191

02

Придёт ли смерть за смертью?

Рико бежать некуда и, не потому что не к кому, а потому что у него ничего нет, иногда Рико этому безмерно счастлив, а иногда понимает, что бесконечно себе врёт. Во всём. И даже в том, что боль, которую он чувствует — единственная оставшаяся связь с тем, что он потерял.

***

Белый свет множества ламп отражается на блестящем полу, плавно перекатывается по чёрным ступеням, сиденьям и озаряет бледные лица Воронов. Дети с особым усердием выгибали спины, распрямляли ноги и тянулись, их форма сминалась и резво трепыхалась при потном беге. Воздух мерно накалялся, заставляя дышать чаще. Слева от входа на корт стоял Тэцуджи, что угрюмо кривил брови и обводил всех надменным взглядом, его бесконечные указания звучали высокомерно и аристократично, а профиль выглядел слишком вырезанным, слишком бетонным. Кевин глупо моргал глазами и тихонько посмеивался, нескончаемо радуясь, что весь гнев и язвительные комментарии перепадали не ему, а детям постарше, из-за чего те глотали вязкие слюни и протирали футболками лица и шеи. Тэцуджи гонял их по полю, как обезумевший старик, у которого проявилась деменция, потому что с каждым новым промахом и недочётом количество заданных упражнений до тренировки неумолимо росло, словно он только начал постигать все прелести геометрической прогрессии, но дети упорно стискивали зубы, продолжая бегать, ступая дрожащими конечностями по лакированному полю. Однако Кевина и Рико не оставили в стороне, заметив, как они лениво переминаются с ноги на ногу и чешут за ушами, смотря за Воронами с каким-то нескрываемым ехидством, поэтому, как для единственных детей Гнезда, кому ещё не исполнилось и десяти, Тэцуджи сразу же нашёл задание: расставил красные конусы, всучил клюшки и сказал отбивать их с отскока. Пухлые щёки Кевина тут же порозовели, его глаза блеснули чем-то живым, невероятно ярким и разноцветным, словно тысячи конфетти разлетелись под высоким потолком, что впервые со дня, как Натан убил человека. Он судорожно пыхтел, пытаясь сбить хотя бы один конус, что уже не казался таким большим и широким, Кевин уверенно сжимал рукоятку клюшки крепче, его руки потряхивало, а зубы сминали губы, ноги нервно разъезжались в разные стороны. — Блин, — на лице Кевина читалась чистая досада и раздражение, но он упорно отбивал мячи, скрупулёзно целясь и смотря с надеждой, когда же, после, наверное, сотой попытки, первый конус был слегка задет, то он долго шатался, прежде чем глухо повалиться на пол, Кевин гордо поднял голову и выпрямил спину. И правда, у него был прирождённый талант к экси. — Рико, попробуй тоже, — умильно ухмыльнулся мальчик, подходя ближе и смотря с нескрываемым вызовом, что сочился из каждой клетки его маленького тела. Рико аккуратно поставил конус в вертикальное положение, встал на место Кевина и подбросил мяч замахиваясь клюшкой. Кевин весело улыбнулся, но вскоре его радость спала, глаза округлились, а рот непроизвольно открылся. — Эй, как ты это сделал?! — пораженно крикнул Кевин, видя, как Рико сбивает конусы один за другим, привлекая недоуменные взгляды старшеклассников, что тихо вздыхали и грозный свист Тэцуджи, что пытался завладеть вниманием детей, сотрясая стены Гнезда. Кевин закрыл уши, неловко тупя глаза, а Рико замер, жмурясь до мелких мошек, до... Мозг крошился. Свист. Свист-свист-свист. Слишком долгий и протяжный, настолько оглушающий, что Рико чувствует, как сжимается сердце, грудь разрезают тупым ножом, а вывалившееся сердце тихо стучит под искусственным светом. Конечности онемели: покрылись вязкой глиной, густой сетью болотных лиан и стеклянной коркой, зрачки расширились, а взгляд помутнел: тёмные пятна с разноцветным контуром вращались резко, беспрерывно, отливая холодным мраком и разлагающейся плотью. Руки тянуться к груди, до синяков, до сломанных костей, стуча по свежим шрамам и бледной кожи. Рико слышит, как умирает его космос, как хрустальные осколки, словно кирпичи из высокой, но тонкой стены, трескаются по середине, как фаянсовая апатия оглушительно лопается, закладывая уши, как на чернильном небе падают звёзды, а их бездыханные тела летят, сгорая в