Танец Хаоса. Новое время

Алые блики пламени в темноте плясали на поверхности широкой жертвенной чаши, искажая отражение лица Магары, расцвечивая его оранжево-золотистыми бликами. Она смотрела в воду, в ее кристально чистую глубину, сквозь собственное отражение глядя туда, где лежало дно. И посмеивалась, видя одновременно собственную улыбку. За это она и любила чудеса Милосердной, самое безумное и волшебное из которых состояло в том, что Аленна являла Себя ей в Своих глубинах одновременно и через отражение ее мира, и через собственную бездонную глубину, в которой сколько угодно можно было искать дно. И даже найти его – лишь для того, чтобы потерять вновь. В руках была чаша, и сегодня Магара видела дно, как и себя саму. - Ну что, Мани моя Небесная, опять я иду к Тебе навстречу, - Магара улыбнулась: от звука ее голоса едва заметная рябь побежала по поверхности воды, отражаясь мурашками внутри ее позвоночника. – Снова и снова раз за разом все эти годы иду я к Тебе. Лезу через Твои неприступные стены, переплываю Твои бездонные реки, прыгаю в Твои черные ямы и взлетаю к сияющим Твоим небесам. Нравится Тебе меня гонять, да? Нравится Тебе смотреть, как я танцую для Тебя? Сладость медленно набиралась внутри. Волнующая тревожащая сладость первой весенней грозы, после которой весь мир взрывался запахом – густой земли, распускающихся листьев, расцветающих лесов. Сладость первого поцелуя, еще не ведавшего горечи потери, сладость первого вздоха, еще не осознавшего удушья отчаянья. Магара пила ее, жадно припав к ее источнику ненасытным горлом. Ничто не могло утолить этой жажды. Ничто не могло заменить эту сладость. - Все Ты волнуешь меня после стольких лет, - зашептала она, улыбаясь и глядя, как колеблется вместе с языками пламени ее собственное лицо в жертвенной чаше. – Все Ты меня кругами водишь, и манишь, и дразнишь, и прячешь Свой лик от моих жадных глаз. И я все, как безумная, ищу Тебя одну среди всех творений Твоих, среди всех Твоих дел. Ищу вновь и вновь, чтобы ухватить на мгновение и засмеяться, когда Ты водой ключевой вытечешь сквозь мои пальцы и вновь скроешь Себя от меня. Чтобы я опять искала, искала вновь, вновь и вновь. О, моя Неуловимая, моя Переменчивая, моя Скрывающая Себя Саму! Придет ли день, когда я схвачу Тебя ладонями и никогда больше не отпущу? Реки рождались в самом времени на вершинах принадлежащих небу гор, и это небо тоже было синим, а значит, реки текли из неба, коим повелевала лишь Она. Дожди проливались из этого неба на иссушенную землю, несли жизнь и нежность Ее. Снега баюкали посеянное зерно до весны, чтобы не дать ему замерзнуть в ледяной ночи, и это Она сберегала их, чтобы дать им новую жизнь. Кровью текла Она в венах Магары и венах мира всего, наполняя его Собой. Повсюду была Она и была Она всем. - Позволь мне сегодня подарить Тебе и этот край, Мани моя Небесная и возлюбленная. Позволь потешить Тебя звоном клинков, красотой танца. Позволь отдать Тебе власть над этой сухой землей, чтобы Ты могла наполнить ее жизнью и дать ей снова расцвести. Пошли нам победу сегодня, Мани моя, пошли нам победу. Магара коснулась пальцами поверхности воды, отметила ими свой лоб, губы и сердце, поклонилась чаше, поднимая ее на руках перед собой. Магара сделала глоток, чувствуя, как кристальная ледяная свежесть омывает ее изнутри, а затем опрокинула чашу на свою голову, фыркая и смеясь. Милосердная целовала вот так – взахлеб, одним охватывающим все тело леденящим прикосновением, заставляя вздрагивать от неожиданности, заставляя в одно мгновение ощущать себя до боли живым. А затем исчезала, отступая во тьму и ожидая, ожидая там, пока придет Ее час. - Смотри на меня сегодня, Мани, - попросила Магара, поднимая пустую чашу над головой и чувствуя, как капают с кончика носа