Туз

Чужие руки бережно обнимали моë тело, крепко прижимая к себе. В моих собственных руках находился маленький комочек счастья. В комнате царила безмятежная обстановка утра, отчего не хотелось просыпаться и покидать тëплую кровать. Хотелось спать и спать. Спать и спать… Первым стал просыпаться Карма. Он приподнялся и что-то шикнул. Ему ответил голос позади. По всей видимости, у них с Фëдором завязался диалог, приобретающий угрожающие нотки. Мне не удавалось разобрать ни слова, но я точно знал, что следует вмешаться. Резко поднявшись, я потëр сонные глаза и потянулся. — Доброе утро, как поспали? Фëдор и Карма переглянулись, и казалось даже искры вспыхнули между ними. Впервые я ощутил такое напряжение, которому даже не мог подобрать логичное объяснение. Возможно, мне не доводилось замечать за временными сожителями какой-то недосказанности. — Прекрасно, — фыркнул Карма. — Как обычно, превосходно, — улыбнулся Фëдор. Невольно улыбнувшись ему в ответ, я лëг обратно и вытянулся, прогнувшись в пояснице. Это тело до сих пор поражало меня своей гибкостью, которая невольно появлялась в моих движениях. Но стоило только уловить ошеломлëнный взгляд Кармы, как я вопросительно приподнял бровь. — Что-то не так? — Никогда так не делай. Подросток незаметно метнул взгляд в сторону Фëдора, и я проследил за ним: мужчина сидел неподвижно, пристально смотря на меня каким-то диким, пугающим взглядом. Я и сам замер, пока кожу приятно покалывало от волнения, которое вызвал этот взгляд. Осознав, что именно произошло, я смутился и сел, достаточно скромно и закрыто. Только тогда Фëдор отмер и вернулся к своему обычному состоянию. Тем не менее, в его движениях всë ещë присутствовало какое-то напряжение. Он тяжело поднялся с кровати. — Антон Павлович и Маяковский придут и сегодня, — произнëс мужчина, даже не повернувшись. — Эйс, также я хотел бы обсудить с тобой часть нашего уговора. — Хорошо, — растерянно ответил я. — С чем это связано? — С твоим дальнейшим благополучием, — был весь его ответ. — Но сейчас не об этом. На этом разговор подошëл к концу. Каждый разбрëлся по своим, безусловно, важным делам. А я нервничал и накручивал себя.

***

Я и Антон Павлович сидели на кухне, у открытого окна, пили чай, иногда поглядывая на тренировки Вовы и Кармы, и вели разговор ни о чём и обо всём сразу. Мужчина больше рассказывал о себе, а на вопросы о Фёдоре сводил всё к тому, чтобы я сам расспрашивал эспера. Честно, пока не было желания лезть к Достоевскому со своим любопытством, так как созревшие в голове вопросы больше подходили для более высокого уровня доверия. К которому, честно, я не стремился. Это место — временное пристанище. С Антоном Павловичем мы поладили сразу и нашли много общего. Всё, что касалось Феди, я узнал именно через него. Многого мне не рассказывали, лишь в общих чертах о его привычках и характере, но и этого хватило с головой, чтобы сожительство с оным человеком было комфортнее и мне, и ему. Фёдор продолжал игнорировать любые намёки и шутки своего наставника по поводу семейной жизни. Я же от подобных фразочек заработал нервный тик и лёгкий вид панической атаки. Уж слишком напрягала эта ситуация и сбивала с толку. Особенно учитывая сегодняшнее утро. Наверное, я слишком накручивал себя. Так и было. Исходя из реакции Фëдора, шутки оставались шутками. Не смешными и глупыми. Глупыми… Антон Павлович заметил мою глубокую задумчивость. Он смотрел на меня с теплотой и странной отцовской любовью, словно я в действительности приходился ему сыном. Его давние чувства к моей