чистый моток бинта, все это время лежавший рядом с ним, и запустил им в Йо. Тот услышал, наугад попытался увернуться, но бинт все равно впечатался ему в лоб. — Вся разница между нами в том, Йо, — с удовольствием протянул Хао. — Что я думаю, прежде чем собираюсь что-то сделать.       — Не всем так везет, как тебе, Хао, — сухо сказал Йо, но бинт взял, принялся разворачивать, намеренно больше не поворачиваясь в сторону брата.       — Ты про мои мыслительные способности? Или... О. Ты о том, что не каждому приходится ежедневно заниматься вот этим? — Хао весело кивнул на быстро мелькающие руки Йо, разматывающие бинты.       — Именно.       Хао терпеливо ждал, когда Йо закончит возиться, рассматривал его истончившиеся за последние недели запястья, сквозь которые болезненно и остро торчали косточки, пальцы с загрубевшей от катаны кожей, которая в некоторых местах была светлее и новее, создавая странный контраст. Те самые пальцы, на которых еще недавно кусками отсутствовала плоть.       Йо удалось справиться с бинтом, и он поднес его к голове слегка дрожащими руками. Он попробовал сделать первый оборот, второй, и Хао мученически возвел глаза к потолку — бинт ложился неровно, перехлестываясь, на затылке по-идиотски топорща волосы Йо, и так напоминавшие гнездо. Он понаблюдал еще немного, барабаня пальцами по бедру, пока не потерял терпение.       — Дай сюда.       — Я справлюсь. Это же мне повезло заниматься вот этим, — язвительно хмыкнул Йо, передразнивая брата.       Но Хао уже спрыгнул с подоконника и приблизился, наклоняясь и отбирая у Йо бинт, отчего вся конструкция тут же развалилась и упала ему на колени. Йо сердито уставился на брата, но глаза не фокусировались, и это выглядело немного комично.       — Ага. Еще пять лет, и ты точно справишься, — бросил Хао, склоняясь ниже, чтобы было удобнее бинтовать, а потом резко сел перед братом на татами. Йо слегка попятился, но твердая рука потянула его обратно, и Йо со вздохом подчинился. Хао с ухмылкой добавил:       — Если начну туго затягивать, не дергайся.       Йо ничего не ответил, послушно подставляя голову быстрым и аккуратным движениям. Затем не выдержал:       — Меня больше раздражает то, что я вообще должен это носить.       Хао резко спросил:       — А ты что хотел? Всё забыть, как дурной сон? — И у самого защемило под ребрами от собственных слов, потому что некоторые события лучше действительно было оставить снами, если бы только это было возможно. Он непроизвольно замедлился. Они с Йо никогда не обсуждали тот его кошмар, и Хао почему-то никогда не давал брату понять, что он теперь тоже помнит. После той ночи он был уверен, что Йо ничего не вспомнил о его присутствии, или хотя бы не понял, что Хао почувствовал буквально все. Словно это должно было остаться только с Йо. Ведь он сам не стремился рассказать ему о своей самоубийственной технике, верно? А Хао не собирался первым в это лезть.       — Иногда я надеюсь, что это и правда сон. Просыпаюсь — а света всё равно нет. — Хао вздрогнул, проверил свои щиты и, убедившись, что те на месте, немного успокоился. Просто нечаянно их мысли совпали. Только и всего.       Слова брата прозвучали с легкой тоской, но жалости не вызвали. Хао нахмурился, заматывая бинты ровными, отточенными движениями, плотно прижимая их к глазам Йо. Он пробурчал:       — Свет… свет. Почему всем так нужен свет? У тебя есть я. А этого обычно хватает.       Йо покачал головой, едва заметно улыбаясь.       — Ты теперь главный философ в этом доме?       Хао фыркнул:       — Ага. И ещё твой бесплатный доктор.       Он завершил перевязку, смахнул с рук невидимые пылинки и отстранился, критически осматривая дело. Вот так гораздо лучше.       — Теперь точно все ослепнут от твоей неотразимости.       Йо усмехнулся дурацкой шутке и покачал головой, скрывая улыбку за волосами. Хао, глядя на него, рассеянно коснулся кончиками пальцев собственных волос. Они сильно обгорели в том взрыве, оставив ему идиотский почти-что-ежик, который первое время едва прикрывал уши, но теперь волосы отросли, были чуть длиннее, чем у прежнего Йо, дотягиваясь до плеч. Йо в этом смысле повезло больше, волосы оказались едва ли не единственным, что уцелело после боя, и в прошедшие недели он их не стриг, каждый раз сбегая от Анны, воинственно приближавшейся к нему с ножницами. Теперь они тянулись ниже лопаток, вечно взъерошенные, и Йо сам не мог объяснить, почему так не хочет, чтобы к ним прикасались. Впрочем, Хао знал. Это была одна из тех сентиментальных мыслей, от которой он не успел вовремя закрыть свою голову, и теперь неизменно вспоминал, морщась от ее глупости. Йо пытался доказать себя, что все реально, и волосы были некой отметкой его, Хао, присутствия в этой жизни.       