Туз

Гончаров пришёл в себя в незнакомой комнате, когда за окном ярко светило солнце. Едва продрав глаза, он усомнился в том, что ощущает, считая, что всё ещё пребывает в долгом сне. С пробуждением мысли хлынули с необычайно силой, из-за чего голова вознамерилась лопнуть от такого напора. Впервые за долгое время Иван страшился, ему хотелось, чтобы всё вокруг было недействительным и ограничивалось стенами этой комнаты. Уши уловили звук: кто-то вошёл в комнату и очень уверенно. Паника мгновенно охватила эспера, он притворился спящим, но лицо слишком напряглось, а руки, крепко сжавшие ткань одеяла, задрожали. Глупо было надеяться, что вошедший не заметит напряжения от якобы спящего. Настала тишина, и Ваня почувствовал, как пристально на него смотрят, стоя прямо у кровати, опустив голову. Не выдержав давления, он резко открыл глаза, за что вскоре поплатился: солнечный свет, падающий из окна, ослепил, заставив зажмуриться. Послышался смешок. — С добрым утром, Ванечка, — прозвучал приятно знакомый голос Тургенева, который всегда отличался резкостью, громкостью и живостью. Волнение спало на нет. — Как себя чувствуешь? Распахнув глаза снова, Гончаров повернул голову в сторону мужчины и уставился на него так, словно видел впервые в жизни. Впервые Ваня видел его так явно, не искажённо, что с трудом верилось, что это и правда он. — Как же приятно видеть твоё личико без всех этих жутких гримас и ужимок, ей Богу! — широкая улыбка растянулась на губах Ивана, но в ту же секунду он стукнул себя по лбу. — Не надо мне было этого говорить. Ещё ненароком доведу тебя до слёз и буду чувствовать вину. Недоумённо хлопнув на редкость длинными ресницами, Гончаров лёг ровно, смотря в потолок. Он пытался привести мысли в порядок, понять, как теперь со всем этим жить и что дальше делать. К сожалению, парень помнил всё, порой до мельчайших подробностей, именно под тем углом, под которым всё было ясно, как летним днём. Что-то неприятно зашевелилось внутри, и сердце навязчиво кольнуло, отчего Ваня скривился и надавил на то место, желая заглушить боль. — Что-нибудь помнишь? — снова заговорил Тургенев, и Ваня мысленно попросил его замолчать. — Да, — но вместо этого ответил сухим от жажды голосом, оттого хриплым и слабым. Вздохнув, мужчина развернулся и вышел из комнаты, оставляя тёзку одного, что позволило тому чуток подсобраться, что-то для себя решить и даже расстроиться. Когда-то привычная эмоция теперь казалась чужеродной, и почувствовать её в полной мере было тяжело. Ваня вернулся слишком быстро, и Гончарову не хватило этого времени на полное принятие случившегося. Его насильно заставили подняться и выпить стакан воды, и он послушно исполнил просьбу, ведь привык не спорить и молчать. — Ну как, пришёл в себя? — когда Гончаров отставил стакан на тумбу, Тургенев тут же пристал с расспросами. — Как себя чувствуешь? Эспер замешкался и не спешил отвечать на вопрос тёзки, но боялся разозлить его. Слишком часто ему доводилось видеть того злым, пускай и со стороны. — Я… не совсем понимаю, что со мной, и это очень пугает, — честно признался Гончаров, опустив взгляд на руки. — Я не понимаю, что со мной. — Неудивительно, ты почти два года пробыл в состоянии сумасшествия, — фыркнул Иван. Два года. Кажется, именно они стали самыми болезненными для Ивана Гончарова. И не поступки Фёдора, и не злые насмешки Николая приносили ему эту боль, а совсем другое. Воспоминания, связанные с ним, с Сашей, удручали и заставляли зацикливаться на них. — Ты простишь Саню? — словно прочитав его мысли, спросил Тургенев, и своим вопросом вывел товарища из раздумий. — Если хочешь, можешь не отвечать, я не заставляю… — Не думаю, что смогу простить нечто подобное от человека, который убеждал меня в своей искренней любви ко мне, — на удивление, внятно и чётко сформулировал свою мысль Ваня, подняв взгляд. — Он столько раз изменял мне. Боюсь, мне будет противно касаться его. Но… — Но? — Но мне нужно подумать. Возможно, я расстанусь с ним. Он это признал очень быстро и расплакался. В груди щемило от надрыва, с которым рыдал Гончаров. Растерявшись, Тургенев сел на кровать и крепко стиснул тёзку в своих руках, ничего не говоря. Эсперу нужно было выплакаться, чтобы окончательно смириться с тем, что с ним происходило. Это продлилось не так уж и долго, и Ваня ещё даже быстро успокоился. Раньше его истерики длились гораздо дольше, но он всё ещё плохо соображал и быстро поддавался импульсивным, кратковременным эмоциями. Это было нормально в его ситуации. — Запутался и не знаешь, что делать дальше? — необычайно мягко поинтересовался Иван, заправив серебряную прядь парня за ухо. Тот кивнул. — Тогда советую тебе поговорить с Эйсом, уж он-то поможет тебе не только разобраться в себе, но и кардинально поменять взгляды на мир. Гончаров внезапно вспомнил образ британца, который постоянно мелькал где-то на периферии сознания: красивый молодой человек со змеиными глазами и острыми чертами был очень добр. От него всегда исходила особая, тёплая аура, похожая на материнскую заботу. Да, с ним не было плохих воспоминаний, никаких. — Хорошо, как скажете, — привычно ответил Ваня, что заставило мужчину жалостливо посмотреть на него. — Тогда я отведу тебя.