атмосфере. Рико видит мраморное лицо, тусклые глаза, море крови и призрачный свист кипящего чайника, его пластиковая ручка плавится, вода безостановочно бурлит, клубы пара, пытающиеся вывалиться из тугих стен, ударяются и разбиваются. Рико вспоминает, как мама шепчет, чтобы он ничего не чувствовал, чтобы его мозг выбил её убогую смерть за бескрайние поля обезумевшего сознания, потому что иначе жизнь будет сложной, в цепе верёвок и остановок, Рико должен мыслить рационально, остро, как перламутровый алмаз, как точёное лезвие, чтобы жизнь казалась фильмом, поступки людей не отдавали оглушающей болью и потерей ориентировки, чтобы всё проходило через голову, как смятая одежда, выглаживалась горячим утюгом. Рико не глупый, Рико понимает и не чувствует, он просто слишком много думает и ощущает. Белые пальцы вонзаются в тёмную ткань шорт, сдавливая кожу на бёдрах, разум бултыхается на просторах синего океана, а в глаза насыпали соли, капли пота стекают по разгорячённому лбу. Рико ненавидит реакцию своего тела, она сковывала движения, заставляла оступаться и пятиться назад, но сделать что-то Рико не мог, словно это уже не он, словно все звуки, что Рико слышит, чёрные стены и кровь, что он видит, его тонкая фарфоровая кожа и всё, что он чувствует, не принадлежит ему. Рико сжимает волосы, заставляя смотреть вперёд, но тёмные, как бездонные озёра в ночи, глаза Тэцуджи разламывали кости, а из живота, гремучей змеёй, скользили кишки, отодвинув красный пластик от своих засохших губ, он выгнул бровь и сморщил нос. Кевин испуганно мямлил, дёргая Рико за экипировку и поднимая упавшую ракетку, пытался всучить её мальчику. Дети постарше спешно отворачивались, смотря исподтишка, навечно улавливая спёртый воздух и дрожащие руки. Рико делает шаг назад, чувствуя, как пульсирует кровь во рту и слипаются зубы, как на месте сердца — огромная зияющая дыра растёт дальше, огибая пределы, выходя за рамки, как трясутся пальцы и само Гнездо. Рико думает, что это конец, что петли дотянулись до самой шеи, затягивая чёрствый узел, и, если Рико умрёт вновь, триггер последует следом: за границы времени и мира. — Р-рико, пожалуйста... — Кевин дёргает за футболку, пытаясь привести мальчика в чувства, вытянуть на поверхность, его сердце гулко билось, а ресницы мерно трепыхались в свете прожекторов. Рико устало качает головой и мерно постукивает Кевина по плечу, смотря в его покрасневшие от ужаса глаза, однако строгий, лишённый всякой солёности или горькости голос Тэцуджи коротко сообщает о завершении тренировки. Дети вымученно, но с какой-то излишней срочностью плетутся в раздевалку, бросая, наверное, сочувственные взгляды из-под мокрых волос. Обеспокоенный Кевин тянет Рико следом, но чопорное фырканье Тэцуджи останавливает их. Кевин невольно вздрагивает и опускает голову, а Тэцуджи оповещает, что Рико задержится. Уши одарило жаром, Кевин морщит лицо, пальцы сильнее мнут футболку, но он послушно отводит глаза, расцепляя руки, идёт дальше. Рико вздрагивает, чувствуя, как Тэцуджи стискивает его тонкое плечо, оставляя плоские синяки. Тело замерзает, в горле затвердела вязкая жижа, не давая втиснуться воздуху. Мурашки-мышками, покрывают кожу, Рико пробирает дрожь — бей, но не трогай. Тэцуджи невнятно кивает головой куда-то в лево, в сторону красных конусов, помеченных толстыми чёрными цифрами. Внутренности тяжелеют. Рико пальцами вгрызается в ракетку, отходя немного дальше. Тэцуджи кривит губы. — Три, — говорит он. Рико уверенно направляет мяч, что с отскока бьётся о конус. — Один. Рико в порядке. Он заводит руку и снова сбивает конус. — Шесть. Пластиковый треугольник валится на бок. — Два. Звук удара мяча о плексиглас, и конус падает на пол. — Четыре. Глаза Рико засекают чёткое движение: Тэцуджи прижимает ко рту свисток, и понимает, что его рука дёргается, слыша короткий свист, что оглушает, как белый свет с огромного потолка слепит глаза, и чёрствую тишину. Мяч проходит мимо, конус героически стоит под гнётом давящей атмосферы. — За мной, — шипит Тэцуджи. От его кабинета веет холодом, огромной лавиной снега и строгим одеколоном. Широкий дубовый стол, покрытый лаком, чёрное