Танец Хаоса. Новое время

Дождь шел с неба, капали крупные теплые капли, Гайда чувствовала, как они тихо шлепают по ее лицу, волосам, как стекают вниз на плечи, и одежда на ней медленно промокает, напитываясь влагой, облепляя тело. Ее трясло, но совсем не от холода, и во рту зуб на зуб не попадал, выстукивая едва ли не походный марш Джен Итур Вануэль. Она смотрела вокруг, не в силах поверить в то, что видели ее глаза, и от ирреальности происходящего кружилась голова. Огромное древо поднималось над ней вверх, подпирая небо, так высоко, что, даже запрокинув голову, она не могла разглядеть всю его крону в клубах черного дыма. На ветвях его раскинулся дворец из белоснежного салемата, светящийся изнутри теплым светом уютной старой лампы, будто видение из ускользающего сна. Как солнце в пожар проглядывал он через затянувшую все дымку смога. Гайда видела такое однажды – давным-давно, когда в Латре случился большой пожар, и небо стало багрово-оранжевым, когда дым заволок улицы, а жар иссушал кожу, обращая ее в пергамент. И солнце обратилось в злой жестокий глаз, неотрывно следящий за чужим горем. Таким сейчас выглядел и дворец – закатившимся в черные тучи солнцем, что вот-вот должно было рухнуть на землю. Вода свергалась с его куполов вниз, прозрачным ореолом разрезая мир пополам. По одну сторону – река и лес из черных в ночи деревьев, по другую – разрушение, загнанное в стеклянную клетку движущихся капель. Крики отчаянья заполняли влажный воздух, и эльфы, что еще совсем недавно казались ей безмятежными и расслабленными как недвижимая гладь пруда в летний полдень, теперь метались вокруг в панике, пытаясь хоть как-то остановить разрушение собственного дома, неотвратимое и страшное. Горели будто масляные факелы белоснежные здания из салемата, и льющая с неба вода не могла потушить их. Они оплавлялись, будто свечи, растекались в лужи, по которым бежало пламя, и черный дым клубами валил от них вверх, едкий дым, режущий глаза и скребущий глотку. Пламя танцевало в полукруге изящной гавани, жадно пожирая тонкие эльфийские ладьи. Горели паруса, вспыхивали, будто попавший в жерло костра лист, выгорали моментально до самых своих костей – белых тонких мачт, чернеющих и обугливающихся на глазах. Огонь пожирал разлеты пристани, деревянные настилы улиц, изящные здания складов, возле которых метались фигуры людей и эльфов – тех, кто еще пытался спасти свое добро, выволочь его наружу из пылающего инферно. Жара, душная жара подступала к ней со всех сторон, но Гайда вместо того обливалась ледяным холодным потом, от которого ее трясло всем телом. Смотрела на то, как змеистые молнии чужой силы рябят, взбираясь по стволу вверх, и ветви дерева вздрагивают от невидимых ударов, и синие листья летят вниз водопадом вместе со свергающейся с ветвей водой. Сквозь стену водопада по ту сторону гавани на речной глади качались боевые ладьи Первопришедших. Сейчас там никого не было, только призрачный серебристый свет разливался вокруг них по воде, будто армия мертвых поднялась из своих могил, чтобы пожрать саму жизнь. И не было никого, кто мог бы их остановить. И она не могла этого сделать. Не успевала. Как не успевал и Вазир Радан, бросившийся с катаной в руках на берег, ринувшийся к ведущим вверх по стволу лестницам с отчаянным воплем человека, который безвозвратно опоздал. Как не успевали защитники эльфы, суетившиеся у корней древа, будто муравьи, выбегающие откуда-то из лесной темноты, бросающиеся вверх по ступеням древа в надежде догнать врагов. А те перемещались так быстро. Затаив дыхание Гайда смотрела на то, как растекаются серебристые молнии по ветвям древа, как огни взрывов вспыхивают то тут, то там среди салематового свечения и черного дыма, и как медленно доходит оттуда звук – с задержкой высоты, будто громовые раскаты. И ветви древа дрожали все быстрее и быстрее, и ствол его тихо и протяженно гудел изнутри, отвечая на каждый удар. Живое, терпящее муку. Она ничего не могла сделать. Она просто стояла, глядя на то, как рушится Думан-Кевир, Дворец Печали, Край Утренней Звезды. И рядом с ней стояли молчаливые наемники, опустив руки и задрав головы. Старое время выгорело над ними навсегда погасшей Мембраной, и теперь новое время царствовало здесь вместе с обычным осенним ветром, что качал измученную, усталую крону Перводрева, поддерживающего весь мир. -     Это даже красиво, - хрипло пробормотал рядом Гелен Длиннорукий, и Гайда кивнула ему, завороженная нестерпимостью момента. Докатились серебристые вспышки до самого сердца дворца, и оно на миг полыхнуло, будто костер, раздутый резким порывом ветра. Ударило в последний раз, чтобы остановиться навсегда. Содрогнулось древо в последнем мучительном усилии, застонав