Танец Хаоса. Новое время

Тьма была живой, настолько живой, что воспаленный мозг Рудо набрасывался на нее, будто на свою последнюю надежду, прощупывая ее, трогая ее, растворяясь в ней. По сравнению с его лишенным движения телом она была такой подвижной и динамичной, что Рудо хохотал внутри себя самого, кричал в истерике, наслаждаясь тем, как она меняется и движется вместе с ним, порождая в нем ужас. Она вползала в него через каждую пору, через каждую клетку, через глаза, уши, рот и ноздри, она наполняла его, растекалась внутри, и он становился ею с каждым мгновением все глубже. Поначалу он пытался бороться, спасаясь от нее в воспоминаниях об ощущениях тела. Он грезил наяву о небе, солнце, бескрайних просторах, о всех тех местах, которые видел, о тех, где никогда в жизни не бывал. Эти грезы медленно уводили его в сны, и в темноте он уже не понимал разницы, спит он или бодрствует. Ничто не двигалось, его тело больше не двигалось, но он спал и видел свое движение. Или не спал? Я схожу с ума. Поначалу и это пугало его очень сильно, так страшно пугало. Потерять возможность быть хозяином собственных мыслей и чувств, потерять сознание – о, как он боялся этого! Оказывается, он боялся этого всю свою жизнь, каждый божий день, но страх этот лежал так глубоко, прятался так искусно, вуалировал себя тысячью других тревог и страданий, которые были меньше, куда понятнее, куда проще. А теперь ничего не осталось, и страх смотрел на него из темноты, скалил зубы. Темноте не было дела до того, безумен он или здоров, она существовала в себе. Великое Ничто, такое огромное и страшное, что его крохотное Я терялось в ней, будто песчинка в первородных безднах. И когда он пытался эту песчинку сохранить, когда он цеплялся за нее, будто безумный, отгораживаясь от тьмы, выставляя перед ней хиленькие щиты из своих воспоминаний, грез и снов, она лишь хохотала ему в глаза, бездонная, бескрайняя, безжалостная. И в какой-то момент он сдался и принял ее, потому что никакого выбора у него не осталось. И тьма поползла по нему изнутри и снаружи, погружая в свои объятия, забирая его самого себе. Он становился ею точно так же, как она становилась им. Вечная ночь, в которой больше не было дня, не было перемены, не было разницы, не было ничего, что было бы. Наверное, так ощущается смерть, если смерть как-то ощущается. Собственные мысли теперь походили на серебристые струны, вибрирующие от прикосновений сознания, вздымающиеся то вверх, то вниз, издающие звуки, которых никто не слышал, которые слышали только Рудо и Тьма. Звуки, превращающиеся в дыхание Тьмы. Тело совсем оцепенело. От нечего делать он периодически возвращался в его ощущения, пытаясь изменить что-то в его состоянии, но с каждым разом попытки эти становились все кратковременнее и слабее. В какой-то момент, Рудо понял, что и это ему больше не нужно. Тела больше не было, не была мира, не было света. Была лишь Тьма, только она существовала во всем мире, только она имела значение, только она была. И он начал погружаться в нее, ища в ней все то, чего не мог найти в свете. Он смотрел в Ничто. Дыра без края и рубца, дыра, что была всем миром, что поглотила его в самое себя и хранила в своем чреве разобранным на крохотные песчинки. Дыра, пожравшая само время, разжевавшая его своими невидимыми зубами, размельчившая его в пыль и поглотившая без остатка, так, будто его и не существовало вовсе. Дыра, в которую мерно стучало сердце Рудо, билось, как бьется живая ладонь в густую смолу, и движение пожирает само себя, становясь вязким, бессмысленным, теряя импульс и силу, поддаваясь собственной смерти, поддаваясь небытию. Рудо больше не было. Он умер, и это ощущалось так странно. Лежа в переполняющем мир мраке и вглядываясь в свой смертный ужас, он прошел его насквозь, проткнул, будто мыльный пузырь, чтобы оказаться по ту его сторону. На той стороне не было страха, потому что он не имел смысла. На той стороне не было смерти, которой он так страшился, потому что на той стороне он сам был мертв. И это ощущалось вот так. Рудо смеялся внутри самого себя тому, как это было смешно – быть мертвым и осознавать собственную смерть. Никогда он так ярко не ощущал свою жизнь, как сейчас, никогда его прошлое не казалось ему таким тусклым и бессмысленным, как в этот самый миг, когда бездна пожрала смертный ужас. Он лежал голый на ледяном могильном камне, и смерть царила вокруг, но больше не была самой собой. Она стала чем-то иным. Картины, мысли, образы плыли перед Рудо, сменяя