Танец Хаоса. Новое время

-     Ты хочешь узнать о моем доме, вельд Хуго, - губы Авъяллы раздвинулись, обнажая острые змеиные зубы. Она смотрела на него без ярости и скалилась. Так усталые старые псы, не раз битые, знают уже, что их не тронут, да только не могут не приподнимать угрожающе верхнюю губу, когда тянешь к ним руку. Боль оставляла рубцы на душе, как нож на коже, и время сглаживало их, конечно, но никогда не растворяло без следа. – Зачем тебе знать о моем доме? Чтобы разрушить его? -     Я не хочу разрушать твой дом, Авъялла, - спокойно ответил он, глядя ей в глаза. С ней можно было говорить только вот так: абсолютно искренне, твердо называя без утайки все, что он ощущал, все, что знал и чувствовал. Как и макто она читала его эмоции куда четче, чем его слова. – Ты из далеких краев, которых я никогда не знал. Мне интересно узнать тебя. – Она усмехнулась, щуря и без того узкие змеиные глаза с синей-синей, будто в середине лета, радужкой. - А еще – Хаянэ нужна информация. И если я не расскажу ей совсем ничего о тебе, она прикажет тебя пытать. -     Ты же говорил, защитишь меня от нее, - Авъялла подобралась, будто гадюка, готовящаяся к удару. Она улыбалась, но Хуго остро чувствовал в ней этот нервный жестокий импульс, заставляющий все тело выбрасывать из себя острый колючий яд. Пока она еще не хотела его атаковать, он скорее раздражал ее, будто мошка, жужжащая над ухом. Толку от которой никакого, один только звон. Макто тоже поначалу не воспринимали своих наездников всерьез, считая, что маленький человечек не сможет ничего с ними сделать. Это было корнем их природы: сила, неконтролируемая, мощная, танцующая сила, которую могла подчинить во всем мире лишь одна вещь – любовь. -     Я и защищаю тебя от нее, Авъялла. Я здесь, я с тобой, я слушаю тебя. До тех пор, пока я стою между тобой и Хаянэ, ты в безопасности. Но ей нужно хоть что-то, что удовлетворит ее голод. Ты прекрасно это понимаешь и без меня. Он смотрел ей в глаза ровно и спокойно, ничего не пряча, не уклоняясь от атак и ударов, не обращая внимания на угрожающую позу, принимая боль – свою и ее. Он делал это снова, снова и снова, и она очень медленно начала привыкать, выучивая это новое для себя, незнакомое, непонятное. Пока еще она обесценивала это, считая его слабым и ни на что не годным, потому что не желала признавать свою уязвимость и свое доверие к нему, неумолимо растущее. Но она уже знала, глубоко внутри себя она уже знала все, потому и не кусалась, только скалилась. Вот и сейчас она вновь приподняла верхнюю губу, мелькнув клыками, а затем устало выдохнула, и плечи ее опустились вниз. -     Как тебе поможет мой дом, не знаю, Хуго. Но по правде, мне дорого будет его вспомнить. – Она плавно улеглась на топчан, подложив руки под голову, сворачиваясь в комок, будто кошка. Пятнышки на ее черной коже едва заметно фосфорицировали во тьме с такт с ее дыханием, и это было красиво. И тем контрастнее был острый взгляд, поднявшийся на него с этого расслабленного мягкого тела. – А потом ты расскажешь мне про свой дом. Тогда будем квиты. -     Хорошо, - кивнул Хуго в ответ. Она требовала абсолютной честности – как зверь, принимающий окружающих равными только тогда, когда они обнажали перед ней свои души. Она не признавала своего плена, судя по всему, и не ощущала подчиненного статуса даже при том, что ее держали взаперти в этой башне, охраняли и грозили пыткой. Эти угрозы она презирала особенно, и это завораживало в ней Хуго, звеня таким знакомым рефреном. Макто никогда не подчинялись – они соглашались сотрудничать. Наездник не был выше них, наездник не приказывал им, они не принадлежали ему. Они делали то, что он хочет, потому что им это тоже нравилось. И в этом лежало что-то очень-очень значимое и для контакта со стахати, и для самого Хуго. Синие глаза слегка двинулись в сторону на его слова, край зрачка впитал его согласие, вернулся на место, вперившись во тьму перед собой. И она заговорила. -     Моя пещера Дравнир лежит на Третьем Кольце у Синей Скалы. Это самая крупная Скала нашего Кольца, мой род живет там уже много поколений. Мой предок, Вьяган Хильнэ, нашел эту Скалу во мраке первым, когда была провозглашена Охота за Третье Кольцо. Знаешь, что такое Охота, Хуго? -     Нет, - покачал он головой. -     Конечно, - усмехнулась она. – Под солнцем у вас тут очень много места. Можно пойти в ту сторону или в ту, занять те горы или то поле и жить