матери, Ольге, были настолько сильны, что он испытывал их и ко мне. Мама… Ольга всегда была белым пятном в воспоминаниях Эйса. Еë светлый образ ассоциировался только с прекрасными и неземными Богинями, своими голосами побуждающими людей на свершение подвигов. Мать Эйса обладала невероятной силой убеждения и красотой, еë сильный голос вселял в слушающих надежду и веру. Она безумно любила своего сына и была рядом с ним всегда… До того дня, когда всë перевернулось с ног на голову, и жизнь Эйса стала сплошным чëрным пятном, которое мне никак не удавалось оттереть, чтобы разглядеть всë лучше. Широкая морщинистая ладонь легла на мою руку, накрыв еë полностью. Я направил взгляд на Антона Павловича, который выглядел обеспокоено. — Что случилось, мальчик мой? Я растерялся, не знал, что ответить. И врать не хотелось, и говорить правду тоже. Это были только мои проблемы. Не стоило нагружать ими тех, с кем больше не предстоит увидеться. Слабо улыбнувшись, я снова посмотрел в открытое окно, наслаждаясь прекрасным видом леса. — Вспомнил кое-что. Мужчина сделал вид, что поверил мне. Я плохо скрыл своë дурное состояние, но он не стал давить. Оставил в покое, чтобы не рушить приятную атмосферу. Одним лишь взглядом я поблагодарил его и вернулся к чаю. Прекрасному чаю… Моего плеча коснулась бледная рука с музыкальными пальцами, но я, уже привыкший к неожиданным появлениям её обладателя, отреагировал крайне спокойно, хотя как таковые неожиданности пугали. — Что-то случилось, Фёдор? — я посмотрел себе за спину, подняв голову, чтобы лучше видеть неизменное лицо. Цепкий взгляд глаз уже не пугал. Да, первое время было жутковато находиться под пристальным наблюдением Фёдора, но это дело привычки. Хотя мурашки всё ещё покрывали кожу, потому что от этого человека ожидать можно было всё, что угодно. — Разговор о твоëм дальнейшем благополучии. Помнишь? — обыденным тоном спросил Достоевский, и Чехов стал тише воды, ниже травы, явно собираясь сгенерировать ещё больше шуток в дальнейшем. Я предвещал последующие разговоры, но, честно, глаз мог задёргаться прямо сейчас. — Собираешься поручить мне какое-то дело? — вопросом на вопрос ответил я, теряясь в догадках. — Возможно, — Достоевский мельком глянул на бывшего наставника. — Если тебе осточертело сидеть в четырёх стенах. — А если не осточертело, что тогда? — я с улыбкой коснулся губами края чашки. Фëдор задумался, прежде чем наклониться и дать ответ. — Это твоë дело. Можешь продолжать заниматься бытом, воспитывать ребëнка и обхаживать меня, словно му… — поджав губы, мужчина нахмурился и вздохнул. — В общем, заниматься тем, чем занимался, а я всë сделаю сам. — Великодушный жест, — голос мой осел. — И что же ты хочешь мне предложить? — Почему бы тебе не начать своё дело? Брови взметнулись вверх. — Своё дело?.. — я был сбит с толку. Нет, я понимаю, о чём он, но… — Ты сам говорил, что твои финансовые возможности хоть и велики, но не бесконечны, тебе нужен пассивный доход или подушка безопасности в виде работы. Открытие своего собственного дела — та ещë подушка безопасности. — Если дело не прогорит. Поставив чашку, я помассировал висок. Открытие своего дела — та ещë морока. Слишком много рисков, нет гарантии, что дело не прогорит. Тем не менее, почему-то Фëдор предложил именно этот вариант, а значит стоило выслушать его. — Тебе по силам начать своё дело, — не вопрос, а констатация факта. Как обычно. — Экономическое образование, опыт руководителя исполнительного комитета Портовой мафии, ярко выраженные интеллектуальные познания во многих сферах. К