друг друга. Он подносил их на поднятых руках Тьме, чтобы она посмотрелась в них, как в зеркало, он видел ее отражение в каждой вещи, которую делал в жизни, в каждом слове, которое говорил. Он поднялся в небо, чтобы одолеть свой смертный страх. Ради него он боролся с другими наездниками за право называться лучшим, гореть ярче всех, сиять сильнее всех, как горело вездесущее бессмертное солнце над головой. Лишь оно одно создавало иллюзию вечности, всходя день за днем, освещая весь мир своим пламенем, и когда-то ему казалось, что уподобившись солнцу, слившись с ним, он победит вечную ночь. Но здесь не было солнца. Здесь была лишь Тьма, которая одолела все, и его жалкие мечты гореть рассыпались перед ней в труху. Он смотрел на то, как мало было ему солнца тогда, как не хватало ему пламени. Став единственным, он остался один. Вышедший под солнечный свет и уставившийся на солнце герой на пепелище поверженных, где никто больше не смел поднять взгляд, а он смел и поднимал. И когда солнце взглянуло на него в ответ и слилось с ним, как сейчас смотрела Тьма, солнца больше не осталось. Рудо потерял его и ощутил одиночество, тоску и голод по кому-то, кому-то, кто будет смотреть так же, по кому-то живому, кто протянет руку и признает, и примет, и полюбит, и солнце вновь засияет для него – в человечьем сердце. В мире, где солнца больше не существовало, потому что он стал им сам, он стал искать солнце в чужом сердце и нашел Ашиву. И Ашива смотрел, и Ашива любил, и Ашива был единственным, кто понимал во всем мире, каково было в этом бескрайнем неописуемом одиночестве вглядываться в само сердце света. Вот только Ашивы было слишком много, так много, что Рудо заблудился в нем, в дебрях его сияния, смешавшегося со своим собственным, слившегося с ним в одно. И когда этого стало чересчур, когда его самого, их обоих стало чересчур, Рудо побежал прочь, чтобы вновь ощутить сияние, чтобы бросить вызов самому себе, чтобы вновь обрести смысл. И Ашива пропал. А вместе с ним сгинуло то чувство полноты, что он дарил. То воспоминание о единении в сиянии, в котором Тьма не могла дотянуться до Рудо своей костлявой рукой, потому что ничего кроме этого сияния и не осталось. Но разве так могло быть? Тьма смотрела на него и хохотала ему в глаза. Или это Рудо хохотал? Не было звука, не было движения, было ничто. Он начал искать Ашиву среди живых – и не нашел его. Даже могилы не нашел, на которую можно было бы прийти и положить лист священного дерева вальхи и чешуйку макто. Смерть забрала Ашиву целиком, смерть отобрала его у Рудо, как отбирала сейчас Тьма его самого, и он устрашился тогда, о как он испугался этого исчезновения! Будто камыш на ветру задрожал, роняя сухие листья на обмороженную землю, потому что глубоко внутри самого себя понял – однажды придет день, когда смерть заберет и его, целиком, вместе с его молодостью и силой, вместе с его славой, достижениями и доблестью. И не останется ни клочка земли, что напоминал бы о нем. Только бескрайняя степь, да ковыль под ветром, который ему больше никогда не огладить ладонью, который будет течь и качаться вместе с самим небом долго-долго-долго, но уже без Рудо. Ужас неотвратимого забвения взглянул в глаза Рудо, и он содрогнулся. И бросил против него все, что у него было, все свои силы, всю свою ярость, все упрямство, которое взращивал год за годом, всю надежду и веру, что носил в сердце, всю любовь. Он поклялся найти Ашиву, потому что глубоко-глубоко в своем сердце простодушно верил – если он сможет вырвать Ашиву из лап смерти, значит, убережется от нее и сам. Как в той сказке кортов про спустившегося под землю за возлюбленной и оглянувшегося в последний момент от смертного ужаса, чтобы потерять ее навеки. Сейчас Рудо понимал эту сказку каждой клеткой своего тела, смеялся и выл от ужаса, глядя в нее. Это была его сказка, последняя иллюзия того, что возможно отвратить неотвратимое, обмануть истинное, увернуться от предначертанного. Как и песни, что он пел в тайной надежде, что сумеет самого себя навсегда отпечатать в этих песнях и продлить себя хотя бы на несколько мгновений дольше, вырвав их у окончательной и бесповоротной смерти, что ждала его тихо и невозмутимо. И чем больше он ярился, чем быстрее он бежал вперед, чем больше он делал, тем ближе придвигалась их встреча, неминуемая и неотвратимая. Тьма смотрела на него, Рудо смотрел в ответ и показывал, показывал, показывал ей и самому себе все, что так долго прятал. Во тьме все становилось