Туз

Твоё обнажённое тело должно принадлежать тому, кто полюбит твою обнажённую душу. © Чарли Чаплин

***

В последнее время Фëдору было трудно находиться рядом с Эйсом, трогать его молочную кожу, испещрëнную шрамами, видеть его драгоценные, аметистовые глаза, вдыхать его головокружительный аромат лаванды и слушать его прекрасный, чистый голос. И мысль о совместном сне сводила с ума на протяжении нескольких дней. Пребывание в одной постели уже не было таким, как раньше, потому что их отношения приобрели более серьëзный оттенок. Раньше Фëдора отвращала подобного рода близость. Сколько он не пытался побороть в себе это, ему не удавалось. Стоило только зайти дальше, как в тот же миг его начинало тошнить и от партнëра, и от самого себя. После нескольких неудачных попыток мужчина перестал стараться, более его не интересовали отношения. Наверное, у этого было какое-то объяснение. Фëдор не видел себя достаточно религиозным, чтобы считать естественные человеческие процессы срамными, но что-то ведь не позволяло ему удовлетворить одну из человеческих потребностей. Потребность в близости. Возможно, причина крылась в одном-единственном образе, который преследовал Фëдора во снах уже очень давно. Он не был чëтким, не был ясным, но имел особые черты, отличающие его от всех остальных: пепельные волосы странной формы, мраморная кожа, холодные фиолетовые глаза и невероятно красивые ноги. Трудно было определить, мужчина или женщина скрывался за этим образом, но Достоевский верил, что однажды встретит этого человека и, стало быть, наконец сможет побороть свой недуг. И он действительно его встретил. Не хотел в это верить, но верил и знал, что человек из его снов был рядом с ним. Фëдор боялся собственных чувств, как и боялся навредить Эйсу. Он казался в его глазах настоящим Святым, посланным ему с небес. Такой тонкий, белоснежный, тëплый и нежный. Поначалу у мужчины не было ни единой мысли зайти дальше, не было желания прижать его к себе, впитать каждую его частичку, овладеть его телом и душой, забрать самое ценное, сердце. Эти внезапные чувства несли трепетную невинность, присущую детям, но с каждым днëм они приобретали серьëзный характер. Простая симпатия превратилась в нечто сильное, непреодолимое. Это не было обычным желанием овладеть. Нет, вовсе нет. Это было чем-то большим. И всë было бы прекрасно, если бы не одно но: Эйс боялся близости. Сначала Фëдор мог только предполагать, откуда появился страх прикосновений, страх вступить в интимную близость даже с тем, с кем он имеет отношения. Пока Моррисон не рассказал, не рассказал о том, что с ним творили на протяжении двух лет. И всë встало на свои места, вещи сами расставили себя по полочкам. Тогда этого не было видно, но внутри Достоевского всë похолодело и сошло на нет. Наконец-то разгоревшийся огонь, к сожалению, потух. Фëдор и думать не мог о чëм-то, кроме душевного состояния своего партнëра. И его расстраивало то, что Эйс смотрел на него виноватым взглядом, когда заходил вопрос о близости. Неужели он действительно казался нетерпеливым? Тем не менее, оба понимали, что этот вопрос надо как-то решать. Понемногу, помаленьку они должны были преодолеть барьер из страха и стать ближе, гораздо ближе. Фëдор был очень терпелив, но воздержание не шло ему на пользу. Он не знал, как подступиться к Эйсу, как заверить, что он не причинит вреда и будет нежен. Ах, как же его это убивало. Никогда подобное не тревожило его, а теперь предстояло проделать долгий путь. Невероятно долгий путь. Эйс понимал проблему Фëдора и старался не провоцировать его, но он не мог в один момент перестать быть самим собой. А мужчину привлекало в нëм всë, от макушки и до кончиков пальцев. Хотелось прижать его себе, забраться под самую кожу и проникнуть глубоко в сердце. У Эйса было красивое тело, отрицать этого Фëдор не собирался. Помимо тела, его привлекали нрав парня, его мягкий британский акцент и эти неземные глаза. В паху всякий раз становилось тесно и тяжело, когда Достоевский думал об обнажëнных плечах Моррисона, о плоском животе, о стройных ногах и красивом изгибе спины. Он думал о том, как белое лицо покроется нежным розовым румянцем, как аметистовые глаза помутнеют, как мягкие губы издадут звонкий стон… На фантазию Фëдор не жаловался. Он представлял секс с Эйсом во всех красках и не стыдился этого. Наоборот, стремился к тому, чтобы избавить возлюбленного от страха и подарить ему удовольствие, о котором он никогда не ведал. Сделать всë идеально и увидеть, услышать, почувствовать счастье любимого. Фëдор упустил момент, когда стал таким безнадëжным романтиком, но с Эйсом нельзя было иначе. Он заслуживал ласки и любви, заслуживал уважения к себе. И Фëдор готов был подарить ему всë, о чëм бы он не попросил. Готов был вознести его до Рая. Эйс шëл навстречу, пускай делал робкие и дрожащие шаги, но в них не было неуверенности. Старые раны не затянулись и бились током, но Фëдор бережно залечивал их, терпя разряды, пробегающие по его пальцам и рукам. Постепенно продвигался вперëд, но не позволял самому себе пересечь черту. Тем не менее, с каждым разом расстояние между ними сокращалось. Но терпение Фëдора было на исходе. Он всë понимал, он очень старался, но буквально сходил с ума и чуть ли не взрывался. Постоянно бегать в ванную и удовлетворять себя самому больше нервировало, нежели расслабляло. И в один день Фëдор понял, что ему нужен совет более опытного и рассудительного в этом вопросе человека. А если быть точнее, двух опытных человек.