почти как живое существо. А затем серебристое свечение ровной волной хлынуло вниз по стволу, приближаясь к ним все быстрее и быстрее. -     Что происходит? – вскрикнул молодой Гернен, бесполезно хватаясь за рукоять меча. -     Назад! – рявкнул Кадиль Медведь, хватая за руку Гайду, оттаскивая ее куда-то в сторону. Она даже не успела испугаться, когда серебристое облако силы Первопришедших схлынуло в корни древа вокруг них, пронеслось мимо нее, на миг тронув кожу дыханием зимней стужи, и опало в бурлящие воды Кудрявой. -     Вседержитель!.. – выдохнул Кардан Бык рядом, вторя ее собственным мыслям. Клубы черного дыма и стена падающей воды искажали обзор, но сквозь них Гайда все равно увидела, как шевельнулись на водах реки ладьи. Вздулась поверхность воды под ними, поднялись волны, будто на море, вскидывая их высоко вверх, опрокидывая носами прямо в бушующую черную пучину. Еще миг, и воды поглотили их, и серебристое сияние уходящим ко дну китом затихло в ночи, оставив после себя лишь черноту. -     Они ушли? – напряженно выдохнул Медведь. – Совсем? -     А что им здесь оставаться теперь? Они уже сделали свое дело, – с хриплым злым смехом прокаркал голос Ренона у них за спинами, и Гайда обернулась к нему, с трудом вспоминая о его присутствии. Он сам кое-как выбрался из лодки и теперь стоял на краю берега, всем весом наваливаясь на черный трезубец, воткнутый в землю. Черные патлы свисали грязными лохмами на его белое будто снег лицо, с которого неистовой силой горели два льдистых глаза, и в них отражался огонь пожарища. Он смеялся, хрипло выкаркивая из себя жуткие булькающие звуки, и в груди у него клокотало, будто там стояла кровь. Гайду продрал озноб, и она передернула плечами, чтобы хоть чуть-чуть снять напряжение. -     И что же теперь, милорд? – Кадиль Медведь взглянул на него почти с робостью, приподняв густые черные брови. – Что вы будете с этим делать? -     Я? – Ренон вновь рассмеялся. – Поднимусь наверх в свои покои с твоей помощью, мой дорогой друг, выпью лучшего вина из того, что есть в моей коллекции, за разрушение этого ненавистного мира, которое наконец-то свершилось. Не согласишься ли разделить со мной чарочку? -     Но древо! Оно ведь… Оно ведь горит! – молодой Гернен беспомощно уставился на языки пламени, разрастающиеся у огромных будто дома корней, коптящие черным дымом синевато-золотой в отблесках огня ствол. -     И что? – пожал плечами Ренон. – Это древо стоит здесь с самого начала мира. И простоит до самого его конца. У Себана недостаточно сил, чтобы свалить его. Вряд ли в мире вообще есть кто-то, кто смог бы это сделать. Он был прав – поняла Гайда, поднимая голову и глядя вверх, подставляя лицо теплым поцелуям падающих капель, разогревшихся от жара взрывов. Дворец устоял, продолжая слабо мерцать изнутри. Кое-где стены его все же загорелись, но льющая с ветвей вода быстро тушила факелы пожаров. Все вокруг медленно заволакивал черный дым, и дышать в нем становилось все тяжелее. -     Пошли, - буднично скомандовал им эльф. – Нам здесь больше делать нечего. Гайда взглянула на него с удивлением, не понимая, почему он так спокоен. На его глазах перед ним на куски разлетелась Мембрана, тысячи лет сберегающая Лесной Дом от тьмы с востока и запада, от лотрий и тварей Годваг Гивир, от Рабов и дермаков Сета, а он и бровью не повел. Играючи поманив к себе рукой Гернена, Ренон оперся на него с одной стороны, с другой навалился на свой трезубец и поковылял себе вперед, казалось, куда больше увлеченный тем, как переставлять ноги, чем безумием, что творилось вокруг. Ему было все равно? Почему ему было плевать на разрушение его собственного дома? -     Я останусь здесь, - твердо проговорил Джонай Гернен, заставляя ее вырваться из своих мыслей. – Помогу тушить. -     Я с тобой, парень, - Кадиль Медведь бросил хмурый взгляд в спину Ренона и сплюнул на землю. -     Премного благодарен, милостивые господа! – картинно прокаркал Ренон, даже головы в их сторону не поворачивая. – Приятно знать, что кому-то не все равно, что Великое Перводрево пытались спалить. Всегда ценил альтруизм и неравнодушие. -     У него нет сердца, - буркнул Джонай, косо поглядев на Ренона, а затем взглянул на Гайду: - Вы с нами, госпожа Лисица, или сопроводите князя? -     Мне нужно узнать, что здесь происходит, - не без колебаний отозвалась она. – Я должна доложить Вольторэ. -     Да, ей пора узнать обо всем этом, - с затаенным ожесточением кивнул Джонай и слегка склонил голову: - Буду рад встретиться с вами снова. -     Бывай, Хатор! – отсалютовал ей ладонью Медведь. – Не забудь только нас прихватить отсюда, когда двинешь к Аватаре. Мне уже до смерти надоело сидеть без дела. -     Я приду за