явным. Смерть расставляла фигуры и подводила итоги, не упуская ни волоска, не позволяя забыть ничего из того, что было. Он не нашел Ашиву среди бескрайних просторов своей родины, не нашел на полях чужой земли, в ее лесах, ее битвах и людях. И куда он тогда бросился? Тьма смотрела на него сквозь лица друзей и врагов, сквозь муки Авелах, сквозь воздух под крыльями макто, сквозь Черную Стену у Кьяр Гивир. Тьма смотрела на него, таращилась ему прямо в глаза и ждала. А он не хотел смотреть в ответ. Он хотел побороть ее и бросился к последнему средству – к силе. Боги над ним разбросали серебряную скатерть звезд через вселенную. Они создавали и уничтожали миры, живых существ, растения и стихии. Она правили вечно, их имена звучали в вечной пустоте громче иных, а значит, они были бессмертны. И Рудо потянулся к ним, как когда-то тянулся к солнцу, тянулся к Ашиве, в надежде, что слившись с ними, дозвавшись до них, став сопричастным и равным им, он избежит своей смертной судьбы. Он победил саму хасатру, одолел Предательство и возгордился, уподобившись одному из Них. Только это не принесло облегчения, потому что не осталось ничего, кроме него. Только Тьма, от которой он так бежал, так прятался и так скрывался. И, переполненный этой гордыней, он шагнул во Тьму, бросая ей вызов. Не желая видеть и понимать одной простой вещи: чем выше он взлетал и чем сильнее бежал от нее, тем сильнее стремился ей навстречу. И вот теперь они наконец-то встретились лицом к лицу, теперь он наконец-то достиг той точки, которую так боялся достичь. Каждый его шаг, каждый его вздох, каждый выбор неуклонно вели его сюда – во Тьму, в свою собственную личную смерть, перед которой он лежал обнаженным, с сорванными всеми до единой защитами, подставляя ей свое уязвимое нежное тело. И она любовалась им так же, как он любовался ей. Я перед тобой, возлюбленный мой убийца, мой брат-близнец, отец, давший жизнь. Я сражался с тобой, я бежал от тебя, я перебирал тысячи лиц и иллюзий, чтобы скрыться от тебя, и в каждой из них был ты, моя смерть. Ты везде и ты все, что я находил и терял, что я любил и ненавидел. Ты есть я, я ношу тебя в себе медленно растущим ростком. И когда ты вырастишь достаточно, ты заберешь меня. И я умру. Смерть смотрела на него в ответ из тьмы и молчала. Она и была тьмой, она была везде, она была в нем и им. Ничего больше не осталось в мире, кроме смерти. И он не понимал больше, что чувствует, вглядываясь в нее, вглядываясь в самого себя. Он смотрел в бездну, и она смотрела в ответ, и этого было так много, что одновременно с этим все обращалось в ничто. Звук ворвался в вечность тишины, пустил по ней трещины, заставил ее расколоться на мелкие-мелкие кусочки. Рудо прислушался к нему задумчиво и равнодушно, как к чему-то далекому и лишенному смысла. Звук стал громче, ворвался в его мир, а следом за ним ворвался свет, и глаза обожгло этим светом. Ужас взвился в нем и опал, будто подброшенный ветром язык пламени в жерле костра. Оглушенный и ослепленный жизнью, врывавшейся в смерть, смотрел он сквозь свои сомкнутые веки, дрожащие от боли, на свет по ту их сторону, жгущий его огнем. Я рождаюсь из тьмы. -     Какая вонь! – проворчал в презрении чужой голос, и Рудо каждой клеткой ощутил это чужое чувство, накатившее на него, охватившее его целиком, и при этом – постороннее. Сам он не чувствовал никаких эмоций. Бездна переливалась под его кожей, он сам стал бездной и не знал ничего кроме нее теперь. – Вставай, наземник. Иди за мной. Тело повиновалось. Рудо медленно-медленно открыл глаза, сберегая их от резкого света, пока тело механически садилось, вытягивало себя из щели в стене, поднимало на ноги. Зрение возвращалось медленно, и объекты перед его глазами как будто втягивались сами в себя, возвращая себе свои очертания и смысл. Давешний гном стоял в дверном проеме и морщился от отвращения, глядя на Рудо. Это не имело значения. Он лежал мертвым посреди бездны, а смерть выглядела и пахла дурно для всех, кто боялся подойти к ней вплотную. Тело зашагало навстречу гному, навстречу свету. Рудо чувствовал, что оно хочет – воды и еды, а больше всего движения – бега, действия, прыжка, - но чужая воля не позволяла ему всего этого. Он все еще был наполовину жив, наполовину мертв, и это даже успокаивало его. Если бы сейчас Рудо обрел власть над своими руками и ногами, он, скорее всего, лег бы обратно в нишу и лежал бы в ней и дальше, не в силах двинуться самому. Так что и хорошо было, что его вели. Это было правильно. Небытие перед рождением равно небытию смерти. Когда мы рождаемся, наше тело не принадлежит нам так же, как когда мы умираем. Мать когда-то тоже держала меня, когда я не мог держать себя сам.