Танец Хаоса. Новое время

Сны серой пеленой плыли вокруг Вель, будто дым от пожарища, затянувший весь мир, и она брела через него, загребая ногами пепел собственных воспоминаний. И подошвы перетирали в труху сухие кости ее прошлого. И из клубов дыма вокруг выступали чужие лики, вытягивающиеся, деформирующиеся, меняющиеся и исчезающие без следа. Она слышала голоса, которые знала и любила, которых никогда раньше не слышала, но откуда-то помнила, и они шептали, шептали ей, как шепчет дождь в осеннем лесу, перебирая лиственную шкуру. Она не могла разобрать ни слова. Она так хотела услышать хоть что-то, хоть одно слово, узнать его, чтобы вспомнить как это – узнавать. Почему ты не говоришь со мной? Почему ты не пускаешь меня к себе? Вились к небу дымы пожарища, пожрали весь свет вокруг нее, оставив лишь только муть. Она поднимала ладонь, и на ладонь эту падали серые хлопья пепла, который превращался в марь. И дымные столбы тоже обращались в Рабов, что ковыляли к ней неумолимо и страшно, без единого звука, медленно и неотвратимо. Вель шла мимо них, слушая шепоты. Она искала, искала ответ, один единственный ответ, который был так важен. Почему ты не отвечаешь мне? Ее образ то и дело мелькал между дымных столбов. Тень золотого локона, отзвук смеха, разбегающегося по телу Вель сверкающими раскаленными нитями. Краешек ее платья, подхваченный ветром, исцелованный травами. Следы ее маленьких пыльных стоп, любых земле. И Вель ловила эти крохи трясущимися руками, бежала следом в попытке найти ее, поймать, удержать хотя бы на миг. И руки хватали лишь пепел и марь. Как мне войти в твой сон? Раньше ведь получалось, раньше ведь она могла просто подумать о Данке и сразу же оказаться в ее сне. В этих бескрайних просторах гор с пахнущей летом землей, на вершинах морозных пиков, на прохладной глубине озер, где угодно. Нужно было лишь протянуть руку и ощутить, как ложится в нее теплая маленькая ладонь. Нужно было лишь позвать. Шелест и шепоты вокруг, неумолчные, неугомонные, беспокоящие ее. Голоса, принадлежащие ее памяти, сгинувшие давным-давно, но все еще продолжавшие звучать внутри. Голоса, которые она так хотела забыть когда-то, а теперь так неистово хотела вспомнить. Голоса, что звали ее, но она не понимала ни слова. Теперь пепел кружился и вокруг нее тоже. Вель вскинула голову, краем глаза замечая, как дымные силуэты вокруг нее закручиваются в воронки, и из них проступают новые фигуры, полузнакомые, полузабытые, беспокоящие ее. А пепел падал сверху вниз, будто снег, и пространство закручивало его в свои узоры, утягивало его, усыпало им ею саму, превращая и ее в тень давно минувших дней, в тихий шелест песчинок прошлого. Где ты? Призыв поколебал серый мир, прокатился по нему беззвучной волной, заставив всколыхнуться его поверхность. Дымные столбы подскочили на его гребне и вновь заняли прежнее положение, но теперь лики в них проступили еще четче, еще явственнее. Люди смотрели на нее оттуда, такие знакомые лица, что ее затрясло изнутри – она почти могла назвать их по именам. Вель ощутила испуг, ощутила боль, стиснувшую грудную клетку со всех сторон, мешающую дышать. Черная стена окружила ее со всех сторон, стена из пепла и костей, из которых смотрели на нее обугленные, искаженные черные лики тех, кого она совершенно точно когда-то знала, точно видела, но никак не могла вспомнить, где именно. Где ты?!– в исступлении крикнула она, врезаясь ладонями в шершавую обугленную стену перед ней. Ладони ударились в твердое, раз, другой, третий, и кровь странным ярко-алым пятном окрасила серый мир и черный камень. Хлопки пепла и сажи теперь прилипали к ее поверхности, образуя странный узор, вкручивающийся сам в себя, будто спираль, какую делали ведуны, чтобы перемещаться в пространстве. Вель всмотрелась в эту спираль, пытаясь разглядеть, что там, по ту сторону. Она готова была поспорить, что там – Данка. Она готова была поклясться, что там… …Убей же меня! Давай, чего ты ждешь?! Убей меня, раз решила!.. Вель закричала во все горло и вскочила на кровати, ловя ртом воздух, с трудом понимая, где находится. Она была мокрой, будто выкупалась в реке, ледяной пот стекал с тела, щипал глаза, ее колотила дрожь. Вокруг простирались парусиновые стены шатра, и через несколько мгновений до нее дошла тупая мысль: Я в лагере под Васхилем. В своей палатке. В своем теле.