Туз

Мафиози расступились, освобождая дорогу высокому мужчине, одетому в тёмное пальто, под которым скрывался дорогой, выглаженный костюм. В его руках, облачённых в белые перчатки, находилась трость с набалдашником в виде человеческого черепа с трещиной на глазнице. Из-под высокого цилиндра на голове выглядывали светлые волосы, идеально залаченные. Лицо со светлой кожей светилось молодостью, а серо-голубые глаза смотрели строго перед собой. Весь вид мужчины говорил об одном — иностранец. Как думали многие, англичанин, прибывший из туманной и дождливой страны. Вот только, что мог забыть такой чопорный человек в Портовой мафии? На это ответить не вышло, слишком уж все были впечатлены внезапным появлением мужчины, от которого так и веяло благородством, высокомерием и дорогущим парфюмом. Иностранец не обращал никакого внимания на посторонних зевак, целеустремлённо направляясь к своей цели. Скоро перед ним показался рыжеволосый юноша небольшого роста и в шляпе, выглядевший куда приличнее людей до этого. Мужчина остановился в двух метрах от парня и облокотился о свою трость обеими руками, чуть наклонившись. Мимолётным движением сняв цилиндр, он сделал лёгкий поклон. — Рад видеть вас, мистер Накахара, в добром здравии, — голос иностранца звучал очень мягко и сладко, но при этом чётко и достаточно громко. В почти идеальном японском прослеживался шотландский акцент. — Извините за столь скорый визит, из-за которого вам пришлось отвлечься от своих дел. — Нет проблем, Стивенсон-сан, — обыденным тоном произнёс Чуя под удивлённые взгляды мафиози. — Босс лично попросил сопроводить вас до его кабинета. Позволите? — Буду очень признателен, мистер Накахара, — Стивенсон улыбнулся одними уголками губ. Накахара кивнул и сказал идти за ним. Мужчина, продолжая сохранять некоторую дистанцию, шёл позади. Скоро оба исчезли из поля зрения других. Всю дорогу Чуя и Стивенсон пребывали в молчании, пока не дошли до нужной двери, ничем не отличающейся от многих других. Накахара не стал заходить, отправив в кабинет босса только иностранца. Как только тот скрылся за дверью, что-то внутри мафиози выдохнуло с облегчением, будто до этого его крепко держали за шею. Аура, тянувшаяся за шотландцем, коим на самом деле являлся Стивенсон, была удушливой и тяжёлой, отчего Чуя даже забыл, как дышать. «Иностранец», — только и оставалось подумать Накахаре, облокотившись о стену в покорном ожидании. Оказавшись в со вкусом обставленном кабинете, Стивенсон встретился взглядами с мужчиной средних лет, восседающим за столом из тёмного дерева. Выглядел он очень хорошо, что понравилось шотландцу. Ему нравились люди, следящие за собой. — Доктор Роберт Стивенсон, полагаю? — ухмыляясь, спросил Огай, в чьих глазах плясали черти. Роберт сдержанно улыбнулся. — Вы правы, господин Мори, это я, — складно произнёс Стивенсон, разведя руки в стороны. — Надеюсь, я не принёс вам неудобств неожиданным визитом? — Что вы, доктор Стивенсон, ни в коем случае. Присаживайтесь, нам есть, что обсудить.

