Танец Хаоса. Новое время

Как так могло быть, чтобы кто-то другой контролировал его тело? Все мысли о торге разом вылетели из головы Рудо, осталось только паническое желание вернуть контроль. Он сосредоточился на своих руках, отдавая пальцам приказ сжаться в кулаки – и ничего не произошло. Он изо всех сил вцепился сознанием в собственные ноги, всю свою концентрацию переместил в них, заставляя их хотя бы замедлить шаг – ничего не помогло. Хоть пальцем двинуть, хоть мизинцем шевельнуть! Ноги не повиновались. Паника охватила его. Он попытался повернуть голову, и не смог. Сосредоточиться на дыхании и изменить его рисунок – ничего не получилось. Он все так же ровно дышал, его тело все так же ровно дышало и шло вперед. Теперь оно было чужим. Рудо чувствовал его как свое, но оно больше ему не принадлежало! От страха сердце в груди застучало как бешеное, лупя в ребра с неистовой силой, и он понял, что ему не хватает воздуха, но вздохнуть он не мог, потому что тело дышало в том темпе, который выбрали за него! Рудо захрипел, пытаясь наполнить грудь воздухом, только ничего не получалось. Звук вырывался из его глотки, слабый звук, похожий на какое-то жалкое мычание, и даже этот звук не принадлежал ему больше. -     Не пытайся сопротивляться, иначе убьешь себя, - спокойно сообщил ему идущий впереди гном, не поворачивая головы. – Твое тело принадлежит Подгорному Царю отныне. И повинуется оно только ему. Сопротивление бесполезно. Судя по всему, так оно и было. Рудо на миг зажмурился, просто, чтобы проверить – глаза все еще ему подчинялись и двигались свободно, а вот тело просто механически шагало вперед вслед за гномом, делая то, что ему приказали. И неважно было, смотрел Рудо куда ступает или нет, тело больше не принадлежало ему. Так вот почему нет охраны. Почему никто не боится, что я нападу. Ему захотелось захохотать, но и этого он не смог сделать, плененный внутри самого себя, будто птенец в скорлупе яйца, которую ему никогда не пробить. Чувства метались, будто перепуганные макто, душа его, и он не мог их выразить больше через собственное тело никак – ни вздохом, ни возгласом, ни движением руки. Это похуже, чем было у Авелах. Эвилид причиняла боль его плоти, истязая ее и наслаждаясь его реакцией. Она смотрела на его крики, на его муку, на его корчи и позволяла их – именно ради них все и затевалось в ту ночь. Милану она истязала иначе, но его – вот так, через наблюдение за физическим выражением его страдания. А гномы лишили его даже этого. И это было чудовищно. Рот наполнился слюной, и Рудо рефлекторно сглотнул, внезапно насладившись тем, что еще может это делать. Какой-то контроль у него все еще остался, и он вцепился в эту мысль, будто утопающий в соломинку на воде. Он мог глотать, он мог дышать, его сердце билось – они оставили ему минимум функций для поддержания жизни, тех, которые необходимы были для того, чтобы он выжил. Что ж, от этого можно было оттолкнуться и пойти дальше. Он не умрет, потому что его тело поддерживает собственную жизнь. Оставался вопрос, мог ли подгорный царь эту жизнь оборвать по своей воле? Просто приказать его телу умереть? От этой мысли Рудо замутило, и он изо всех сил вцепился в остатки того, что еще было им. Нужно было думать, думать очень быстро, чтобы понять, что происходило. Когда Авелах обездвиживала его, она делала это с помощью энергий, сгущая воздух вокруг него и не оставляя для него пространства, в котором раскрывалось движение. Когда она причиняла ему боль, она воздействовала на его нервы, заставляя их испытывать перегрузку. Подгорный царь делал что-то другое. Он каким-то образом забрал себе контроль над движениями Рудо, подчинив своей воле мышечную активность. Все остальное – мысли, чувства – он не контролировал. Успокойся,- зашептал он самому себе внутри своей головы. – Ты все еще принадлежишь себе. У тебя все еще остается разум, воля, хитрость, сила и прямота. Ты все еще можешь выкрутиться и выкупить себя из этой беды. Он бы убил тебя, если бы мог. Но он будет с тобой говорить, значит, ты ему нужен. Ну так торгуйся. Торгуйся как никогда, чтобы выбраться отсюда живым. Стало легче, самую чуточку отпустило. Он сумел выровнять бешеный ритм сердца, приведя его к обычному, перестал задыхаться. И это уже было хорошо, это было много. Это было то, что он реально мог сделать, и Рудо вцепился в это осознание всем собой. Он был