А следом за этим внутрь палатки всунулась чья-то голова, и сиплый голос Далии произнес: -     Вольторэ, все хорошо? -     Да, - с трудом прохрипела она в ответ, стирая испарину со лба. – Дурной сон. Анай кивнула, и входной клапан шатра задернулся. Они уже привыкли к тому, что она кричала во сне. Вель криво усмехнулась себе самой и упала обратно на раскладной топчан, с трудом восстанавливая дыхание. Простыни пропотели насквозь так же, как и ее ночная рубашка, ее бил озноб, несмотря на мерцающую кругляшами углей жаровню неподалеку от топчана. Что это был за сон? Что это был за голос? Он до сих пор звучал в ее ушах, надтреснутый, полный боли и ненависти, такой знакомый, что казалось – еще мгновение, и она поймет, кому он принадлежал. И от его звука все тело дрожало, как кисель, все мышцы дрожали, будто она несколько часов подряд держала на вытянутых руках над головой тяжеленный камень. Вель поднесла к глазам ладонь, глядя на то, как ходят ходуном пальцы. Что происходило с ней? Что происходило с ее телом? Ритм дыхания постепенно восстанавливался, а вот сны – нет. Она помнила серое марево и шепоты, помнила стену, за которую никак не могла пробиться, помнила, что за стеной Данка, и что ей надо туда, надо любой ценой. Она попыталась восстановить собственное чувствование этой стены, собственное ощущение от нее… …Убей же меня! Давай, чего ты ждешь?! Убей меня, раз решила!.. Мир пошатнулся на миг, будто по нему пробежала, распарывая его на серебристые зигзаги, молния. Вель вновь отдернулась от этого места, возвращаясь в тело рывком, ощущая внутри боль, как от ожога, застарелую, мучительную боль. Что там было в этом месте? Она закрыла глаза, сосредотачиваясь на месте ожога, пытаясь приблизиться к нему так, чтобы прощупать. Что там было под этой молнией, по ту сторону вспышки? Тело затрясло, руки и ноги начали содрогаться по собственной воле, будто она больше не владела ими совсем. Вель ощутила, как перехватывает дыхание, как на коже выделяются крупные бисерины пота, как сводит все мышцы, выкручивая их в узлы. Она почти нашла. Она почти…      -     Завтрак, Вольторэ! Ее вновь отшвырнуло назад, и Вель интуитивно открыла глаза. Далия дель анай вступила в шатер, неся на вытянутых руках поднос с двумя мисками. В темноте вспыхнул огонек, заливая светом шатер – Далия приоткрыла крыло, выворачивая его из-за плеча, и в его свете поставила на раскладной стол поднос, а затем повернулась к Вольторэ и почти что с виноватым видом пожала плечами: -     Ты просила разбудить тебя засветло. Я подумала, раз ты проснулась… -     Да, благодарю тебя, - хрипло проговорила Вель, проводя ладонью по лицу и напоминая себе, что не должна злиться на своих охранниц, которые заботились о ней как могли. Она не должна была злиться на тех, кто беспокоился о ней, кто любил ее. Даже если эти люди мешали ей. Даже если они отказывали ей в простом разговоре, как Данка, и убегали прочь, ничего не объясняя. Что-то все-таки отразилось на ее лице, потому что Далия взглянула на нее с тревогой, тронула лоб костяшками пальцев и торопливо покинула шатер. Вель откинулась на подушку, глубоко выдохнув. Могла ли она попытаться вновь восстановить переживание во сне, как делала только что? Могла ли попробовать еще раз? Впрочем, попытки эти ничего не дали, и в итоге она со вздохом поднялась и содрала с себя влажную одежду. Нужно было одеться, причесаться, съесть свой завтрак и выпить чаю, и она делала все это механически, не чувствуя вкуса, не ощущая прикосновения. Мысли ее были далеко – в странных снах и звуке голоса, что бередил все изнутри. Что же там было для нее? Что там было? Изнутри всплыло ощущение черной стены под пальцами, стены, которую она никак не могла пробить. Вель вздохнула, вновь проведя рукой по лицу. Кажется, я только этим и занимаюсь – пробиваю стены. И везде безрезультатно. Казалось, будто мир вокруг нее остановился и уперся в землю, как заартачившийся вол. Ничего не получалось. Речные эльфы ее развернули, выпроводив прочь, как глупую девчонку, посмевшую замахнуться на вещи взрослых людей, и от этого внутри жгла и кусалась злая боль. План удара по Васхилю был шит белыми нитками, его осложняло наличие у Великого Жреца заложников из числа ведунов, и Вель очень сомневалась, что они успеют освободить этих заложников до того, как начнется штурм. Шел второй день из трех отведенных ею Дигнадару для решения этого вопроса, он отбыл прочь из лагеря, и вестей от него все еще не было. Не говоря уже о том, что под своей рукой Великий Жрец сейчас собрал втрое больше ведунов, чем имелось в ее распоряжении. Конное войско кортов выдвинулось в Марон – единственную переправу через