***

Прошлой ночью спал я лучше, никаких кошмаров мне не снилось, несмотря на события прошедшего дня. Никто не задал ненужные вопросы и не стал меня трогать, даже Карма предпочëл свести ситуацию на нет. И я чувствовал от этого невероятное облегчение, потому что и сам не мог объяснить причины своего дурного самочувствия, которое продлилось до самой ночи, пока не удалось уснуть без задних ног. Утро сегодняшнего дня началось с дурных новостей. Фëдор выдернул меня из постели и сказал, что прибудут его подчинённые, с которыми необходимо познакомиться. Я был недоволен насильным пробуждением, а осознание сказанного им дошло только после умывания. Люди Фëдора. Фëдор имел дела со многими значимыми персонажами, но не трудно было догадаться, о ком именно шла речь. Я совсем забыл о них, на самом деле, поэтому не знал, как пройдëт наша встреча. Они мне совсем не нравились. Очень расстраивало, что в оригинале русских персонажей показали явно не с лучшей стороны, и они вышли на редкость карикатурными шестёрками главного злодея. Особенно было обидно за Александра Сергеевича Пушкина, за гордость отечественной литературы России, написавшего столько запоминающихся произведений. А вот присутствие Гончарова вообще смутило, так как даже на родине этого классика вспоминали не сразу, а уже после Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского и Гоголя. И если у тех было много известных и популярных произведений, то у Ивана Александровича называли только «Обломова». Могли, конечно, вспомнить и два других из этой серии, но это уже те, кто был связан с литературой и душой, и сердцем. В мире аниме что Пушкин, что Гончаров разочаровывали как внешними данными, так и характерами. Трусливый лысый мужик с лишним весом и абсолютно поехавший непропорциональный парень с глупой бинтовой повязкой на голове. И смех, и грех, чему удивляться. С русскими в «Бродячих псах» вообще была полнейшая беда. С Фёдором в том числе. В манге он выглядел стрёмно чуть ли не всегда, особенно когда улыбался. В аниме эту ситуацию исправили, но эта дурацкая одежда… Так и выходило, что самым лучшим русским персонажем был Гоголь, да и тот являлся украинцем. Получался забавный анекдот. И сегодня должна была состояться встреча с Гончаровым и Пушкиным. Я решил ради успокоения подготовиться к ней, в чëм явно не видел смысла отдельно приглашëнный Тургенев, хмуро наблюдавший за моими действиями. Мне он действовал на нервы, и я вспоминал вчерашний день, когда вспылил, когда расплакался, когда меня стошнило. Таблетки в тот день так и не принял. Надоело. Поправив взъерошенные волосы Кармы, я выдохнул и вновь сдался в этом неравном бою. Непослушные тускло-рыжие пряди подростка не поддавались даже мне, отчего любые попытки хоть немного прибрать их с крахом проваливались. Только и оставалось напоминать себе лишний раз, что всë это — пусто. — Так стараешься, будто важные люди придут, — пробурчал недовольный мужчина, скрестив руки и откинувшись на спинку дивана. У меня была какая-то дурная привычка приводить всё в порядок, даже когда это не имело никакого значения. Особенно в эти моменты. Я был излишне придирчив к мелочам, соблюдал порядок в голове и вокруг себя, требовал того же от окружающих меня людей. Это началось в том возрасте, когда полагаться на семью стало слишком опасно и бессмысленно, и также слишком быстро настала самостоятельная жизнь. Я с содроганием вспоминал свою прошлую жизнь и семью, с которой разорвал все связи однажды. Тогда они исчезли для меня, стали пылью, которую в скором времени сдуло ветром перемен, вон с порога. Но теперь родители и братья с сестрой не выходили из головы, а так хотелось забыть, никогда не вспоминать, похоронить их всех и отпустить… Вернувшись мыслями в реальность, я таки оставил Карму в покое, и мальчик облегчённо вздохнул, вскочив на ноги. Всë-таки