***

— И что это за срочность такая, Федь? Конечно же, Тургенев был недоволен. Его недовольство всегда доходило до предела неодобрения всего, что бы не придумал Достоевский. Но несмотря на все ворчания, мужчина редко отказывался принимать участие в авантюрах Фëдора. Потому что у него никогда не было выбора, он давно подписал себе приговор. Гораздо охотнее действовал Маяковский, который избавлялся от скуки и искал поводы рискнуть собственной жизнью. Достоевский ему такие возможности предоставлял с лихвой. Даже сейчас Владимир был расслаблен и уже приготовился выслушать Фëдора. Фëдор не знал, с чего начать. Он никогда не говорил о своих интимных проблемах, потому что у него их не было, чтобы о них говорить. Это ему давалось с трудом, хотя и понимал, что ничего постыдного в обсуждении подобных вещей с близкими людьми не было. Выдохнув, мужчина всë же решился. — Как вы знаете, у Эйса был неприятный опыт в отношениях, — непринуждëнно начал Фëдор, хотя в глубине души ему было неприятно от осознания того, что пришлось пережить его партнёру, — и из-за этого он боится вступать в близость. Иван вытянулся в лице, будто действительно об этом не знал. Знал, но, кажется, в какой-то момент настолько свыкся с этой мыслью, что еë упоминание сбивало с толку. Он понимал, что гаптофобия Эйса не могла возникнуть на пустом месте, но и не предполагал, что возникла она таким путëм. Тем не менее, это всë объясняло. Владимир издал неоднозначный фырк, задумавшись. Он никак не высказывался по этому поводу, но проявлял сочувствие к британцу. Никто не заслуживает к себе потребительского отношения. — Так вышло, что меня влечëт к нему, его ко мне тоже, но он пока не может перебороть в себе страх, поэтому у нас… мягко говоря, у нас совсем ничего не получается, и это действует на нервы обоим, — вздохнул Фëдор, ничего не утаивая. — Я боюсь сделать что-то не так и потерять его доверие, но и терпеть становится тяжело. Не знаю, что делать. Мы многое перепробовали, но у Эйса моментально срабатывает психологическая защита, что чуть ли не доходит до истерик. — Ну, это неудивительно, — Тургенев сел рядом и скрестил руки. — Мне страшно представить, насколько сильную травму принесло ему такое отношение. Два года жить с абьюзером и страдать от его пыток — это тебе не цветочки сажать в снег. Честно, я даже не знаю, что тебе посоветовать. У меня никогда не было с Машей проблем в этом плане. Маяковский пока сохранял молчание и слушал, наблюдая за друзьями со стороны. Он обдумывал всю ситуацию в целом и вспоминал все свои отношения, которые у него были за долгую жизнь. Ему почти не попадались трудные партнëры, с которыми возникли бы проблемы в постели. Было лишь пару случаев, когда партнëр получал первый опыт, с которым ранее ему сталкиваться не доводилось. Надавив себе на губу, Владимир развалился на диване и ухмыльнулся. Ему это точно не понравится. — Возможно, здесь требуется невероятно деликатный подход, — наконец заговорил он, привлекая внимание к своей персоне. — Немного романтики, располагающей обстановки, разговоров на отвлечëнные темы… — Типа свидание? — вскинул бровь Тургенев, не шибко впечатлëнный. — С чего ты взял, что это сработает? Загадочно улыбнувшись, Володя прищурился. — Потому что у меня это работало с теми, кто боялся «подобного» вида близости. Оба раза. Уловив намëк в словах товарища, Ваня нахмурился и напрягся. Некоторые вещи действительно хотелось стереть из головы от чувства стыда. Но Маяковский был прав. Его вариант мог оказаться рабочим, вполне себе. — У вас ведь ни разу не было свиданий? — уточнил Иван, на что получил утвердительный кивок. — И вы никогда не ужинали вечером вдвоëм, не устраивали никаких романтических штучек, которые присущи парам? — Я… не задумывался об этом, — честно признался Фëдор. — Хааа, Господь всемогущий… Конечно, Тургенев не мог осуждать Достоевского за то, в чëм он не