и волос ледяные капли. – Смотри на меня и не отводи глаз. Установив чашу на треногу в углу рядом с чашей пламени Роксаны, она поднялась. Айи не было, она ушла чуть раньше, чтобы танцевать с Огненной перед грядущим сражением. Они никогда не молились вместе перед боем, и это было правильно, это было верно. Тряхнув головой, Магара позволила своему дару высушить волосы. Прикосновение Милосердной все равно оставалось с ней и в ней, ничто не могло изменить этого. Очищение перед битвой принадлежало лишь ей одной. Она перепоясалась мечом, одернула форму, уравновесила долор на поясе, оглядела себя в последний раз. Перед танцем для Синеокой стоило прихорашиваться – будучи Капризной, Она терпеть не могла расхлябанность и неухоженность. Усмехнувшись самой себе, Магара напоследок еще капнула на кожу за ухом несколько капель ароматного масла, прихваченного Айей из далекого дома. Если она хочет победить, она должна быть неотразимой. Если она хочет привлечь внимание Милосердной, она должна сиять ярче всех. Толкнув клапан шатра, она вышла в ров. Черные влажные стены вздымались с двух сторон от нее, ограничивая черную полосу неба, затянутого облаками. До рассвета оставалась еще пара часов, но рассвет не нес облегчения в этих землях, лишенных милости Великой Мани. Ничего, мы это изменим, ухмыльнулась про себя Магара. Ничто не могло устоять перед водой и ее животворящей силой. Ничто. Огни горели по всему лагерю – анай собирались на битву. Гомон голосов висел в тоннеле, разрываемый отдаленным эхом визгливых резких криков – Бьерн готовил макто к взлету. Ее главы сообществ и первая Боевая Целительница Фатих сидели на корточках возле пламени у входа в шатер, методично забрасывая в себя горячую сытную кашу. А вот Айи еще не было видно. - Светлого утра, сестры, - Магара шагнула вперед и уселась на землю возле пламени между Ледой и Яманой, уперлась руками в колени, оглядела с улыбкой всех собравшихся. – Ну что, готовы сегодня потешить сердце Жестокой? Готовы повызванивать имя Яростной? - Готовы, первая! Как же иначе? – улыбнулась ей Леда, и Магара положила руку на ее плечо, сжала его. - Вот и хорошо, девоньки, вот и славно. Ямана, кто поведет Лезвий под манор? - Раана, первая, - ответила та, кивая на сидящую рядом с ней черноглазую черноволосую сестру с переломанным носом и шрамом через левую щеку. - Хорошо! – одобрила Магара и улыбнулась ей. – Следи там за нашим другом Торвином, чтобы не наделал глупостей. Он сейчас мальца не в себе. - Не тревожься, первая, погляжу, - пообещала Раана, улыбаясь уголком рта. - Что, Гатур, твои девочки? - Магара взглянула на молчаливую Дочь Земли, сидящую с такой прямой спиной, будто ее к земле гвоздями прибили. – Хатуб и эта вторая, как ее? - Нефтар, первая, - с готовностью ответила та. – Они готовы выполнить задачу и ждут первую Раану вместе с остальными Дочерьми Рощи. - Замечательно! – Магара хлопнула себя по коленям. – А ты сегодня при мне будешь с остальными. Во всяком случае, пока у вас стрелы не закончатся. - Как прикажешь, первая, - церемонно склонила голову та. - Что касается остальных, - Магара оглядела глав сообществ, спокойно ожидающих ее слова. Никто не дергался, все смотрели ровно и спокойно, и это было хорошо, это было как надо. – Вы знаете, что вам делать. Как только полезут из-под земли, бейте и рубите без жалости. Не оставлять в живых никого. Я хочу, чтобы к закату Остол Минтиль был чистенький, как жрица перед первой ночью с Милосердной. Все ясно? - Да, первая, - нестройным хором отозвались главы сообществ, и Магара улыбнулась им в ответ. - Вот и хорошо, мои милые. Давно мы с вами не куражились, я уж и заскучать успела! А теперь кто-нибудь, угостите царицу кашкой. А то мне крыльями махать весь день да глотку драть с неба, а это потяжелее