там. И другим места тоже хватит. Вверху земля радушная и щедрая, но внизу она безжалостна и скупа. Она то и дело шевелится, и нутро ее кишит, будто мертвое тело червями. Кто успел, тот и урвал. А кто не успел – тому кормить других собой. Хуго слушал ее через малхейн, распахнувшись до предела и считывая не только ее слова, но и чувства, дорисовывая, дополняя ими ту картину, что разворачивалась перед его глазами. И они были куда важнее. Они составляли в речи Авъяллы основную часть, слова были только порослью наверху, обрывками ее мощи, как грибы на огромном теле грибницы. Перейдя на внутреннее зрение, Хуго смотрел вместе с ней на то, что она видела. На черную ночь глубоко-глубоко внизу, там, где свет никогда не рождался. -     Земля иногда трескается – мы называем это Часом Ярости. Кости ее так стары, что рушатся под своим весом, и тогда она осыпается, открывая свои сокровища, распахивая свои пустоты. Так образуются Кольца, и когда это случается, у нас появляется шанс расселиться. Тогда Старые объявляют Охоту, и каждый, у кого есть силы и дерзость, бросается вперед, чтобы урвать свое. Тысячи воинов летят на Рубеж во время обвалов, каждый захватывает место, которое считает подходящим, и коли удержит его от нападок других – получит право основать Гнездо и поселить там свой род. – Она замолчала на несколько мгновений, и глаза ее тускло мерцали во тьме в такт биению сердца. Кожа тоже мерцала, это был очень красиво, и Хуго засмотрелся на чудо природы, которого ему никогда не доводилось видеть вблизи. Она была так похожа на макто, только она не была макто. Она вздохнула – пробежала по телу волна синего пламени, опала в самое себя, - и стахати продолжила говорить. – Но недостаточно просто захватить и удержать Скалу – то многие могут, потому что в жилах моего народа течет сильная кровь. Нужно выбрать правильную Скалу, чтобы она не осыпалась, когда Час Ярости наступит вновь. Нужно уметь слышать Бездну, чтобы жить в ней. Тогда поймешь, где основать Гнездо. Мой предок Вьяган Хильнэ был как раз из тех, кто остро слышал и выбрал верно. И когда земля осыпалась в Четвертое Кольцо, Синяя Скала устояла. -     Значит, сначала стахи жили в пещерах у самой поверхности земли, а затем начали углубляться под землю? – уточнил у нее Хуго, и Авъялла кивнула. -     Да. Наши предки помнили солнце и любовались им сквозь древесные корни над своими головами. Но Зов Бездны был громче, - она улыбнулась. -     Что это – Бездна? – Хуго взглянул на нее, слегка нахмурив брови и вслушиваясь в ее чувства. Авъялла ликовала. Что-то мощное вздымалось в ней штормовыми волнами, перетряхивая все ее существо, отчего даже пятнышки на коже загорелись ярче. Азарт, желание, любовь, восхищение сливались внутри нее в сложную перевитую нитями экстаза реку чувств, в которую Хуго вошел по пояс, с трудом понимая каждый отдельный поток. Но он точно знал, что спросил о важном, о самом важном для нее. -     Бездна – это все, что есть, - Авъялла посмотрела на него: взгляд ее был тяжелым, заряженным, его физически было сложно выносить, будто тысячи топок дышали жаром из-под ее зрачков, грозя расплавить собой Хуго. – Бездна – корень жизни, Колыбель, откуда растет все живое. Бездна питает все и все пожирает. Бездна – наша Мать и наша Смерть, великая Мхаират, хранящая Зерно. -     Зерно? – переспросил Хуго. -     Зерно, - повторила Авъялла, и в ее тоне было столько удовлетворения, что Хуго понял – она сказала ему все, что хотела сказать на сегодня. – Теперь твоя очередь говорить про свой дом, вельд Хуго. Откуда ты? Два синих глаза перестали моргать, глядя на него точно так же, как только что он смотрел на нее. Теперь она изучала его, как раньше изучал ее он, теперь она брала свою часть, равную его части. Как макто, соединяющийся чувствами с наездником, чтобы показать ему свою силу, чтобы посмотреть, на что способен он сам. Хуго не стал прятать от нее ничего: ни своего любопытства и желания узнать ее мир, ни задумчивости, ни дикости, что зудела в его крови, не переставая, не замолкая ни на миг. Она имела право знать, потому что он уже узнал. -     Я из города Эрнальда, что находится далеко к западу отсюда, за Эрванским кряжем, посреди огромного травяного моря Роура. Знаешь, где это? – спросил он ее. Авъялла только моргнула, и по этому жесту Хуго вряд ли смог бы сказать, согласие это или отказ. – В одном месте посреди равнины образовалась скальная гряда. Насквозь ее