вами, - пообещала ему Гайда и посмотрела на Кардана Быка. – Помоги им, чем сможешь. Теперь же твои Тени могут пройти сюда? -     Могут, госпожа Спутница, - лицо ведуна окаменело, только глаза пронзительно поблескивали при взгляде на нее. – Сделаю все, что смогу. Гайда отвернулась от них, чувствуя лопатками взгляд ведуна и легко догоняя ковылявших впереди Гелена с Реноном. Кардан Бык верой и правдой служил Аватарам, но он все еще оставался ведуном, и кто бы там что ни говорил, сама Гайда ему не шибко доверяла. Ведуны не больно-то подчинялись приказам, а что творилось в их головах, знал лишь один их Вседержитель. Кое-кто из них уже предавал и нападал на Вольторэ, другие только и делали, что пытались манипулировать ею и склонить ее на свою сторону. А ей нужен был трезвый и четкий взгляд на все происходящее, чтобы оценить ситуацию, и Гайда намеревалась ей его предоставить. Дым заволок уже все, и она закашлялась, ступая в арочный пролет змеящейся вдоль ствола лестницы. Впереди Длиннорукий тащил Ренона, перегородив добрую половину прохода. Под эльфом заплетались ноги, он так наваливался на свой трезубец, будто в любой миг мог проломить его своим весом. Таким разбитым и бессильным Гайда его еще никогда не видела, и от этого тоже под ложечкой неприятно кололась тревога. Сколько ему потребуется времени, чтобы восстановиться? Что будет теперь с фронтами? Еще вчера Вольторэ надеялась на то, что Первопришедшие помогут ей взять Васхиль, а сегодня они пришли сюда и разнесли в щепки защиту Лесного Дома, аккурат в то время, когда дермаки взяли Шардан, открыв себе дорогу на запад. Что мешало им сейчас войти в Годваг Гивир и промаршировать через весь лес до оголенной границы Лесного Дома, не встречая ни малейшего сопротивления? Что мешало им ударить оттуда в незащищенный тыл Бреготта, отрезав эльфов от их старых союзников? Он нас перехитрил. Проклятый Сет, кажется, нас почти переиграл,мрачно думала она, карабкаясь по ступеням. Все рушилось вокруг них, все разваливалось на куски, и пока что она не видела ни единого способа собрать все это обратно. Война бушевала везде, ключевые точки на пути с востока на запад пали, и Аватара осталась наедине с Великим Жрецом Васхиля и всей его мощью, которую, судя по ощущениям Гайды, вряд ли могла перебороть. И что это означало для них всех? Что они проиграли? Гайда взглянула в арочные проемы лестницы, окидывая мрачным взглядом пылающий Кевир. Горела гавань и дома вокруг, внизу метались фигурки эльфов, пытавшихся бороться с пожаром, но теперь в их движениях появилось как будто чуть больше организованности. Да и салемат почти догорел, расползаясь повсюду, большими белыми лужами накрыв землю у корней древа. Теперь похоже было, будто кто-то разлил вокруг древа огромный ушат воска. -     Что ты теперь будешь делать, Ренон? – спросила она его, опуская прочь титулы, вежливость и расшаркивания. Сейчас уже не до того было, да и страх перед ним у нее давно прошел. -     Я уже сказал, угощусь вином, - отозвался он с хриплым смешком. -     А что с Речным Домом? Что с Мембраной? Гайда смотрела ему в спину и не верила, что ему могло быть все равно. Только что у него на глазах, пока он лежал бездыханный и неспособный на противостояние, сожгли его собственный дом. Неужели у него действительно не было сердца? Неужели он действительно ничего не собирался делать? Ничего не чувствовал после всего произошедшего? Разве так вообще могло быть? -     Разве твоя Аватара не учила тебя милосердию и состраданию? – он слегка повернул голову, кося на нее ледяным глазом, в котором горела смерть. – Прояви милосердие, госпожа Первая Спутница, прояви сострадание. Мой дом горит вокруг меня. Я решу, что с этим делать, когда потушу его. Что-то было в его голосе, что заставило ее схлопнуть челюсти и больше не задавать вопросов. А потом им попалось первое тело. На ступенях впереди лежал эльфийский воин лицом вниз, и кровь медленно сочилась вниз по салематовым пролетам, такая красная на фоне молочно-белого затвердевшего древесного сока. -     Раз, - тихо произнес Ренон. Чуть выше первого лежащего воина нашелся второй. Этот откинулся на спину, будто вытянулся всем телом на первой траве под бездонным небом, любуясь в него такого же цвета глазами, и на груди его красным цветком открывался глубокий длинный порез от катаны, распоровший и кольчугу, и тело под ней. -     Два, - сосчитал Ренон, а дальше он уже не замолкал. Они пробирались вверх по лестнице среди изрубленных тел бессмертных, и Ренон приглушенно считал их одного за другим, будто скот на бойне. От его хриплого голоса Гайду продирал мороз, от той затаенной ледяной злости, что звучала в нем, вкрадчивая, как свернувшаяся в кольцо гадюка. Гайда слушала