Фу.       — Просто признай, что ты обо мне заботишься, — попросил Йо, протягивая наугад руку, чтобы его коснуться.       Хао отодвинулся и сделал вид, что не заметил этого движения, легко вскакивая на ноги и направляясь к двери. У самого выхода он обернулся, отвечая на вопрос:       — Только потому, что это раздражает. Твои кривые бинты — пытка похуже, чем эта твоя темнота, с которой ты носишься, как курица со своими цыплятами.       И Хао скрылся в коридоре, не дожидаясь брата. Уже оттуда донеслось:       — Давай, шевелись быстрее. Завтрак — это, пожалуй, единственное, ради чего я готов тебя сегодня терпеть. Морти здорово улучшил свои навыки за то время, пока я здесь.       Йо неловко поднялся и направился следом, стараясь чутко прислушиваться к удаляющимся шагам, чтобы не потерять направление. Хао был прав — Морти действительно стал готовить гораздо лучше.       Они тогда втроем сидели в гостиной, ожидая завтрак. Все остальные разъехались по домам, и это было первое утро спустя почти месяц, когда Хао соизволил спуститься к ним, чтобы поесть вместе. До этого Йо ни разу не замечал, чтобы он хоть что-то ел в этом доме. Огненный шаман устроился за низким столом напротив брата, хмуро глядя в окно. Его руки были лениво скрещены на груди, и было видно, что он усиленно игнорировал чужое присутствие рядом с собой. В этой обстановке он выглядел... непривычно.       Йо сонно зевнул, прислушиваясь к звону посуды из кухни, и принюхался:       — Пахнет… неплохо.       Хао резко обернулся к нему скривив губы:       — У тебя явно заниженные стандарты.       Йо пожал плечами, чуть усмехаясь. Страсть он питал только к чизбургерам, и остальную еду запихивал в рот не глядя, привыкнув, что после изматывающих тренировок Анны ему все казалось манной небесной. В этот момент из кухни наконец появился Морти с подносом, и Йо, после своего пробуждения постоянно испытывавший зверский голод, нетерпеливо поерзал на месте, услышав позвякивание мисок. Хао, наблюдавший за ним со своего места, закатил глаза.       Морти расставил перед шаманами миски с подозрительного вида рисом, в котором смутно угадывались кусочки... овощей? Йо благодарно кивнул и тут же с жадностью набросился на еду, не дожидаясь остальных. Морти устроился рядом, тоже собираясь приступить к завтраку. Анна опасливо посмотрела на свою порцию, но молча взяла со стола палочки. Хао же разглядывал еду с таким выражением, будто перед ним поставили ядовитых змей. Он недоверчиво понаблюдал, как Йо поглощает рис со счастливым видом, явно рассчитывая на добавку, и демонстративно отодвинул от себя тарелку.       — И это ты называешь едой? — он уставился на Морти с таким видом, как будто все еще думал, что это какая-то шутка.       Морти испуганно вздрогнул и растерянно огляделся по сторонам, надеясь, что обращаются ни к нему. Когда последняя надежда на то, что Хао мог говорить с кем-то другим, угасла, он пробормотал, вжав голову в плечи:       — Ну... да. Я всегда это готовлю. Ты же даже не попробовал...       Он понемногу затихал под скептическим взглядом шамана.       — То есть вы всегда едите это? — Хао передернуло.       Йо рассмеялся. Он не мог видеть выражение лица брата, но его интонации говорили сами за себя.       — Да брось, Хао. Попробуй. Это правда не так плохо.       Хао скептично посмотрел на Йо и с сомнением взял палочки, все еще с опаской косясь на непонятное блюдо. Он поддел крошечный комок риса с кусочками подгоревших овощей и положил в рот. Медленно пережевал, явно борясь с собой, чтобы не выплюнуть. С усилием проглотив еду, он выдохнул и вернул палочки на место.       — Нет.       — Ты о чём? — с набитым ртом спросил Йо.       — Я не стану это есть.       Морти покраснел. Анна коротко улыбнулась, пряча глаза.       — Все не так плохо. Тебе первому что-то не понравилось, — млея от ужаса, Морти попытался защититься.       Хао хмыкнул и поставил локти на стол, устраивая на них подбородок. Его янтарные глаза сверлили переносицу Морти, и тот стушевался, желая стать еще меньше, чем он был.       — Ты пытаешься нас отравить, — припечатал Хао.       Йо подавился от этого заявления и принялся мучительно кашлять. Хао взял миску в руки, явно размышляя, как ее лучше уничтожить.       — Ладно. Это не смертельно, — медленно произнес он, и Морти слегка воодушевился. — Но это всё равно плохо.       Морти окончательно сполз под стол от унижения, и было видно только его алеющие кончики ушей, но Хао неожиданно смягчился:       — Обед готовишь со мной. Если ты собираешься кормить нас, нужно, чтобы мы хотя бы могли дожить до следующего приема пищи.       Йо повернул удивленное лицо к брату. Морти испуганно пискнул:       — Со… с тобой?!       — Да. Я научу тебя не поджигать еду.       Анна холодно бросила:       — Сначала научись не поджигать дома.       Хао скользнул по ней взглядом, но проигнорировал колкость. Он снова взял в руки палочки, в этот раз не пробуя еду, а лишь понюхав ее, едва заметно сморщившись. Тихо сказал, обращаясь только к Морти:       — Соль. И поменьше масла.       Обед они действительно готовили вместе. Йо стоял, прислонившись к стене с обратной стороны кухни, и прислушивался. Он немного опасался за Морти, который боялся Хао и до этого раза никогда не оставался с ним наедине. Было слышно, как Морти нервно топтался у плиты, а Хао лениво поправлял его действия рублеными командами.       — Нет. Не так. Ты добавил слишком много воды.       — Ты что, шеф-повар? — голос Морти слегка дрожал, но по крайней мере он находился в сознании и не пытался хлопнуться в обморок от ужаса.       — Нет. Но я умею различать съедобное и несъедобное.       Йо улыбнулся и продолжил слушать. Обед в тот раз действительно был... другим. Хао даже позволил себе легкий одобрительный кивок. И после того раза часто стал оставаться на кухне с Морти, когда тот им готовил, помогая ему едкими комментариями. Он объяснял это тем, что не хочет питаться чем попало, но Йо ощущал, как брат расслаблялся и успокаивался на кухне, понемногу вливаясь в жизнь дома.       Братья спустились в гостиную. В воздухе витали ароматные запахи специй, и Йо с наслаждением принюхался, шаг в шаг следуя за Хао. Анна уже сидела за столом, поджав под себя ноги. Она пристально смотрела, как братья подходят ближе, и ее кольнула мысль — понимает ли Йо, как привык к присутствию Хао, как ориентируется только на него, даже если в комнате есть другие люди? Эта мысль ей не очень понравилась, и она холодно спросила:       — Вы решили, что это соревнование, кто больше времени потратит на переодевание?       Хао неторопливо опустился на пол, тут же кладя локти на стол и подпирая голову рукой. Йо осторожно опустился напротив него, рукой трогая низкий столик.       — Извини. Хао помогал мне найти бинты, — он смущенно улыбнулся.       Хао сухо подправил:       — Я героически спас его от собственной беспомощности.       Анна сощурилась, явно недовольная. Но все же позволила себе скользнуть взглядом по забинтованным глазам Йо, отмечая хорошо проделанную работу. После того, как Фауст и Элайза покинули их последними, возвращаясь домой, веки и глаза Йо снова воспалились. Вечерами Хао пропускал сквозь с них свое фуреку, пытаясь успокоить боль, но от этого было мало толку, и Анна не могла понять, почему это не работает. Поэтому они обходились мазями и бинтами, которые Йо уже осточертели, и он все чаще огрызался, несмотря на боль, когда она подходила к нему с пахучей баночкой в руках. Как-то он обмолвился, что эта боль похожа но горячие вспышки, на жжение прямо внутри черепа, по после того, как к нему стали проявлять еще больше невыносимой заботы, замкнулся и перестал показывать, что чувствует. В такие моменты Анна с тяжелым сердцем просила помочь Хао, и Йо бесился еще сильнее, потому что не мог выкинуть брата из своей головы.       — Надеюсь, вы не собираетесь устраивать спектакль за столом, — холодно произнесла, отводя наконец взгляд от Йо и едва заметно благодарно кивая Хао. Тот хмыкнул.       Морти появился на пороге с исходящим паром подносом и со смешком сказал:       — Что, представление уже началось?       Он поставил еду на стол, сел рядом с Йо и пододвинул ему его порцию.       — Держи. Здесь рис с тофу.       Йо благодарно кивнул, ладонью нащупывая миску. Пошарил по столу в поисках палочек, взял в руки и, ориентируясь на запах, двинул ими в сторону еды, но слегка промахнулся, ткнув деревяшками мимо.       — Если ты в и следующий раз промажешь, напомни мне, чтобы я сел подальше, — с усмешкой бросил Хао.       Йо бесстрастно кивнул, все же поддевая рис палочками:       — Напомню. Мы же не хотим, чтобы ты умер от остановки сердца, когда у кого-то что-то не получается.       Морти прыснул от смеха, но, заметив взгляд Анны, тут же смолк и уткнулся в тарелку. Хао посмотрел на Йо скептически, словно ожидал шутки получше.       — Если вы закончили, то можете мне объяснить, почему во дворе сугробы раскиданы так, словно там шла война? Если вы пытались расчистить их, то явно не преуспели.       Йо закашлялся в ладонь, а Хао невозмутимо ответил:       — Это воспитательная работа.       Анна покачала головой, чувствуя, что ее монополия на власть в этом доме стремительно трещит по швам.       — Прекрасно. Напоминаю: если кто-то из вас решит заболеть, я за это не отвечаю.       Йо и Хао переглянулись через стол, по крайней мере направленное на огненного шамана лицо Йо можно было расценивать именно так. Хао неожиданно ухмыльнулся:       — Если заболеем, Анна, ты, наверное, будешь только рада тишине.

***

      Прошлое.       Хао задвинул за собой дверь, тяжело выдохнув. Выпачканные в крови руки слегка подрагивали. Он в последний раз прислушался, различая размеренное дыхание Йо, ещё недавно такое рваное и болезненное. Немного поколебался и перекрыл их связь. Теперь она точно не нужна. В доме царила непривычная тишина: прячась на крыше, он привык, что даже там слышал гомон голосов остальных. Но сейчас все спали. Почему никто не проснулся?       Силы Хао были на исходе, тело ныло от напряжения, и отсутствие фуреку болезненно пульсировало в нем. В эту минуту никто не собирался на него нападать, и все равно он чувствовал себя голым. Каким образом этот глупый мальчишка своим кошмаром забрал у него буквально все? Впервые за всю свою жизнь он оказался выпит дочиста, и даже не знал, сколько времени ему потребуется, чтобы восстановиться. Он зарекся использовать свое исцеление на других впредь. Слишком затратно.       Хао двинулся по коридору в сторону туалета, намереваясь смыть с рук кровь. Пальцами он легко касался стены, опасаясь, что иначе потеряет равновесие. Голова странно кружилась. В туалете он щелкнул выключателем и заглянул в зеркало, прежде чем повернуть вентиль. Ну разумеется. Его одежда была в крови Йо. Он странным взглядом блуждал по этим пятнам, затем стряхнул с себя наваждение и, скрипнув зубами, принялся раздеваться, пачкая одежду еще сильнее. Ее хотелось сжечь. Он несколько мгновений смотрел на эту кучу на полу, борясь с искушением, но потом все-таки сдался и щелкнул пальцами. Оставшихся крох энергии хватило, чтобы ткань заполыхала, наполняя пространство дымом. Он задумчиво наблюдал, как исчезает его одежда — та, что он не снимая носил после боя. Когда с ней было покончено, он подавил короткий смешок.       Ну вот. Теперь он действительно голый, в чужом доме, без капли фуреку. Как ты до этого докатился, Хао?       Лен явно выбрал не самый удачный момент, чтобы к нему прицепиться. Сейчас было бы самое время. О да.       Хао огляделся в поисках чего-нибудь, что заменило бы утраченные вещи, но на крючке висел только потрепанный халат. Он брезгливо коснулся его кончиками пальцев и поморщился.       Я это не надену.       Он с приглушенным стоном все-таки принялся отмывать руки. Было даже немного жаль своей вспышки — одежда была последним, что связывало его с прошлым Хао. Ну и еще сережки, но те сейчас никак не могли ему помочь выбраться из дурацкой ситуации. Он оперся мокрыми руками о край раковины и снова заглянул в зеркало.       Как ты думаешь, что ты сейчас делаешь?       Его глаза сверлили отражение, и он пытался отыскать там себя. Прожившего тысячу лет, сильнейшего шамана из всех, который хладнокровно сожрал душу брата и хотел уничтожить человечество. Который не стал бы сейчас стоять голым в чужом туалете, истратив все фуреку на какого-то мальчишку.       Где ты?       