так занят борьбой с паникой, что и не заметил, как они дошли. Гном ввел его в какую-то просторную комнату, ярко освещенную длинной сверкающей полосой по периметру потолка, в которой стоял широкий стол с тяжелым каменным креслом, устланным шкурами. Проводник остался за его спиной, а ноги Рудо прошагали дальше в зал и остановились прямо перед каменным столом. Тело качнулось, обретая равновесие, медленно опустилось на пол на колени и склонило голову вниз. Рудо заставлял себя концентрироваться на том, насколько чудными были для него эти ощущения, изучать их, чтобы не впадать в панику. Он ведь и не заметил даже того момента, когда тело перестало слушаться его. В последний раз он управлял своими руками, когда ему разрезали путы, когда он растирал запястья. А затем как-то само собой тело перестало ему принадлежать. Но ведь что-то было, должно было быть какое-то ощущение изменения, ощущение присутствия иной воли, перехода в подчинение другого. Нужно было отыскать это чувство, эту червоточину, чтобы получить возможность воздействовать на нее. Сейчас он мог спасти себя только сам. Минуты шли, он застыл со склоненной вниз головой на полу, разглядывая яшмовые плиты под собственными коленями и пытаясь нащупать чужую волю. В помещении стояла полная тишина, гном за его спиной даже не дышал, и Рудо каждой своей клеточкой ощущал ирреальность происходящего. А затем в тишине раздался приглушенный шорох, каменный гул, с каким здесь открывались двери. Рудо обратился в слух. С такого ракурса он не мог видеть вошедшего, как бы ни выворачивал глаза, но он мог слышать. Тяжелые шаги массивного человека простучали по полу, а рядом с ними – еще одни, легче, мягче. Рудо слушал шелест ткани, тихое побрякивание – скорее всего медальонов на цепи на шее пришедшего. -     Посмотри его, - властно приказал голос, и в следующее мгновение Рудо ощутил, как что-то щупает его. Он зажмурил глаза, переживая ощущение, отыскивая в памяти похожее. Щекотка, неприятное касание, ощущение заряженного пространства вокруг кожи – его осматривали при помощи энергии. Но кто здесь мог использовать Источники? Он не помнил, могли ли гномы пользоваться Источниками? Были ли среди них ведуны? Давление на кожу исчезло, чужая сила скатилась с него, как вода. -     У него нет дара соединяться, - проговорил ледяной голос без выражения. -     Хорошо. Подними голову. Это предназначалось уже явно ему, потому что его тело само повиновалось чужой воле, поднимая подбородок вверх. Рудо пошире раскрыл глаза, разглядывая своих пленителей. Одним из них был гном с длинной черной бородой, заплетенной в толстую, лежащую на груди косу. Волосы его были убраны назад и удерживались широким металлическим обручем с тусклым серым камнем в центре. Черные глаза остро смотрели на Рудо из-под пушистых бровей. Одет он был в темно-синий расшитый золотом и мехом по обшлагам кафтан, волочащийся за ним по каменным полам. Рудо в глаза бросились его мощные квадратные руки, короткие пальцы, украшенные двумя перстнями – рубиновым и тяжелым стальным. На груди у него лежала сложная витая цепь, объемная, будто сплетенная из разноцветных нитей веревка, и медальонов на ней не было. Гном уселся в кресло, не спуская с него глаз, а его спутник занял место справа от него, сложив руки в широких рукавах перед грудью. На него Рудо уставился особенно пристально, запоминая каждую деталь его одеяния, внешности и мимики тела - потому что этот пришедший был человеком, которых тут якобы и отродясь не видели. На нем было темно-серое, расклешенное от бедер пальто, глубокий капюшон которого обнимал плечи. Острые черты лица, черные волосы и белая кожа мужчины тронули что-то в памяти Рудо. Кажется, отец Бьерн рассказывал ему о северянах, говорил, что у них удивительно острая внешность. А еще он рассказывал об Анкана, и Рудо был почти уверен, что мужчина, стоящий перед ним подле гнома, был одним из них. Но что Сын Ночи делал в Подгорном крае? Ведь гномы так ненавидели людей и все людское? А что Анкана делали в Колыбели Матери Гор? Впервые за время пленения Рудо порадовался тому, что его тело не в состоянии было сейчас проявлять какие-либо эмоции, иначе бы расхохотался им в лица. Все было так просто, правда лежала у них под самым носом, а они ее не видели. Анкана заключили союз с Сетом и гномами и теперь наваливались на Бреготт со всех сторон. Оставалось только донести