этот счет и со всей трезвостью понимала теперь всю бессмысленность своих вопросов. Он вовсе не был равнодушен ко всему, что вокруг него происходило, он очень внимательно и во все глаза смотрел на происходящее, не отворачиваясь. И это было куда страшнее. Они поднимались долго, и совсем скоро Гайда перестала обращать внимание на кровавую цепочку следов, что оставалась за ними на белоснежных ступенях. Рев пожара остался позади, дым слегка рассеялся, зато на смену им пришел отдаленный гул голосов, то и дело разрываемый отдельными вскриками отчаяния. Гайда угрюмо шагала навстречу ему, слишком знакомому и такому ненавистному. Была бы ее воля, она бы полжизни отдала, чтобы никогда такого не слышать. А вторую – чтобы не чуять вони обгоревшей плоти и не слышать хлюпа человеческой крови под своими сапогами. А потом они выбрались на широкий пролет лестницы, уводящий их через резную арку внутрь салематового дворца. Здесь на полу вперемешку лежало так много тел, что Ренон остановился, тщательно пересчитывая каждого с педантичной аккуратностью, от которой даже Длиннорукий Гелен принялся кусать нижнюю губу, поддерживая его, чтобы он не упал. Стойкий запах смерти, крови и дыма наполнял все, и Гайда с приглушенной руганью вытащила из-за пазухи свой шарф, обмотала им лицо, чтобы хоть как-то сбить вонь. Поглядывая на эльфа, она отступила в сторону, так, чтобы не ступать ногами в месиво мертвых тел. Судя по всему, Ренон намеревался пересчитать каждого павшего эльфа в отдельности, не упустив никого. А это означало, что Вольторэ получит свое донесение куда позднее, чем Гайде того хотелось бы. Какие-то фигуры заметались в коридоре впереди, и в одной из них, ринувшейся к ним навстречу, Гайда узнала Вазира Радана. Посол Лесного Дома в Шардане был с ног до головы заляпан кровью, на лице его зиял глубокий порез, сочащийся рубиновыми каплями на его гладкие щеки. От былой его сдержанности не осталось и следа, когда он бросился бегом в сторону Ренона и почти что силой отшвырнул Длиннорукого в сторону, подставляя ему свое плечо. -     Светлейший! Как хорошо, что вы здесь! Скорее! Владыка при смерти! -     При смерти, но не мертв, - без единой эмоции ответил ему Ренон. – А я сейчас считаю мертвых, Радан. И когда закончу, займусь другим делом. -     Он желает видеть вас, светлейший! Он зовет вас, и вы должны поторопиться, времени совсем мало, - настаивал посол, но Ренон просто взглянул на него, и Радан осекся. -     Он подождет, когда я закончу, - тихо сообщил Ренон. – Я занят, Радан. По одному делу за раз, иначе не работает. Несколько мгновений они буравили друг друга взглядами, а затем Вазир Радан церемонно склонил перед Реноном голову. -     Как прикажете, светлейший. Гайда ощутила, как внутри что-то ёкнуло, обдав ее ледяным холодом. Если Илион сейчас умрет - а он, судя по всему именно это и намеревался сделать, - Владыкой Лесного Дома станет Тваугебир. И что в этом случае ждет всех их? Взгляд ее булавкой пришпилился к спине Ренона, который медленно брел по коридору вперед, внимательно вглядываясь в каждое мертвое тело, мимо которого проходил, словно пытался отпечатать в памяти черты этих эльфов. Что такой, как он сделает с миром, когда получит в свои руки полную власть? Ужасающий легендарный наемник, именем которого пугали детей, бессмертный живой потомок Ирантира, отказавшийся присягать Аватаре и мечтающий лишь о том, чтобы уничтожить Сета. Что он сделает, когда получит власть? -     Госпожа Хатор, господин Длиннорукий, - не оборачиваясь, возвысил голос эльф, и Гайда вздрогнула от звука его ледяного голоса. – Найдите кого-нибудь, кто проводит вас в мои покои, насладитесь там вином и фруктами, отдохните с дороги. Как только освобожусь, я присоединюсь к вам и сообщу все, что вам нужно знать о моих дальнейших действиях, дабы передать это Аватаре Создателя. -     Я бы хотела помочь, Ренон, - отозвалась Гайда, приказывая себе игнорировать тот неприятный липкий страх, который вызывала в ней вкрадчивая сладость его голоса. – Во дворце много раненых… -     И что, Хатор? Ты лекарь? – перебил он ее, улыбаясь самым уголком рта, слегка повернув к ней голову. – Нет. Ты пришла договариваться, вот и договоримся, когда придет время. А пока можешь отдохнуть. Эй ты! – бегущий по коридору впереди эльф резко обернулся и замер на месте при звуках его голоса. – Проводи господ послов в мои покои. Угости, как полагается, обогрей, пусть ни в чем не знают нужды. Это правая рука Аватары Создателя, знаешь ли, а с ней мой дорогой шафер. Мы не должны показаться им плохими хозяевами, не правда ли? Гайда молча смотрела, как он удаляется прочь по коридору, с трудом передвигая дрожащие от слабости ноги. Считая, считая, считая тела.