будет, чем дермаков рубить. Посмеиваясь, главы принесли ей каши, и Магара принялась с аппетитом уминать горячее мясное варево. Милосердная была с ней, щекоталась крылышками воодушевления внутри, перебирала ей позвонки Своими острыми коготочками. Ни одна битва не шла по намеченному плану, это Магара знала лучше других и любила крепче всего. Потому что в этом-то как раз она наконец-то могла по-настоящему развернуть свои плечи и показать себя Синеокой во всей красе. Никто лучше нее не умел справляться с неожиданностями – это все знали. Магара любила неожиданности, а они любили в ответ ее. Скоро совсем подошла и Ая, выскользнула откуда-то из огненных сполохов, и Магара ощутила ее взгляд издалека – горячий, требовательный, дикий. Жена села рядом с ней, главы сообществ протянули и ей миску с кашей, а Магара спросила: - Ну что, светлоликая, что сказала Тебе Огненная этим утром? - Что мы победим сегодня, - Ая обратила к ней свой пламенный глаз, в котором вера мешалась с чем-то почти безумным, неконтролируемым, неназываемым. Битвы распаляли и ее сердце тоже, наполняя лихорадочностью и свободой, взрывающимся ураганом внутреннего напряжения, который делал ее неотличимой от Ее Яростной и Грозной Богини. Ая улыбнулась ей, и отсветы огня целовали ее лицо в этот миг. – Что ты победишь, Магара. И что к закату Остол Минтиль будет наш. - Слава Огненной! – крикнула Магара, вскидывая руку над головой и смеясь, и главы сообществ выкрикивали ритуальную фразу следом за ней, улюлюкая и хлопая в ладоши. – Слава Роксане, Ведущей нас на битву! Путь начинался для нее сейчас, и Магара чуяла, как дорога ее распрямляется перед ней, раскатывается летящей вперед стрелой, ломая преграды, снося барьеры, устремляя ее вперед навстречу ее собственной судьбе. И это было хорошо, это было правильно. Только в такие моменты она и жила по-настоящему, глотая эту жизнь огромными густыми глотками. Спасибо Тебе, Милосердная, за сладость Твою и силу, за руки Твои на моих плечах. Смотри же на меня сегодня и не отводи глаз ни на миг! Высокий вельд выступил из-за горящего колдовского пламени, стукнул себя кулаком в грудь, склонил перед ней голову. - Приветствую первых анай. Милорд Мхарон передает, что мы готовы взлетать. - Передай милорду, что выдвигаемся. - Вельд кивнул и легко сорвался с места в бег, а Магара оглядела собравшихся у костра. – Пора, мои милые. Пора. *** Темный тоннель впитал в свои стены тишину, и она заполняла его, густая, будто чернила, живая, неохотно расступающаяся в стороны от огней, которые несли в руках окружающие Торвина Дочери Рощи. Он почти чувствовал прикосновение этой тишины –достаточно было протянуть руку и кончиками пальцев нащупать ее, едва ощутимую, колющую кожу, будто острые клыки мороза. Но холодно здесь не было, как и не было душно, будто и не стояли эти тоннели запертыми и заваленными долгие-долгие годы. Тени высоких анай скользили по стенам в этой тишине, они двигались бесшумно, их шаг поглощала темнота. Торвин шел среди них, остро ощущая себя самого, свою инаковость и свою удивительную схожесть с ними сейчас, как и все это место. Место, для которого никогда не существовало времени, и он, принесший с собой свое собственное время, становился точкой его концентрации, будто все движение мира ворочалось под его ребрами, настоятельно требуя для себя права, отвоевывая свое. Здесь было почти как в переходах, которые создавали Тени, гораздо вещественнее, но при этом странно искаженно, как мир в линиях детского рисунка. Все сказки, которые я когда-либо слышал, правдивы. Изумление его было легким, фоновым, каким-то очень глубинным, лежащим ниже порога осознаваемых вещей, и он прислушивался к нему, будто новорожденный к первому звуку голоса матери, разрушившему тишину его глухих ушей. Еще одна