это до Хаянэ, сбежав отсюда. Такая малость! -     Оставьте нас, - скомандовал гном, и Сын Ночи поклонился и вышел прочь из зала, прикрыв за собой дверь. Судя по стуку двери за спиной Рудо, его провожатый тоже покинул помещение. - Ты говорил моим слугам, что ты – наездник на драконах из далеких земель, - заговорил гном, пристально разглядывая Рудо. – Так что ты делаешь здесь, в моих владениях? Мог ли это быть сам Фризз Гранитный Кулак? Рудо не был до конца уверен, но отступать не собирался: -     Тебе правильно доложили. Я Рудо Ферунг из города Эрнальда. А кто ты такой? Гном хмыкнул, маленькие черные глаза сжались в две узкие полоски. -     Я? Я – хозяин этих гор, Рудо Ферунг из города Эрнальда. Я твой хозяин теперь. – Что-то такое было в его голосе, что мурашки вновь пробежались по спине Рудо, заливая его изнутри холодом. – Как ты попал в мои владения? -     Ильтонцы привели, - сообщил ему Рудо, внимательно вглядываясь в его лицо. Удивления на нем не отразилось, как и заинтересованности новостью. Черные глаза Фризза походили на шипы, вонзившиеся в глаза Рудо, заостренные шипы, зацепившиеся где-то изнутри за череп и не желающие отпускать его. – Мы путешествовали под горами и нашли тоннель. -     А что вы делали под моими горами? Куда путешествовали? – поинтересовался он. -     Я искал встречи с тобой, подгорный царь, - стараясь не терять самообладания, сообщил ему Рудо. – Я посол от Хаянэ Гаярвион Эрахир. -     А что ж ты в дверь не постучался, посол? – вкрадчиво спросил Фризз. – Она вроде как наверху есть специально для таких вот ситуаций. -     Мне сказали, что Подгорное царство запечатало входы и не пускает к себе гонцов, - ответил Рудо. -     И поэтому ты нашел ильтонцев, которые провели тебя через плоть горы? – уточнил гном, и Рудо кивнул. – Видать, ты очень хотел со мной поговорить, Рудо Ферунг. Ну что ж, вот он я, перед тобой. Говори, что хотел сказать. Он смотрел Рудо в глаза, спокойный, уверенный, чуть насмешливый. Хозяин на пороге своего дома, заловивший вора и раздумывающий над тем, переломать ему руки собственноручно или сдать властям. Только выше власти над ним не было, и Рудо очень остро ощущал отмеренные ему секунды, которые с каждым мгновением истекали все быстрее. Нужно было спасать собственную жизнь, и Рудо постарался звучать как можно увереннее. -     Хаянэ Гаярвион Эрахир прислала меня, чтобы договориться с тобой, подгорный царь. Она желает мира и процветания обоим народам, твоему и своему. -     Похвально, - кивнул Фризз. -     Как ты знаешь, Страна Мрака вторглась на территорию Бреготта. Ее ставленник, лорд Эльгар Антир, попытался захватить Трон Коня, но Гаярвион Эрахир подавила сопротивление, казнила изменника, изгнала из своей страны Эвилид и короновалась как королева Бреготта. Заключив союз с Аватарами Создателя, она получила в свое распоряжение объединенную армию анай и вельдов и разгромила силы Сети’Агона у Кьяр Гивир. Там сражался и я и сразил хасатру Предательства. -     Поздравляю тебя, Рудо Ферунг. Ты герой, - покивал ему Фризз Гранитный Кулак, и Рудо ощутил, какой зыбкой была опора под его ногами. Куда более зыбкой, чем он думал. -     Хаянэ Гаярвион надеется заключить с тобой мирное соглашение, государь, - продолжил он, с каждой секундой ощущая, как все более жалко звучат его слова. Такими маленькими они были. Такими пустыми. – Пакт о ненападении. -     Я и так на нее не нападаю, - развел руками Фризз Гранитный Кулак, с насмешкой глядя на Рудо. – Разве же я в Бреготте? Нет, я здесь, у себя дома. И это не я шляюсь по ее земле и лезу в окна ее дома. Это ты, Рудо Ферунг, вломился в мой дом, куда тебя не звали, чтобы навязать мне то, что мне не нужно. Зачем мне союз с Бреготтом? -     Чтобы защититься от агрессии Сета, - попробовал Рудо, но Фризз только рассмеялся в ответ. -     А я защищен от нее. Он смотрел с насмешкой, потому что привычные способы не работали, потому что они оба знали, что Рудо нечего ему предложить. Но по законам торга эта часть все равно должна была быть отыграна, иначе ни одна из сторон не получала полного удовлетворения. И обычно Рудо любил подобные игры – когда на кону не стояла его собственная жизнь. Если не хочешь ее лишиться, тогда не играй на нее. Поставь другое. Голос отца в голове придал сил. Рудо вскинул голову и взглянул в глаза Фризза. -     А от агрессии Анкана ты защищен, царь? Или