Асхалат на подконтрольных ей территориях, но еще не достигло цели. Гайда еще не вернулась. Все висело на волоске, и она тоже висела с этим всем, подвешенная за глотку и задыхающаяся от усталости. Почему ты мне не отвечаешь? Внутри росла сухая жесткая злость, которой так не хотелось, которая была такой утомительной! Но она росла, и Вель не могла больше ее игнорировать. Она не справлялась, даже несмотря на наличие вокруг нее столь многих умных и сильных людей, поддерживающих ее и работающих с ней, но при этом страшно грызущихся между собой. Она не справлялась, и ей всего-то и нужно было, что немного тепла – взгляд, слово, протянутая рука. Почему Данка не отвечала на ее призыв? Почему гнала прочь? Неужели нельзя было позволить ей увидеться хотя бы в снах? Почему вместо ее рук под ладонями была только жесткая черная стена? Хватит ныть и жалеть себя. Вставай и иди делать дело. На улице было сыро и темно. Еще с прошлого утра зарядил мелкий противный дождь, превративший землю под ногами в грязное перекопанное месиво. Анай то и дело поскальзывались в нем, едва не падая, бранились негромко под нос. Поскользнулась и Вель, пробираясь через ровные ряды палаток к шатру, в котором проходил Совет. Ночь пожирала силуэты палаток, дождь высосал из нее весь звук, в мокром воздухе крепко пахло кострами и людьми. Вель взглянула на север – туда, где вдалеке слабо-слабо мерцало на фоне неба светлое пятно. Там, на противоположном берегу широченной реки, светился Васхиль, дразня ее неприступной безнаказанностью своих стен. Торчал из воды бастионами и крепостными башнями, накрытыми сверху, будто мыльным пузырем энергетичесим щитом, ощетинившись злой силой жрецов Церкви Молодых Богов, мозолил глаза своим превосходством. Вель зло сощурилась, глядя туда. Она все помнила. И вдохновенный безумием фанатичный бред собственного отца. И плети Карателей, гуляющие по ее телу. И унижение в цепях на рыночной площади Асфея. И кресты вдоль дорог и вдоль всего берега Асхалата. Все, что она выдержала, что выдержали все остальные, кто хоть чем-то не угодил Церкви. Перед глазами всплыл туманный образ ее прошлого: Эллонор в клетке, выставленная жрецами на потеху толпе, оскалившая зубы, будто дикий зверь, покрытая кровью и измученная. И черная ярость глухо заворочалась где-то в глубинах ее существа, поднимаясь оттуда закипающей смолой. Ей хотелось уничтожить этот город. Стереть его с лица земли, чтобы не осталось ничего на его месте. Разрушить храмы, втоптать ногами в землю святыни и тех, кто поклонялся им, растереть их по земле за все, что они сотворили. Вель закрыла глаза, изо всех сил удерживая ярость в узде, подавляя ее, заставляя себя успокоиться. Она обещала Идиль и Дигнадару три дня на то, чтобы разъяснить ситуацию с заложниками, она дала им обоим равные шансы. И как бы ей ни хотелось излить свою ярость прямо сейчас, она должна была держать свое собственное слово и ждать. Сколько я должна ждать? Почему ты не отвечаешь мне?! Вель не ждала встретить в шатре Совета в этот ранний час никого, да и сама пошла туда лишь по одной причине – места в собственном шатре ей сейчас не было, как и дела. Здесь же, среди разложенных на столе карт и чертежей Васхиля, донесений с фронтов и набросанных на листах пергамента планов атаки, создавалось мнимое ощущение того, что она что-то делала, была занята и полезна. Что она все еще что-то решала и на что-то влияла. Вот только стоило ей отбросить входной клапан и шагнуть внутрь, как среди огненных всполохов от круглосуточно горящих жаровен шевельнулась тень, и Нгуен Шанит повернулся к ней навстречу, разгибаясь над столешницей. Выглядел он плохо – лицо осунулось после бессонной ночи, плечи безвольно опали, и помятая одежда висела на нем, будто пустой мешок на черенке лопаты. Искорки потухли в его глубоких голубых глазах, резко контрастирующих с темной кожей, будто тучи затянули проблески весеннего неба. -     Нерожденная, да хранит тебя Вседержитель, - поприветствовал он ее, церемонно наклоняя голову, и голос его звучал глухо и хрипло. -     Доброго утра, - кивнула Вель, проходя мимо него к столу и окидывая быстрым взглядом столешницу. Всю ее покрывали карты с планами Васхиля, исчерканные обрывки бумаги с расплывшимися чернилами, которые раньше были схемами и чертежами. Нгуен рассеяно крутил в пальцах изрядно помятое перо с искусанным кончиком, не сводя покрасневших глаз со своих записей. – Я так понимаю, ты еще не ложился. -     Нет, - отрывисто бросил ведун. -     Тебе бы