присутствие Ивана, с которым наши отношения не сложились с самого начала, напрягало. Пускай на сей раз он вëл себя сдержанно, я прекрасно чувствовал, что мужчине приходилось держать себя в узде всеми возможными способами. — Фёдор сказал, что познакомит нас со своими людьми, — я повёл плечом, посмотрев в сторону бесстрастного Достоевского, сидевшего слева от меня с закрытыми глазами и задумчивым видом. Его не волновало то, что его подчинëнный вëл себя, как хозяин в этом доме. — Именно поэтому я и говорю, что не нужно тратить свои силы, — Иван тоже кинул на Фёдора взгляд, хмурясь. — Они полные идиоты. На этих словах Федя не шелохнулся, что не удивительно. Железная выдержка, которой можно было только позавидовать. — Меня успокаивает то, что я делаю, — честно признался я, не собираясь вести бессмысленный спор дальше. Ваня, благо, услышал и, кажется, внял моим словам. — Как знаешь. Стук в дверь. Фёдор соизволил распахнуть свои очи, смотря в сторону прихожей. Вставать с насиженного места и встречать гостей он явно не собирался. Тогда я встал с дивана, но меня опередил Иван. — Ленивая ж ты задница, — бросил он, перед тем как покинуть гостиную. Присев обратно, я в какой-то мере был благодарен мужчине за инициативу. Встречать людей Фëдора на пороге не хотелось абсолютно. На губах Достоевского на мгновение мелькнула ломаная улыбка, но она в тот же момент исчезла. Догадавшись, что я это заметил, он улыбнулся мне, чем отпугнул. Уловив моë беспокойство, Карма нахмурился и бросил в сторону Фëдора недовольный взгляд. — Дошли не все. Иван вернулся с ещë больше испорченным настроением, чем минутой ранее, а за ним едва можно было заметить человека. Как только он полностью показался из-за спины мужчины, я переволновался и судорожно стал искать различия с оригиналом. Серебристые волосы, под которыми виднелась бинтовая повязка, были ухожены и обрамляли вытянутое лицо с тонкими чертами лица. Такие же серебристые глаза пугали безумным блеском, но нельзя было не отметить густые и длинные ресницы, которые сглаживали все углы. Если бы только не эта беззаботная улыбка на мягких губах… Я не верил, что передо мной стоял сам Иван Гончаров. Уж слишком он отличался от своего образа в оригинале. В отличие от него, Гончаров обладал невероятной красотой. Чем-то он напоминал Эйса: женственные черты, стройное телосложение и, примерно, рост. Если бы не безумный взгляд, не жуткая улыбка на лице, я бы посчитал Ваню невинным во всех вопросах мальчиком, скромным и плаксивым. Иван посмотрел в мою сторону и вполне дружелюбно улыбнулся, склонив голову. Я не стал отвечать взаимностью, всë ещë чувствуя дискомфорт от его пребывания. Даже больший, чем от пребывания здесь Тургенева. — Александр Сергеевич по дороге сюда потерялся в одном из баров? — с некоторым недовольством спросил Фёдор, поднявшись и подойдя к обоим Иванам. Я тоже встал. Гостей принято встречать стоя. Мы с Кармой переглянулись. Подросток был немного встревожен из-за нового лица, поэтому я ободряюще улыбнулся ему. Мне тоже неуютно. Потерпи, мальчик мой. — Он сейчас зайдёт, — блаженно произнёс Гончаров, прикрыв глаза. — Эйс, Карма, это Иван Александрович Гончаров, один из моих подчинённых и главный камергер, — наконец соизволил познакомить нас Достоевский, хоть я уже и так знал всех… почти. — Ваня, это Эйс и Карма. — Приятно познакомиться, — буквально в один голос произнесли я и Гончаров, тут же удивлённо воззрившись друг на друга. Только этого мне не хватало. Реакция остальных была бесподобной, чего уж там. Тургенев закатил глаза в недовольстве, а Фёдор поочерёдно посмотрел на нас и то ли придирчиво, то ли ещё как-то и фыркнул. Карма пребывал в лёгком замешательстве. — А между нами много общего, — с пугающей улыбкой пропел Гончаров, а я, как и прежде, воздержался. Внутри меня всë похолодело от одной только мысли