имел опыта, но разве не этот человек славился своим невероятно высоким интеллектом? В любом случае, ему хотелось помочь. Им. Им помочь. — Тогда организуй сегодня романтический ужин, — тут же нашëлся Владимир, отставив комментарии в сторону. — Эйс тут постоянно над всеми хлопочет, замаялся уже. Иногда возникает такое ощущение, что он — мать-одиночка с двумя сыновьями-оболтусами. Я считаю, ему будет приятно, если ты проявишь немного внимания и позаботишься о нëм, после того как он вернëтся со своих «очень важных переговоров». Ну, ты, думаю, не дурак. Дурак бы не понял. Вздохнув, Фëдор кивнул. И внезапно прозрел. Как-то резко стало неприятно от осознания, что Эйс действительно абсолютно все заботы по дому взял на себя: он же занимался воспитанием Кармы, он же обслуживал Фëдора, он же занимался организационными вопросами и… И ты никогда не просишь о помощи… а я и рад. Сам ведь прошу тебя отдыхать и вовсе не думаю взять на себя часть обязанностей. Я ведь не настолько и занят, чтобы бездельничать. Стыд. Совесть замучила Фëдора, и он принял предложение Вовы. Желание позаботиться о том, кто всë время заботился о других и вечно забывал о себе, стало очень явным. Это уже не потребительское отношение, а паразитическое. — Подсказать что-нибудь, товарищ? — Маяковский ухмыльнулся, прекрасно осознавая, в каком положении оказался его приятель. — Не помешает, — согласился Фëдор, неспешно кивнув. Ему не помешает начать думать не о книге, а о тех, кто рядом. Кажется, Эйс уже говорил ему об этом. Почему стало так противно от самого себя? Неужели мне действительно так необходима эта мерзкая, дьявольская книжка? Необходима! Поджав губы, Фëдор издал судорожный вздох. Он… потом об этом подумает.

***

Когда он вернулся, был тихий вечер. Фëдор встретил Эйса в дверях и помог ему снять верхнюю одежду. Такой непривычный жест заботы сбил Моррисона с толку. Но он был уставшим и мечтал о том, чтобы поесть и лечь спать. К счастью, его мечтам было суждено сбыться. На кухне царила темнота, горели лишь чëрные и белые свечи на столе. Эйс поражëнно глядел на приготовленную еду и никак не мог понять, спит ли или грезит наяву. А Фëдор стоял рядом и наблюдал за его реакцией, волнуясь. Никогда ему не доводилось устраивать нечто подобное, особенно для дорогого сердцу человека. — А что происходит, Федь? — в недоумении спросил Моррисон, повернув голову в сторону Достоевского. Он подошëл ближе. — Небольшой романтический ужин, — улыбнулся он и взял тонкую руку возлюбленного в свою. — И по какому поводу? — Разве для такого нужен повод? Я просто осознал, что у нас так и не было никакой романтики, и решил это исправить. Приподняв брови, Эйс снова взглянул на стол. — Ты сам всë приготовил? Или помогал кто? — усмехнулся он, но уловив скептичный взгляд мужчины, обнял его. — В любом случае, мне приятно. Спасибо. Я так устал сегодня… Они сели за стол и провели первые минуты в немного напряжëнной, но интимной обстановке. Разговор шëл тяжело, но с каждой новой темой становился легче. Они даже смеялись над чем-то. Оба не помнили, над чем. На пару минут Фëдор замолчал, посмотрев Эйсу в самую глубь глаз. Его сердце застучало быстрее. — В последнее время я слишком часто вспоминаю свою первую, школьную любовь, — осипшим голосом начал Федя, и Эйс уже приготовился к чему-то печальному. — Первую и единственную, до встречи с тобой. Она была года на два младше, училась в девятом, в то время как я учился последний год. На самом деле, раньше я не обращал на неё внимания, но почему-то после лета она показалась… Мужчина резко замолчал, хмурясь, будто не мог подобрать слово. Тогда британец пришёл на помощь. — Особенной? — Да, особенной, — Фёдор кивнул. — До этого я не испытывал каких-то симпатий, особенно к противоположному полу. Но она на весь год засела в моих мыслях, и выкинуть её из головы было сродни невозможному. Вова и Ваня это прознали