***

Триста восемьдесят семь. Он насчитал триста восемьдесят семь: двести одиннадцать мужчин, сто семьдесят шесть женщин. Часть из них была стражниками, но доспехи из эльфийского железа не спасли их от удара Первопришедших. Другая часть просто попалась под руку, убитая походя, сметенная волной нападавших потому, что перекрывала дорогу. Как бревно, перегораживающее реку, когда по осени поднимается напоенная дождями вода, мчится вниз, сметая все на своем пути. Триста восемьдесят семь душ, обреченных на бессмертие и погибших от руки бессмертных. Чуть более бессмертных, чем они сами. Ему было смешно, смех булькал в груди, накипал, сжимая пальцами глотку, поднимаясь вверх, срываясь с губ нервными звуками, от которых Радан то и дело дергался, будто ему отвешивали одну пощечину за другой. Но тащил его без лишних слов, переводя из одного помещения в другое. Тащил на себе легендарного Тваугебира, который ничего не мог сделать, пока жгли его дом. Который лежал в лодке, не в силах двинуть пальцем, и смотрел на дело своих рук. Хорошую жатву ты собрал сегодня. Добрую, славную жатву. Перебирай теперь тугие колоски да пеки караваи. Отчего же не любуешься ты на то, что сделал? Кровь пятнала белоснежные полы Дворца Печали, растекаясь по ним густыми лужами, неспособная впитаться в застывший отравленный сок. Алеор смотрел на нее и улыбался, чувствуя, как холодит под сердцем кусок серебра – точно такой же отравленный и застывший. Две тысячи лет войны. Две тысячи лет старой раны, которую он носил в себе, будто воспоминания о поцелуях возлюбленной, а она все расходилась да расходилась в стороны. Лопались трухлявые нитки, расползались гнилые края, и можно было сколько угодно поливать их слезами и кровью, а все не было тому утешения. Он помнил пустые глаза матери, которые не могло отогреть свечение этих навеки застывших стен. Он помнил белый саван с завернутым в него телом отца, тонким, будто пустая скорплупка вылупившейся бабочки. Он помнил лоскут голубого шелка, который с небрежной стыдливой поспешностью прятали от него слуги. Лоскут, который мать вышивала долгими вечерами, вплетая в нить песни своей памяти, заставляя ее светиться в безмолвном свете звезд. Чтобы накрывал ее новорожденных детей от бед, шептал им сказки, кутал в звездную кудель. Да только не пригодился. Все, что осталось после того, как все, кого он любил умерли. Помнил он и то, как отыскал этот лоскут, заброшенный слугами в дальний угол, чтобы ничей взгляд не коснулся его больше. Как прижимал текучую леденящую ткань к своим грозящим вылиться вместе со слезами глазам, вдыхая ее запах, пытаясь ощутить последнее тепло ее тонких прозрачных рук. Как повязал его на шею, когда осенней ночью покинул свой дом, чтобы разыскать Сагаира. И как тот срезал его мечом с его глотки и изрубил в куски, смеясь над ним с легкостью сухого осеннего листа, кружащего над миром. Подошвы его сапог пропитались кровью его братьев и сестер, пятнали ей белые переходы, пока он брел вперед, пробираясь от одной части дворца к другой. Ему показывали сгоревшие флигеля, обрушившиеся ветви древа, раненых, которых Первопришедшие не потрудились добить. Он смотрел на них во все глаза, запрещая себе моргать, заставляя себя запомнить до мельчайших деталей. Запах горелого салемата, горький, удушливый, щиплющий глотку. Обугленные нити, торчащие из оплавившихся ковров и шпалер. Густая черная кровь в светлых волосах, застывающая неопрятными сухими комками. Он должен был помнить каждую деталь и каждое лицо, каждый запах и каждый звук. Он должен был запомнить навсегда. Ветер врывался в коридоры дворца сквозь разбитые окна точно так же, как ворвались его старшие братья, чтобы принести ему свою кровавую справедливость, чтобы наказать его за то, что он посмел ослушаться их. Ветер выл в коридорах, раскачивал белоснежные полотнища с вытканными на них пейзажами, навсегда впитавшими в себя запах гари. И в этом ветре больше не было вечности – ее отобрала у этого края бессмысленная жестокость и гордыня. И отчего-то ему сейчас было спокойно, по-настоящему тихо и спокойно среди этого холода и этого ветра. Как тогда – в осеннюю ночь, когда он, не оборачиваясь, шагал прочь от родного дома, и