Но его не было. Вместо этого были какие-то невразумительные попытки самоунижения. Он прятался на крыше, потому что не знал, что ему делать теперь, пока Йо не приходит в себя, потому что этот дом был полон шаманов, которых он чуть не убил, и которые теперь с радостью сами расквитались бы с ним, и он блин серьезно сейчас был голым. Последняя мысль почему-то не давала покоя, и он постоянно к ней возвращался. Хотелось рассмеяться. Не так, как он обычно это делал, а легко, потому что ситуация правда была нелепой. Наружу рвался смех Йо, и это блядь было какой-то феерией — он сам сунулся к Йо, чтобы в итоге тот не только не сдох, но еще и вывернул его всего наружу. Он ощущал внутри тепло, и это было странно, он ощущал, что он не может и не хочет больше злиться, как раньше, ощущал что-то чужеродное в самой своей сердцевине, и ему почему-то до паники не хотелось это терять.       Черт бы тебя побрал, Йо.       Он прикрыл глаза и отпустил раковину. Что бы брат ни натворил, оно теперь не позволяло ему просто взять и раствориться в ночи, забывая про этот дом, про Йо, про этот его дурацкий кошмар, который что-то надломил в нем, заставляя почувствовать ответственность.       Он крупно вздрогнул. Ну уж нет. Никакого сожаления или блин ответственности за этого идиота. Он сам виноват. Никто не просил его заходить так далеко, жертвуя собой и спасая его, Хао, которому это вообще не сдалось. Он мог просто просто спокойно сдохнуть, и тогда бы ничего этого сейчас не было, ни этой сожженной одежды, ни... Поймав себя на том, что чуть не подумал слово голый в пятый раз, Хао яростно потер лицо руками и замычал от бессильной злобы.       Нужно было найти одежду.       Он немного поразмышлял, но особых вариантов у него не было, кроме одного. Так что, в последний раз с яростью взглянув на себя в зеркало, Хао покинул туалет и тихо пошел по коридору обратно в сторону комнаты Йо. Он старался идти быстро, потому что все-таки встреча с Леном сейчас явно была бы перебором, но не торопился, он же в доме своего брата, кому какое вообще дело до того, как он... Из одной из дверей раздался громкий всхрап, и Хао ускорил шаг. Нет, серьезно?       Уже не сомневаясь, он снова вошел в комнату, и из темноты на него уставился материализовавшийся Амидамару. Он удивленно смотрел на шамана, который совсем недавно вышел через дверь изможденным и... одетым. А теперь стоял на пороге обнаженный, с явным раздражением на лице, и его неровно опаленные волосы растрепались, падая на лоб. Он пах дымом.       — Хао? Что ты...       — А ты сам как думаешь? — перебил шаман, под настороженным взглядом самурая пробегая глазами по комнате, пока не зацепился за кучу вещей Йо, небрежно сваленную у стены. — У нас с ним один размер.       Обозначив цель, Хао направился в ту сторону, усиленно стараясь не смотреть на Йо и подавляя соблазн снова залезть к нему в голову. Почему-то так и брошенное на полу одеяло и окровавленные бинты, сейчас наверняка сыро прилипшие к телу, тревожно свербили на краешке сознания.       — Почему ты… — Амидамару заколебался, но всё же закончил: — Без одежды?       Хао на ходу повернул к нему голову с легкой усмешкой, но в глазах сверкнула усталость.       — Это не твоё дело, — отрезал он.       Амидамару наблюдал за его движениями, невольно отмечая неровные грубые шрамы на гибком теле, расположенные там же, где и залеченные Фаустом ожоги Йо. Хао двигался уверенно и легко, не позволяя больше разглядеть своей слабости, которую он надежно скрыл от чужих глаз. Невольно Амидамару испытал к нему уважение — не как к человеку, а как к воину, которым был сам, и потому он хорошо понимал эту вышколенную выживанием потребность создавать видимость силы, даже когда ее не было.       Хао опустился на корточки и принялся рыться в вещах Йо. Он вытянул несколько футболок с логотипами рок-групп, но тут же запихнул их обратно, морща нос.       — У него вообще есть что-нибудь нормальное? — пробормотал он, обращаясь скорее к себе.       — Это его одежда, — заметил Амидамару, его голос прозвучал прохладно. — Ему она подходит.       Он намеренно выделил это слово, намекая на то, что Хао, хоть и помог его шаману, не был в этой комнате самым желанным гостем.       — Она нелепая, — бросил Хао, проигнорировав выпад и с пренебрежением разглядывая пару спортивных штанов. Это что, правда носят люди?       Он скривился, выуживая очередную вещь, которая потянула за собой ворох трусов. Нет, правда, Йо? Не мог сложить вещи в шкаф, отправляясь на последнюю битву? Кто бы это разбирал, если бы ты не вернулся? А ты был очень близок к тому, чтобы не вернуться.       — Твой Йо что, всегда так одет?       — Обычно он носит только джинсы и рубашку. Это запасные варианты, — ответил дух, и в его голосе прорезалась твёрдые нотки. — Ему в этом удобно.       