поспать, зрячий, - заметила Вель, цепляя со стоящего на краю стола подноса глиняную чашку и наливая себе из кувшина давно остывший травяной чай. – Скоро штурм, на него нужны силы. -     Поэтому я здесь, - сипло отозвался ведун, вглядываясь в карту перед собой. – Необходимо учесть все детали. Мы должны быть уверены в том, что делаем. Вель взглянула на него, чувствуя внутри себя по связи его напряжение, усталость и тупую злость, и нежданная мысль проскользнула в голову: должно быть, примерно так я и сама сейчас выгляжу со стороны. Она скривила губы в усмешке, что не тронула нутра, лишь подкатила к горлу горечью. Все они выглядели вот так: опустошенными, обозленными и не знающими, что им делать, и оттого давящая перспектива грядущей битвы лишь набиралась тяжести. Не так стоило выходить на нее, не с таким настроем, не с таким опустошением внутри, но разве же им давали иные варианты? Я могу сама взять все свои варианты. Мое будущее зависит лишь от меня. А раз так, стоило попробовать подбодрить Нгуена. Фактически, как Аватара Создателя она и должна была заниматься подобными вещами – подбадривать, вдохновлять и поднимать боевой дух, а не давить всех вокруг своей злостью и унынием оттого, что Данка отказывалась устанавливать с ней хоть какой-либо контакт. Да и Нгуен все еще был ей нужен. Так или иначе он пользовался авторитетом среди ведунов-южан, пусть и терял его стремительно сейчас, когда Идиль явно обозначила свое желание и стремление к лидерству, сцепившись за власть с Дигнадаром. Пока они дрались между собой, у Нгуена еще была возможность восстановить собственное влияние. Или я просто хватаюсь за любую соломинку в надежде что-то исправить? -     Над чем работаешь? – она взглянула на лежащий перед ведуном лист пергамента – весь исчерканный, покрытый чернильными пятнами, исписанный его острым косым почерком. Обрывки фраз, которые записывал на нем Нгуен, ничего ей не говорили. -     Пытаюсь просчитать уязвимости в их щите, - ведун часто заморгал, сосредоточенно глядя перед собой. – Чтобы накрыть щитом весь город, им нужно, чтобы минимум сотня жрецов с достаточным уровнем потенциала работала одновременно. Один ведун способен удерживать щит без отдыха не более двенадцати часов, значит, они меняют жрецов дважды в день, но, скорее всего, не одновременно, иначе бы щит в этот момент исчезал, пусть и на доли секунды. Я пытаюсь понять, по какой схеме жрецы сменяют друг друга. Можно найти уязвимый фрагмент щита и попробовать воспользоваться им во время пересменка, чтобы проскользнуть внутрь. -     Но у нас уже есть способ проникнуть внутрь, - заметила Вель, пристально разглядывая его. – Ведуны Каярди копают под рекой тоннель, Десама готовит своих людей к тому, чтобы пройти внутрь и взять под контроль жрецов. -     Мы могли бы ударить одновременно с двух сторон, - глухо отозвался Нгуен Шанит. – Могли бы застать их врасплох, заставить заметаться между внешней атакой и внутренней. -     Да, но для этого нужны силы и свежая голова. Без сна ничего не выйдет, Нгуен, ты и сам знаешь. Руки его на мгновение замерли над листом, но затем вновь зашевелились, перо двинулось по бумаге, бесцельно тыкаясь по похожей на паутину схеме, над которой он корпел. -     Знаю, нерожденная. И все же предпочел бы закончить работу. Времени еще достаточно, я успею отдохнуть. Несколько секунд Вель рассматривала его упрямо сжатые челюсти и опухшие от усталости веки, а затем выдохнула и спросила, сдаваясь: -     Что у вас там случилось на самом деле, Нгуен? Как Идиль умудрилась отодвинуть тебя в сторону? Руки его вновь замерли, как и взгляд, стеклянно вперившийся в карту. Затем он криво усмехнулся и покачал головой, все же откладывая перо и поднимая на нее тусклый взгляд. -     Не хотел досаждать тебе этим, нерожденная. -     Я сама спросила, - пожала плечами Вель. -     Во время битвы за Барталам Идиль призвала параракшу, и мне пришлось заставить своего Защитника следить за тем, чтобы никто из Усмирителей не выбрался из воды. Я заставил Защитника убивать, - он инстинктивно дернул головой в сторону, сжимая зубы. – После этого мой Защитник покинул меня, а вместе с ним ушло и доверие остальных ведунов. -     Почему? – спросила Вель. -     Потому что они хотят крови, а я этой крови не хочу, - он вздохнул, мрачно глядя на нее. – Убивать легко, мстить сладко, поддаваться своей ярости куда проще, чем быть выше и благороднее мучителей. Я не смог объяснить это детям, которых учил. Даже Идиль – одной из лучших своих учениц, которая