Эта мысль вызвала улыбку. -     Славно скалишься, наземник, - с затаенным удовлетворением, скрытым под маской дружелюбия, сказал ему гном. – Будешь послушным – больше не попадешь сюда. Рудо посмотрел на него в ответ, продолжая улыбаться. Теперь ему было понятно все, что движет этим гномом, ясна каждая его эмоция, виден каждый потаенный страх. У всего, что жило, был один страх, один единственный ужас, всепоглощающий и спрятанный так глубоко под тысячами слоев и защит, что они и позабыли о его существовании. Но только он тревожил их будто ветер осени, неуловимо и постоянно, пробегая изморосью мурашек по коже с каждым вдохом. Они боялись того и так, что забыли. А Рудо вспомнил. Гном взглянул ему в глаза, и тень беспокойства промелькнула по его лицу, сделав его движения поспешными, резкими, торопливыми и суетными. Ему вдруг захотелось убежать отсюда, оказаться как можно дальше и не смотреть, никогда больше не смотреть на то, что он увидел. И Рудо знал, почему. Дверь за их спинами закрылась, гном поспешно ускорил шаг, почти что убегая от него по коридорам. А Рудо просто шел за ним следом, подчиняясь чужой воле над своим телом, не сопротивляясь ей. В этом не было никакого смысла. После тьмы все вокруг казалось таким ярким, что больно было смотреть. Сквозь взгляд он ощущал прикосновение шерсти шкур на стенах к своим радужкам. Золотые рамы выжигали ему глаза, драгоценные камни кололи их своими острыми, гранеными краями. Он чувствовал тончайший запах масла, исходивший от росписи по коже на стенах. Он ощущал кончиками ресниц, как переливается свет на отполированных до блеска самоцветных полах. Я еще никогда не был таким живым. Гном привел его в купальни, и Рудо улыбался, ощущая, как это правильно. Ребенок выходил из воды и попадал в воду, когда его обмывали. Как и мертвый. И в том, какая простота повторения разворачивалась вокруг, он видел красоту и осознавал ценность. Густой жаркий пар поднимался от квадратных бассейнов в полу, изукрашенных самоцветной мозаикой, светящиеся грибы взбирались по стенам, просвечивая сквозь него будто глаза макто сквозь осенний туман. -     Раздевайся и мойся, - приказал гном, и тело Рудо повиновалось. С удивительной внимательностью он наблюдал за собой сейчас. За тем, как действовали его руки, стаскивая с тела замаранные штаны, рубаху и белье. За тем, как ноги шагали к бассейну по теплому шершавому полу, как спускались вниз по ребристым ступеням, пересчитывая каждый бугорок. Вода была очень горячей, она обожгла его, и Рудо отстраненно удивлялся тому, как по всему телу разливается ощущение ожога, тревожа его нервы, заставляя мышцы рефлекторно сокращаться. Он вошел в бассейн по грудь, взял кусок жесткого мыла, лежащего на краю, принялся натирать им волосы и голову. Он чувствовал, как тяжелые пряди воды наполняются легкой пушистой пеной. Как бежит пена по лицу солоновато-горькими дорожками, как разъедает его глаза. Он чувствовал все и всем не управлял, и это было подлинно волшебно, как первый миг нового рождения. Ты хочешь управлять чем-то? Ты желаешь что-то иметь? Что ты можешь иметь и чем ты управляешь в бездне? Рудо смеялся, почти не обращая внимания на гнома, который попятился прочь от него, отступил от бассейна так далеко, как только мог в этой затянутой паром пещере. Рудо смотрел на свою розовую, напитавшуюся жаром кожу, на нити вен, растянувшихся по рукам, на линии и очертания своего тела, которое пока еще не принадлежало ему, но было обещано, как ребенку обещано будущее и смерть. Он смотрел и смеялся. Он пробыл в воде ровно столько времени, сколько телу понадобилось, чтобы очиститься, а затем вышел из бассейна. Гном подошел к нему, отводя взгляд от его лица, будто боялся смотреть в него, протянул одежду, и Рудо надел ее. Рубаха и штаны из жесткой коричневой ткани, болтающиеся на нем мешком, пахнущие затхлостью, но чистые. Это было любопытно. Это тоже было про новое – чужая ношенная шкура, которую он примерял на себя, нечто, что обозначало его новый статус – пленника. Ребенок тоже пленник материнской любви. Он греется в ней, будто в солнечных лучах, предчувствуя миг, когда это закончится. Теперь Рудо знал, что и это закончится. Одежда не имела смысла для него, как не имели смысла статусы, объекты и вещи. Что же имело смысл? -     Иди за мной, - прохрипел