никогда о том не задумывался? -     Анкана? – Фризз усмехнулся. – Что мне человечьи ведуны? Что им за дело до моих гор? -     До твоих гор им дела может и нет, Гранитный Кулак, или я о том не знаю. Но что я знаю, так это то, что они захватили ильтонскую Обитель Тишины. Знакомо это название? Фризз слегка сощурился – это была единственная реакция, которую Рудо смог увидит, но ему и того хватило. -     Продолжай, - приказал он. -     Мы пришли туда вместе с ильтонскими проводниками, - заговорил Рудо, глядя ему прямо в глаза. – Мы видели Обитель изнутри, когда Анкана напали. Они перебили защитников и захватили Обитель под свой контроль. Он замолчал – хороший игрок никогда не выбрасывал все козыри разом. Тем более, он не знал, известно ли о нападении Фриззу и не хотел просто так выдавать ему важную информацию, за которую еще можно было поторговаться. Впрочем, Гранитный Кулак тоже не стремился сдавать свои козыри. -     И как это меня касается? – поинтересовался он. -     Напрямую, если твои люди роют тоннель туда. Достаточно широкий, чтобы провести туда армию. Да еще и такой, о котором теперь известно Хаянэ. Взгляд Гранитного Кулака изменился, налился тяжестью и гневом, придавил Рудо, нажимая ему на плечи. -     И как же Хаянэ о нем узнала? – спросил гном. -     Я был не один в Обители Тишины, со мной была ведьма. Она передала Хаянэ информацию. Про себя Рудо оставалось лишь молиться, чтобы это было так. Он очень надеялся, что Хэлла Натиф действительно это сделала. Ничто не могло помешать ей, у нее ведь имелась прямая связь с Белым Волком Гвадайном. Впрочем, даже если она и не успела это сделать, он все равно мог использовать это сейчас против Гранитного Кулака. И судя по всему, это сработало. Потому что Фризз мрачно подвигал челюстью под массивной бородой, не спуская с Рудо немигающего взгляда. -     А даже если Анкана твои союзники сейчас, - продолжил Рудо, - насколько ты можешь им доверять? Ты действительно веришь, что их Сила способна защитить тебя от Аватар Создателя? Что Сет защитит тебя от них? Неужели ты не слышал о чудесах, которые совершают их Спутники? О падении Ишмаила и Андозабара? О низвержении хасатр? О гибели Авелах? Ты уверен, что союз с Сетом – действительно настолько выгоден тебе, что нет никого другого, с кем ты мог бы договориться? Нужно было прощупать его, заговорить, запутать, заставить ошибиться и проговориться о своих истинных намерениях. В конце концов, сейчас у Рудо осталась в арсенале лишь одна единственная вещь – его собственный язык, с помощью которого он не единожды спасал себя самого от бед. Иные говорили, что у него складно получалось плести слова, и это было правдой. И сейчас эта правда была единственным, что отделяло его от смерти во тьме. -     И что же могут предложить мне Аватары Создателя? Говори, я слушаю, - в голосе Гранитного Кулака звучала насмешка, но и интерес там тоже слышался – или Рудо хотелось в это верить. -     Мир. Защиту от Рабов и Сета. Союз во имя процветания с другими народами. Война – дело дорогое и сложное, война требует крови, денег, ресурсов. Сотрудничать выгоднее, ведь ты и сам это знаешь, подгорный царь. Подумай о рынках сбыта, которые перед тобой откроются, о разрушенных городах, которые нужно будет восстанавливать, о… Гранитный Кулак не шевельнулся, ничего не сделал, не моргнул глазом, но Рудо ощутил, как свело ему челюсти, и как они застыли, перестав повиноваться, а потом медленно закрылись, запечатав ему рот. -     Ты грозишь мне, наездник на драконах Рудо Ферунг, а потом предлагаешь на торг все то, что у меня уже есть. Ты считаешь, мне нужны новые рынки сбыта? Мне хочется отстраивать разрушенные людские города? – Фризз улыбнулся, и что-то такое жуткое было в его улыбке сейчас, что Рудо вновь запаниковал внутри самого себя, теряя и без того шаткую опору. – Мне нет дела до того. Как и нет дела до твоей Хаянэ. Что она сделает для того, чтобы остановить меня? – Фризз хмыкнул. – Она застряла у рва, и у нее нет сил даже на то, чтобы остановить моих землекопов, куда ж до всего остального. Обитель Тишины уже в руках Анкана, и никто из тех, кто пресмыкается перед Аватарами, не имеет силы достаточной, чтобы это изменить. Что же до победы над хасатрами – так мне нет дела до хасатр. – Он поднял ладонь и несколько раз увесисто хлопнул ей по каменному подлокотнику. – Вот гора, вот я в ее сердце. Теням нет