иметь с ним хоть какие-то сходства. — Надо же, я подумал о том же, — в тон Ване ответил я, и мы оба захихикали. Мой смех был очень нервным, его — предвкушающим. Отличная пародия на разговор Осаму и Фёдора. Хоть сейчас вместо них в тюрьму сажай. Уловив краем глаза движение в проходе, я снова готов был осесть на землю и начать вопрошать у Всевышнего. Так как появилось ещë одно незнакомое мне лицо. Это был мужчина. Высокий мужчина. Взрослый мужчина. Примерно одного с Тургеневым возраста, где-то за тридцать. Крепкий. Светлые волосы были собраны в небольшой, но пушистый хвост на затылке, чëрные-чëрные глаза напоминали две бездны. В них не было и капли души, один беспросветный мрак, от которого холодило не меньше безумного взгляда Гончарова. Если не больше. Незнакомый мужчина равнодушно возрился на меня с высоты своего роста, потом на Карму. Фыркнув, он благополучно сделал вид, что нас в комнате не существует. — Это и есть они? — на родном языке спросил мужчина, и голос его, могучий и бесконечно уставший, прибил меня к полу. Фëдор кивнул. — Это Михаил Михайлович Зощенко, профессиональный киллер. Я удивился. Если наличие Тургенева можно было оправдать его связью с Достоевским, то с Зощенко так не выходило. Он ведь был из совсем другой эпохи, с совсем отличными проблемами. Но он всë-таки был здесь, живой. Наверное. — Приятно познакомиться, — сухо произнëс я, ощущая идущий от Михаила зловещий холодок. Он не ответил. Даже не посмотрел. То было к лучшему, я не хотел устанавливать с ним контакт. Ни зрительный, ни физический. Картина ожила. Присутствующие стали сосуществовать, как обычно, один я стоял и наблюдал за происходящим. Карма же решил отвлечься. — Миш, есть чë закурить? — Иван шумно выдохнул и с огромной надеждой посмотрел на Михаила, который порылся в карманах и пожал плечами. — Перед тобой закончилось, — бросил он. — Твою ж… Я отмер, когда меня коснулся Фëдор. Помяни, Бог, моë слово, он будто намеренно пытался вызвать своими действиями остановку сердца. Словно проверял на стрессоустойчивость. — Ничего, вы привыкнете к ним. Раз даже мне удалось смириться с их… недостатками. — Почему у Гончарова бинт на голове? Не ожидав этого вопроса, Достоевский поджал губы и сосредоточил внимание на моих глазах. — У него была сложная операция, — туманно ответил Фëдор. — К этому ты тоже привыкнешь. Кивнув, я больше не собирался вести диалог. Бессмысленно. Хлопнула входная дверь, чем прервала этот неловкий момент. Я был благодарен тому человеку, который обратил на себя всё наше внимание и… охуел, — и это очевидное преуменьшение, — стоило мне только увидеть его в проходе. — Простите, господа, что задержался, — среднего роста мужчина пригладил свои кучерявые волосы и усмехнулся, сверкая карими глазками. — Нужно было привести себя в порядок перед знакомством с новыми лицами. Казалось, удивляться больше было нечему, но судьба всякий раз преподносила сюрпризы и выбивала почву из-под ног. — Александр Сергеевич Пушкин, стрелок. Эйс, — взгляд Фёдора скользнул по мне, — и Карма. Меня прошиб холодный пот. Мои опасения всë же подтвердились. Пушкин лучезарно улыбнулся мне, и всë моë нутро задрожало от презрения. К горлу подкатил ком, живот закрутило. Нет, Александр действительно был хорош собой, и я не знал даже, что об этом думать, но что-то подсказывало, что стоило держаться от него подальше. — Ваня, конечно, описывал ваши лица, но кто же знал, что вы настолько очаровательны, — с придыханием, в мечтательном тоне, произнёс Пушкин и в два широких шага оказался напротив меня, взяв мою руку и подняв её. Я весь покрылся потом и задрожал, на что мужчина внимание не обратил. — Ваши глаза напоминают мне морозный закат, а волосы — пепел горящих сердец. Не откажите мне в просьбе… Мою руку выпустили, и я с облегчением прижал еë к себе, наблюдая за тем, как Саша упал на