***

Гончаров чувствовал себя иначе, сидя на кухне и наблюдая за тем, как Эйс заваривал зелёный чай с имбирём и лимоном. Но одна из кружек, стоящая на подносе, была полна обычным чёрным чаем, и рядом с ней располагалось песочное печенье. Домашнее. Иван сразу понял, что это было приготовлено для Фёдора. По какой-то причине зелёный чай он не любил, или любил, но меньше, чем чёрный. Тем временем Эйс готов был душу продать за зелёный или травяной чай. Перед Ваней поставили чашку с чаем, и он смущённо посмотрел на Моррисона. — Спасибо, — робко произнёс он. — Не за что, — Эйс тепло улыбнулся, чем ещё больше смутил гостя. — Подожди, пожалуйста, мне нужно отнести поднос Феде. Быстро кивнув, Ваня упёрся взглядом в стол. Над головой прозвучал полувздох, и британец вышел из комнаты, не забыв прихватить поднос. Британец скоро вернулся и сел напротив Гончарова, готовый к беседе. Иван снова смутился, боясь такого пристального внимания к своей персоне, что вовсе не скрылось от прозорливого взгляда Эйса. — Есть то, о чём ты переживаешь? — задал он вопрос мягким и вкрадчивым голосом, чтобы не быть навязчивым. Ваню это подкупило и расположило к дальнейшему разговору. — Я не знаю, как дальше действовать в такой ситуации, — произнёс эспер, нервно сжимая чашку. — И не знаю, что делать с Сашей. Я не могу его простить и хочу расстаться, но боюсь, что всё ещё люблю. — Вы с ним, я так понимаю, ещё не виделись после пробуждения? — Гончаров кивнул. — Хорошо, очень хорошо. Тогда я думаю, что тебе стоит дальше работать на Фёдора, но уже без фанатизма, больше заботиться о себе и чаще приходить к нам. Мне часто нужна помощь, и я начинаю скучать. Думаю, мы сможем подружиться, как думаешь? Выпрямившись, непроизвольно Ваня возрился на Эйса, как на спустившегося с небес ангела-хранителя, готового дать совет и указать верный путь, по которому нужно идти. Если до этого он, будучи в замутнённом рассудке, преклонялся перед Достоевским, то сейчас, с трезвой памятью, готов был воздать почести Моррисону. Но вспомнив его слова про фанатизм, тут же дал себе мысленную оплеуху. — А что мне делать с Сашей? — в надежде спросил Иван, и глаза его заблестели. — Не прощать до тех пор, пока не посчитаешь, что он действительно сожалеет о обо всём и работает над собой. Такие отношения требуют много времени реабилитации. И, честно, я не думаю, что их стоит продолжать. Он полюбил тебя только за твои слëзы, а это уже звучит паршиво. Возможно, тебе нужно просто переключиться. Каждое новое слово Эйса вдохновляло Гончарова, и он начинал верить в лучшее. — Но для начала займёмся тобой, — парень поднялся и подошёл к Ване, взяв его за руку. — Сделаем из тебя завидного красавца, довольного собой. Сбитый с толку, Иван проследовал за Эйсом в спальню, где его усадили перед зеркалом и стали расчёсывать его длинные серебряные волосы. Они были немного спутаны, но спустя несколько взмахов расчёской они стали мягче и легче. Как только их хорошенько прочесали, Моррисон взял резинку со столика и собрал волосы в высокий аккуратный хвост. Лицо Вани заметно преобразилось, и с собранными волосами он смотрелся даже симпатичнее. Парень был доволен результатом, как и Эйс. — Ну вот, совсем другое дело, — улыбнулся британец, наклонившись. — Нравится? — Да, — позабыв другие слова, кратко ответил эспер, вертя головой. — Тогда собираемся в магазин, чтобы купить тебе подходящую одежду, а то твой гардероб — это полный кошмар. — Прости, — неловко бросил Гончаров и заметно приуныл. Вздохнув, Эйс взял лицо парня за подбородок и повернул в свою сторону, установив зрительный контакт. — Запомни: тебе не за что извиняться, — сказал он. — Лучше вместо извинений благодари, это в сто крат приятнее слышать. Так, всё, встаём и вызываем Антона Павловича!