прорезает река, которую мы называем Хлай, и в двух скалистых берегах над ним вельды построили свой город, вырубив его из камня. Это красивый город, в нем несколько уровней, соединенных переброшенными через реку мостами. В нем много открытых галерей, каменных медитационных садов, много света и много воздуха. А выше него по течению Хлая лежит Гнездовье, где живут макто, на которых мы летаем. -     Макто, - повторила Авъялла, пробуя слово на вкус, перекатывая его на языке. На него она смотрела очень внимательно, пристально разглядывая, кажется, каждый волосок на его голове. – Ты говорил, вы потеряли крылья когда-то, очень давно. О чем эта история? -     О падении царства гринальд во время предыдущего Танца Хаоса, - отозвался Хуго. – Когда-то гринальд жили на берегу Внутреннего Моря в отстроенном ими небесном городе. Во время Танца их общество раскололось. Царица Крол провела эксперимент, после которого все женщины гринальд потеряли крылья. Ее попытались сместить мужчины царского рода, началась гражданская война, которая и разрушила царство. Бескрылые дети гринальд покинули город: мужчины ушли в Роур, нашли Гнездовье и стали называть себя вельдами; женщины заселили Данарские горы и назвались анай. Две тысячи лет мы воевали друг с другом, но в итоге сумели заключить мир. -     Выходит ты и эта сломленная – одна кровь? Ты ей вроде брата, - это был не вопрос, Авъялла обдумывала что-то, хмуря брови и рассматривая Хуго в упор. Он вдруг понял, что она не моргала. Щурилась, морщилась, зажмуривала глаза, если не хотела говорить, но не моргала вообще. -     Да, - кивнул Хуго. -     Я видела гринальд, - медленно проговорила она. – Ты похож на них чем-то, очень отдаленно похож. Как и она. Но почему у нее есть крылья, а у тебя – нет? -     Анай сумели найти способ вернуть себе крылья, - ответил Хуго, и глаза Авъяллы самую малость сощурились. -     Почему это не нравится тебе? На миг он замялся: внутри кололось, ворочалось, двигалось неприятное, темное, болезненное, и глаза Авъяллы жгли его, как яркий солнечный свет жжет извивающуюся принадлежащую мраку многоножку. -     Потому что я тоже хочу крылья, - твердо проговорил Хуго, обнажая перед ней и это. Этот контакт был вот таким, полным и откровенным, в нем не было возможности ничего спрятать и оставить за душой, для самого себя, для своего успокоения, для своей безопасности. Авъялла требовала раскрыть все – и он раскрывал. – Каждый вельд с детства мечтает о небе. Мы все хотим летать. -     Но вы летаете на змеях, разве нет? – уточнила Авъялла, и Хуго кивнул: -     Да, но этого недостаточно. У меня могли быть мои собственные крылья, а не чужие. И это знание, знание о том, чего я навсегда лишен, жжет меня. Она медленно поднялась с топчана, двигаясь плавно, перетекая с места на место, словно животное. Она уселась прямо напротив него, пытливо глядя своими синими зрачками прямо на дно его души. Она смотрела, и Хуго смотрел в ответ, показывая все без утайки. -     Что за способ нашли анай? – спросила она. -     Он как-то связан с Источником, - ответил Хуго. -     Почему они не делятся им с вами? Вы же союзники. -     Потому что и мы не делимся с ними макто, - ответил он. Губы Авъяллы раздвинулись в широкую улыбку, и она хрипло рассмеялась: -     Ай да братья и сестры! Каждому свое, мир, а промеж него все равно старая злоба и недоверие! -     Ненависть сложно вылечить, - согласился с ней Хуго. – Тем более столь долгую. -     Тогда ты понимаешь, почему я не могу ничего рассказать тебе, вельд Хуго, - стахати посмотрела на него почти с сочувствием на дне темных глаз. – Меж нами тоже долгая ненависть. -     Мы воевали с вами лишь единожды в Великой Войне. Эта ненависть не настолько долгая, чтобы нельзя было позабыть о ней, - заметил он. -     Нет, - покачала головой Авъялла. Качнулись черные пряди, отчего-то сейчас больше похожие на шерсть. – Гринальд – вот кто воевали с нами, а ты – дитя гринальд, ты сам сказал. Гринальд загнали нас под землю когда-то, не захотев делить с нами небо. -     Значит, сейчас у нас с тобой есть общий враг, Авъялла, - самым краешком губ улыбнулся ей Хуго. – Потому что гринальд хотят уничтожить анай и вельдов. Ради того и перешли на сторону Сета – чтобы отомстить нам и уничтожить нас. Как порченных. Что-то мелькнуло в ее глазах, острое лезвие укольнуло Хуго под ребрами, вонзившись в самое уязвимое и тонкое, прямо в малхейн. Авъялла самую чуточку наклонила