пол. Стоящий над ним Тургенев дымился от злости и тяжело дышал, крепко сжимая руки в кулаки. Моя реакция отсутствовала, ибо я был потрясён, не думая ни о чём другом. Что-то во мне определённо умерло. Зощенко пренебрежительно фыркнул в сторону, обращая взгляд на Гончарова. И я не мог понять, был то сочувствующий взгляд или пугающий. — Долбаный придурок, как же ты задрал, казанова подъездный, заняться больше нечем?! — Ваня был вне себя от злости и готовился запинать лежащего Александра. Пушкин, поняв, что дело пахнет его поломанными рёбрами, вскочил на ноги и с вызовом уставился на мужчину. — Сударь, вы перешли черту! Я вызываю… — Вы же не намереваетесь драться в помещении? Когда все посмотрели на меня, я ощутил холодок на коже. Рядом встал Карма, словно намеревался защитить от них всех, устроить перестрелку и никого не оставить в живых. Это могло повлечь за собой лишние хлопоты. — Саша, будь добр, — Фëдор оказался позади меня, чего ни я, ни остальные не заметили, — не распускай руки лишний раз. — Но!.. — хотел было возразить Пушкин, но одного только взгляда хватило, чтобы он заткнулся. — Ваня, тебе ещё вчера говорили, чтобы ты поменьше кричал. Тургенев цокнул языком и скрестил руки, нахмурившись. — У тебя ужасный вкус, Саша, — сухо отметил Зощенко и осмотрел меня с ног до головы. — Просто ты ничего не понимаешь в красоте, — Александр закатил глаза. — Не понимаешь всю прелесть изящности. — Как по мне, женщины с пышными формами всë же лучше костлявых мальчишек. Я судорожно втянул воздух носом. Эти двое вступили друг с другом в перепалку, чьей причиной стал мой внешний вид. И в этот момент я почувствовал себя эскортницей на выбор. Мерзко. Неужели Эйс всю жизнь слушал это? Получал столько слов в свой адрес? До этого я не задумывался над тем, как ему могло быть тяжело. Может, всем парням, подобным ему, тяжело? Их ведь за людей не считают. До сих пор к андрогинам относятся, как к ошибке природы. Не все, конечно, постепенно мир отходит от устоявшихся стереотипов, но происходит это медленно. И в большинстве своëм, что женственные парни, что мужественные девушки воспринимаются чем-то неправильным. Теперь я в полной мере ощутил, как же это тошнотворно, мерзко и… обидно. — Всë хорошо? Голос Фëдора выдернул меня из моих размышлений. Ощутив влагу на своих щеках, я понял, что плачу. Абсолютно все смотрели в этот момент на меня и молчали, не ожидав подобного. Тургенев вообще сгорбился и вздохнул. На губах образовалась улыбка, наружу рвался истеричный смех. Не утирая слëз, я издал слабый смешок. — Всë в порядке. Ничего не произошло. Карма вцепился в мою руку, и я успокоился. Вытер слëзы рукой и избавился от улыбки. — Не скажу, что мне приятно с вами познакомиться, но надеюсь на плодотворное сотрудничество. Развернувшись, я повëл Карму на выход из гостиной. Он послушно последовал со мной, в ванную, где мы могли побыть наедине и поговорить по душам. — Я убью этих уродов! — оскалился подросток. — Они обсуждали тебя и говорили отвратительные вещи! — Успокойся, Карма, не доводи ситуацию до пика, — я скрестил руки и опëрся о раковину, стерпев неприятную пульсацию в пояснице. — Мне всë равно, что они говорят. Нам с ними не жить до скончания времëн, можно потерпеть. Фыркнул, Карма шаркнул ногой. — Почему ты вчера убежал? Тебе стало плохо? Я поджал губы и кивнул. — Стошнило. — Таблетки пил? — Нет. От них ещë больше тошнит. Устремив на меня хмурый взгляд, подросток покачал головой. — Не помогают? — Возможно, мне нужен врач, который действительно сможет определить, что со мной не так. Я почти уверен, что Мори хотел меня угробить. — Ублюдок. Выдохнув, я заключил мальчика в своих объятиях и уткнулся ему в макушку. Погладил его по спине, ощутил крепкие руки на своей. И мне стало гораздо лучше. — Всë будет хорошо, Карма. Я обещаю. В ответ мне было слабое «угу».