теперь поднимает моих людей против меня. -     Дети бунтуют против своих родителей постоянно, - пожала плечами Вель. – Но это не значит, что они перестают любить их. -     Как показала нам эта война, одной любви недостаточно, нерожденная. Ты и сама это знаешь. Он и сам не понял, как глубоко и больно попал – иглой в самое больное. И конечно, он не хотел этого делать нарочно и не метил в нее, но Вель почти что согнулась пополам от его удара. Одной любви действительно было недостаточно, как бы свято и горячо она ни верила в то. Вот прямо сейчас Данка показывала ей это, раз за разом гоня прочь, отказывая, отвергая. А еще так легко оказалось ее ранить – будто волоском ткнуть в уязвимое, даже не специально, и все внутри выворачивалось наизнанку изрезанным нутром, полным боли. Стоит ли сейчас начинать эту битву? Готова ли ты? Вель упрямо сжала зубы. У нее не было иного выбора. Великий Жрец вынуждал ее к битве за Васхиль, она не могла пройти дальше, пока он торчал у нее под носом, тревожил ее границы, собирал против нее альянсы и использовал Белый Источник, загрязненный теперь скверной, могущей свести с ума всех ведунов мира. Его нужно было уничтожить, пока не случилось самое плохое. И она не могла отказаться от битвы с ним, даже если не была к ней готова. …Убей же меня! Давай, чего ты ждешь?! Убей меня, раз решила!.. Перед глазами помутилось, и она покачнулась, инстинктивно хватаясь за стол. Вспышка, яркая вспышка прорезала темноту, и из нее на долю секунды тоньше волоса промелькнуло лицо. Вель почти узнала его, почти ухватила, словно цветной камушек в рябящей воде реки – но не смогла удержать. Он выскользнул из пальцев и провалился внутрь, в глубину, которой и принадлежал. -     Нерожденная, что с тобой? Она с трудом восстановила зрение, возвращаясь в себя. Нгуен подхватил ее под руку, его встревоженные глаза смотрели на нее, искали ответ на ее лице, но что она могла сказать ему сейчас? Погребальным звоном гремели в ней мучительные слова, чужая боль перекатывалась, будто вода под штормовым ветром. Ее собственная боль. Вель вдруг ощутила себя хрупкой-хрупкой, будто сухая тростиночка, напряженно застывшая между порывами урагана. Ледяной холод сковал ее, а кожу одним единым движением сорвало прочь, и осталось только мягкое, уязвимое, нежное. Что со мной, Великая Мани? Что со мной?! Она ухватила Нгуена за руку, пытаясь восстановить дыхание, опереться на него. Он что-то говорил ей, но Вель ничего не слышала, хватаясь за грудь, за сердце, в котором… … Темнота шатра. Алые отблески пламени на стенах, злые, нервные. Алые отблески ярости в ее глазах. Будто у зверя, которого загнали в угол и не оставили выхода, раненого, умирающего зверя, которому не осталось ничего, кроме как нападать. Глаза, которые она так любила. Глаза, в которых когда-то переливалась нежность шире океанов, глубже морей, выше всех небес. Глаза, которые теперь ненавидели ее. -     Убей же меня! Давай, чего ты ждешь?! Убей меня, раз решила! Элонор обхватила руками нож в ее руке, приставила к своей груди, острием впиваясь в кожу. Она кричала в исступлении, скалила белые-белые зубы, острые и злые, и Энерион казалось, что этими зубами она сейчас вцепится в ее сердце и вырвет его из груди. -     Что ты говоришь?.. -     Я говорю тебе: убей меня! – глаза напротив заволокли кровь, война, боль, смерть и потери. Проливались по черным зрачкам горящие знамена, пепел кружился вокруг них, столбы черного дыма застилали небо. Ярость лилась в них, кипела котлом боли, водопадами измождения, выжигала дотла все, не оставляла после себя ничего, кроме выжженной земли. Бесконечного горелого поля, на котором раньше цвели цветы, а теперь лишь кости мертвых зверей скалились в бездушные небеса. – Ты же хочешь этого, я знаю! – выплевывала она слова, бросала в лицо, как змеиный яд, жгущий кожу. – Ты бросаешь меня, бросаешь все, что мы создавали, все, что строили вместе! Ты ненавидишь меня теперь после всего, и нам нечего больше друг другу дать, кроме смерти. Ты выпила из меня все, все до последней капли у меня забрала! А я – забрала у тебя. И не осталось больше ни жизни, ни пути, ни радости. Только смерть и ее страшный хозяин, только он между нами теперь, он и есть мы. Так убей же меня наконец! Слезы мутили взор, и внутри было мертво и пусто. Она права была в каждом своем слове, права была в своей ярости, в ненависти, такая же жаркая как и в нежности - как тогда, в тихом ночном лесу, где танцевали мотыльки и цвели папоротники. Они все дали друг