голову, глядя на него вкрадчиво, из-под надбровных дуг, так похожих на дуги макто. А затем тихо проговорила, будто каждое слово губами вылепливала: -     Я знаю, где находится лагерь гринальд. И я скажу тебе, где он. Ненависть, алая как градины ненависть, смешанная с облегчением и напряжением одновременно, лилась через Хуго, вилась сквозь его малхейн колючей веткой плюща. Он очень серьезно взглянул на Авъяллу и спросил: -     Что ты хочешь взамен? -     Я не сдам своих. И вы оставите меня в покое и не будете просить предать их впредь. На этих условиях я скажу, где гринальд. -     Хорошо, я обсужу это с Хаянэ, - кивнул ей Хуго. -     Хорошо, - повторила Авъялла, ерзая на своем топчане – устраиваясь поудобнее, как кошка, подминающая под себя одеяло, чтобы удобнее было в нем спать. -     Могу я осмотреть тебя перед уходом, проверить твое здоровье? – спросил Хуго. Он всегда спрашивал ее разрешения. К прикосновениям стахати относилась странно – то с легкостью нарушала его личное пространство, придвигаясь к нему так близко, что едва кончиком носа не касалась его лица, пока разглядывала, то отдергивалась на максимальное расстояние, забивалась в самый дальний угол и скалилась, стоило только к ней руку протянуть. Потому он спрашивал – доверие выстраивалось постепенно, по тонкой сосновой иголочке. На этот раз она склонила голову набок, задумчиво разглядывая его, и ответила ему вопросом на вопрос: -     Что ты хочешь найти, вельд Хуго, постоянно осматривая меня? Что тебе мое здоровье? -     У тебя сложный регенерационный механизм. Ты быстро восстанавливаешься. Ты умеешь через спячку лечить свои раны. Мне интересно, как это работает. Он протянул ладонь, и она вложила в нее свою – узкую, с длинными черными пальцами, с острыми когтями. Хуго накрыл ее ладонь своей, переходя в ощущение сквозь подушечки пальцев. -     Ты хочешь использовать это знание потом против моих собратьев? – спросила она. Вызова в ее голосе было немного, скалилась она скорее по привычке, чем по желанию. Кажется, она устала от контакта. По крайней мере, Хуго ощущал ее утомление кончиками пальцев, словно этот простой разговор забирал у нее силы. -     Я хочу использовать его для твоего исцеления, - рассеяно проговорил он, вглядываясь внутренним зрением через алое око дикости в ее организм. – Твой уровень регенерации гораздо выше нашего. -     Он недостаточен для крыльев, - со вздохом проворчала Авъялла. – Еще потерянный палец я могу отрастить обратно, но крылья – это слишком. Никто такого не делал никогда. -     Ты можешь отрастить обратно отрезанный палец? – Хуго почти что взвизгнул, полностью теряя всю свою концентрацию и вскидывая глаза на стахати. Та только дернула плечом в ответ: -     Палец – несложно, он просто устроен. А что, вельд Хуго, ты не можешь того? -     Нет, конечно! – покачал он головой. – Для нас это сродни колдовству. -     Ох! – Авъялла вдруг улыбнулась, и на этот раз почти без презрения или агрессии. – Я слышала, что на поверхности вы изнежены, слабы и неумелы, но чтобы настолько. Это же палец! -     И… какие раны ты сама можешь себе залечить? – с интересом воззрился на нее Хуго. -     Полостные могу, от клинков, от стрел. Это довольно легко, если нет заражения. Могу восстановить части тела – кожу, мясо, кость. Руку целиком, конечно, отрастить не смогу заново, но часть восстановлю. Для этого нужно будет много сна и времени, но это возможно. – Она взглянула на него с недоверием. – Ты, правда, не можешь отрастить палец? -     Правда, Авъялла, - серьезно кивнул он, стараясь не рассмеяться. Она выглядела сейчас, будто сбитый с толку пес, впервые он видел на этом змеином агрессивном лице искреннее удивление, внезапно предавшее ему живое и мягкое выражение. Когда она не скалилась, она выглядела удивительно мягкой и совсем не опасной. – А что такое сон, который ты упомянула? Должно быть, это не простой сон. -     Ты дурной, что ли, Хуго? – она взглянула на него с легким раздражением, и вся мягкость из ее черт сразу исчезла. – Ты не знаешь, что такое сон? Скажи мне еще, что вы тут не спите! -     Спим, но мы не отращиваем себе во сне пальцы, - хмыкнул он. – Наш сон восстанавливает силы и длится несколько часов в день, но он не способен вернуть нам утраченную часть тела. Авъялла сделала забавный жест, выкатив глаза, будто услышала от него несусветную чушь, затем взглянула на него почти что с жалостью и заговорила: -     Мы спим