гном, отворачиваясь от него и стремясь убежать как можно скорее. Что имело смысл теперь? Рудо шагал по коридорам, чувствуя босыми пятками тепло каменных полов, будто где-то там, внизу, прямо под ним, билось огромное живое горячее сердце горы. В нем царила предрассветная тишь, в которой он покачивался листком на мягкой волне, доверяя себя чужой воле и движению ради них самих. Новорожденный мог только доверять и кричать. Все остальное было ему неподвластно. Гном привел его в небольшую комнатушку, где на столе ждали его большая миска серой каши и кувшин воды. Рудо пил, наслаждаясь каждой каплей, что проливалась в его пересохшее горло, наполняя его нежностью, свежестью, жизнью, и вода походила на вкус на сладкий дождь. Рудо ел, впервые в жизни своей он ел, и вкус взрывался в его рту тысячами оттенков перца, соли, сладости, горечи, кислоты, каких он раньше никогда не ведал. Все было сегодня в первый раз и вновь, все было иным, оставаясь прежним. Потом они вновь шли, и он чувствовал босыми ступнями камень под собой. Чувствовал, как стопа плавно переносит его вес с пятки на пальцы, как все тело танцует в такт ее движениям, и упругая сила льется по нему – живому и новому. Гном привел его в покои, в которых Рудо уже был, до тьмы. Как и в прошлый раз, тело привело его в центр помещения и опустило на колени. Как и в прошлый раз, тело нагнуло голову в ожидании явления Гранитного Кулака. Рудо смотрел на то, как колышутся в такт с дыханием мокрые пряди его волос на фоне яшмового пола. Это было красиво. Загудела дверь, энергичные шаги простучали по полу. Фризз Гранитный Кулак опустился в свое кресло, поерзал на нем, устраиваясь поудобнее, с удовольствием вздохнул. Рудо слушал его, сквозь кожу ощущая его состояние. Самолюбование, довольство, уверенность. Такие сильные, такие мощные, такие звенящие, будто солнце в зените, обжигающее мир, ослепляющее его собственным величием. В полдень не было места для тьмы, и оттого она так сильно сгущалась, так наливалась, так чернела глубоко-глубоко внизу. В полдень ночь торжествовала свою неминуемую победу, для которой ей больше ничего не нужно было делать, лишь ждать. -     Ну что, наездник на драконах Рудо Ферунг, хорошо ли ты отдохнул? – поинтересовался Гранитный Кулак, и по его воле голова Рудо поднялась, позволив ему взглянуть в лицо подгорному царю. -     Хорошо, мой господин, - подтвердил Рудо, ощущая внутри себя странную нежность к нему, расцветающую белым соцветием посреди черного камня. Как же сильно боялся он смерти, что полностью победил ее, переполнившись властью! Какой жесткой хваткой держала она его за глотку, сдавливая железные пальцы, которых он не мог увидеть, даже когда смотрелся в зеркало! Рудо теперь так четко знал это. Он тоже был таким – желал сиять, желал иметь, желал быть, и каждый раз терял в этом то, за чем так отчаянно гнался, от чего так самозабвенно убегал. Поглощая и вбирая в себя жизнь, он срывал с себя одну за другой свои собственные отговорки, и когда сорвал последнюю – на него взглянула смерть. И он забрал и ее, как и все остальное, и с чем же он остался? Что теперь он мог найти? Этот вопрос беспокоил его, тревожил, будто первый весенний ветер, несущий долгожданное выстраданное тепло. Он пробежал по нутру Рудо тонкими пальцами, взъерошив его новорожденную душу. В чем был смысл всего этого пути? Что он еще не нашел? Гранитный Кулак сощурился, всматриваясь в Рудо, ощутив в нем что-то новое – Рудо видел это и читал теперь так легко. Это что-то обеспокоило его, испугало, по-настоящему испугало, но он не был бы подгорным царем, если бы позволил себе взглянуть на этот страх широко открытыми глазами. -     Ты готов служить мне без условий? -     Готов, - отозвался Рудо, и довольство отразилось на лице Фризза, удовлетворение от победы, одержанной так легко, так просто. Но там, под этим удовлетворением, лежало во тьме безымянное и страшное. Пряталось оно в морщинах у глаз, в серебристых прядях среди черной копны, в боязливом лучике света в самом уголке зрачка. Пряталось и ждало своего часа, который неминуемо приближался. -     Поди прочь, - приказал над его головой Фризз, и стражник, приведший сюда Рудо, почти что бегом выбежал из помещения. Рудо чуял запах его ужаса и сладость облегчения от возможности этого ужаса избежать. Гранитный Кулак же перевел взгляд на Рудо и улыбнулся. – Вот что я прикажу тебе, Рудо Ферунг. Для меня ты возьмешь под контроль дракона, что живет во мгле моих пещер. И когда придет означенный