только кроны деревьев шептались над ним, провожая и оплакивая его следы. Вечность кончилась для этого сонного края, как когда-то кончилась для него. Вечность отняли те, кто владел ею по праву силы, упиваясь собственной безнаказанностью. Но у каждой безнаказанности был предел. Потому что ни одна дверь не являлась защитой и никакой замок не мог отгородить ночь по ту сторону стен. Потому что всегда был тот, кто приходил и рушил, убивал и уничтожал, отнимая самое дорогое и втаптывая его в грязь. Всегда был кто-то сильнее – это Алеор знал в этом мире как никто другой. Раскачивались увивающие стены тонкие лианы белоснежных орхидей, и меж ними чернело окно в ледяную ночь подступающей зимы. Он посмотрел туда, сквозь небо на западе, затянутое тучами, сквозь дождь и мрак такого безопасного расстояния, сквозь непробиваемую стену Мембраны, за которую могли пройти лишь чистые кровью. Он посмотрел туда, казалось, видя, ощущая и вдыхая ненавистный город на реке, где время остановилось, и вечность до опьянения баюкала саму себя, упиваясь собственной безнаказанностью. Ты думаешь, я не приду за тобой? Ты считаешь, что преподал мне урок, который я выучу? Ты полагаешь, что никто не достанет тебя в твоей крохотной безопасной клетке?Ярость зашевелила серебро под сердцем, забеспокоила его, прогревая, начиная плавить. Твое время пошло вспять, Себан. Считай мгновения, которые отделяют меня от тебя. Отсчитывай вздохи до самого последнего, который я вырву из твоей глотки, когда выйдет счет. -     Мы обошли все, мой князь. – Вазир Радан говорил с ним теперь приглушенно, не поднимая глаз и склоняя голову чуть вперед, будто не в состоянии был перестать кланяться. В голосе его звучало смешанное со страхом почтение, и это тоже смешило Алеора, заставляя губы кривиться в улыбке. – Мы нашли всех. Не пора ли вернуться к Владыке? -     Пора, - согласился с ним Алеор, заставляя свои негнущиеся, окаменевшие от слабости ноги развернуться в обратную сторону. – Впрочем, смешить нам с тобой некуда, друг мой. Наше время пришло к нам. Вазир Радан странно взглянул на него и поспешно отвел глаза, продолжая поддерживать его за талию, твердо, но аккуратно. Он не понимал. И боялся до смерти, как боялись все они, но боялись пока еще недостаточно, не до конца понимая, с кем имеют дело. Ледяной ветер ворвался в коридор, целуя его сухие будто степь глаза, и Алеор позволил ему ворошить свои волосы, перебирать их, вплетая в них вонь пожарища, будто свадебные цветы. Настало его время, пришла его ночь. Та самая, которой он так страшился, от которой бежал всю вою жизнь. Ночь, что догнала его наконец-то и схватила за пятки железной хваткой, не позволяя больше убегать. И оставалось только повернуться к ней лицом и посмотреть в ее желтые волчьи глаза, только это ему теперь и оставалось. Он так и сделал, медленно шаркая в сторону покоев Илиона сквозь разбитые сожженные коридоры разрушенного дворца, который теперь принадлежал ему. Все было верно, все было правильно, он прекрасно знал, что однажды именно так все и произойдет. Пожалуй, все сложилось даже лучше, чем он ожидал, и это немного… грело? Ледяная корона вечности не ляжет на его чело, сомкнув его в своей хватке, потому что этой вечности здесь больше не будет. Его время пришло, разбив на осколки последнюю иллюзию, что еще оставалась у этого края – сон о вечности, мечту о безмятежности, сказку вечного утра. Сама жизнь ворвалась в этот равнодушный бестрепетный край, выколотив окна и двери, смертью окропив ступени застывшей отравы, превращенной в ночной светоч. Все было верно, все было так, как должно, и он упивался этим до самого дна. Он посмеивался, неторопливо приближаясь к комнате, в которой умирал Илион. Ощущая лишь ровное спокойное удовлетворение, точно такое же, что читалось на лице самого Илиона, когда отца и мать Алеора предавали земле. Много лет они ненавидели друг друга, но вынуждены были мириться с этим. Много лет они не хотели меняться властью, но оба прекрасно понимали, что однажды это придется сделать. Много лет они мечтали о смерти друг друга и в тайне боялись ее, ибо она означала падение вечности. И вот – какая ирония! – все случилось само, без их участия, не по