Хао замер на секунду, с недоверием глядя на Амидамару, прежде чем снова наклонился к одежде, шокированно качая головой. Он вытащил толстовку с ярким принтом, в центре которой красовался мультяшный дракон.       — Это уже даже не смешно. — Он держал толстовку двумя пальцами, с сомнением вглядываясь в дракона.       — Это подарок Морти, — сухо пояснил Амидамару.       — Ага, продолжай в том же духе, я же правда запомнил всех его дружков по именам, — фыркнул Хао, все-таки выбрав подходящие штаны.       Они оказались плотными и приятно прилегали к коже, когда он их натянул под раздражающим взглядом этого хранителя шмоток Йо. Рубашку он тоже все-таки сумел найти, погребенную под ранее забракованными вариантами. Застегнув пуговицы, но оставив ворот распахнутым, он с легким удивлением отметил, насколько в этой одежде ему хорошо. Она правда была удобной, подходила по размеру, и до этого момента Хао почему-то не сознавал, насколько они в самом деле похожи с братом. Рубашка пахла хлопком и кожей Йо — какой-то легкий сандаловый аромат. От одежды исходило приятное тепло, которое отзывалось не на коже, а... где-то внутри.       Амидамару смотрел на него очень странным взглядом, когда Хао повернулся к нему, победно демонстрируя, что ему все-таки удалось отыскать что-то приемлемое. Хао не мог понять этой реакции: самурай мрачнел, как-то уж очень пристально глядя на одежду.       — Что не так? — требовательно спросил Хао, едва сдерживаясь, чтобы не начать себя рассматривать, подозревая, что с одеждой все-таки что-то не так. — Ты сам говорил: ему в этом удобно, — передразнил, успешно копируя низкий голос самурая.       Амидамару не ответил. Просто не мог. Тоскливо посмотрел в сторону бессознательного Йо, почти слившегося в своей белизне с простынями. Хао сделал странный выбор. Из всей одежды Йо он выбрал именно ту. Дотурнирную. И теперь смотрел на него раздраженными янтарными глазами, которые в темноте можно было принять за карие, с короткими волосами, которые торчали, почти как у его брата, такой невозможно похожий, что Амидамару стало больно.       Наконец он глухо заговорил, стараясь звучать спокойно, ведь они тут, похоже, мерились своим объемом выдержки:       — Почему ты просто не призвал себе одежду? Разве это не проще?       Хао напрягся, на мгновение замерев. Он правда так раньше делал. Бездумно расходовал фуреку на прихоти, поступая так больше потому, что никто другой так не мог. Но в эту минуту он даже огонька бы не смог создать. Его лицо чуть дрогнуло, но он быстро спрятал это за привычной грубостью:       — Потому что я не собираюсь тратить энергию на такие мелочи, — сказал он, не поднимая глаз.       — Правда? — тихо спросил Амидамару, но его взгляд стал острее.       Хао раздраженно повел плечами.       — Да, правда. Хватит задавать глупые вопросы.       Дух нахмурился, и его голос стал холодным и отстраненным:       — Трудно не задавать вопросы, когда до недавнего времени ты был нашим врагом.       Эти слова повисли в воздухе, как тяжёлый груз. Они синхронно повернули головы в сторону Йо, который был самым весомым доказательством этих слов, и Хао мысленно чертыхнулся, ведь обещал же себе не смотреть в ту сторону. Но посмотрел. И снова ощутил на плечах эту блядскую ответственность. Да ну его к чертям собачьим.       Он вылетел из комнаты, даже не задвинув дверь, и Амидамару мрачно покачал головой. Ему не нравилась собственная беспомощность. Йо наверняка мерз. Но не станет же самурай будить сейчас Анну или, еще лучше, Фауста? Они сегодня спокойно заснули впервые за эти пару дней.       И тот он снова услышал стремительные шаги. Хао вихрем внесся обратно, держа в руках тазик с теплой водой и несколько полотенец. Амидамару поперхнулся воздухом, которого на самом деле даже не ощущал.       Шаман с мрачным видом опустился на колени возле Йо и почти на минуту замер, словно внутри него шла борьба. Его взгляд задумчиво и с каким-то скрытым напряжением скользил по младшему брату, отмечая эту его раздражающую бледность, окровавленные и мокрые от пота бинты на груди и руках, осунувшееся лицо с черной кровью буквально везде. Наконец он с тяжелым вздохом опустил плечи, словно проигрывая сам себе.       — Уйди, — глухо сказал Хао. — Уйди, или я оставлю его так до утра.       