час, поведешь его, куда я скажу. Рудо засмеялся, чувствуя, как счастье поднималось в нем изнутри распускающимся цветком отмеренной ему судьбы. В прошлой его жизни, от которой он умер во тьме, Хаянэ приказала ему взять под контроль дракона под горой, для того он и пришел сюда. И то же приказывал ему и подгорный царь в первый день его нового рождения. Она – для смерти, он для жизни, и оба они – для судьбы Рудо, что лежала перед ним сейчас, раскрывая один за другим драгоценные лепестки цветка будущего, каждый из которых полнился смыслом. Все было правильно. Все было так красиво! Пока он бежал от своей смерти, пока боролся с ней, он был всего лишь наездником на макто, принадлежащим небу. Но когда он принял свою смерть и обнял ее, он стал наездником на драконе, принадлежащем земле. -     Я согласен, - улыбнулся Гранитному Кулаку Рудо, ощущая бездну покоя радости внутри самого себя. Радость заполняла его, будто вода – каньон Хлая в весеннее половодье, поднималась все выше и выше, чистая радость существования и жизни. -     Иди за мной, - приказал Гранитный Кулак, и тело Рудо повиновалось ему, поднимаясь с пола. Смысл переливался перед ним, как драгоценные алмазы на парадных одеждах Гранитного Кулака в отблесках светящихся грибов. Смысл ласкал его нежданной нежностью первого прикосновения, пока еще робкой, пока еще легкой, пока еще полной загадки, и Рудо впервые в жизни не хотел больше эту загадку решать. Ему незачем было хватать ее и пожирать – свою последнюю тайну – она и так звенела внутри него, сверкала и пела рассветными птицами, она и так была прямо у него в руках, дрожа прозрачными крылышками и источая свет. Жизнь была с ним. Сейчас, когда он вышел из смерти, жизнь была с ним, а он был ею. И ничего проще и красивее этого он никогда не знал. Они шли по коридорам вглубь горы, по узким коридорам, тайным – Рудо видел, как оглядывался Фризз, как отсылал прочь стражу, как торопливо открывал и закрывал за ними каменные двери, чтобы никто другой не увидел, куда они направлялись. И это было воистину грустно – смотреть на то, как живое отчаянно прятало свой смертный страх от других, живое, достигшее зенита могущества и такое одинокое, что не могло доверять ни одному другому существу во всем мире, не пленив его силой. Когда-то и Рудо был таким. Он смотрел на Фризза сейчас и чувствовал сострадание. Живя во Тьме, он не мог увидеть Тьму, ибо глаза его смотрели сквозь нее. Они спускались все ниже и ниже по узким, грубо прорубленным в камне тоннелям, по извилистым лестницам с грубыми ступенями, и с каждым шагом становилось жарче. Наверное, где-то там внизу был источник этого жара, прогревающий весь город, иначе здесь не было бы так тепло. Рудо испытал любопытство, оно подкатилось к нему теплым комком игривого котенка, разбередило нутро новым чувством. Каждому из них, возникающих и гаснущих среди бездны тьмы, он радовался будто старому другому. Теперь он знал их имена, теперь он понимал их всех, оттенки, тональности, мелодии. Новорожденный он заново учился чувствовать. Фризз не задал ему ни единого вопроса и ни единожды не повернул головы на всем пути, так прочно уверенный в том, что тело Рудо принадлежит ему и следует за ним, что не испытывал страха. Так не испытывает страха молодой наездник, обучившийся трюкам под руководством лучших наставников, впервые самостоятельно взлетая в небо. Потому что ему кажется, что он им уже овладел. Любому макто суждено упасть,- сказал ему отец Бьерн, когда он впервые должен был в одиночестве подняться к солнцу. Рудо тогда лишь отмахнулся от этих слов, опьяненный радостью первого полета, да и забыл о том, а вот сейчас вспомнил – так ярко, так остро, всем телом. И следом за тем вспомнил, как отец заработал свою дикость – когда его собственный макто упал. Не каждому дано, однажды разбившись об землю, вновь взлететь. И неожиданно для самого себя он переполнился благодарностью. К Хаянэ, что отправила его сюда, к этому маленькому испуганному и одинокому гному, что, таясь от своих же соплеменников, крался по своему же дому, боясь быть увиденным. Они заставили его полюбить жизнь. Разве мог быть дар ценнее этого? -     Пришли. - Гранитный Кулак обернулся к Рудо, и лицо его искажало напряжение, заострившее черты, запалившее изнутри неистовым огнем глаза. Фризз тоже сейчас ставил свою жизнь на кон, как до своей смерти ставил ее и Рудо. И точно так же, как и Рудо, боялся проиграть. Подступив к нему на шаг, гном сгреб в кулаке его рубаху, дернул Рудо