чуть ли не сразу и сильно порадовались за меня. — Наверное, советы давали, как лучше ухаживать, — Моррисон мягко усмехнулся, и на лице Достоевского появилась лёгкая улыбка. — Так и есть. Тогда я был точно ослеплён своими чувствами и многого не замечал. А на выпускном додумался признаться ей в чувствах, но она только злобно усмехнулась и выставила меня на посмешище. Помнишь, я сказал, что получил этот шрам в драке с одноклассником? — Эйс кивнул. — Он… встречался с той девушкой. Мы никогда не ладили, он по какой-то причине считал меня настоящим монстром. В отличие от меня в тот период, этот одноклассник всегда был сдержан и холоден, умел бить словами наповал, не убирая вежливости, но в момент высмеивания «посочувствовал» мне. Я хоть и не являлся тогда спокойным и сдержанным, просто спустил всё на тормоза, но когда это перешло границы… в общем, мы подрались. Впервые он был таким злым. Наверное, только через год, на первом курсе, мне удалось справиться со своей агрессией, уничтожить большую часть эмоций. У этого было много причин, но, наверное, та стала добивающим фактором. Самое забавное, что Коля весь год мне толковал, что та девушка меня просто использует. Так оно и было. С тех пор я испытывал трудности в отношениях, особенно когда дело доходило до постели. Сердце пропустило удар, и Эйс накрыл руку Феди своей. Он покачал головой. — Всё нормально, эту стадию я прошёл, — усмехнулся мужчина и коснулся его щеки. — Благодаря тебе. То была незрелая влюблённость, которая никогда не сравнится с осознанной любовью к тебе. — Федя, — Эйс расплылся в счастливой улыбке, свет свечи мягко отразился на его пепельных ресницах. Настоящее волшебство, от которого у русского перехватило дыхание. — Знал бы ты, как я тебя люблю. — Уверен, что не меньше моего, — усмехнулся Фёдор, переплетая пальцы их рук. — Я тоже люблю тебя, Эйс. И это был первый раз, когда они произнесли эти три заветных слова вслух. Ужин прошëл без происшествий, но когда они переместились в спальню, Фëдор разволновался. Слова Эйса об усталости не давали ему покоя, но он не мог отойти от задуманного. — Помнится, ты просил меня сыграть тебе, — произнëс он на ухо любимому, обнимая его со спины. — Мне сыграть? Усталость словно рукой сняло, и Эйс радостно согласился. Он сел на край кровати, в то время как Фëдор устроился на табуретке и взял в руки смычок. Как же давно, подумалось ему, он не прикасался к виолончели. Проведя по струнам смычком, мужчина понял, что хочет сыграть. Смычок элегантно скользил по струнам виолончели в умелых руках, с длинными тонкими пальцами, музыканта, и каждая нота заставляла Эйса сердце трепетать в волнении. Он часто забывал, как дышать, заворожённый настолько волшебной игрой Фёдора, из-за которой перехватывало дыхание и щемило в груди. Ему до конца не верилось, что играл мужчина для него одного, смотря прямо в эти пленительные глаза и улыбаясь так влюблённо, словно дворовый мальчишка, играющий на гитаре девчонке, которая стала его первой любовью. От подобных мыслей британцу хотелось улыбаться, смущённо и благодарно. Это была музыка собственного сочинения, хоть Фëдор никогда и не мог похвастаться созданием чего-то нового. Несмотря на музыкальный талант, обычно он играл уже существующие композиции и ничего не придумывал. Но ему хотелось донести до любимого невысказанные чувства через эту музыку, эту мелодию. Их взгляды пересеклись, стоило Фëдору поднять голову, и сцепились. Оба замерли, все звуки оборвались, было слышно лишь биение сердец, тянущихся друг к другу. Авторская музыка, льющаяся из-под ловкого смычка, окончилась, и Фёдор отложил его в сторону, поднимаясь со своего места. Виолончель опёрлась о табурет. Достоевский подошëл ближе к Моррисону и погладил его щëку, наклонился, чтобы встретить розовые губы и ощутить хватку на своих предплечьях. По телу тут же растеклось жгучее и невыносимое