***

Поправив одеяло, я провëл рукой по волосам уснувшего Кармы, потушил свет лампы и покинул комнату. Тихо прикрыв дверь, я тут же вжался в неë со всей силы и чуть не завопил. В темноте коридора сверкнули маджентовые глаза, и только после них различился человеческий силуэт. Им оказался Фëдор. Всего лишь Фëдор. Успокоив себя, я отлип от двери. — Ты хочешь свести меня в могилу? — я прижал руку к сердцу, чувствуя его бешеную пульсацию. Фëдор полуприкрыл глаза, не собираясь отвечать на вопрос. — Пока дети спят, взрослые обсуждают важные вещи. Так что пойдëм, поговорим. По всей коже прошëлся табун мурашек от его тона. Фëдор не церемонился со мной, и я нервничал. Не нравились мне эти разговоры. Оказавшись в спальне наедине с Фëдором, я тут же включил свет. Разговаривать с ним в темноте было чем-то пугающим. Достоевский использовал тьму, как подручный инструмент, чтобы ещë больше нагонять жути. Нельзя было позволить ему запугать себя ещë больше. — О чëм же ты хотел поговорить? Фëдор похлопал по месту на кровати рядом с собой. — Не будем говорить стоя, садись рядом. Всë ещë чувствуя подвох, я хоть и сел рядом, но сохранил приличную дистанцию. Этого Фëдор будто и добивался. — Ты гаптофоб? Вопрос мужчины поставил меня в тупик. — Гаптофоб? — переспросил я. — Не замечал за собой странную реакцию на чужие прикосновения? — Фëдор коснулся моей руки, и я отдëрнул еë. — Только с Кармой ты себя так не ведëшь. Прикосновения остальных для тебя что-то вроде укуса змеи. Разве я не прав? Я посмотрел на свою руку, покрытую сетью шрамов, и сжал еë в кулак. Фëдор был прав, я и сам замечал, что прикосновения других похожи на разряд тока, словно меня бьют шокером. Неприятно. Мерзко. Переведя взгляд на мужчину, я опустил кулак, не разжимая его. — Допустим. И что тебе дала эта информация? — Это как-то связано с твоими шрамами? Я нахмурился. — Фëдор, я не собираюсь отвечать тебе по поводу моих шрамов. Я не знаю, для чего тебе это, но забудь о них. Может, поговорим о более серьëзных вещах? — я едва держал себя в руках, чтобы не психануть. Ещë не отошëл от знакомства с китайскими болванчиками Фëдора. Достоевский пожал плечами. Он не отрывал взгляда от моих шрамов, словно они волновали его больше всего на свете. В нëм было заметно желание прикоснуться к ним, провести по каждой из «трещинок» пальцами. Всего лишь детский интерес, любопытство, стремление изучить что-то новое. Но я не хотел, чтобы мои шрамы вызывали у кого-то подобные мысли. Тем не менее, Фëдор не стал напирать. — Ты примешь участие в плане «Каннибализм», — произнëс он. — Ты и Карма. После этого я вывезу вас из страны, и мы больше не увидимся. — В чëм заключается план? — Нужно потревожить Агентство и Портовую мафию, запутать их и расшатать нервы. Заразить лидеров двух организацией способностью Пушкина. — Для чего это всë? Фëдор помолчал, обдумывая дальнейшие слова. — Мне необходимо найти книгу, чтобы избавить этот мир от эсперов. Я знал об этом, но всë равно сердце предательски ухнуло вниз. Ничего нового, да… — Но ты ведь сам эспер, — я посмотрел в глаза напротив. — Не боишься умереть? — Нет. Я не боюсь смерти. Уже давно. — Дело твоë, но как твой план поможет тебе найти эту книгу? — Это лишь один из промежуточных этапов, — Фëдор отвëл взгляд. — Это не то, о чëм тебе стоит переживать. Просто сделай то, что я скажу, и этого будет достаточно. Я махнул рукой и поднялся. Продолжать разговор не имело смысла, на меня накатила усталость. Ничего нового для себя я не услышал, пускай и надеялся на лучшие изменения. — Что случилось вчера? Я посмотрел на Фëдора через плечо. — Мне стало плохо из-за проблем с желудком. Ничего серьëзного, со мной такое часто происходит. — А сегодня? — То же самое. Я просто устал. И, закончив на этом, я взял нужные вещи, чтобы отправиться в ванную. И смыть тяжесть мыслей.