вниз, заставив его склониться к себе, и даже в этом проступала его торопливость – ведь достаточно было просто приказать. Едва слышно, будто даже среди этих глухих каменных стен он боялся предательства, он зашептал Рудо на ухо: - По ту сторону двери – темница Дарота Огнепастого. Иди туда и возьми под контроль его разум. Подчини его себе так же, как подчиняешь своих макто. -     Я сделаю, царь, - ответил ему Рудо, - но позволь спросить – зачем тебе это? Гранитный Кулак посмотрел на него в ответ, слегка сощурив черные глаза. Он не хотел отвечать – Рудо видел это, он боялся отвечать, потому что не доверял никому. Он боялся даже тогда, когда безраздельно владел. -     Поговорим, когда дело будет сделано, - отрезал Фризз и рывком распахнул перед ним каменную дверь. – Иди. В лицо пахнуло так знакомо – кислой вонью ящеров, но здесь к этому запаху примешался еще один, от которого ноздри Рудо дрогнули – запах горелого камня. Он помнил вонь над Кьяр Гивир, когда сами горы плавились от Огня Глубин, и ничто не позволило бы ему забыть ее. Свет по ту стороны двери был красно-оранжевым и живым в отличие от статичного мерцания грибов. Отблески двигались по стенам, будто языки огня. Рудо ступил за дверь и огляделся, краем уха слыша, как за его спиной со скрежетом закрывается каменная дверь. Он стоял на каменном выступе над глубокой пещерой, и вырубленная в стене узкая лестница вела вниз, ветвясь по скальной породе. А внизу, под ним, на глубине в полсотни метров лежал змей. Дыхание перехватило, и Рудо ощутил, как восторг поднимается по его спине, охватывает всего его трепетом. И дело было даже не в том, что его тело вновь принадлежало ему, и он мог по своей воле распоряжаться им – это больше не волновало его и стало чем-то совершенно ненужным. Огромное чешуйчатое тело свернулось клубком на дне пещеры. Оно дышало – раздувались гигантские кузнечные мехи – и с каждым вздохом по алому панцирю пробегали огненные волны. Они рождались где-то у самой головы, золотые как солнечный свет в своем сердце, зелено-голубые по краям, катились лесным пожаром по панцирю из разогретой меди, догорая на острых шипах, выходящих из позвоночника, стекая каплями с кончика длинного хвоста. Чешуя вздымалась в такт дыханию, будто раскаленное море лавы, перекатывалась упрятанная в непробиваемый панцирь мощь живых мышц. Под Рудо дрогнули ноги. Он схватился за стену, чтобы не упасть, задыхаясь от совершенства красоты и силы, что открылась ему. Боясь моргнуть, заскользил он взглядом вдоль огромного могучего тела, такого великого, что по сравнению с ним его Ястар показался бы стрижем на фоне разбросавшего через все небо крылья орла. Он видел могучие лапы с когтями, что пробили бы насквозь и гуруна. Он видел изящный изгиб спины, заканчивающейся огромной вытянутой мордой. Надбровные дуги, исколотые шипами рогов, колючую морду, заканчивающуюся полураскрытой пастью, в которой рокотало пламя. А еще – два уродливых, покрытых запекшейся кровью, торчащих из спины обрубка крыльев, и когда взгляд Рудо коснулся их, дар Иртана прошил насквозь укол резкой боли. Это растревожило дракона, и на Рудо взглянул глаз. Он оцепенел, застыв на одном месте уже по своей воле, лишенный способности двинуться от лицезрения запредельного. Золото прошивали тонкие ветвистые нити червленого серебра, а в центре его вытянулся сверху донизу кристалл зрачка из первородной Тьмы. -     О, здравствуй!.. – выдохнул Рудо, держась за сердце и переживая трепет, какого никогда еще не испытывал. Дракон пошевелился внизу, тряхнул рогатой головой, оскалил копья-клыки, среди которых Рудо спрятался бы целиком, приоткрыл пасть, и огненное жерло затрещало в ней, заставляя сам воздух плавиться и дрожать перед его мордой. Рудо сделал шаг вниз по ступеням, держась рукой за стену, чтобы не упасть, а другой – держась за дар Иртана в своей груди. В ней теперь под ребрами пылало зарево солнечных пожаров, насквозь прожигая его кости и плоть, испепеляя его болью и силой на грани выносимого. Я должен подчинить себе эту мощь? Но как? Я даже дотронуться до нее не могу! Дракон издал рык и поднял голову. Зазвенела в такт ему железная цепь, и он дернулся, не в силах двинуться дальше, мотая головой из стороны в сторону, как делали макто, когда им было больно. -     Что у тебя там? – держась рукой за стену, Рудо слегка вытянулся вперед, пытаясь рассмотреть, за что крепилась цепь, потому что ошейника на драконе не было. А когда высмотрел – вновь вздрогнул от боли. Поперек глотки