места в моих коридорах, а хасатры – Тени. Никто из них не войдет сюда, потому что не сможет. Твои ручные ведуны должны были говорить тебе о том, ну а коли не сказали, очень жаль. Тебе нечем пугать меня, Рудо Ферунг, нечем подкупать. И что же ты будешь делать? Хватка на челюстях ослабла, и Рудо инстинктивно сглотнул. Нужно было думать и делать это очень быстро. На торг у него действительно ничего не было, как только что выяснилось. Однако Фризз его еще не убил. Почему? Догадка вертелась в мозгу, такая простая, но почему-то говорить о ней ему было страшно. Как будто стоило произнести это вслух, и удавка на его шее затянется окончательно. Твое тело подчинено его воле. Тебе этого мало? -     Я – наездник на драконах, - прохрипел Рудо, и что-то промелькнуло в глазах Гранитного Кулака, что он понял – на этот раз он попал. – А у тебя есть дракон, который не подчиняется тебе. -     Откуда ты это знаешь? – прищурился Фризз, и впервые в его тоне Рудо услышал чувства: настороженность, внимание. Что ж, это было уже кое-что. -     Я сын Лейва Ферунга, одного из советников царя Небо Тьярда. Мой отец слушал рассказ о путешествии за Семь Преград из уст самого Алеора Ренона Тваугебира. Я знаю про твоего дракона. И Аватары тоже знают об этом. Рот Фризза дернулся, он на миг оскалил зубы, и Рудо похвалил себя вновь, продолжая давить. -     И раз я все еще жив, ты хочешь, чтобы я помог тебе с драконом, - закончил Рудо. Как продолжить, он не знал, но, судя по всему, это ему и не требовалось. Потому что Фризз вновь скривился, отвел взгляд на мгновение, мрачно поглядев в столешницу, а потом посмотрел на него. -     Ты и так поможешь мне с драконом, Рудо Ферунг. Без торга. Потому что иначе я сожму кулак, и сердце твое – остановится. – Фризз поднял руку, демонстрируя ему широкую ладонь с короткими пальцами, медленно свел пальцы к середине, до конца не сжимая кулак, и Рудо вдруг ощутил, как что-то обхватило его сердце со всех сторон, сдавило так, что больно стало дышать. Фризз сильнее напряг пальцы, и боль побежала по телу вместе со слабостью, складывая Рудо пополам. В глазах потемнело, он судорожно выдохнул, внезапно ясно как день понимая, что Гранитный Кулак может убить его прямо сейчас, в следующую секунду. Или?.. -     Ты не можешь, - едва слышно прохрипел он, и Фризз слегка повернул голову: -     Что ты сказал? -     Я сказал: ты не можешь, - повторил он, с трудом выдавливая слова из перехваченной глотки. Перед глазами все плыло и мутилось, но шанс еще оставался, последний шанс. – Если ты убьешь меня – у тебя не будет наездника на драконах. Пытка длилась еще несколько невыносимо долгих мгновений, в которые Рудо ждал, что следующий удар сердца станет последним. А затем закончилась. Он выдохнул, содрогаясь всем телом и чувствуя облегчение, что вместе со слабостью сходило прочь, скатывалось с него ледяными каплями пота. Он был мокрый, словно мышь, и слабый, как новорожденный макто. Гранитный Кулак долго молчал, не сводя с него глаз и давая возможность выдохнуть. Или просто измученному Рудо казалось, что прошла целая вечность прежде, чем он заговорил? -     Что ж, ты не трус, - наконец проговорил подгорный царь, сощурив черные злые глаза. – По крайней мере, на свету. Но я слышал, что низинники не переносят темноты. – Рудо непроизвольно содрогнулся, и на губах Фризза расплылась широкая, не предвещающая ничего хорошего улыбка. – Давай-ка мы с тобой посмотрим, как ты будешь отвечать на мои вопросы после того, как познакомишься с ней поближе. По-настоящему познакомишься, наездник на драконах Рудо Ферунг. Страх вновь навалился на него со всех сторон, когда его тело само поднялось с колен, распрямилось в полный рост, хоть он и ощущал себя таким слабым, что ноги под ним дрожали, будто желе. Он смотрел на улыбающегося Гранитного Кулака, в эти черные жестокие глаза, в которых не было ни капли живого, только уверенное самодовольство и ледяная воля, подчиняющая себе само тело Рудо. Дверь за спиной приоткрылась, Гранитный Кулак взглянул мимо Рудо и приказал: -     Отведи нашего гостя в его опочивальню. Он очень устал с дороги, пусть отдохнет. А когда наберется ума – мы с ним снова побеседуем. Рудо уже ничего не мог сказать ему – язык прилип к глотке намертво, прикипел к ней так, что и не отдерешь. Его тело механически поклонилось в пол Фриззу Гранитному Кулаку, развернулось, зашагало