***

Роберт не этого ожидал от первого рабочего дня в Портовой мафии. Не за этим он пришёл туда. Но деваться было некуда, к сожалению. Идя по тёмным улицам Йокогамы, доктор думал, как ему поступить дальше. Его не было в мафии. Но все следы вели туда — там же и обрывались. Роберт не мог понять, где произошёл прокол. Он не успел? Скорее всего. Тогда, где его искать? Да чёрт его вообще знает. Вздохнув, мужчина закурил. — Сам же говоришь, что это вредно. Роберт скосил глаза на появившегося из ниоткуда мужчину с тёмными кудрявыми волосами, пребывающими в полном беспорядке, как, в целом, и весь его внешний вид. Внутри зародилось раздражение, которое Стивенсон, как всегда, успешно скрыл. — Не тебе меня попрекать, Хайд, — спокойно отозвался Роберт, выдохнув дым. — Спасибо, что в кое-то веки проявил благоразумие и не вылез в неподходящий момент. — Да там была такая скука смертная, что даже появляться желания не было, — буркнул Хайю и внезапно оторвался от земли, воспарив над ней. — К тому же, того парня там не оказалось. — Мне всё равно придётся работать в мафии. И немедленно опустись на землю — нечего привлекать внимание. — Зануда. Хайд продолжил идти по земле, с интересом озираясь по сторонам. И хоть все японцы были для него на одно лицо, это оставалось интересным. Хотелось посмотреть на эти однообразные лица во время полного отчаяния и ужаса… — Даже не думай устроить здесь массовую резню, — Роберт фыркнул, прожигая парня недовольным взглядом. — Неуправляемый. — Я не виноват, что ты бестолковый эспер, который не может приструнить свою способность, — Хайд рассмеялся. — Никчёмный докторишка, хах! Стивенсон вздохнул. Жестокая правда: он являлся эспером, который так и не смог контролировать свою способность, чьим физическим воплощением был Хайд. Мужчина пытался договориться с ним, но всё бестолку — Хайд творил всё, что душе угодно. Он был антиподом своего эспера, настоящим безумием, вечно страдающим от скуки. «Джекилл и Хайд» — так называлась способность доктора Стивенсона. Она создавала противоположную Роберту личность, способную стать всё уничтожающим существом. Хайд. Он стольких убил в Англии, стольких уничтожил в Шотландии. Роберту едва удалось замести следы, чтобы никто ни за что не вышел на него. Тем не менее, Хайд умел быть послушным, особенно когда что-то угрожало жизни его эспера. Умрёт Роберт, умрёт и он, а этого ему хотелось меньше всего на свете. Но обычно мужчина не слушал Стивенсона и часто огрызался. На то и противоположность. Тем не менее, Роберт готов был потерпеть ещё немного. Ради выполнения миссии он смирился со многим. Терпение — величайший дар, не каждому данный, не каждому подвластный. Стивенсон был самым терпеливым на свете человеком, он умел выжидать. Поэтому подождёт ещё.