кресло и много стеклянных шкафов с грамотами, дипломами и золотыми статуэтками. Резкий взмах руки отдаёт стужей, но глаза не закрываются. Пощёчина. Голова наклоняется на бок, а из носа течёт кровь, пачкая губу и подбородок. Рико расслабляется. Через его тело проходит время и пространство, горы песка, осознание, и, возможно, Рико ощущает далёкое спокойствие. — Почему вздрогнул? — спрашивает Тэцуджи, сильнее давя на щёки, в его агатовых глазах теплится неизмеримая гордость за племянника и огромное непонимание, что врассыпную вращается внутри горла. Рико невольно вспоминает, как однажды, когда-то очень давно, когда на его голову всё ещё давила многотонная злоба и гнев, он взбесился и полез на Тэцуджи с кривыми кулаками. Рико тогда умер, потому что Тэцуджи был быстрым — трость с огромным набалдашником тяжёлой, а удары жгучими. Ребра скрипели, лёгкие ошпарило воздухом, дышать было трудно. Рико всё ещё помнит, что его кровь бурлила, вытекала изо рта, из живота и распоротого бедра, как белые пальцы пачкались в тёмной жидкости и царапали стены Гнезда, как тонкие руки цеплялись за малейшие неровности, поднимая почти не функционирующее тело, как сиплые вдохи и не менее нездоровые выдохи клокотали в груди, как белёсая пелена застилала пространство вокруг, ноги дрожали, а алые губы прикушены зубами — скулеж и стоны не вырывались, они горели внутри. Рико помнит, как красные следы удушья на шее зудели, и их хотелось расчесать до мяса, до костей, помнит и то, что упал перед чёрной дверью своей комнаты и то, как сознание провалилось в бездну. Пульса больше не было. — Что ты творишь?! — гневный голос Кейли пронзает колючую атмосферу, её кулаки и губы сжимаются, а прямая осанка точит в себе уверенность. Тэцуджи обводит её надменным взглядом и хлопает Рико по лицу, отступая. Рико стискивает зубы. — Боже мой... — Кейли опускается на колени, смотря с заботой, с чрезмерной сладостью, что забивала ноздри сахаром. Рико сглатывает, — он же совсем ребёнок! — Кейли крикнула, её глаза стали строгими, когда она пронзила Тэцуджи молниями, а руки мелко дрожали. Тэцуджи угрюмо скривил брови. — Возможно, — сказал он это таким тоном, с каким обычно смахивают перчаткой невидимую пыль со стола. — Возможно?! Серьёзно? Если такое повторится вновь я заберу Кевина, а ты, Тэцуджи, — Кейли поднялась, поправляя чёрные волосы и закрывая Рико спиной, — перестанешь быть законным опекуном своего племянника. Губы Тэцуджи превратились в тонкую белую линию, а скулы стали более заметными, нос сморщился, но он промолчал. Рико подумал, что Кейли беспокоится понапрасну: разбитый нос и опухшая щека — не травмы, они заживут через день или два. Рико перетерпел гораздо большее, и, наверное, переживёт ещё, поэтому вечные нападки Тэцуджи кажутся долгом, словно Рико обязан пройти через них, прежде чем умереть. Рико давно не улыбался, в этой жизни так точно, потому что, приобретая одно, он теряет всё. Всё до последней пылинки, всё до последнего луча солнца или чей-то улыбки. Однажды Ичиро погиб — его утопила одна из служанок, когда Рико исполнилось четыре, поэтому он, как самый старший из наследников, должен был получить власть после смерти Кенго, но этого не произошло, потому что в конце концов Рико тоже окунули в таз с кипящей водой, тогда он молился, до стёртых коленок и голодных обмороков, чтобы в следующей жизни, как и в той, Ичиро умер. Рико злой, он это знает, а ещё он знает то, что все жизни отдельны, каждая из них редкостная и исключительная, однако некоторые ключевые события повторяются вновь: отбор, живая Кейли, пытающаяся защитить от Тэцуджи, чёрные коридоры и смерть. Рико эгоист, он понимает, что после своих слов об опекунстве Кейли далеко не уйдёт, Рико это уже пару раз видел, когда-то он даже предупредил её — женщину, что варила в студёные зимы шоколадное какао и приносила малиновый чай в постель при сильной лихорадке, но это не изменило ничего, поэтому Рико не будет просить прощения, он не поменяет взгляд, а его голос не дрогнет. — Рико, пойдём, я обработаю твои раны, — Кейли улыбается, открывая чёрную дверь. Она проходит вперёд, краем глаза следя за недовольной, и