желание. Чувства переполняли изнутри, и эмоции выплеснулись наружу в виде скопившейся солёной влаги на краешке глаз. В виски хлынула вскипевшая кровь, и сердце набатом раздалось в ушах, заглушая инородные звуки. Каждый новый поцелуй становился всё глубже, горячее, ненасытнее. Они целовались до исступления, до опухших губ, до нехватки кислорода, до дрожи во всём теле. Рука Фëдора легла на поясницу и чуть надавила. Вздрогнув, Эйс рефлекторно толкнул Фëдора в грудь, прерывая поцелуй. Он задрожал всем телом и сгорбился, опустив голову. Его испугало это настойчивое прикосновение к пояснице, которое вызвало разряд тока, что заставил появиться привычный страх близости. — Господи, прости, я… я не могу. Не могу, — сбивчиво заговорил Эйс, его дрожь не унималась. — Пожалуйста, прости… Достоевский аккуратно перехватил запястья Моррисона и сжал их, стараясь успокоить. Он не стал отпускать их, не дав Эйсу отстраниться, прекрасно осознавая его чувства. Ровные вдохи через нос, спокойный тон и мягкий взгляд. — Всё в порядке, тише. Посмотри на меня. Посмотри на меня, — Фёдор настойчиво, но не грубо положил руку на его подбородок, заставляя поднять голову. Посмотрев в глаза цвета маджента, Эйс чуть пришëл в себя, но не перестал дрожать. На секунду ему померещилось, что перед ним сидел не Фëдор, а Питер, с этой мерзкой улыбкой, этим тошнотворным перегаром и этими грубыми прикосновениями. Образ Хендерсона никак не хотел оставить больной разум даже после его смерти. — Прости, Федя, я… мне и самому хочется этого, но его лицо… оно появляется всякий раз, когда мы заходим так далеко. Видимо, эти раны слишком глубоки. Эйс уже думал рассмеяться от отчаяния и боли. Какой же он невезучий и сломанный… Фëдор нежно стёр влажные дорожки с щëк Эйса, успокаивая, после чего снова положил руки на его талию, чуть притягивая к себе. Он внимательно всматривался в эмоции, проносящиеся на прекрасном лице напротив, понимая его чувства. Он хотел разорвать в секунду то мерзкое, отвратительное прошлое, чтобы Эйс ни при каких условиях не возвращался туда. — Я знаю. Знаю, Солнце. Не бойся. Ты рядом со мной. Посмотри на меня, это ведь я, Фëдор, — мужчина взял руки Эйса и положил на свои щëки, чтобы убедить в истине своих слов. — Видишь? Моррисон сделал то, о чëм просил Достоевский: он осматривал каждый сантиметр его лица, которое держал в своих дрожащих руках. Пальцами оглаживал шëки и скулы, убеждаясь в том, кто перед ним сидит. — Фëдор, — произнëс Эйс, словно не верил собственным глазам. — Федя. Фëдор тихо хмыкнул, чувствуя прикосновения Эйса на своëм лице, и спокойно прикрыл глаза, позволяя себе насладиться ими. — Я здесь. Я рядом с тобой, душа моя. Посмотри на меня, — руки крепко держали его талию, не давая отстраниться. Выдохнув, Эйс кивнул. — Прости, что мучаю нас так… — он прикусил губу и что-то решил для себя. — Тем не менее, больше так нельзя. Чем дольше я тяну с этим, тем хуже становится. Я… постараюсь перебороть этот страх. Ради тебя. — Не извиняйся, дорогой, — Достоевский чуть наклонил голову вбок, всматриваясь в Эйса, после чего тихо добавил: — Уверен, у тебя получится. Я уверен. Фёдор, не отрывая взгляд, нежно провëл рукой по его спине, слегка надавливая. Эйса хотелось прижать к себе, почувствовать его ближе, глубже. Впитать в себя каждую его частичку. — Если тебе станет от этого легче, то, наверное, мне стоит ещë кое в чëм признаться: я не имел никаких половых отношений. — Что? — искренне удивился Эйс. — Ты шутишь? Неужели ты… всë ещë девственник? Он смотрел на Фëдора, как на чудо света. Никогда ему не доводилось встречать людей, которые всë ещë были девственниками в тридцать лет. И это Фëдор-то! Достоевский лишь хмыкнул, понимая, как странно это прозвучало. Обычно люди такого возраста уже имели половой опыт, а он оставался девственником, словно дал обет безбрачия, решив стать монахом. — Да. Да, я всë ещë