их желанию, но по воле, что была куда выше мира этого и решений даже самых сильных его детей. Неумолимая шатара плела мир сама по себе, удавливая и порождая с одинаковым безразличием. И только дураки стенали и рвали волосы, когда она приходила в их дом. Перед полуприкрытыми резными дверьми Алеор остановился и сбросил движением плеча руку Радана. -     Ты можешь быть свободен. Пересчитай для меня раненых, подготовь убитых к прощанию. Я призову тебя завтра на рассвете. -     Да, Владыка, - склонил голову Радан Вазир, в последний момент спохватившись и округлив глаза от удивления, что называл его именно так, но это было правдой. Прямо сейчас все это становилось правдой, и Алеор чувствовал, как она вплетается в него, входит в его жилы, прорастает сквозь тело и впивается изнутри в глаза. Будто Тваугебир, голодный и непреклонный, берущий то, что принадлежало ему по праву. Он оперся на свой трезубец и толкнул дверь в комнату Илиона. Колыхнулись от сквозняка из выбитого окна обгоревшие шелковые панели, задрожали ширмы, пуская золотое сияние по беспокойным бокам. Зарябили тонкие хрустальные кристаллы на потолке, зазвенели тихонько, выводя тревожную песню. Запах крови и гари заполнял помещение, и в него вплетался тонкий аромат ночных орхидей, оплетающих стены и ветвящихся по потолку. -     Покиньте нас, - приказал Алеор, и трое слуг, склонявшихся над телом Илиона, без единого слова поднялись и выскользнули прочь, кланяясь ему едва ли не в пояс. Алеор взглянул на своего дядю. Тот лежал на устланном тончайшими коврами постаменте из салемата, вырезанном в виде лепестка лавиана и служившем ему ложем. И его белое лицо было почти того же цвета, что и полы под ногами Алеора. Наваливаясь на трезубец всем телом, чтобы не свалиться на пол, Алеор побрел к нему, не сводя с него взора. Илион смотрел в ответ – его темные глаза выцветали с каждым мгновением, жизнь едва теплилась в них, поддерживая лишь несгибаемой упрямой волей, не позволяющей ей потухнуть утонувшим в лужице воска фитильком. Тело его, облаченное в серый мягкий алит, покрывали тонкие разрезы, расцвеченные алым, будто грудь его усыпали лепестками роз. Алеор добрел до его ложа и остановился, покачиваясь, стискивая обеими руками черное древко трезубца. -     Ты опоздал, - с трудом прошелестели сухие посиневшие губы Илиона. -     Как и ты, - пожал плечами Алеор, равнодушно глядя на него. Илион усмехнулся, самую-самую чуточку, ровно настолько, насколько ему еще хватало силы. -     Власть твоя, - едва слышно прошелестел он, и Алеор ощутил, как что-то невидимое пробегает ледяными пальцами по его коже, по всему его телу, заставляя нутро выкручиваться и выламываться от остроты прикосновения. Он передернул плечами, двинул головой в стороны, привыкая к этому ощущению, смиряясь с ним. Мембраны больше не было, потому, наверное, все это прошло куда легче. Глаза Илиона смотрели на него почти без выражения, медленно угасая, как последние отсветы вечерней зари. – Не погуби их, - едва слышно попросил он. -     Это решу не я, но время, - отозвался Алеор, подковылял к нему вплотную, протянул руку и закрыл погасшие глаза. Комната медленно пустела. Уходило присутствие, впитываясь в салематовые стены, что не могли принять в себя живую кровь, но зато с такой легкостью забирали себе чужую память. Алеор чувствовал, как сознание уходящего Владыки седой паутинкой ложится ему на плечи, волосы, невесомым прикосновением оплетает кожу. Как приходит чувствование – бледная тень, пока еще только подступающая к нему со спины, только примеривающаяся к его плечам, оценивающая, выдержит ли, вынесет груз, отказаться от которого он не имел права. Как обретается то, что ждало его с самого момента его рождения, с самого первого мига, как он открыл глаза, обреченный на наследование. Он становился Владыкой Лесного Дома. В самом сердце Танца Хаоса посреди кипящего мира под разрушенной Мембраной, окруженный со всех сторон пробудившимся Годваг Гивир, хлынувшими из Мелонии дермаками, лотриями Топи. Трезубец в его руке вдруг показался ему легким, будто невесомая тросточка, и Алеор засмеялся. Он становился Владыкой Лесного Дома в самом конце времен. Что могло быть правильнее этого?