следом за давешним стражником. Тот повел его без единого слова прочь по коридорам, а Рудо шел, слушал свое дыхание и изо всех сил пытался прекратить приступ паники. Все, чего он так сильно боялся, неминуемо приближалось к нему шаг за шагом. И как бы он ни пытался отвратить это, ничего не помогало. И даже мысль о том, что он все еще оставался в живых, даже она сейчас не успокаивала, потому что впереди ждала темнота. Ноги налились свинцом, тело покрылось испариной. Ему хотелось кричать, потому что он сам, как околдованный, шагал навстречу собственному безумию и никак не мог этого отвратить. Ничто не подготовило его к этому. Ничто не помогало. Гном подвел его к двери – Рудо смотрел на нее, и мир перед глазами ходил ходуном. Крик бился в его глотке и не мог выйти наружу, крик ужаса перед тем, что ждало его здесь. Дверь открылась. Он заворожено следил за тем, как отползала в сторону каменная панель, бесшумно скользя на механических петлях. По ту сторону было маленькое помещение: пара метров в длину, столько же в высоту, в конце которого виднелась в стене каменная ниша. Больше в ней не было ничего. Ничего! Тело двинулось вперед, и Рудо не мог его остановить. Ноги шагнули во тьму, отмерили ровно четыре шага, корпус наклонился, он ощутил под собой камень. Тело пригнуло его голову, вдвинулось в камень, втащило внутрь ноги, улеглось во весь рост. Рудо ничего не мог сделать, не мог даже повернуть глаза, скосить их влево, чтобы в последний раз увидеть свет. Дверь бесшумно закрылась, обрывая последние его остатки. И пала тьма. Что-то внутри него заорало, заорало во весь голос, во всю силу его легких, но звук не вырвался наружу из спокойного тихого горла. Его сердце заколотилось как бешеное, грозя пробить изнутри ребра насквозь, разорваться от ужаса и паники, но он не смог вдохнуть глубже, чтобы успокоить его. Его кожа источала огромные градины пота, усыпав его ими, будто алмазами, с ног до головы, и они медленно стекали вниз, но он не мог утереться. Его глаза не двигались в орбитах, перестав подчиняться ему, и он мог только лишь смежить веки – но не зажмуриться изо всех сил. Только закрыть и открыть обратно – в кромешную тьму. Паника билась внутри красной раскаленной птицей, хлестала его крыльями по лицу, рвала клювом нутро. Боль разлилась по всему телу, и он тонул в ней, и в страхе, и в смертном ужасе, и в невыносимо кристальном осознании того, что он не мог больше отвернуться от темноты. Она была везде – перед глазами и по ту их сторону, и у него не осталось даже возможности пальцем двинуть, чтобы хоть как-то ощутить собственное движение. Чтобы напомнить себе, что он все еще жив. Его заживо погребли в камень. Его сделали камнем. Рудо заплакал, и это тоже было ужасно, потому что слезы заполнили глазницы будто два колодца, залили их, стекая по щекам вниз, но он не мог их вытереть. Отец! Бьерн! Ашива! Кто-нибудь! Помогите мне! Но вокруг ничего не было, только пустота и чернота, от которой он не мог больше отвернуться, закрыться, убежать. Только чернота. Мыслей у него не было, думать было так больно! Только обрывки их метались, каждая хуже предыдущей. Напрячь палец – боль оттого, что он не мог. Попытаться встать – ужас оттого, что тело ему не принадлежало. Увидеть… Прекрати! Он сосредоточился на своем сердце. На ударах, что колотили в висках будто сигнальные гонги во время пожара. Один за другим во тьме били и били удары его сердца прямо в его кости, разливались грохотом в звенящей тишине вокруг. Ничего не было у него кроме них, и он слушал их, будто безумный, вслушивался в них, единственных, что еще принадлежали ему. В его теле ему принадлежало лишь собственное сердце. Я могу остановить его сам, и все закончится. Мысль была такой сладкой и такой страшной, что он вновь заплакал, хоть и не желал того вовсе. Он хотел жить. Хотел выйти из этой тьмы. Хотел обнять отцов. Хотел в безумии своем вернуть Ашиву из мертвых. Он столько всего хотел. Слезы полились по щекам ручьями, и он проживал каждую из них, каждой позволял вытечь наружу. Они были единственным, что в нем еще двигалось. Слезы по первому лучу солнца над горами, когда воздух кристально свеж и холоден, покусывает губы, оседает инеем на ресницах и волосах. Слезы по вкусу свежей хрустящей лепешки, еще горячей, только из печи, которую кидаешь из руки в руку, чтобы не обжечься, которую надкусываешь, ощущая, как пахнет