история, еще одна легенда оживала вокруг, и он становился ее частью сейчас вместе с этими чужими женщинами из далеких гор, которые пришли на помощь его стране в самый темный час, чтобы спасти и уничтожить все, что он когда-либо знал. И Торвин видел в этом незримый узор собственной судьбы, своей шатары, что вела его, но вела к чему? К его собственной сказке? К его крушению? Или ко всему сразу? Они проходили мимо пустых комнат и комнат, заваленных барахлом, гнилым и истлевшим, и Торвин смотрел на него, рассеяно думая о том, что все эти вещи когда-то имели для кого-то смысл, и ценность, и цель. Что чьи-то руки изготовили их с любовью и усердием для того, чтобы потом использовать, но вместо этого долгие тысячи лет пылились они здесь, в тишине безвременья под землей, навсегда потерянные, бесцельно растрачивая свое предназначение вдали от тех, кому призваны были служить. Кто-то стащил их сюда и спрятал во тьме от чужих глаз не для того, чтобы использовать, а для того, чтобы забыть. И сокровища обращались в груды хлама, лежащего тяжелым грузом на груди земли. И так странно было, что сами они сейчас шли мимо. Ведь они тоже стремились, фактически, к другой груде хлама – развороченной и разрушенной крепости, которую намеревались отбить лишь для того, чтобы потом окончательно разрушить, обратив в ловушку для своих врагов. Старое было заброшено, но старое возвращалось – иначе и для иного. Чтобы вновь вспыхнуть на мгновение в величие своей славы и обрушиться навсегда. Или – чтобы стать камнем, с которого нога сделает свой первый новый шаг. Торвин думал о временах, которые менялись. Думал о памяти, которая могла быть ловушкой и болью, а могла быть – сокровищем и трамплином. Думал о наследии, своем собственном наследии и своем собственном пути, обо всех сокровищах, которые он прятал во тьме от чужих глаз, о тех, коим суждено было рассыпаться в пыль, и тех, которые могли возродить его для нового шага. Думал и смеялся внутри самого себя, потому что сейчас должен был думать совершенно о другом, но никак не мог избавиться от непривычного глубокого ощущения тишины. Словно пуповина вела она его от рва его прошлого к битве за развалины его будущего, и он полз во тьме ее чрева, нащупывая путь оголенными нервами собственной души. Анай шагали вокруг него – одинаковые в своей инаковости, разные в своей сути. Среди высоченных широкоплечих сестер, с которыми он наравне потягался бы силой, затерялись две совсем юные девочки с огромными глазами перепуганных оленят, которых первое лезвие левого крыла Раана назвала Поющими Земле. Они шагали неуверенно, несмотря на оружие на своих поясах, они озирались вокруг тревожно, крутя головами по сторонам, они спотыкались и тихонько ойкали, прибившись друг к другу, будто два щенка среди взрослых матерых волков. И самое странное во всем происходящем заключалось в том, что именно они должны были начать это сражение – сдвинуть гранитную скалы, запечатывающую дверь в манор. Война собирала их всех в свой дикий неистовый узор, заплетала их нити в общую судьбу, не щадя ни старых, ни молодых. Торвин вдруг иначе взглянул на шагающих вокруг анай, ощущая поперек инаковости и странную схожесть – свою собственную с ними, их - между собой. Они тоже росли в войне, как и он, пусть и в своей собственной, и она тоже была им и хлебом, и водой, и матерью, и отцом, как и ему. Закончится ли когда-то этот твой узор, Громовержец? Или он будет существовать всегда для того, чтобы люди славили твое имя? Есть ли путь кроме этого? Есть ли дорога мира без войны? Он попытался представить себе на мгновение, как это могло бы выглядеть, и не смог. Они шли долго, так долго, что он перестал фиксировать даже свое собственное время и испытал удивление, когда идущая впереди Раана, слегка повернув