другу, что могли – и любовь, и ненависть, и жизнь, и смерть, и боль, и наслаждение, они отдали все и больше ничего не осталось. Только горечь потери. Только невыносимая усталость и агония, которая лишь нарастала день ото дня. Рабы, Аватар Хаоса, марь – все это сеяли их руки, как иные руки сеют золотое зерно в землю. Города и страны пылали, потому что они родились, люди умирали и поднимались мертвыми, потому что они родились, и выхода из этого не было. Вращалось кровавое колесо, и ему не нужен был страж, потому что они сами раскручивали его, потому что они сами были им, потому что они сами создавали его. Потому что марь рождалась из их ненависти так же, как когда-то связь из их любви. Энерион запрокинула голову, чувствуя, как слезы льются по лицу, умывая ее, будто раскаленный соленый дождь. Не было выхода. Из раза в раз, из жизни в жизнь, снова и снова не было выхода. Родиться для того, чтобы взять ее руку в свои. Родиться для того, чтобы танцевать с ней в глуши лесов во тьме золотых сполохов под слышимую лишь им двоим музыку мира, которая теперь навсегда замолчала. Родиться, чтобы умереть вместе с ней в горниле ненависти и потерять ее вновь, снова и снова терять ее долгие тысячи лет, раз за разом, в крике и боли, в муке, равной которой мир еще не ведал. Быть может, я смогу родиться еще раз и все исправить? Руки Элонор сжались на рукояти клинка, лезвие проткнуло ткань, уперлось в мягкое живое, которое Энерион исцеловывала столько раз, столько безумных шальных ночей, чтобы покрыть своей нежностью, как покрывает весна дымчатым узором доверчиво раскинувшие ей объятия леса. -     Не надо, - прошептала она тихо-тихо, одними губами. – Пожалуйста, не уходи. Сверкнули глаза напротив последней вспышкой ненависти и любви, а потом клинок вошел в плоть, вырывая из нее оглушительный крик. Вель задохнулась, хватаясь руками за грудь и чувствуя, как все внутри распарывается пополам, будто кто-то жестокой неумолимой рукой перерезал все хлипкие ниточки, что еще держали огромный водопад по ту сторону двух живых створок. И они распахнулись, и водопад этот хлынул наружу вместе с кровью ее души, вместе с криком боли, которого она еще никогда не знала. Нгуен что-то говорил ей, пытался держать ее, но она вырвалась, падая на ковер, которым кое-как устлали ледяную размокшую грязь под палаткой. Руки и ноги тряслись, боль хлестала из нее, будто жизнь вытекала на холодный пол, будто все ее нутро вывалилось наружу, и она бессильна была запихнуть его обратно, хоть как-то удержать эту рвущуюся наизнанку муку. Память вернулась, вся память, что была у нее, разом, и она была так страшна. Черные бескрайние пепелища, сожженные города, бегущие прочь люди, спасающие себя от них двух, танцующих свой извечный танец над миром ради друг друга, выпивающих друг друга до дна, забыв обо всем на свете. Глупая сказочка про Аватара Хаоса, в которую поверили дураки, созданная, чтобы оправдать себя так давно, на такой заре времен, что никто уже не докопался бы до сути. Марь, что текла из их почерневших сердец и заражала всех вокруг. Марь, что была обратной стороной связи – чем больше Спутников им присягало, тем больше яда их сердец они пропускали через себя и выливали наружу марью. Элонор, умирающая от удара их собственных рук – своих и ее, вместе надавивших на клинок. Ее собственное сердце, разрывающееся от боли в тот миг, когда глаза ее души погасли. -     Этого не может быть! – захрипела Вель, царапая пальцами грудь, пытаясь вырвать из себя все, что теперь захлестывало ее, будто черная океаническая волна, поднимаясь все выше и выше. – Не может! Этого не может быть, Великая Мани! Пощади меня!.. Но это было, и оно росло, оно рвалось наружу, оно нарастало, с каждым мгновением поднимаясь все выше и выше. Раскаленные капли осознаний капали одно за другим на ее оголенную душу. Аватара Хаоса никогда не существовало, они придумали его, чтобы обелить себя. Источником мари были они сами, исторгая ее из себя как побочный продукт связи со Спутниками. Они сжигали весь мир раз за разом ради власти, мести и бессмысленной глупой веры в то, что родились избранными самим Создателем. Они убивали друг друга за разом, понимая, что натворили. Они убили друг друга в прошлый раз. Она убила свою душу собственными руками. И умерла сама. Вель вцепилась пальцами в волосы, дыша с присвистом, не видя перед собой ничего. Перед глазами темнело все быстрее с каждым мгновением, картинка выцветала, пространство исчезало перед ней, она уже ничего не