любовь человеческих рук и безопасность родного дома. Слезы по запаху приминаемой сапогом травы, что тугой копной ложится на землю, источая сок, и рассветный парок курится над ней вместе с прозрачными тельцами первых насекомых. Слезы по шершавому панцирю макто под ладонью, бугристому, исцарапанному и прохладному. Слезы по скрипу старого потертого седла и гудению креплений наездника под резкими порывами встречного ветра. Слезы по небу, рождающему солнце и тонущему в нем. Рудо плакал, чувствуя невыносимую боль и столь же непереносимую красоту. Будто живые перед глазами его вставали бескрайние моря Роура, залитые рассветными лучами. Расписные простыни облаков застилали небо, колыхались розовой вуалью, вытканной золотыми узорами на фоне бездонной бирюзы. Ветер заполнял его грудь без остатка, такую огромную сейчас, будто он мог вдохнуть в себя все это небо, и руки его чувствовали суховатую остроту кожаных поводьев, зажатых между пальцами. Он принадлежал небу, и он плакал в это небо сейчас, замурованный в каменной могиле на дне черной бездны. И в этом было так много красоты! Так много страсти и силы непрожитого, невыпитого, неиспытанного! Так много неназываемого, которое ему так хотелось назвать! Так много дорог, что ждали его впереди. Так много глаз, что смотрели на него. Так много любви, которую он еще не испил до дна, будто жадный ребенок, которому мало рук, что баюкают его, и он хочет больше, больше, больше. Все время мира на дне одних глаз. Все его тайны в одном единственном сердце. Все – на ладонях. Он плакал долго, поливая слезами свою невозможность двигаться, свое пленение. Он оплакивал каждый палец, что не мог больше шевельнуться, замолчавшее горло, закрывшиеся глаза, разрывающееся от боли сердце. Погребенный заживо он оплакивал самого себя, все, что совершил, и все, что мог бы сделать, если бы был жив. В какой-то момент все его слезы иссякли, оставив два озера в глазницах, которые не имело смысла открывать, ибо перед ними его ждала лишь тьма. Но это нужно было сделать. Он должен был это сделать, потому что это было единственным, что у него осталось. Чувствуя, как от ужаса сжимается все его тело, он открыл глаза и увидел тьму. Она была черной, жирной и густой, лишенной движения, пространства, объема. Она надвигалась на него, словно камень, сдавливая его со всех сторон, и паника вновь захватила его, задушила его, разлилась по потрохам болью. У него не было иного выхода, кроме как сдаться ей, и он сдался. И вновь ужас накрыл его. И вновь сердце забилось, будто безумное. И вновь он заплакал, не в силах выносить всего этого, и вновь закрыл глаза, вновь побежал. Золотился под солнцем Хлай. Беспечным щенком скакало оно по мелким гребешкам волн, било в глаза, слепя их. Две черные стены каньона поднимались вверх, и солнце отражалось от воды, делая их смоляными, будто ночь, а себя самого – ослепительным, как первая нежность. Серая галька усыпала берега, выглаженная, исцелованная волнами, скрипела под ногой, перетирая своим телом крупинки песка – крохотные кусочки когда-то живых существ, обратившихся навеки в камень. Рябила вода на камнях, играла, качая призрачную тень дна, сминая ее, выстраивая вновь, чтобы опять уничтожить. Он видел тонкие донные травы, танцующие в бесшумно преломляющихся солнечных лучах. Он видел серебристые тела мальков, беспечно кружащих на теплом мелководье у самого берега. Рудо смотрел туда, смотрел в эту воду, черпал ее руками, умывал лицо. Ледяные брызги холодили щеки, наполняя их цветом, оседали свежей сладостью на языке. Он видел капли, собирающиеся в побелевших линиях собственных ладоней. Видел отражение своих рук, преломляющееся каждый миг в танцующей воде, ловящее солнце. Он чувствовал, как от долгого сидения на корточках затекли ноги, слышал скрежет сдвигающейся гальки под сапогами, когда переменил позу. Он слышал тихий плеск воды и рев макто, доносящийся переливами по ущелью издалека, от самого Гнездовья. Он посидел там столько, сколько было нужно, чтобы слезы вновь перестали течь, чтобы сердце успокоилось в груди. А потом вернулся обратно. Тьма окружала его, он знал это, чувствовал каждой клеткой. Однообразная теплая тьма. На этот раз он не стал сразу открывать глаза – это было слишком для него. Он ушел в ощущение тела. Чужая воля довлела над ним, но что-то еще осталось. Что-то, что принадлежало ему самому. Он начал с