к ним голову, приглушенно проговорила: - Мы приближаемся. Сохранять тишину. Торвин криво ухмыльнулся – единственным, что сейчас реально существовало вокруг них всех, и была тишина, ими самими стала тишина, и кроме нее он больше не чувствовал ничего иного. Только глубоко засевший колючей занозой контролируемый страх, вечный спутник битв, и напряжение, начавшее нарастать после гулкого звучания голоса первого лезвия. Гранитная скала выросла перед ними из темноты, тоннель плавно огибал ее, уходя в сторону, и они двинулись вдоль неприступного каменного замка под Остол Минтиль. Под каждой из крепостей древние строители закладывали такие замки – поднимали из глубин земли породу, чтобы невозможно было подкопаться снизу, ставили на ней нерушимые стены. Только в этой скале зияла трещина, в которую первой и полезла Раана, боком протискиваясь сквозь узкие края. Торвин последовал за ней и совсем скоро оказался в небольшой пещере, в дальней стене которой виднелась самая обычная дверь с медной ручкой, такая поразительно обыденная здесь, что он только головой покачал. Что ж, этот мародер не зря стал легендой. Анай набились в пещеру, и в ней сделалось так тесно, что куда бы он ни встал, обязательно соприкасался с кем-то плечами. Торвин физически чувствовал напряжение – тишина налилась им, как плод соком, и оно росло и росло, грозя взорваться в любой миг. - Хатуб, Нефтар, за работу, - скомандовала Раана. – Остальным – готовиться. Торвин проверил поясную суму, в которой выстроились переложенные тканью, чтобы не гремели и не опрокидывались, жестяные банки Ниити Бахтум. Внутри них пересыпалось что-то песочное, из каждого торчала затычка из толстого куска веревки, обмотанная тканью. Они не весили почти ничего, но он привык к странным склянкам и порошкам, которые делали Копатели для работы во рве. Даже самая непритязательная на вид банка могла подорвать гранитную стену, это он знал на собственном опыте. Поющие Земле вышли вперед и остановились перед дверью, опустив руки. Места им было совсем мало, но все же взрослые анай слегка расступились, давая им чуть-чуть больше свободного пространства. Торвин с интересом ждал, что будет происходить дальше, но действительность превзошла все его ожидания. Потому что две этих крохотных девчушки, тоненькие, будто молодые деревца, начали петь, вот только звук этой песни исходил не из их ртов, а откуда-то из нутра, из самой груди, нарастая и нарастая, как поднимающийся ветер. Торвин отступил в онемении, слушая. Звук рождался из самых глубин их тел, поднимался по ним, будто упрямый вьюн по решетке, разрастался, вырывался наружу. Звук заполнил пространство вокруг них, заполнил и Торвина тоже, и он ощутил, как по коже бегут мурашки, а волоски на ней поднимаются дыбом, обостряя его восприятие. Что-то подобное он уже слышал в своей жизни, пусть и другое. Ему доводилось слышать Песнь ильтонцев, работающих с валмаром на развалинах Вернон Валитэ – она была гуще, ниже по тону, тяжелее, она пропитывала тело и делала его упругим и энергичным, готовым сорваться с места в любой миг. Он слышал Песню Камня гномов, заклинающих породу разрываться и прокладывать им путь – она гудела на самом пороге слуха, совсем низкая, почти до боли резонирующая в ушах и заставляющая все кости в теле неприятно дребезжать в ответ, наливающая их тяжестью. Анай пели иначе, анай звучали выше и прозрачнее, и от их Песни Торвин ощутил, как в груди ворочается золотой дар связи с Аватарами, разгораясь все ярче и ярче, будто солнце поднималось внутри его ребер, будто жизнь его расцветала весенним садом, вновь ощутившим тепло жизни. - Приготовьтесь! – скомандовала Раана. – Заходим по двое так, чтобы в каждой паре был источник света. Двигаемся быстро и тихо, никуда не сворачивая. Поющие поведут