***

Иван вернулся довольно поздно и в сопровождении Тургенева, который собирался проверить душевное состояние Пушкина. И пока мужчина этим занимался, Ваня быстро проскочил в свою комнату и разложил вещи, которые они подобрали с Эйсом. И пускай ему всё ещё было неловко и стыдно, он чувствовал себя невероятно счастливым и осознанным. Он был свободен. Он мог радоваться и плакать. Он мог не бояться всякий раз, когда рядом с ним злой человек. Общение с Эйсом так многое прояснило, показало мир с другой стороны, доказало, что каким бы ты не был: сильным мужчиной или хрупкой женщиной, — никто не может повлиять на твою жизнь, кроме тебя самого. Они с ним были женственны, это факт. Ваня всё ещё помнил, как над ним часто издевались сверстники, ведь он отличался от обычных мальчишек и парней. В его родной стране это было чем-то обыденным: не похож на других — урод. И Гончаров много-много плакал, часто приходил домой с синяками и ссадинами, а родители не замечали. Признаться честно, они были безразличны к своему ребёнку. Учителя часто попрекали Ваню за излишнюю мягкость и эмоциональность, от большинства людей постоянно долетало «ты же мужик», и это давило на юношу очень и очень сильно. В его стране царил патриархат. В его стране правили стереотипы, глупые традиционные ценности. В таком темпе Гончаров вырос покорным и уступчивым, всё доводило его до истерики. На попытку самоубийства родители лишь покрутили пальцем у виска, отругали и выпороли. Первая любовь Ивана, одноклассник, который был русским немцем и относился к подростку дружелюбно и благосклонно, стало ужасным потрясением его отца. Крик, ругань, хлёсткие удары отцовской рукой навсегда заставили мальчика закрыться в себе. Общение с одноклассником прекратилось в тот же миг, и он окончательно стал изгоем класса. По наставлениям родителей Иван пошёл учиться на юриста, но на третьем курсе в нём пробудилась способность. И снова родительское неодобрение, гнев. В отчаянии и гневе Ваня и встретил Достоевского, который был первым, кто подал ему руку в холодный, дождливый день, укрыл от жестокого внешнего мира и сказал, что его не тревожит общественное мнение, лишь воля Бога. А Бог не запрещал любить себе подобных, но запрещал насилие и злость, запрещал любить его самого. Фёдор стал лучом света для Ивана, новой страницей в его жизни. Он бесконечно восхищался им и выполнял все поручения беспрекословно. Затем судьба столкнула его с Пушкиным, который стал ближе всех прочих, но… Даже Фёдор не принял слёз Вани, отчего лишил печали. С тех пор Иван перестал верить в лучшее. Сейчас он готов был изменить своё мнение. Он верил, что ещё не всё потеряно. Больше Гончаров никому не позволит отнять часть него, никогда. — Надо же, Ваня решил выглядеть не как рабыня Изаура, — Гоголь, как всегда, смеялся, видя перед собой Ивана и не зная, что тот больше не умалишённый. — Николай, я раньше не был на неё похож, — покачал головой Ваня, вспоминая наставления Эйса. — Вы путаете. Коля затих и перестал улыбаться, смотря на эспера выпученными глазами. — Так вот из-за чего Пушкин и Тургенев вчера разругались здесь, — с пониманием произнёс он и, задумчивый, исчез. Почему-то на душе стало радостно. Но как только перед глазами появился Александр, радость испарилась, будто её и не было. Они встретились взглядами и ничего друг другу не сказали. Гончаров в итоге прошёл мимо и вернулся к себе, ни о чём не жалея. Сейчас у него были дела поважнее. Наверное, Иван пролежал на кровати около часа, переписываясь с Эйсом. Раньше у него совсем не было друзей, поэтому он был рад завести хотя бы одного. К тому же, такого хорошего. У них оказалось много общих интересов и тем, так что общение пошло быстро и легко. Неожиданно в дверь постучали. Подскочив на кровати, Ваня посмотрел в еë сторону, и сердце его сжалось от