девственник, — Фëдор ответил уже спокойнее, чувствуя на себе внимательный взгляд Эйса, после чего тихо добавил: — Меня всегда отвращала близость. Я ведь говорил, что у меня были проблемы в отношениях, стоило только им дойти до постели. Так вот, они никогда до неë и не доходили. Я просто не мог настроиться и прогонял партнëра, лишь бы избавиться от мерзости внутри, — поймав ошеломлëнный взгляд любимого, Фëдор улыбнулся. — Но с тобой всë по-другому. Я сам этого хочу. Хочу тебя и изнемогаю от нужды. Эйс не знал, что на это сказать, но Фëдору действительно удалось успокоить его. Он даже улыбнулся. — Всë у нас, не как у людей, — прыснул от смеха Моррисон и тут же успокоился. — Мы идеально друг другу подходим. И эта мысль приходила к нему не в первый раз. Положив руки на плечи Фëдора, Эйс подсел ближе и, справляясь с внутренней дрожью, поцеловал его, нежно и мягко. Достоевский ответил на прикосновение, мягко проведя языком по губам Эйса, после чего чуть прикусил нижнюю, не отрывая взгляда. Он ощущал дрожь под своими пальцами, чувствовал волнение, исходящее не только от любимого, но и от самого себя. Фёдор нежно коснулся ладонью щеки, чуть придерживая за подбородок, и углубил поцелуй, чувствуя, как сердце начинает учащëнно колотиться. И, получив невербальный сигнал, осторожно уложил Эйса на кровать, нависнув сверху. Он стал осыпать поцелуями шею, не пропуская ни дюйма молочной кожи, ловя губами мурашки. А Эйс задыхался от обострившихся ощущений, давно не испытываемых и им, и этим телом. Это было до боли приятно. Но стоило ему только откинуть голову, открывая шею партнëру, и закрыть глаза, как во тьме снова возник образ Питера, его пугающее и жуткое лицо. Испугавшись, Эйс вцепился в плечи Фëдора и тяжело задышал. По щекам потекли слëзы. Сразу почувствовав, что что-то не так, Фëдор прекратил своими губами путь по нежной коже и приподнялся, всматриваясь в эмоции на лице Эйса. Мужчина успокаивающе погладил его по щеке, смахивая слëзы. — Эйс, милый, смотри на меня. Посмотри на меня, — Фёдор говорил мягко, чувствуя, как страх охватил его любимого. — Всё хорошо. Ты со мной… Послушай: не закрывай глаза. Смотри на меня. Постоянно. Смотри на меня и повторяй моë имя. Вслух или про себя. Слышишь меня? Неуверенно кивнув, Эйс открыл глаза и посмотрел на Фëдора. Никакого Питера не существовало, он давно умер. Его больше нет, он больше не навредит… — Федя… Феденька… Федя… — вслух повторял Моррисон имя возлюбленного, смотря на него. Фëдор положил руку ему на грудь, сжимая тонкую ткань кофты. Он ощущал рваное, учащëнное биение сердца. Склонившись ниже, поглаживал плечо, успокаивая. — Вот так… Всë хорошо. Ты со мной… Я не дам этому ублюдку ранить тебя и испортить моменты близости между нами. Всегда буду здесь. Подхватывай моё имя. Чувствуешь? Не отпускай его. Ощутив, как дрожь стала мельче и реже, Фëдор медленно залез рукой под кофту, поглаживая худой бок. Он продолжил целовать Эйса в губы, нос, подбородок и шею, постепенно оглаживая тело. — Чувствуй мои руки, мои прикосновения. И продолжай смотреть. Эйс безотрывно смотрел на Фëдор и тоже старался касаться его, чтобы лучше чувствовать ситуацию. Постепенно, понемногу страх сходил на нет, он стал чуть увереннее, медленно снимая с партнëра всю верхнюю одежду и помогая снять свою. Достоевский терпеливо позволял себя раздевать, после чего сел на колени, не отрывая взгляда от любимого. Он продолжил поглаживания, пробираясь под кофту, чувствуя нежную кожу. Его ладони пробирались выше, мягко оглаживая живот и грудь, задерживаясь на сосках. Фëдор наклонил голову, целуя ключицы, а после нежно прикусывая кожу на шее Эйса. Он вздрогнул и попытался закрыться, но сам себя одëрнул. — Если ты не сможешь больше, то дай мне знать, — произнëс мужчина, смотря в аметистовые глаза, которые будто светились в темноте. — Хорошо… Избавившись от лишней одежды, они продолжили