долго, когда холодно. И глубоко спим. И можем восстановить много энергии, залечить много ран. У вас здесь солнце всходит и гаснет, у нас – дышит Бездна. Когда Бездна вдыхает – становится холоднее, когда выдыхает – жарче. Один вздох Бездны по времени чуть дольше ваших суток. Мы спим на Вдохе и просыпаемся на Выдохе. -     Ты говоришь так, будто Бездна живая. Разве такое возможно? – удивленно взглянул на нее Хуго. -     Разве можно не уметь отращивать палец? – проворчала в ответ Авъялла. – Ты хотел осмотреть меня? Так осмотри! Я устала. Разговоры с тобой забирают много сил. -     Конечно, - он опустил голову, стараясь сосредоточиться на ее теле и откладывая на память все, что только что услышал от нее. Ему многое предстояло обдумать. Дикость билась внутри него, будто живая, кислотой пробегаясь по жилам. Хуго чувствовал ее – знакомую, опасную, неконтролируемую, будто самка макто. Он так хорошо знал ее, он даже любил ее по-своему, будто старого врага, с которым уже и делить-то нечего, кроме совместных воспоминаний о давно ушедшей войне, дарящих больше единения, чем розни. Он позвал ее в себя, вдохнул ее в себя, ослабил хватку, ощущая, как она вошла в кровь – будто красная краска в прозрачную воду. А затем направил всю ее в кончики пальцев, чтобы через них прочитать тело Авъяллы. Ее образ встал перед закрытыми глазами, растянулся в полный рост, позволяя Хуго увидеть все насквозь: ее кожу, ее жилы, ее кости, древо кровеносных сосудов, тонкие нити нервов, узлы их скоплений, темные сгустки органов. Изнутри она тоже выглядела чудно и красиво – утонченные удлиненные кости, полые изнутри, с крепкими шишковатыми суставами, вокруг которых плотно-плотно скручивались пружины мышц. Ее тело было создано для полета, как и тела макто. У них Хуго тоже видел такие кости – тонкие, длинные и очень легкие, чтобы поднимать небо в воздух, но удивительно твердые, чтобы выдерживать удар. Кожа ее была плотнее человеческой, и когда он постарался рассмотреть ее как можно ближе, едва не расхохотался. Она нарастала слоями внахлест, будто чешуя макто, уплотняясь к поверхности так, что выдерживала прямой удар и отводила его, сберегая кость под ним. Оттого стахи были такими сильными и выносливыми, внезапно понял Хуго. Их тела состояли едва ли не целиком из сухожилий, позволяющих придавать инерцию движению, вкладывать мощь в удар, быстро уклоняться и уворачиваться. Как и тела макто. -     Да как это может быть? – едва слышно пробормотал он себе под нос и спохватился, когда Авъялла тут же отреагировала на его реплику: -     Что может быть? Хуго прикусил язык. Он чувствовал, что еще рано это обсуждать, что слишком много она еще скрывала от него, что совсем ему не верила. Но раз слово прозвучало, значит, нужно было озвучивать до конца, нужно было говорить все. -     Ты похожа на макто, - он посмотрел Авъялле прямо в глаза. Она чуть дрогнули, самую малость прищуриваясь, а взгляд стал цепким и осторожным, будто у почуявшего западню зверя. – Твое тело, твой способ общения, твое строение, да само ощущение, которое исходит от тебя. Я смотрю на тебя изнутри и снаружи и вижу макто. Почему так? Расскажешь мне? -     Сначала ты расскажешь мне, как ты на меня смотришь, - она подобралась, медленно подтянув под себя руки и ноги, разглядывая его из глубины тяжелых надбровных дуг. – Твои соплеменники ничего подобного не делали и не делают. Ты явно особенный, не такой, как все. Но тебе позволяют здесь быть и дают время выстраивать со мной диалог. Чем ты отличаешься от них? Почему тебе все это можно? -     Что ж, справедливо, - кивнул Хуго. Говорить это было больно, будто признаваться в том, что он прокаженный, и где-то как-то так оно на самом деле и было. Только по эту сторону гор никто не болел смертельной для вельдов болезнью, и они даже не понимали ее смысла. И с одной стороны было даже легче рассказывать чужакам, а с другой – нет. Ему приходилось объяснять каждый раз, чем он может стать, во что превратиться, если утратит контроль. Ему приходилось убеждать других в том, что это может быть опасно, убеждать других в собственной опасности, и вот это было трудно. Впрочем, Авъялла была чем-то настолько иным и при этом странно знакомым его миру, что с ней говорить было проще. Он уже привык к ее манере откровенности, и пусть даже и испытывал сложность с уровнем раскрытия, но, кажется, начал получать от этого своеобразное удовольствие, которого раньше не знал. -     