чувствовала. Она бежала среди дыма пожарищ по горелой земле, и марь, обращаясь в столбы дыма, кружилась вокруг. И из этих столбов выходили люди – те, кого она когда-либо знала, и те, кого никогда не видела. Живые и мертвые, те, кто служили ей, те, кто сражались с ней, те, кого отравила ее марь – с белыми ликами и черной кожей. Их было так много, тысячи тысяч, выстроившихся до самого горизонта и обвиняющих неумолимо и страшно. Она бежала меж ними, от них, к ним, они стояли повсюду, они кричали ей и тянули к ней руки, они обвиняли и умоляли, и грохот их голосов оглушал ее, сбивая с ног. Где ты?! –не своим голосом заорала она на всю эту бесконечность вины, требуя, требуя ответа на этот раз, не давая возможности ей больше убежать прочь, скрыться, спрятать себя. – Где ты?! Ответь мне! Голос ее грохотом сотряс мир до конца вселенной, и ответ пришел. Мелькнули кудри цвета бронзы с золотыми кончиками, поднялись из темноты на нее два глаза цвета штормового моря, влюбленного до безумия в склоняющиеся над ним, любующиеся в нем леса. Данка стояла среди пепла и мари, и ветер чужих криков трепал ее волосы, отбрасывая их назад. Вель знала ее глаза – как и глаза Элонор, как и глаза всех, кем рождалась она от самого первого вздоха мира, всех-всех и каждой в отдельности. Ты поэтому не пускаешь меня к себе?! –прокричала она в эти глаза, мертвые, опустошенные, выжженные дотла. – Поэтому ты не даешь мне найти себя? Все кончено, Вель.Любимый голос резал ее на части медленно и неторопливо, будто остро отточенное лезвие, очищающее мясо с костей. Все кончено. Мы кончились. Нет! –прокричала она. – Нет, я не хочу! Не так! Мы можем все исправить! Мы можем сделать иначе! Ты все видела, Вель. Все это из-за нас. Все это сотворили мы. И я не хочу больше ничего этого. Я отказываюсь быть Аватарой Создателя.Глаза ее были мертвее мертвого, точно то стекло, в которое она смотрелась в последний раз, держа на руках мертвое тело Элонор. Не уходи! Пожалуйста! Мы еще можем… Мы не можем, прервала ее Данка, глядя с тоской. Я больше не могу. И не хочу. Прости. Прощай. И она исчезла. Прощай!– заревели тысячи голосов в ее голове со всех сторон, всех тех людей, что окружали ее сейчас, столпившись и наступая, наступая на нее из пепла и пыли прошлого. Всех, кому она причинила боль, которых не уберегла, которых убила. – Прощай! ПРОЩАЙ! Мир разом обрел цвет. Вель смотрела в ковер под собой, изукрашенный геометрическими узорами, разноцветный, истоптанный чьими-то заляпанными сапожищами. Она видела каждую ворсинку ковра, рисунок подошвы, застывший грязью на тонкой вязи узоров. Она чувствовала сквозняк, щекочущий ее колени, врывающийся в шатер через щель у входа. Она слышала голоса – кто-то снаружи шатра кричал, переговаривался, то и дело упоминая ее имя – Вольторэ. Принадлежало ли ей это имя? Была ли она им теперь? Чем она была? Она поднесла дрожащую руку к груди – там больше не было ничего, кроме боли. Раскрылась зияющая огромная рана сверху донизу, будто ее тело вспороли от начала до конца острым ножом, и в нем больше не было ничего, кроме боли. Ни золотой связи, ни ощущения Данки, ни присутствия Спутников, ничего. Только чистая агония, хлещущая наружу неостановимым потоком. -     Она должна знать сейчас! Немедленно! – настойчиво прокричал чей-то голос, такой знакомый, кто-то ворвался в шатер, кто-то бросился к ней, и на ковер рядом почти что упала Идиль, крича ей в лицо. – Вольторэ! Вольторэ, они уничтожили весь Маронский круг! Всех! Мужчин, женщин, даже детей, всех, кого прятали у себя ведуны, чтобы до них не дорвалась Церковь! -     Что?.. – Вель не до конца понимала, что говорит ей ведьма. Видела только ее глаза, налитые кровью, заплаканные и страшные, что смотрели на нее и требовали, требовали чего-то. …Убей же меня! Давай, чего ты ждешь?! Убей меня, раз решила!.. -     Лонтронцы! – рычала Идиль ей в лицо. – Они сожгли круг в Мароне! Они перебили всех ведунов, принесли их в жертву у Моста Четырех, перешли его и вошли в Андозабар! У меня на глазах! Я не могла остановить их! Я ничего не могла сделать, пока они убивали моих братьев и сестер! – Она залилась слезами, стуча кулаками по ковру, рыча: - Ненавижу! Ненавижу их всех! Мир шатался вокруг Вель, как пьяный, переваливался с ноги на ногу будто Раб, ковыляющий ей навстречу. И в этом мире не было ничего, кроме боли. Дикой, невыносимой боли. -     Вольторэ! – входной клапан в палатку распахнулся, и на пороге появилась Гайда – вся перемазанная в крови и саже, с перекошенным