дракона, пробив ее насквозь, торчала огромная железная заклепка, укрепленная с двух сторон болтами. К этим-то болтам и крепились две цепи, удерживающие его голову у земли. От движения болты задвигались в ране, и Рудо разглядел спекшуюся намертво чешую, прикипевшую к металлу. -     Что они с тобой сделали?.. – выдохнул он, чувствуя, как его собственную глотку насквозь прошивает боль, будто это ему вбили поперек нее металлический штырь. Глаз вновь повернулся к нему, зрачок сузился, сжался в черную нитку. А затем на Рудо обрушилась воля дракона. Шквал из перемежающихся цветов и слышимого на самой грани слуха раздирающего звука лишил его зрения, слуха и опоры под ногами. Рудо упал на ступени навзничь, крича и зажимая уши руками в глупой надежде сберечь перепонки. Звук все усиливался и усиливался, шквал цветовых полос рушился на него, застилая все перед внутренним взором. Поднимались к небесам и опадали разорванными простынями северного сияния цвета столь интенсивные, что его сознание с трудом могло их фиксировать. Звук подобный реву тысяч землетрясений выше комариного писка скручивал все его существо в одну нить, грозя разорвать ее в любой миг. Рудо смутно чувствовал, как корчится на ступенях всем телом, будто раздавленный червь, пока воля дракона сминала его, уничтожала и рушила. Он вцепился в дар Иртана со всей мощи, пытаясь перебороть драконью атаку. Так делали все наездники, когда впервые приходили за своими макто – тянулись к ним через сердце. Но шквал чужой воли просто смел прочь все попытки Рудо, не оставив от них ни следа, и ему пришлось бросить. А потом пришлось ждать, когда дракон перестанет давить его. Звук постепенно смягчался, как и цветовые сполохи, а потом затих совсем, оставив Рудо лежать на ступенях и дышать, чувствуя, как капли пота скатываются по его измученному телу. Зазвенела цепь, раздалось тихое рычание огромного зверя, который устраивался на земле так, чтобы уменьшить боль, и не желал, чтобы его беспокоили в его страдании. Рудо лежал на ступенях над ним, переживая и свою, и его, пытаясь справиться с остатками последних телесных реакций на драконью волю и как-то собрать самого себя. -     Какой ты!.. – рассмеялся он, качая головой в неверии, как только обрел способность говорить вновь. – Как ты… прекрасен! И это было правдой. Всю свою жизнь он провел бок о бок с макто, изучил вдоль и поперек их повадки, привычки, сознание. Стал одним из лучших наездников, раскрывших дар Иртана столь сильно, что даже самые свирепые из ящеров позволяли ему взбираться себе на спины и поднимать себя в небо. Но ничто из этого не подготовило его к этой встрече. Дракон был сильнее их всех вместе взятых. Он был чем-то иного уровня, будто океанический шторм в сравнении с грозой над Хлаем. И его было не взять с одного раза, с одной попытки. Никак не взять. Рудо улыбнулся, ощущая подлинную глубинную радость. Не азарт, не желание преодолеть что-то, что он еще не преодолевал, а радость. Радость встречи с чем-то настолько прекрасным и возможности коснуться его. Он полежал еще немного рядом с этим дивным зверем, что тихо дышал в огне внизу, а затем поднялся и побрел обратно по ступеням вверх. Он постучал в каменную дверь, и та сразу же открылась, пропуская его внутрь, а пытливые черные глаза Гранитного Кулака вонзились в него с жадностью: -     Ну что? Получилось? -     Мы познакомились, - улыбаясь, сообщил ему Рудо. – И он – само совершенство! -     Он гнилой червь, полный нечистот! – в ярости тряхнул бородой Гранитный Кулак. – И мне нужно, чтобы ты взял его под контроль. -     Я это сделаю, господин, но не так быстро, как вы этого хотите. Даже с детенышем макто нужно время. А это – взрослый дракон! – Рудо вновь усмехнулся, качая головой. -     Сколько времени тебе нужно? – ворчливо спросил Фризз. -     Не знаю, - честно признался Рудо. – Я буду приходить к нему каждый день, чтобы он привык ко мне. Со временем контакт удастся наладить. Я еще не встречал макто, которого невозможно было бы приручить. Фризз мрачно посмотрел на него, оценивая что-то в своей голове, прикидывая, и проворчал: -     У тебя есть время. Но поторопись. Мне нужен результат, Рудо Ферунг, а не байки о том, как он прекрасен. А чтобы ускорить процесс, - его глаза сверкнули злорадством, - вернешься обратно во тьму. -     Я хотел тебя об этом попросить, государь, - улыбнулся ему Рудо. – Мне там понравилось. Фризз посмотрел на него с ненавистью, проворчал между зубов ругательство и первым зашагал по ступеням обратно.