Амидамару заколебался. Ему хотелось сказать, что Хао и так уже один раз ушел, оставив Йо. Но что-то заставило промолчать. Он покорно наклонил голову и растворился. Шаман пристально посмотрел в ту сторону еще несколько мгновений, убеждаясь, что остался один, потер пальцами переносицу.       Ты правда собираешься это сделать, да?       Хотелось огрызнуться на самого себя и на ситуацию в целом. Но он лишь сжал зубы, решая, с чего начать. Это просто необходимость.       — Ладно, — Хао поджал губы. — Поехали, отото.       Он принялся осторожно снимать бинты: выходило не так легко, как ему бы хотелось, ткань прилипла к ранам и ее не так-то просто было отодрать. Каждое движение казалось неуклюжим. Хао с сожалением отметил, что полностью закрыть ранения брата у него не получилось, только остановить кровотечение. Йо каждый раз едва заметно дергался во сне, когда очередной кусок бинта отставал от кожи. Хао нахмурился. Глупость какая.       — Ну же, не выдумывай, — пробормотал Хао, словно Йо мог его услышать.       Но он явно не услышал, только особенно крупно вздрогнул, когда бинт отошел от кожи под ключицей, где крови было больше всего. Тогда он додумался немного смочить ткань, взял полотенце, обмакнул его в тазик и аккуратно выжал на грудь Йо. Дело пошло быстрее. Когда последний виток бинта опустился на пол, руки Хао снова начали дрожать. Кто бы мог подумать, что некоторые вещи так сложно делать впервые, да?       Он еще раз намочил полотенце в остывающей воде и стал вытирать следы крови с лица и шеи брата. Грубые пальцы неловко скользили по лбу, щекам, стирая засохшую кровь. Хао замер, когда его взгляд упал на закрытые веки Йо — воспаленные, будто горящие изнутри. Он прикоснулся к ним подушечками пальцев, ощущая шероховатости от ожогов. Кожа и впрямь была очень горячей. Он сжал зубы.       — Ты слишком упрямый дурак, — прошептал Хао, не осознавая, что говорит вслух. — Это выматывает.       Когда все было очищено, Хао откинулся назад, переводя дыхание, и придирчиво осмотрел проделанную работу. Он старался не думать о том, что впервые в жизни делает что-то для кого-то. Эта мысль была слишком опасной, чтобы долго на ней задерживаться. Чувство, будто его мир сдвинулся с привычных основ и полетел кувырком, не находя больше опоры. Он скользил взглядом по воспаленной коже, по груди и рукам брата, иссеченным шрамами. От этого внутри что-то неприятно кололо, и Хао никак не мог охарактеризовать это чувство.       — Ты же этого не почувствуешь, да? — почему-то шепотом бросил Хао в сторону брата, беря в руки чистые бинты.       Он методично принялся их разматывать, недовольно морщась от того, что они все равно путались, как бы он ни старался аккуратно их укладывать на пол рядом с собой. Я что-то неправильно делаю?       Конечно да. Все это было неправильно. Вся эта ситуация. Его нахождение в этой комнате, на коленях у постели брата. Какого черта он тут забыл?       Но пока эти мысли крутились в голове, он уже грубовато и немного резко подсунул руки под спину Йо, без усилий поднимая и облокачивая его на себя. Он был пугающе легким, словно эти несколько дней в постели без еды истончили его, и безвольно и доверчиво обмяк на груди брата. Все существо Хао напряглось. Вытягивая Йо из кошмара, у него было времени обращать внимание на физический контакт. Тогда это отошло на второй план. А теперь… Он ощущал под ладонями не жар, а собственное тепло тела Йо, в грудине эхом отбивалось биение сердца младшего брата, ухо щекотало слабое дыхание. Это было как-то неправильно и слишком лично. Слишком по-человечески.       А от человечности в Хао давно ничего не осталось.       Зачем ты это делаешь?       Потому что никто другой сейчас этим не займется.       Он потянулся к полотенцу, наугад смочил в тазике, вода в котором уже стала розовой. Стал протирать спину Йо, до которой до этого не мог дотянуться. С удивлением улавливал такой же рисунок шрамов, который недавно залечивал себе, и не мог понять, почему так. Ведь Йо смешал всего лишь души. Пальцы Хао двигались чересчур медленно, как-то неуверенно, словно он боялся причинить лишнюю боль, и сам себя за это ненавидел.       — Ты сам сотворил это с собой, — тихо прошептал, будто говорил с Йо, хотя знал, что тот не услышит. — Почему? Почему тебе всегда нужно быть таким идиотом?       