вполне рассерженной гримасой Тэцуджи. Рико подстраиваться рядом с боком Кейли, но держит дистанцию, прижимаясь к шершавой стене Гнезда. Красные кеды Кейли тихо стучат, её зелёная рубашка развивается в такт движений, а внутри маленьких часов на запястье бегают стрелочки. Выйдя, в тёмный холл она подходит к выдвижным ящичкам и копается в них, её мозолистые руки перебирают вещи, пока не находят белую коробочку. Кейли садится на диван с пухлой обивкой, доставая из аптечки ватные диски, перекись водорода и пластырь. Она хлопает по кожаной поверхности, предлагая Рико присесть рядом, и он аккуратно залезает. Кейли мочит белый кругляшок прозрачной жидкостью и подносит к разбитому носу мальчика. Рико колеблется: он стискивает пальцы, а ногти вонзаются в белую ладонь, оставляя глубокие лунки. Рико пытается сосредоточиться, понимая, что это не прямое прикосновение и кожу жечь не будет, что Кейли не причинит вреда. Холод и кипящие пузырики чувствуются около носа, потом и на горячей щеке. Кейли бережно приклеивает пластырь и нервно смотрит. — Рико, ты понимаешь то, что делает твой дядя... — она запинается, делая вдох, продолжая, — ненормально. Кейли едва различимо перебирает губами, шепча слова поддержки и то, что Рико не одинок, он может обратиться к ней за помощью и попросить дельного совета, она сильно переживает за него, зная Тэцуджи очень давно, однако для Рико это не имеет абсолютно никакого значения, поэтому он бесстыдно врёт. — Знаете, моя мама хотела свозить меня в Огайо... в Кантон... Она... — Рико прячет лицо за руками, отворачиваясь от взгляда Кейли, что пропитан жалостью и сочувствием, — она обещала... Можно ли мне съездить туда с вами? — он безбожно лжёт, содрогаясь худым плечами и шмыгая носом. Рико больше не умеет плакать. — Кантон — это же... — Рико сильнее нагибается и интенсивнее сглатывает мифические сопли, Кейли сдаётся, — хорошо-хорошо, давай, когда я закончу с кое-какими делами, мы съездим? Завтра? Нет, послезавтра, ладно? Рико кивает. Кейли обнадёживающее показывает белые зубы. Она кажется сильной, ветряной и импульсивной, её нескончаемое отчаяние, вызванное смертью матери Рико, заливало голову, размягчало душу, а единственная оставшаяся связь с ней — её сын, поэтому Кейли, как мать тоже, готова скоро выполнить его просьбу, которая связана с далёкой, утерянной подругой и её ребёнком. Однако Рико думает не об этом, все его мысли путались, извивались, превращаясь в разноцветный калейдоскоп мраморных осколков и пахучего ила. Рико думает о Рене и понимает, что скорее всего опоздал. Временная шкала изменилась до такой степени, что вместо положенных двенадцати лет, Рико играет в экси в восемь, а Нил с Мэри пустились в бега, когда мальчику полгода назад только исполнилось шесть. Всё сдвинулось назад, значит и принятие Рене в банду, возможно, тоже. Рико в этом не уверен, потому что никому не дано понять, что совершит эффект бабочки. Может Рене мертва, а может она нашла хорошую приёмную семью и часто улыбается. Ни смотря ни на что Рико должен увидеть всё своими глазами, потому что он пытается снова сделать так, чтобы будущее оказалось более приятным, чем могло бы быть, однако покинуть Гнездо — проблема в таком возрасте. Рене должна проживать в Кантоне, что является самым опасным городом Огайо, где на одну тысячу жителей приходится около четырнадцати с половиной насильственных преступлений по сравнению со средним показателем по стране, который колеблется около четырёх, однако это относительно недалеко от Западной Вирджинии. Добраться до этого штата на автобусе можно за четыре часа, на самолёте за один, но едва ли кто-то отпустит Рико одного (есть Кейли). Тем более, что сам он настолько слаб и беспомощен, словно древние люди перед стихийными бедствиями. Будет ли польза от его преждевременного вмешательства или то, что он сделает, наоборот, навредит другим? Рико сомневался, потому что не знал, что могут провернуть петли, однако он не боялся последствий, поскольку боятся того, что произойдёт в будущем — заранее сдаться. Рико просто будет следовать плану, который они придумали, надеясь на то, что побочные эффекты будут терпимыми.