исследовать друг друга, не прерывая зрительный контакт. Руки Эйса прошлись по торсу мужчины, по его груди и животу. Такое хорошее, молодое тело. Хмыкнув, Фëдор снова прильнул к губам возлюбленного, явно намереваясь выпить из него все соки. Тем временем его пальцы обхватили один нежно-розовый сосок и слабо сдавили, чего Эйс совсем не ожидал, и из его груди вырвался стон, заглушённый поцелуем. Ощутив, как губы возлюбленного растянулись в довольной ухмылке, Моррисон мстительно прикусил кончик его языка. Но манипуляции с грудью не прекратились, насильно вырывая из британца новые звуки. Разорвав поцелуй, Фëдор стал осыпать ими грудь и плоский живот возлюбленного, заставляя кровь бурлить сильнее. Подцепив нижнее бельë зубами, он стянул его, после чего спокойно снял рукой и довольно ухмыльнулся. — Вижу, тебе уже не так страшно, — пророкотал Достоевский, положив руку на затвердевший член Моррисона. Покраснев, Эйс закусил губу. Всë это время он следил за каждым движением Фëдора и перестал видеть перед собой Питера. Страх отступил, уступив место желанию. — Тебя трудно не хотеть, — улыбнулся Эйс, несмотря на смущение. — И поспорить не могу. Проведя рукой вверх-вниз по члену, Фëдор с удовольствием наблюдал за приоткрывшимися в стоне губами, за порозовевшими щеками и блестевшими глазами. Они зашли гораздо дальше, чем в прошлый раз. На время пришлось отвлечься, чтобы взять лубрикант и презерватив. Эйс судорожно дышал, ловя глазами каждое движение. Он не помнил, чтобы Питер хоть раз удосужился нормально подготовить его, поэтому не ожидал, что Фëдор так озаботится этим вопросом. Хотя это и было логично. — Сейчас ни в коем случае не прекращай смотреть на меня, слышишь? — серьëзно сказал мужчина, доставая резинку. — Ты должен меня видеть, слышать и чувствовать. Говори со мной. Если тебе больно, плохо или хорошо. — Хорошо, Федя, — соглашался Эйс. Убедившись, что его услышали, Достоевский надел презерватив и открыл лубрикант, выдавив немного на пальцы. Осторожно коснувшись ануса, он остановился. — Страшно? — Холодно. Фëдор тихо хмыкнул, мягко поглаживая напряжённое колечко мышц. Он добавил ещё немного лубриканта, чтобы смягчить дискомфорт от проникновения пальцев, после чего медленно надавил на анус, пробиваясь дальше. — Что ты чувствуешь? — тихо спросил мужчина, наблюдая за эмоциями на лице Эйса. Вцепившись в чужие плечи, Моррисон полностью сосредоточился на ощущениях, не отрывая взгляда от лица партнëра. Ощущения не были привычными, но почти не вызывали дискомфорт. — Терпимо, — выдохнул Эйс, пытаясь расслабиться. — Для девственника ты больно опытный. Придерживая тонкие бёдра с обеих сторон, Фëдор добавил второй палец, чувствуя, как плотно мышцы сжимались вокруг них. Второй рукой он оглаживал бок своего возлюбленного, надеясь хоть немного успокоить его. — У меня были хорошие «учителя», — тихо, чуть хрипло ответил мужчина. — Правда… ты очень узкий… — Это комплимент? — судорожно усмехнулся Эйс, прижимаясь к Фëдору сильнее и пальцами впиваясь в его плечи. У него в голове всë перемешалось, каждое касание ощущалось очень остро и ярко, словно в первый раз. И это сводило с ума, кружило голову. — Да, — ответил Фëдор, свободной рукой оглаживая напряжённое бедро. Он добавил третий палец, чувствуя резкий вдох партнёра. Фëдор тихо прошипел, начиная двигать внутри него, наблюдая за реакцией. — Ты готов? На самом деле и самому Достоевскому уже было трудно контролировать своё тело и свои желания. — Подожди ещë немного. Эйс прикрыл глаза и сделал вдох. Он представил во тьме Фëдора, его образ, его маджентовые глаза и волосы цвета тëмной сливы, его скулы и нос, подбородок и губы, выразительные брови и шрам. Теперь он выглядел в мыслях Моррисона чëтко и явно. Открыв глаза, британец посмотрел в глаза напротив. — Да, я готов. Аккуратно вынимая пальцы, Фëдор добавил лубриканта на член и пристроился к растянутому