***

Покои Ренона так разительно отличались от всего остального дворца, что Гайда не до конца понимала, где находится. Салематовые стены здесь выкрасили в фиолетовый цвет, и он приглушенно светился изнутри, покрывая все глубокими тенями. Тяжелая резная мебель из темного дерева, инкрустированная костью, дополнялась высокими, скрывающимися в тенях витринами, в которых лежали странные, причудливые вещи. Она бездумно разглядывала их, все еще оглушенная произошедшим, придавленная новостями о падении Мелонии, уничтожении Шардана, гибели Мембраны. Изогнутые клинки из вороненой стали, металлические иглы, длинные и тонкие, покрытые старым белесым налетом. Черепа людей и диковинных зверей, инкрустированные золотом и драгоценными камнями, а рядом с ними – обрывки ткани, полуистлевшие куски выделанной кожи, камешки всех возможных форм и цветов, перья незнакомых ей птиц, латные перчатки, украшения, чаши и кубки, фигурки из кости и многое, многое другое. Каждая вещь на своем месте, поверх черного бархата, снабженная маленьким свитком пергамента, перетянутым черной нитью. Сначала она не решалась трогать ничего здесь, потом любопытство победило, и один из этих свитков она развернула. На нем было имя и несколько цифр, выведенных мелким аккуратным почерком на общем языке, но это имя ей ничего не говорило. В других свитках оказалось то же самое – имена и даты, некоторые из которых она узнала, и мороз продрал Гайду по всей спине. Ренон брал трофеи с убитых им людей и тварей и вел подсчет своих жертв. И трофеев этих вокруг нее было столько, что глаза разбегались. Здесь много чего обнаружилось. Поясная пряжка Бреже Жестокого, одного из королей северного Лонтрона, прославившегося невиданным размахом работорговли и попыткой захвата Алькаранка, во время которой он и погиб. Зуб Дзабы Пожирателя Пальцев – предводителя одной из самых кровавых и жестоких дермачьих стай, разоряющих земли Бреготта три века тому назад. Кусок чего-то, смахивающего на панцирь насекомого, только размером с ее ладонь, подписанный как «Страж Топей, месть за Озерный Край». Она даже подержала его в руке, почувствовала его вес, качая головой и пытаясь осмыслить то, что видели ее собственные глаза. Ренон и правда был легендой. Он и правда сделал все то, о чем без конца твердили сказки, и она стояла в его покоях, глядя на все это, прикасаясь к этому, ощущая это. Как я оказалась здесь, посреди всего этого хаоса? Почему ты привел меня сюда, Грозар? -     Никто не поверит, что я здесь был, - ухмылялся рядом Длиннорукий, крутя головой по сторонам. – Я б даже прихватил что-нибудь в доказательство своих слов, да боюсь, тогда моя черепушка окажется на этой полке. Подумать только, он и впрямь перебил половину монстров всего Этлана! Гайда косилась на него, не понимая до конца, как он может быть таким легкомысленным сейчас, после всего, что ей рассказал. Впрочем, наемники оставались наемниками. Перелетные птицы, домом которым был весь мир, не привязанные к месту, идущие туда, где звенит монета, льется вино, поют менестрели о славе. Им дела не было до того, что чья-то земля горела и изламывалась в агонии, если только им не платили за участие в этом. Ты ведь и сама такой была еще совсем недавно. Что изменилось в тебе? Гайда поняла, что молча смотрит на свое отражение в одной из витрин. Смотрит себе в глаза и не может отвести взора. Наверное, ответ на этот вопрос был очень простым. Теперь это ее земля горела, и оставаться равнодушной она больше не могла. Не имела права. Дверь в покои без предупреждения открылась, заставив их с Длинноруким подпрыгнуть на месте от неожиданности, и внутрь шагнул Ренон, опираясь на трезубец и приволакивая ноги. Выглядел он как-то иначе теперь, а может это фиолетовые тени изменили его лицо, заострив одни черты и сгладив другие. Кривая усмешка с его губ никуда не исчезла, расплывшись вновь, когда он взглянул на них обоих, застывших у полуоткрытой витрины. Но Гайде показалось, что в выражении его глаз появилось что-то новое. Готовность. Холодная ледяная решимость. -     Ну что, насмотрелись хорошенько? Запомнили, как побывали в гостях у самого Тваугебира? – он прикрыл дверь, скалясь в улыбке. – Теперь есть повод байки травить да языками чесать. Только сильно не приукрашивайте, что видели, а то у меня клиентов поубавится – побоятся, что цену стану ломить. -     Что с Владыкой Илионом, Ренон? – спросила его Гайда, пока Длиннорукий торопливо закрывал дверцу витрину. -     Мертв, - бросил тот в ответ, падая с глубоким вздохом наслаждения в кресло и вытягивая длинные ноги поперек комнаты. – Теперь я Владыка. Прошу любить и жаловать. Он картинно поклонился ей из кресла, беззвучно смеясь, а Гайда вдруг подумала, что вот теперь точно разучилась изумляться. Слишком многое случилось за прошедшие сутки, слишком сильно было ощущение ирреальности, что развертывалась вокруг нее. Мир посыпался как карточный домик, и прошлое исчезало так стремительно, что она успевала лишь фиксировать его, но не проживать. -     И как Владыка, теперь я наконец-то могу сказать тебе, что намереваюсь делать дальше. – Пальцы его с такой силой вцепились в подлокотники кресла, что побелели, а лицо окаменело, став тяжелым, будто могильная плита. – Дальше я намереваюсь убить Себана. А после него – Сети’Агона. Такой ответ тебя устроит, Первая Спутница? -     Что мне передать Аватаре? – хрипло спросила его она, чувствуя, как бежит по спине тонкая струйка ледяного пота. Из глаз Ренона на нее смотрела живая ненависть, горячая, как раскаленный прут. Все, чего она так сильно опасалась, сбывалось все быстрее и быстрее, и ничто больше не могло остановить этого. -     Что игры кончились, - медленно оскалился он. – Скажи ей, что Тваугебир вступает в Танец Хаоса. Пусть порадуется. Она ведь так этого хотела.