***

Чёрный пол, чёрный потолок, чёрные стены — всё было чёрным, только яркий свет ламп мешал цвет, превращая его в грязно-коричневый. Коридоры, как чёрствая пряжа, петляли, заставляя всё время поворачиваться на девяносто градусов, огибая точёные углы и стеклянные двери столовой, от которой доносились запахи горячей еды, но, увы, Рико уже опоздал на ужин, проходя мимо и чувствуя, как слюни заполняют рот и невольно бурчит в животе. Перед тем, как зайти в холодную комнату, Рико коротко постучал, после чего дверь резво распахнулась, представляя встревоженное лицо Кевина. Его травянистые глаза застыли на сжимающем кожу пластыре, а белые губы поджались, смотря с тоской и толстой подавленностью. Кевин не комфортно отступил, пропуская вперёд. Стужа комнаты и её тёмные вещи вызывали отвращение, только два пухленьких кактуса Кевина, стоящие на прикроватной тумбе, сочили тепло. Один из них был широким и зелёным, с желтоватыми острыми колючками — Пол, другой Шон — вытягивался в длину, он ютился в синем горшке и его тело было покрыто белым пухом. Кевин дал им имена, и где-то вычитал, что если часто разговаривать с кактусами, то они быстрее зацветут, кроме этого, по ранним утрам, летом, когда Вороны выходили на пробежку (на улицу, по настоянию Кейли), Кевин выносил своих любимцев под лучи солнца, кладя их рядом с воротами Гнезда; к тому же он откуда-то доставал жидкие удобрения и мешал их с водой при поливке растений, а на дно горшочков кидал керамзиты, засыпая сверху землёй. На его косо заправленной кровати, валялись футболки, шорты и конверты, а полки покрылись тонким слоем пыли, вместе с фотографиями в рамках выше, серые вырезки из газет были аккуратно приклеины скотчем на стену. — Рико, я тоже не ужинал, — громко сказал Кевин, делая уверенное лицо, — но я принёс нам яблоки. Ты же будешь? — он протянул руки, в которых лежали фрукты, а их красные бока поблёскивали в свете ламп. Рико покачал головой. Вверх — вниз. Взял яблоко, перекатывая его между беледных пальцев, опустил на угол стола, поскольку остальное пространство было сплошь покрыто книгами, потому что Рико нравилось читать: трогать пожухлые страницы или наоборот нюхать новые, представлять миры и много додумывать и придумывать. Он был не привередлив (практически), книги не должны были быть определёнными, с какой-то прямой, эдакой тематикой, они бесформенные, неотчетливые и, действительно, очень разнообразные, непохожие. И, наверное, из-за этого различия, некоторые из них образовывали осанистые башни на столе. Они застаивались там, покрываясь жирным слоем трухи. Книги же вызвывшие наиболее позитивное впечатление тоже, как и менее позитивные, склыдывались на полу в длинные шпили. Кроме этого, между тугим шкафом и столом, что тоже до отвала был забит книгами и, необязательно, на английском языке, в пурпурной бумаги лежали французские романы его матери (которые она читала перед своей смертью) с щуплыми карандашными заметками. Однако, если Рико их и читал когда-то в прошлых жизнях, то конец некоторых из них он уже не помнит, поскольку тяжесть годов стирает память (это относится и к кое-каким остальным не книгам матери). — Зря, что не ужинал, — как-то невольно буркнул Рико, расправляя кровать. Кевин резко выдохнул, опуская глаза и надкусанное яблоко, ему ярко показалось, что вырвали позвоночник, потому что тело странно потяжелело, — и спасибо, — за