Хао потянулся за бинтами. Его движения стали резче, когда он начал обматывать их вокруг торса Йо, стараясь плотно прижимать к телу, повторить то, что с такой легкостью проделывал Фауст. Но руки не слушались. Лента скручивалась, путалась в узлы на полу, то и дело соскальзывала с худого тела. Хао едва удержался, чтобы не бросить все на пол.       — Черт, — выругался, стискивая зубы. Грубо рванул бинт, и тот окончательно сполз вниз.       Он остановился, закрыл глаза и с шипением выпустил воздух сквозь зубы. Хао ненавидел слабость. А сейчас она сочилась непрерывно из них обоих — из этого еле живого мальчишки и из него самого, презирающего заботу, а сейчас так старательно ее изображавшего. И внутри что-то тихо и радостно поднимало голову, согревало ребра и сердце, и от этого хотелось собственный череп взорвать ко всем чертям. Ты даже не умеешь нормально побыть обузой, Йо.       Он снова взял в руки бинт. Руки все еще дрожали, но теперь получалось немного аккуратнее. Движения обрели подобие уверенности. С каждым мотком становилось одновременно теплее и злее.       — Ты превращаешь меня в слабака, Йо, — Хао рыкнул это с какой-то безнадежной ненавистью. — Ты…       Йо слабо завозился в его руках. Тихонько всхлипнул и уронил голову на плечо брата. Хао застыл. Тишина обрушилась на комнату, заставляя его задержать дыхание.       Он завязал последний узел. Осторожно опустил Йо на подушки, рассеянно наблюдая за игрой теней на спокойном лице. Внутри было как-то пусто, словно не только фуреку вышло из него этой ночью. Хотелось поскорее покинуть комнату и сделать вид, что ничего этого не было. Его взгляд упал на мокрые от пота и крови простыни.       Нет.       Ты точно не станешь этого делать.       Не смей.       Но руки сами потянулись к краю постели. Пальцы замерли и неуверенно вздрогнули. Хао поджал губы, пытаясь успокоить нервную дрожь.       Когда эта ночь закончится, я притворюсь, что ее никогда не было.       Он неторопливо поднялся на ноги и шагнул к шкафу. Внутри оказалось на удивление мало вещей, аккуратно разложенных по полкам. Хао нашел чистые простыню и наволочку, на секунду остановился, сжимая их в руках, но все же вернулся обратно. И что теперь?       Он с легким недоумением смотрел на белье в своих руках, и на крепко спящего Йо. Надо поскорее с этим разделаться. Так что Хао снова опустился на колени, просунул руки под спину и колени Йо, делая это бережнее, чем ему бы хотелось. Медленно приподнял, снова поражаясь этой болезненной легкости его тела. Голова Йо бессильно упала Хао на грудь, и он сцепил зубы, ощущая его теплое дыхание на своих ключицах. Внутри с новой силой разгорелось это тупое тепло, которое он уже начинал ненавидеть.       Сосредоточься.       Хао осторожно переложил Йо на татами, удерживая его таким образом, чтобы не натянуть бинты и ненароком не растревожить раны. Тот едва слышно вздохнул, не просыпаясь, его пальцы на миг шевельнулись. Хао задержал дыхание, боясь двинуться с места. Затем все же вытянул из-под тела брата руки и переключился на постельное белье.       Простыню удалось содрать не сразу, материал зацепился за край футона, и Хао раздраженно дернул его на себя, пока губы подрагивали в беззвучном рычании. Затем он сделал несколько попыток надеть на тонкий матрас свежую ткань, но ошибся стороной, и даже обрадовался, что силы внутри нет, потому что дурацкую тряпку хотелось спалить прямо в собственных руках. В итоге он просто кинул простыню на матрас, разгладил складки ладонями и довольно хмыкнул: вполне сойдет.       С наволочкой оказалось проще. Старую он, правда, разорвал, не найдя нужного шва, но с тем количеством крови, что на ней было, это оказалось даже милосердием по отношению к ней. Небрежно запихав подушку в чистую ткань, он бросил ее поверх футона и облегченно выдохнул. Почти закончил.       В этот раз он перекладывал Йо на футон на вытянутых руках, сохраняя дистанцию, опасаясь новой вспышки сумасшествия в груди. Поправив подушку под головой брата, он подобрал с пола одеяло и набросил на него сверху.       Наконец-то блядь.       Хао потер руками лицо. Эта ночь казалась какой-то бесконечной насмешкой. И самой главной насмешкой был он сам. Просто охереть. Он тронулся умом, похоже. Отнял руки от лица, долгим взглядом посмотрел на мерно вздымающуюся грудь Йо. Под ребрами ожидаемо кольнуло чем-то. Облегчением?       Выметайся отсюда нахрен. Или хочешь упасть еще ниже?       Он вылетел из комнаты, не оглянувшись.