тревоги. «Только бы не Саша…» — судорожно думал он, молча, словно воды в рот набрал. — Это я, Зощенко, — прозвучал голос по ту сторону, и Гончаров облегчëнно выдохнул. — Я могу войти? — Да, конечно, заходи. Быстренько попрощавшись с Эйсом, Иван встал с кровати, встречая Михаила. Мужчина остановился напротив, нависая над хрупким парнем и одаривая его своим мëртвым взглядом. — Ты… что-то хотел? — замявшись, спросил Ваня, едва посмотрев в эти глаза, и сердце его замерло вновь. Но в этот раз не от страха. Мише тоже, казалось, было неловко. Он предложил присесть и долго не мог начать, положив руки себе на колени. От его молчания неспокойно становилось и Ване, который нетерпеливо сцеплял и расцеплял пальцы. — Ты как себя чувствуешь? — наконец заговорил Зощенко и сел к Гончарову полубоком. — Намного лучше, на самом деле. Спасибо за то, что интересуешься… Иван почувствовал, как щëки потеплели, и невольно опустил голову. Когда он только оказался в КМД, то долгое время чувствовал себя, как не в своей тарелке. Его пугали люди и атмосфера, царившая рядом с ними. Гоголь был жестоким шутником, Пушкин обычным дамским угодником, Достоевский — просто жутким… А вот Зощенко оставался непонятным пятном. Пока Ваня не вспомнил. Вспомнил, как всегда краснел в присутствии мужчины. Тот даже не проявлял к нему интереса, но стоило только бросить один мимолëтный взгляд этих чëрных глаз, как сердце юноши ухало куда-то глубоко вниз, а дыхание в один миг заканчивалось. У него была невеста, да и предпочитал Михаил замужних женщин с пышными формами. А Ваня не являлся женщиной, хоть и был на неë похож. И не имел пышных форм, присущих им. И, конечно же, не был замужем. Поэтому понимал, что его чувства останутся без положительного ответа и постарался смириться с этим. Но именно в этот злополучный момент этот чëртов мужчина стал чаще общаться с ним, находиться рядом и бросать больше мимолëтных взглядов, которые ничего не могли значить. Гончаров замыкался рядом с Зощенко и стал чаще плакать из-за него. Он впервые так сильно и глубоко влюбился в человека, который никогда бы и не посмотрел на худого, щуплого и вечно плачущего юношу с ответным интересом. Но почему-то старался быть рядом. И это злило. Убивало. Именно в тот момент внимание стал уделять и Александр. Его ухаживания в какой-то момент успокоили Ивана, но через некоторое время начала отношений он осознал, что… больше ничего не чувствует. И продолжал убиваться по другому, тому, кто был постоянно близко, но так недостижим. Новый повод для слëз стал последней каплей. Когда Фëдор внезапно предложил избавить Ивана от грусти, он долго думать не стал и согласился. Потому что считал, что это раз и навсегда уничтожит его чувства к одному мужчине и разорвëт отношения с другим. Как же он ошибался. Ване было противно существовать дальше, он осозновал это где-то глубоко внутри. Он ненавидел себя и людей, что окружали его, каждую секунду. Он мечтал о смерти. А сегодня всë изменилось. В лучшую сторону. Но вернулись эти дурацкие чувства к этому мерзкому человеку, что сидел рядом и зачем-то интересовался его состоянием. Издевательство! — Почему ты снова закрываешься от меня? Я тебе настолько противен? Вопрос Михаила сбил с толку, и Иван поднял голову, столкнувшись с ожившим и печальным взглядом мужчины. Сердце подпрыгнуло к самому горлу от переполнявших его чувств. — Противен?.. — бессознательно повторил Ваня и тут же подался вперëд. — Вовсе нет, это не так!.. — Тогда почему ты прячешь от меня своë лицо и не смотришь мне в глаза? Почему боишься говорить со мной? Почему-то внутри вскипела злость. — Потому что мне совесть не позволяет выказать чувства мужчине, у которого есть невеста!.. Осознав, что он только что сейчас ляпнул, Ваня отвернулся и сжался, сдерживая рыдания. Но не сдержал их, и слëзы потекли по