тому же, у тебя есть подчинённые, чьи жизни мы сохранили. Я посмотрел на Антона Павловича, хотел убедиться, что чего-то не понимаю, что-то упускаю, но нет, всё было в точности так, как было. — Ладно… если я откажусь, так как сам лично не уверен в самом себе, в отличие от тебя? Кажется, подобное услышать из моих уст Фëдор не ожидал, задумался. И всë это время Антон Павлович сидел тихо, не вмешивался и наблюдал за нами. Это напрягало, будто все вокруг просто проверяли мою стрессоустойчивость. К счастью, несколько лет работы в школе действительно закалили нервную систему, так как работа с детьми — та ещë проверка прочности силы воли и духа. — Ранее я уже сказал, что можешь продолжать заниматься тем, чем занимался. Но также можешь думать над моим предложением, пока не найдëшь вариант, в котором будешь уверен до самого конца, — Достоевский нашëлся с ответом. — Я помогу, потому что мы условились. Тем не менее, и твоë пребывание здесь должно приносить пользу, так как я вкладываю силы и время в тебя и мальчика. Я не успел согласиться с решением Фëдора. Антон Павлович был первее. — Как же это похоже на начало семейной жизни. К этому стоило привыкнуть, и я собирался проигнорировать данное замечание, но меня заставили усомниться в собственной силе воли и духа. — Тогда у меня поистине «драгоценный супруг». Онемение. «Драгоценный супруг» — ценный не только как личность, не просто дорогой и любимый. В данном контексте Фëдор упомянул мою способность, связанную с камнями, мои финансовые возможности, мою пользу. Это могло показаться оскорбительным, но мне стало интересно, что случится, если уже я начну развивать эту тему. Было достаточно шуток со стороны, чтобы молчать так долго. — Надеюсь, исполнять супружеский долг от меня не потребуется, — я хотел улыбнуться, но не стал. Это была всего лишь шутка, точно шутка, ведь Антон Павлович посмеялся. Но Фёдор оставался серьёзным. Он ещë тогда дал мне понять, что не станет поддерживать мои шутки. — Как захочешь, — прозвучал сухой ответ. Чего?! Антон Павлович скрыл бурный смех за кашлем, пока я переваривал услышанное. — То есть, ты не будешь сопротивляться, если я захочу переспать с тобой? — я всë ещë думал, что это шутка. Внешне я отреагировал слабо, но в душе… Сердце бешено заколотилось, умоляя опустить эту тему, но было уже поздно. — Не вижу причин в сопротивлении. Если будет таково твоë желание, может быть лишь одна причина. Губы Фëдора растянулись в ухмылке, глаза потемнели, на лицо упала тень. Я пребывал в состоянии ужаса и подавленности от услышанного. А вот теперь мне стало страшно. Казалось, что я сошëл с ума и брежу, но всë происходило наяву. И тело покрылось неприятными мурашками, желудок скрутило. А я не мог разорвать образовавшийся зрительный контакт, борясь с внезапным страхом… — Мы закончили! Голос Маяковского развеял образовавшееся напряжение. Я был счастлив, что нас прервали на таком моменте, потому что не выдерживал. Как только наëмник оказался на кухне, я поднялся со своего места. — Как прошло? Владимир подтолкнул вперëд Карму, чьи руки были в чëм-то чëрном. — Нормально так. Зато научился собирать пистолет. Завтра попробуем сделать ещë быстрее. Подросток сделал страдальческий вид. — Пойду, руки помою, — буркнул он и убежал, как можно скорее. Антон Павлович тоже встал и деликатно прокашлялся. — Перенимаю эстафету. — Я с вами. Достоевский и Чехов тоже покинули комнату, и я остался наедине с Маяковским. Мужчина стоял посреди кухни и пристально смотрел на меня. Тогда я решил занять свои руки хоть чем-то, поэтому