Я – дикий вельд, - сообщил он ей, и Авъялла в ответ вопросительно склонила голову набок, как делали макто. – Это такая болезнь, аномалия нашего дара. Мы можем соединяться с миром и макто через малхейн, - он коснулся груди, - через пятый узел… -     А, через Бездну сердца! Вот почему ты меня слышишь! – в голосе Авъяллы звучало удовлетворение от понимания. -     Да, - согласился Хуго, интуитивно понимая, с чем именно соглашается. – Способность к диалогу лежит в свойствах моего малхейн, мы называем ее даром Иртана. Но там же и уязвимость. Сильное эмоциональное потрясение искажает свойства дара Иртана, и какой-либо наш орган поражает дикость. У меня – дикие руки, - он показал Авъялле свои подушечки пальцев, слегка фосфорицирующие алым. Она бесцеремонно взяла его ладонь в свои и принялась разглядывать, щупать пальцы, трогать их, будто ребенок или заинтересованный зверь. Хуго вдруг понял, что ему совсем несложно рассказывать ей об этом, даже наоборот. Он хотел поделиться, и сейчас это было легко и естественно, как никогда раньше. – Дикость лишает вельда способности думать и контролировать себя, превращая его в комок первозданной ярости, разрушающей все вокруг себя. Дикие вельды считаются опасными и неконтролируемыми, безумцами, в любой момент способными уничтожить своих близких и самих себя. -     Но ты не выглядишь так, - недоверчиво приподняв бровь, заметила Авъялла. -     Я прошел через дикость, научившись ее использовать. Проговорив это, он замер, внезапно ощутив что-то новое, чего никогда раньше не чувствовал. Гордость. Это было такое странное, непонятное, неожиданное чувство, которого в отношении себя он доселе не испытывал никогда, и тут вдруг оно тихо-тихо кольнуло его изнутри, потрогало настойчивом листком тянущегося к солнцу ростка. И Хуго замер, вглядываясь в него и не веря в то, что видит перед собой. Это было так трепетно. Это было так дорого. -     Хах! – вдруг почти что прорычала Авъялла, хлопнув себя по коленям. Хуго удивленно вскинул голову, глядя на нее. Она улыбалась, широко и просто, глядя на него из глубоких драконьих глазниц. – Я все думала, вельд Хуго, как так выходит, что мы вас не смогли победить за все эти годы, если вы даже палец себе отрастить не можете? Теперь понимаю, и это имеет смысл. Ты одолел свой йааг и обрел способность слышать Бездну. Потому ты видишь меня и слышишь. -     Что такое йааг? – вскинул на нее глаза Хуго, чувствуя глубочайшее изумление. Она хвалила его? Он ощутил гордость, а теперь она хвалила его и тоже, кажется, гордилась им? Все это было так непривычно для него сейчас, так странно и ново, что он потерял опору под ногами и ощутил себя уязвимо, будто дитя, впервые тянущее руку к оскаленной пасти макто. -     Как объяснить? – она нахмурилась, задумчиво шаря глазами по пространству перед собой. Потом заговорила: - У каждого есть йааг. Он сужден ему по рождению. И каждый носит его под сердцем, свой собственный, уникальный, только его. Йааг чаще всего дают предки, и человек должен выработать его в течение всей жизни, исполнить свое предназначение в соответствии со своим йааг. А иногда Бездна вручает его рождающейся душе – и тогда приходят в мир великие воины, рожденные для славы, могущества и рек крови. Если йааг дали предки, человек живет свою жизнь в довольстве в соответствии с тем местом, которое занимает, живет счастливо и не знает бед. А вот если йааг дает Бездна, то человеку приходится бороться с ним, сражаться за самого себя, чтобы обрести могущество йааг. Только такой человек может вести за собой других. – Авъялла широко улыбнулась ему и снова хлопнула себя по коленям обеими ладонями. Хуго прочитал в этом ритуальный знак одобрения – сквозь ее чувства, просачивающиеся по его малхейн. – Ты – Сын Бездны, вельд Хуго. Йаагаар. Хозяин своего йааг. Это было так… странно для него, так непривычно, что он совсем смутился, ощущая себя потерянным, не зная, как себя вести, что говорить, что делать. Всю свою жизнь он был тем, кого игнорировали, не замечали, обходили стороной. Он тихо говорил, медленно делал, он не стремился к превосходству, не желал первенства, и вельды, ценящие все это превыше всего остального, даже не оборачивались на него в своем движении вперед, к славе, к власти, к силе. Он был последним в очереди на власть и пережил слишком много боли, которая лишила его жадности и голода первенства. А может, он и не знал его вовсе. И вдруг эта стахати говорила