колечку мышц. Медленно на пробу надавил, после чего резко, но аккуратно начал входить, едва не задохнувшись от новых чувств. — Посмотри на меня, Эйс, смотри на меня, милый, — тихо проговорил мужчина. Чувствуя, что партнëр расслабился и полностью успокоился, Фëдор аккуратно вошёл до конца, чувствуя каждую частичку. Он наконец-то прикоснулся к Эйсу настолько близко, насколько только мог, наконец почувствовал его изнутри. — Ты чувствуешь меня внутри? — хрипло спросил мужчина, нежно оглаживая тонкую поясницу. — Чувствую, — выдохнул Эйс и переместил руки на лопатки Фëдора. — Можешь двигаться. Я привыкну. Прикусив губу, Фëдор подчинился, мягко толкнувшись вперёд, после чего чуть не задохнулся от наслаждения. Ощутить Эйса таким… таким откровенным, таким покорным, таким прекрасным, он наконец почувствовал его всем телом и не хотел отдавать. — Тсс, всё хорошо, милый, просто чувствуй меня, только меня, — добавил мужчина, продолжая мягко толкаться внутри партнёра. А Эйс только и мог, что сбивчиво дышать и постанывать, пока одним толчком Фëдор не выбил из него весь воздух. Вцепившись в него, он внезапно впился зубами в шею, чуть прикусив еë до крови. Фëдор охнул, когда почувствовал боль в шее. Эмоции захлестнули Достоевского, и он резко двинулся вперёд сильнее, чем планировал. Его руки крепко сжались на тонкой талии. Возможно, останутся синяки. Но мужчина уже ничего не контролировал. — У тебя такие… острые зубы, — прохрипел Фëдор, чувствуя, как всё сильнее сжималось кольцо мышц вокруг члена. — Прости, это от эмоций, — Эйс слизнул выступившие капли крови, как бы извиняясь за свой укус. Почему-то его это возбудило, и он двинул бëдрами навстречу. — Всë хорошо, милый, — ответил Достоевский, чувствуя приятную боль в шее. Он схватил партнëра за затылок, притягивая ближе к себе, желая поцелуя. Глубокого, страстного, чувственного. Его язык проник в рот, пробуя его на вкус, наслаждаясь его стонами. Одной рукой мужчина приподнял ногу Эйса, меняя положение, и резко толкнулся вглубь. С каждым новым толчком Моррисон чувствовал, как умирает и возрождается вновь и вновь. Внутри взрывался вулкан, разливалась лава. Вся комната пропахла и нагрелась, стало душно. Эйс цеплялся руками за Фëдора, царапал его спину и прижимался так близко, как мог. Ему впервые было настолько хорошо, что после такого было бы неплохо и умереть. Каждый звук от Эйса буквально сводил Фëдора с ума. Каждое прикосновение, прикус, всхлип, поцелуй, движение — всё это било током вдоль позвоночника, пробирало до мозга костей. Фëдор даже не успевал контролировать собственное тело, чувствуя, как быстро приближался к оргазму. Он резко схватил партнёра за бёдра и оторвался от поцелуя. — Я… я скоро кончу, милый, — хрипло произнëс он. Эйс ничего не сказал, но был согласен. Он тоже скоро кончит… Толчки стали реже, но резче. И, наконец, они достигли того самого пика. Фëдор кончил резко, сильнее входя в тело партнёра и хватаясь за руки Эйса. Он схватил их, прижимая к кровати над головой британца, чувствуя, как задрожал от наслаждения. Достоевский буквально насладился своей близостью с Моррисоном, не желая откидываться в сторону. — О Господи, Эйс, я тебя люблю… люблю тебя, — добавил Фëдор, тяжело дыша в шею партнёра. Его вовлекли в мучительно ленивый и смазанный поцелуй. Губы уже давно опухли и слабо чувствовали что-то, кроме пульсации. Эйс ошеломлённо посмотрел на Фёдора, чувствуя давление внутри. — Федя? — Мало, — коротко ответил он, не шутя. — Что ты со мной сотворил, змей-искуситель? — Просто кое-кто оказался ненасытным извращенцем, желающим наверстать упущенные годы, — фыркнул Моррисон. — Думаю, мне хватит сил на ещё один раз. — За что мне досталась такая драгоценность? — В ванную отнесёшь меня сам, неутомимый кролик. Эйс потянулся за новым поцелуем, моля Бога, раз уж так вышло, действительно послать ему сил выдержать весь напор возлюбленного.