подошëл к раковине и уже собирался вымыть накопленную посуду, как тут очень крепкие и холодные руки обхватили меня поперëк тела и прижали к себе. Квадратный подбородок лëг на моë плечо, шею опалило дыхание. Я замер, и сердце замерло со мной. Пришлось потратить минуту на то, чтобы понять. Понять, что только что случилось. Маяковский обнимал меня со спины и не двигался. И если бы не дыхание, не биение сердца и не вздымающаяся грудная клетка, я посчитал бы его мëртвым из-за холодных рук. Они касались обнажëнных участков кожи и жгли их. Голова закружилась, перед глазами возник жуткий образ. Поясница заныла. — Маяковский, ты что творишь? — сбивчиво бросил я, пытаясь хоть как-то пошевелиться. — Провожу эксперимент, — на ухо прошептал наëмник, явно улыбнувшись. Из груди вырвался нервный смех. — Провëл? Теперь будь добр, отпусти… Но он не отпускал. Прижал ещë сильнее провëл носом по плечу и усмехнулся. — Ничего страшного же не происходит. Я запаниковал, испугался. Живот скрутило. И взгляд зацепился за нож. В одно мгновение я схватил его и направил в предположительную сторону плеча мужчины. — Немедленно убери от меня свои руки, пока я их тебе не отрезал! Наверное, мой крик был слышен даже за пределами окружающего нас леса. Истеричный крик. Как только Владимир убрал руки, я развернулся и направил на него нож, который подрагивал в моей дрожащей руке. По виску стекла капелька пота. Я был в шаге от настоящей истерики. Мужчина был обеспокоен и поднял руки. На кухню немедленно ворвались остальные. Выронив нож, я выбежал в коридор, растолкав стоящих на пути. Приступ тошноты подкатил к самому горлу.

***

Я содрогался в приступе беззвучного плача, стоя у раковины в ванной. Кажется, моя нервная система не выдерживала и постепенно разрушалась, крошась от потрясений. Я не знал, что не меня нашло и почему отреагировал на вполне себе безобидные объятия Маяковского так, словно он пытался меня изнасиловать. Тем не менее, тошнота прошла, стоило только оказаться в ванной. Вместо неë появились слëзы, которые до сих стекали по лицу. Что-то во мне умерло. — Тебе плохо? — послышалось по ту сторону, и я шумно втянул носом воздух. — Что произошло? — Эйс, извини, — раздался громкий голос Маяковского. Пальцы до боли впились с бортик раковины. — Я не думал, что тебя это заденет. — Что ты вообще сделал? — Просто обнял. Послышался вздох. — Идиот, он боится прикосновений. Минута молчания. Я умыл лицо холодной водой. — Он же не пытается там повеситься? — Владимир перешёл на русский, и я нахмурился. Он же понимает, что я всё прекрасно слышу? Снова тишина. Я обернулся к двери в ожидании. Кстати, повеситься было неплохой идеей… — Эйс, лучше ответь, — голос Достоевского не дрожал и оставался холодным и сухим. — Выламывать дверь желания нет. Закапывать труп — тоже. — Я могу использовать «Баню»? — вмешался Вова, и я вопросительно склонил голову. — Думаю, сто… — Инвалиды, я всё слышу, — я сдался и подал голос, не намереваясь узнавать, что такое эта ваша «Баня». Хотя, у Маяковского было такое произведение… наверное, это всего лишь способность, манипулирующая временем. Я вышел. Фëдор приподнял бровь, его глаза странно дрогнули, а Володя виновато сгорбился. — Прости, я… — Прощаю, только отстань от меня. — Всë в порядке? — лишний раз спросил Фëдор. — Выглядишь плохо. — Всë нормально, — сквозь зубы процедил я. Я собирался отправиться на кухню, как тут же меня прошибло током, и перед глазами замаячила… петля. Ноги перестали держать, и тело повалилось назад. Сознание покинуло меня в тот же момент.