фрукт, хотя Рико думает, что забота Кевина излишняя, но видя, как резко задрожали и поджались губы мальчика, он дополнил себя, однако Рико не заслуживает этого, ведь он тот, кто морально и физически уничтожал Кевина годами, и неважно, что в прошлых жизнях, и мальчик этого не помнит, поскольку Рико никогда не забудет того (даже, если его череп продолбят и у него будет амнезия, он, несмотря ни на что, всё вспомнит в новой петле о всех старых жизнях, что довольно забавный факт). Сложив тонкое одеяло и взбив подушку, Рико прошёлся до тёмного ящичка, вытаскивая ножичек, и с особой придирчивостью, чистя яблоко. Хлипкая табуретка, на которой он сидел, свесив ноги и мерно покачивая ими, хрюкнула. — Вкусно? — спросил Кевин, когда Рико с хрустом откусил фрукт, методично прожёвывая его. — Очень. Кевин грустно опустил глаза. Рико в недоумении посмотрел на него, проглатывая откушенное. — Что? — Мне кислое попалось... — щёки Кевина потеплели, плавно розовея, а потом и вовсе стали походить на внутренности спелого арбуза. — Хочешь поменяться? — уточнил Рико, отводя яблоко ото рта. — Нет! Конечно нет... Блин, прости, — протараторил Кевин, резко вонзаясь зубами в мякоть и невольно морщась, как только всё попало на язык. Рико выразительно пробегается глазами по кривому лицу Кевина, вставая с сопящей табуретки, и ловко обмениваясь яблоками. Кевин изумленно хлопает ресницами, а после стыдливо опускает голову. — Ешь, — кивает Рико в сторону очищенного фрукта, кусая яблоко Кевина. Кисло было совсем немного, однако это и неважно, потому что Рико приходилось есть отравленное, просроченное и явно гниющее, поэтому на вкус продуктов он давно перестал обращать должного внимания.

***

— Ох, милый, будешь вишенку? — любезно поинтересовалась женщина, прикусывая розовый ноготь пухлыми губами. — Давай, — мужчина опёрся головой о ладонь, вальяжно развалившись на потёртом стуле. Женщина склизко улыбнулась ему, вставая и шлёпая синими тапками по полу, прошлась до серого холодильника. С глухим звуком открыла дверцу и шустро шарилась накрашенными глазами по полкам, выискивая пакет с вишней, но вместо свежего кило бордовых ягод наткнулась на тёмные хвостики и пару вишенок с червяками, что стали уже коричневыми. Она стиснула зубы и быстро, огибая гостиную, подбежала к двери, гневно долбя кулаками по фанере и громко крича, поскольку дверь была закрыта на замок. — Какого хера?! Кто разрешал вам это есть, а?! Мелкие отродья! Выходите! Грёбанные твари... Мрази! — орала женщина, беспрерывно дёргая металлическую ручку. — Тильда, успокойся! — крикнул мужчина, недовольно морщась от её дребезжания, — забудь про вишню и оставь детей, у меня есть кое-что получше, — уже тише добавил он, нервно копаясь в карманах пиджака. — Чёрт... — Тильда тяжело выдохнула, заправляя выбившиеся пряди волос за ухо, и возвращаясь обратно за стол. — Вот, — выкладывая пакетики с белым порошком, мужчина хитро улыбнулся, шлёпая женщину по руке, когда та потянулась за наркотиками, — сначала деньги. — Засранец... — просипела Тильда, выуживая из кармана цветастого платья бумажный конверт. Мужчина распотрошил его, проверяя на количество купюр и с довольной ухмылкой спрятал. Женщина профессионально быстро вскрыла пакетик, делая дорожку и с чувством снюхивая её, а мужчина разбавил белое вещество водой, вкалывая. — Как же хорошо... — глухо пробормотала Тильда, облокачиваясь о стол.