ему, что он все же чего-то достиг. Чего-то, к чему и не стремился вовсе, чего-то, чего не сделал больше никто. И ее слова подбили его под ноги, будто подставленная кем-то подножка. Хуго опустил голову, глядя на свои ладони, вглядываясь в красные линии на пальцах, пряча от нее глаза. Она не должна была видеть его смущения, она была жестокой и ценила лишь силу, а он сейчас выставлял себя ей так, будто требовал от нее внимания и поддержки. Будто манипулировал ей. После такого она могла больше никогда не довериться ему. Только вместо этого Авъялла заговорила, улыбаясь ему, и Хуго почти что подпрыгнул от ее слов. -     Я скажу тебе кое-что, Йаагаар, что ты спросил меня. Скажу только один раз, и ты больше не спросишь меня о том. Скажу только тебе, без передачи Хаянэ, без обсуждения с твоей сломленной сестрой. Только для тебя одного скажу. А коли решишь что-то сделать с этим – делай, но помни, кто тебе об этом сказал. Хуго медленно поднял голову, завороженный густой силой, рокочущей в ее словах. Весь звук исчез из мира между ними, и Бездна смотрела на него из глаз Авъяллы, рокочущая черная Бездна. -     Я – дитя Бездны, а Бездна – есть начало и конец, время и пространство, змей, что пожирает собственный хвост. Хуго вздрогнул, когда эти слова прошили его насквозь, прокатились дрожью по позвоночному столбу, рефреном отдаваясь в каждой кости его тела. Авъялла смотрела на него дикими бездонными глазами и улыбалась, будто сказала ему то, что он понял. И Хуго знал, что он понял – просто пока еще не понял, что именно. Это огромное трепетало между ними, вворачиваясь в его грудную клетку торжествующим ревом расправляющего крылья макто. Он не был наездником, но дар его пел сейчас так, будто все макто Гнездовья звали его одновременно, и Хуго слышал их рев в своих костях. -     Теперь иди, Йаагаар. Я устала, мне нужно отдохнуть. Приходи завтра с вестями от Хаянэ. Я буду ждать. Она отодвинулась от него, удовлетворенно и спокойно, будто закончила все свои дела и теперь могла отдохнуть, свернулась на топчане в узел, подложив под себя ноги и руки, как делали макто, смежила глаза. А оглушенный Хуго медленно поднялся и вышел из ее кельи, не до конца понимая, что сейчас с ним произошло. Этого всего было так много. Столько всего одновременно свалилось на него! Эмоции, которых он раньше не знал, распахнувшееся неожиданно и так глубоко доверие Авъяллы. И вот это – сказанное ею. Что она имела ввиду? Он побрел прочь от ее кельи, едва кивнув стражнику Галвину, что ее стерег, и прочь от нее по сумрачным коридорам крепости Остол Офаль. За бурыми стеклами по ту сторону кружилась бескрайняя пылевая буря, будто метель, только состоящая из мертвых чешуек земли. Было холодно, и сквозняки царапали его по ногам, кусали за шею. Втянув голову в воротник куртки, Хуго брел вперед, прокручивая и прокручивая разговор с ней перед внутренним взором. Столь многое она рассказала ему сегодня, столь многое открыла, и все это нуждалось в тщательном анализе, но он сейчас просто не способен был его провести. Теснились в груди незнакомые, непривычные чувства, мешали дышать, били крыльями в ребра, толкали его, и он испытывал так много всего сразу, так много страха, надежды, вины, робости и воодушевления. Он вышел из душных коридоров наружу – в ледяной ветер, кружащий пыль над крепостной стеной, поднял воротник, кое-как удерживая его пальцами под подбородком. Ему было холодно до самых костей, но он хотел быть сейчас здесь, среди этого ветра и этой свободы, потому что впервые за много лет ощутил свободным и себя. Ты так долго жил в вине за то, что совершил, что совсем позабыл, как это – позволить себе быть чем-то, кроме узника собственной ненависти.Хуго дышал, глядя вперед, сквозь бешенство бурых вихрей, заканчивающееся ничем, существующих лишь для собственной яри, лишь для не стихающей ни на миг бури. Для того, чтобы закрывать солнце – точно так же, как вина закрывала это солнце от него самого. А что, если ты перестанешь винить себя? Хотя бы на миг? Он попробовал. И это было… тихо. Будто голоса в его голове угомонились, улеглись, оставили его в покое. Хуго ощутил, как стало легче плечам, и спина его сама собой разогнулась, а пальцы отпустили воротник, позволив ветру пробраться под него. Он стоял и дышал, глядя в пустоту перед собой. И ему было хорошо. Наконец-то хорошо. Что-то коснулось его разума, будто мокрая кисть по сухой бумаге. Хуго вздрогнул, ощущая