белым лицом. – Шардан пал, Мелонию захватили дермаки, Кевир был атакован! - выдохнула она. – Речные эльфы уничтожили Мембрану над Лесным Домом. Я вернулась, как только смогла. – Взгляд ее переполз на рыдающую от злости Идиль, брови сошлись к переносице: - Что у вас здесь случилось? Что происходит? Вель поняла, что смеется. Ощутила, как содрогаются ее плечи – мучительно, рывками, пока наружу из груди и передавленного горла рвется хриплый звук – то ли крик, то ли вой, то ли смех. Все рухнуло. В одночасье все рухнуло и рассыпалось на куски одним ударом. Одним легким движением пальца, который просто тронул трещину, и плотина прорвалась, разнося все в щебень и крошку, разбивая в оглушительном реве разрушения все, что она так долго и так кропотливо создавала. Ее саму. Все кончено. Она закрыла глаза, переживая этот последний ослепительный миг. Миг, в котором закончилось все. Раз и навсегда. Миг, в котором ее мир перестал существовать. Миг, в который она умерла. В черной пустоте и мраке родилось пламя. Вспыхнуло огоньком, жарко взметнулось вверх, пожирая все, что было – ее прошлое, ее память, ее саму. С жадностью голодного волка уничтожало оно все, разрастаясь и разрастаясь ослепительной, оглушительной, невыносимой яростью, что так долго копилась, так долго ждала своего часа, так долго тлела во тьме, в глубинах торфа ее существа. А теперь рвалась наружу, уничтожая все на своем пути. Она видела все это как будто со стороны. Себя саму, черную, обугленную, обнаженную, объятую языками уничтожающего все огня. Она видела, как поднимается из грязи своей ярости и распрямляется в полный рост. И голова ее царапала подбрюшья облаков, и они загорались от пламени на ее волосах, вспыхивали, разрастаясь пожаром по всему небу. Весь мир горел в ее пламени. Она хотела сжечь все дотла, до самой последней крохотной травинки, что еще была живой, пока она сама переживала собственную смерть. Он тлел впереди, на другой стороне реки, мучительный, страшный гнойник, с которого все началось. Церковь, проклятая церковь, породившая весь этот кошмар, породившая ее саму. Созданная ею две с половиной тысячи лет назад, державшая в клетке Элонор, взрастившая ее отца, отдавшего ее на расправу Карателям. Все это было делом ее собственных рук, все это она создала и выпустила в мир сама, чтобы потом все это и пожрало ее и ее жизнь, все, что она любила, все, чем так дорожила. Вель закричала, и от ее рева содрогнулись облака, изламываясь в муке пожара. Содрогнулась земля от ее шагов, когда она побежала туда по земле, с грохотом разбивая ступнями берег Асхалата, что стал теперь тонким ручейком под ее ногами. Один удар черной обугленной ноги, и защитная сфера над городом лопнула, будто сухой человеческий череп. Второй удар, и купол храма, в котором прятался Великий Жрец, разлетелся на куски, будто пустая стеклянная бутылка. Боль хлестала из нее наружу, вырывалась ревом из ее горла, огнем стекала с ее тела, поджигая все вокруг, и ночь окрасилась в алый вопль, в один единственный стон и крик – ее собственный, рев мира, что рушился прямо сейчас вокруг нее, с треском и грохотом распадаясь на осколки. Она танцевала под этот рев, разбивая пятками ненавистный храм, втаптывая в землю церковь, которую и создала. Она бесновалась и кричала, уничтожая все, что породила, растаптывая его в пыль и грязь, проклиная и поливая пламенем, чтобы ни единого клочка не уцелело на этом месте, чтобы ничего не осталось больше, только пепел, мрак и марь, только черное пепелище, которое никогда больше не оживет. Она остановилась лишь тогда, когда под ногами остались одни руины. Когда дома рассыпались на груды обожженного камня. Когда от резиденции Великого Жреца остался лишь прямоугольник основания. Когда ничто живое больше не шевелилось под ее ногами, лишь только ветер дожигал последние остатки того, что было творением ее рук. Ноги подломились под ней, и она упала на колени среди черного дыма пожарища. Раскаленные от пламени камни мостовой коснулись обнаженной кожи. Глотку забила вонь черного дыма. Остовы домов пылали вокруг нее, горбились отвратительными грудами черной сажи. Воняло палеными ногтями и горелым человеческим мясом. Вель вцепилась в волосы, раскачиваясь взад-вперед посреди пустой улицы разрушенного Васхиля, не обращая внимания на то, как жгут камни ее колени, как тлеют вокруг нее изломанные, обожженные человеческие тела. Ярость сходила прочь, оставляя после себя пепелище отчаянья. Ничего больше не осталось. Все было кончено. Прощай.