ног, осматривая, ощупывая, ощущая своим осознанием каждый палец на ноге в отдельности, каждое сухожилие на верхней стороне стопы, свой сустав, свои сведенные судорогой мышцы. Он внезапно ощутил, как сильно они напряжены. Так бывало, когда он вставал в седле во время вертикального полета, учась удерживать равновесие в воздушном бою. Рудо захотелось расслабить их – и он расслабил. Они подчинились, растеклись мягкостью по поверхности, на которой он лежал, и это принесло ему тихую маленькую радость. Совсем крохотную радость, но как же, во имя Иртана, она была сейчас нужна ему! Он пошел взглядом по своему телу вверх, расслабляя мышцу за мышцей, снимая напряжение с самого себя, позволяя ему стечь прочь. Он оглядывал самого себя изнутри – больше-то ему здесь смотреть было не на что, он смотрел во все глаза и видел свои кости, свои мышцы, кожу, что покрывала их. Спокойствие медленно обхватывало его вместе с расслаблением, тихое и глубокое спокойствие, в которое он погружался, будто в прохладную, несущую облегчение в жаркий полдень воду. И чем глубже он погружался, тем больше находил. Тело теперь воспринималось иначе. Оно было и было его собственным, но при этом – и не его. Вместе с расслаблением и дистанцией ушло и ощущение потери контроля, осталась только тишина. А еще теперь он чувствовал границы своего тела очень странно. Они были какими-то расплывчатыми, не до конца проявленными, они как будто исчезли. Он чувствовал тепло, что исходит от его тела и касается прохлады окружающего его воздуха, и где-то там по этому теплу и проходила граница, но он не знал, где именно. Она могла быть прямо здесь, на его коже, а могла быть и дальше. Быть может, в метре от его тела? Здесь все равно не было ощущения пространства, значит, не было и границ. Он начал расширять свое ощущение тела. Сначала ненамного – примерно на ладонь, там еще тепло чувствовалось, едва ощущалось, мешаясь с температурой воздуха. Затем он продвинулся еще чуть дальше, протолкнул его еще немного, представляя, как это тепло распространяется в стороны от него. Как оно попадает в камень горы, что его окружала, и гора тоже становится им, как оно вырывается за ее пределы, расширяется так далеко, как ему только хватало сил его расширить. Он мог в своих видениях в самом сердце тьмы увидеть солнце над Хлаем, так почему он не мог увидеть Бреготт с высоты полета макто? Ощутить его своим телом? И он ощутил – ветра и синь, которой не было края, синь, что обнимала его, баюкая в ладонях, и он засыпал в ней любимым маленьким сыном, которого никогда не обидят, которого никогда не прогонят, которого спасут. И птицы пролетали мимо него, целуя крыльями облака. И солнце грело ему спину и макушку, убаюкивая его своими лучами. Он плыл и плыл сквозь это солнце, сквозь эти грезы, и земля под ним менялась. Поднимались и опадали в такт его дыханию холмы, струились живительной влагой его глаз реки. Пушистые леса шуршали его дыханием на ветру. Грелась земля его раскаленным сердцем, жила земля в ритме его пульса. Он потянулся еще дальше, так далеко, как только мог, раскрывая самого себя этой бесконечности, растворяясь в ней. Свобода и воля пели в его груди, раздувая паруса отваги, как тогда, когда он поднимался против хасатры, и рядом с ним вставали Милана и Хэлла, обращаясь в одно целое, в единый порыв, в единую мощь. Мыслей не было, были мягкие направления, что вели его, и одно из них подхватило его, будто перо, потянуло к Милане. Рудо ощутил ее такой, какой знал – прямой и твердой, удивительно нежной, будто золотой самородок, плавящийся в ревущем горниле печи. Ощутил еще кого-то рядом с ней. Этот кто-то был похож на густой влажный задумчивый мох осенним утром, коронованный туманами, усыпанный бисером алых ягод брусники. Рудо коснулся и его, пытаясь разглядеть, пытаясь… Что происходит? Мысль взорвалась в голове, будто молния, вонзившаяся ему в глаза. Рудо отшатнулся, теряя концентрацию, стремительно втягиваясь обратно в свое собственное тело. Широта, свобода, бескрайнее небо – все это исчезало, а вместо него наливалось тяжестью недвижимое тело, запертое в черном камне. Он инстинктивно распахнул глаза и не увидел перед ними ничего, кроме черноты. Страх вновь сжал его сердце, паника вновь накатила, заставив его биться в груди до боли, до муки. Рудо вновь заплакал от бессилия и ужаса во тьме. Он был один. Он снова был один во тьме.