щекам. Сгорбившись, он всë же расплакался. Как его это злило! Пушкин пользовался им, как вещью, а этот издевался, словно ничего не понимал. Вот бы они все исче… Внезапно чужие руки обвили Ваню со спины, крепкое тело прижалось к нему, над ухом прозвучал успокаивающий шëпот. Никак этого не ожидав, он даже перестал плакать, замерев в молчании. — Прости, я не хотел обидеть тебя, — шептал Миша. — Я не думал, что это… я вообще об этом не думал. Прости, только не плачь. Мне страшно, когда ты плачешь. Развернувшись в объятиях, Гончаров оттолкнул Зощенко и стал вытирать слëзы. — Почему ты это делаешь?! Разве мы были так близки? — Потому что мне не всë равно, — словно это было очевидно, произнëс Михаил. — И уже очень давно. Ваня, пожалуйста, посмотри на меня. Подняв голову, Иван сглотнул ком в горле. Он уже не понимал, что ему делать и как реагировать. Но всë равно не мог противостоять этим мистическим глазам, таящим в себе столько невысказанной боли, столько мудрости, столько мыслей и искренности. — Наверное, ты мне никогда не поверишь, что симпатичен мне, Ваня, поэтому я пытался сблизиться с тобой, но ты не подпускал меня ближе, а потом и вовсе стал встречаться с этим безбожником, — принялся объяснять Миша под шокированный взгляд собеседника. — Я и сам от себя такого не ожидал, если честно. Мне долгое время не хотелось никого, даже Веры, которая стала для меня каким-то клеймом. Я так устал от жизни, что не видел смысла во всëм этом, пока не стал чаще общаться с тобой. И понял, что ты мне нравишься, несмотря на мои предпочтения. Что общение с тобой вдыхает в меня жизнь. — Но… как же твоя невеста? И те женщины… — Я… — Михаил вздохнул. — Не видел Веру с тех пор, как стал работать на Фëдора. Наши отношения давно сошли на нет, стоило мне только лишиться рассудка из-за способности. Мы оба уже не вывозили, и я стал изменять, пока не стал убийцей и не принял предложение Фëдора. Не думаю, что наши отношения действительны на данный момент. Да и буду честен, эти женщины… я пресытился ими. И всë время после нашего знакомства думал только о тебе. Сначала решил, что это очередное помутнение рассудка, но принял, что ты мне ужасно нравишься. Прости, что изводил тебя своей компанией, но мне так хотелось узнать тебя ближе. Ваня не верил в то, что слышал. Не верил и отрицал. — Но я ведь совсем не подхожу… — И именно поэтому я считаю, что характер этих чувств иной, более стойкий и серьëзный. Знал бы ты как мне хотелось убить Сашу и как хотелось обнять тебя. Поцеловать и наконец понять, насколько всë зайдëт далеко. Гончаров погрузился в свои мысли и закрыл глаза, пытаясь всë спокойно переварить. С одной стороны верить он совсем не хотел, а с другой… Посмотрев в эти глаза снова, понял, что назад дороги никогда не будет. Что чувства настигли его спустя столько времени и толкнули вперëд, в чужие объятия. Никто точно не помнил, о чëм они говорили перед тем, как прижаться друг к другу. Не помнил, сколько они целовались, сколько шептались. Не помнил, как оказались так близко в постели, как утешали друг друга через прикосновения и мимолëтные слова. Как разбросали одежду по комнате, как заполнили еë своими вздохами и голосами. Но они точно помнили о том, что им понравилось. Что они уже всë решили. Решили начать с чистого листа и переступить любые границы разумного. Они уже давно хотели этого и не стали противиться. Один впервые за долгое время ощутил себя счастливым, живым и нормальным, а другой — счастливым, любимым и нормальным. И даже после всего, что случилось, не умолкли ни на секунду, продолжая говорить обо всëм, лишь бы не утонуть в этой тишине. И узнать друг друга лучше, как того давно и хотели. Они впервые решили открыться полностью и ничего не утаивать. Замолчали только тогда, когда уснули вместе, обнимая друг друга и млея от накрывших их чувств.