касание, прислушиваясь к нему, приглядываясь. Такое уже было один раз, он смутно помнил это, в день, когда они с Миланой принесли в Остол Офаль Авъяллу. Тогда он тоже ощутил себя как-то странно, непривычно, неожиданно. Будто что-то иное шепнуло ему в ухо, будто кто-то на одно мгновение встал за плечом, и Хуго ощутил его тепло волосками на шее. Его присутствие… -     Хуго! Вот ты где! Он вздрогнул, упустив контакт, резко выходя из тех глубоких раздумий, в которые сегодня загнала его Авъялла. Сквозь буревые вихри к нему приближалась замотанная в темный плащ Милана, щурясь от режущего глаза ветра. Хуго еще раз проверил то ощущение, что возникло в нем мгновения назад, но оно так и не вернулось. Должно быть, ему просто почудилось, слишком богатым на эмоции и откровения был этот день. -     Ну как успехи? – спросила его Милана, подступив вплотную и напрягая голосовые связки, чтобы перекричать визжащий вокруг них ветер. -     Сегодня лучше, - отозвался Хуго, наклоняясь к ее уху, чтобы она лучше слышала. – Она много рассказала о себе и своем народе. Они удивительные, Милана. И мы столь многого о них не знаем. Волчица взглянула недоверчиво, из-под бровей, совсем так же, как только что смотрела на него стахати, но он больше не боялся этого взгляда. Сегодняшний день странным образом показал ему то, чего он и не чаял увидеть – чудеса, случающиеся, когда меньше всего их ждешь, искренность, устанавливающаяся проще, чем вздох. И он был благодарен за это – Авъялле и самому себе. Подхватив Волчицу под локоть, он медленно повел ее по крепостной стене, пересказывая в общих деталях свой диалог с Авъяллой и одновременно с этим обдумывая все сказанное. Причудливый подземный мир, откуда была родом стахати, манил его и порождал вопросов куда больше, чем у него было ответов. Там его ждало что-то очень важное – Хуго предчувствовал это. Какой-то ответ, удивительно простой, которого она так искал, который был ему так нужен. -     Она готова сдать лагерь гринальд, - закончил он уже у самой двери в крепостную башню, и Милана резко повернулась к нему, щуря глаза. Что-то дикое промелькнуло в ее зрачках, и Хуго с удивлением распознал страх, которого совершенно не ждал там увидеть. – Она сказала, что сдаст гринальд, но своих не выдаст. Такого ее условие. -     Гаярвион не понравится, что она торгуется, - поморщилась Милана, но Хуго чувствовал за ее словами совсем иные, невысказанные слова. -     Гринальд сильны и опасны. Уничтожение их лагеря даст нам огромное преимущество. И ты сама хотела сделать что-то, чтобы уберечь Авъяллу от пыток, помнишь? Вот выход. – Милана в ответ вновь поморщилась, мотая головой, будто больше всего на свете мечтала сбежать от этого разговора. Хуго не дал ей этого сделать, тихо спросив: - Что не так? Почему ты не хочешь? -     Потому что это гринальд, - буркнула в ответ Милана. -     Мы же сражались с одним из них. Ты помнишь, во что он превратился. Их нужно уничтожить сейчас же, пока это еще можно сделать, пока у нас еще есть на это силы. – Хуго настойчиво заглянул ей в лицо, и Милана в ответ оскалилась – едва ли не так же, как Авъялла только что. – В чем твоя проблема? -     Я боюсь их! – рявкнула она на него, а потом вдруг вся сжалась, будто внутренняя опора внутри нее подломилась. Опали плечи, обвисли руки, Милана тяжело вздохнула, глядя в пол и кривя губы. – Одного из них я запытала до смерти. Второй едва не убил нас обоих, и победили мы его с огромным трудом. Я боюсь их, Хуго, по-настоящему. Я мало чего в жизни боялась раньше, потому сейчас так тяжело это признавать. -     Я понимаю, - он положил руку ей на предплечье, и Милана на миг вскинула на него благодарный взгляд. – И именно потому, что ты боишься, ты способна их победить. Ты знаешь свои слабости и знаешь их силу. Ты способна трезво понимать, что можешь сделать в этой ситуации, а что нет. И ты знаешь, что одолеть их сейчас еще возможно, потому что уже одолела одного. -     Мы одолели, - поправила она. – Без тебя я бы не справилась. -     Мы одолели, - повторил он, сдаваясь. Наверное, сегодня был просто такой день, когда другие люди заставляли его смотреть на собственное мужество и наконец-то видеть его, какую бы боль и облегчение это ни причиняло. – И раз так, надо попробовать сделать это во второй раз. Подумай сама. Одолев гринальд, мы спасем Авъяллу. Разве ты не этого хотела? Милана глубоко вздохнула, а затем кивнула ему: -     Пошли к Гаярвион.