нас. Наша цель – яма под манором, только она имеет значение. Мы должны добраться туда, не привлекая внимания, и уйти так же быстро. Торвин кивнул, пропуская сквозь свое тело звуки Песни анай. Сила поднималась внутри него, сосредоточенная готовность, прогоняющая прочь лишние мысли. А вместе с ней поднималось и облегчение. *** Воздух на высоте был ледяным, и Бьерн чуял в его поднимающихся порывах наступающую зиму. Она приближалась, наползала с далеких гор на востоке, злая, скалящаяся на него, зубастая. Макто тоже чуяли ее, гортанно перекрикиваясь, их глаза подергивались мутной пленкой, они двигались медленнее, каждое утро просыпались ото сна все менее охотно, и Бьерн знал, что это означает. Как только ляжет первый снег, макто впадут в спячку, но где он спрячет их от лютого холода посреди этих мертвых, отданных ветрам земель? Можно было бы укрыть их во рве – он как раз подходил для подобных вещей. Вот только ров без конца тревожили дермаки, прорывая новые щели, пробираясь сквозь них. За то время, что они с Магарой стояли на дне рва лагерем, случалось несколько нападений, и его люди отразили их. Но война разгуливалась день ото дня, и после того, как они возьмут Остол Минтиль, обратной дороги уже не будет. Сет обрушится на них всей своей мощью, и Магара зальет ров речной водой, и места для макто не останется. И что ему делать тогда? Он мог бы укрыть их в Вернон Валитэ, попросив Хаянэ выделить для них свободные мастерские или конюшни. Но макто не очнутся до весны, а значит, если Вернон Валитэ все же падет под ударом дермаков этой зимой, их всех вырежут, до последнего. Последним возможным местом их спячки, которое точно Сет не сумел бы захватить, становился таким образом Озерстраж, но и эта идея не слишком нравилась ему. Он видел крепость собственными глазами, и несмотря на ее размер, в ней не было помещений, достаточных для того, чтобы укрыть тысячу ящеров. Ты привел нас на эту войну, Тьярд, потому что мы должны были прийти сюда. Вот только мы не слишком-то подходим этой войне, мой старый друг. Пусть даже она и наша. Он похлопал Ульрика по жесткому, покрытому пластинчатой броней чешуи боку, глядя вниз, на ровное белое полотно облаков, протянувшееся до самого горизонта. Здесь, на высоте, поднималось ослепительное солнце, живительное для них всех, и Бьерн с наслаждением подставлял ему усталые от пыли и секущего ветра щеки, давая напитать свое тело. Так давно он не ощущал этого тепла, так давно не видел света. Хмурые Земли недаром получили свое название, хоть ему до сих пор не верилось в то, что солнца они не видели уже долгие тысячи лет. Власть Сета здесь, поблизости от его цитадели, была куда крепче, чем в Роуре, где они бились с ним тридцать лет назад. Бьерн помнил ту битву, помнил, какой дорогой и кровавой ценой она далась их народам. Что же будет здесь, под самой протянутой рукой Первого Врага? - Убереги нас, Иртан, - прошептал он, искоса глядя на висящее в небе солнце – прямые лучи его сияния выжигали глаза. – Убереги моего сына и моего дурака мужа. Убереги всех своих сыновей, что идут за тебя на эту битву сегодня. Мы далеко от родных земель, и даже твой свет скрыт здесь от наших глаз. Яви милость свою, будь с нами сегодня. Какое-то движение привлекло его внимание, и Бьерн сощурился, глядя, как впереди из белого полотна облаков сверкающей на солнце влажной броней выныривает макто. Всадник на его спине вскинул копье с привязанным к нему красным флажком – это означало, что крепость в видимости. Еще раз взмолившись Иртану, дабы тот послал им победы сегодня, Бьерн выпростал руку из поводьев, снял с пояса кривой рог и протрубил атаку. Ульрик вскинул рогатую голову, завизжал, услышав знакомый звук. Боевые рога других наездников ответили ему, и Бьерн повел макто вниз, спускаясь к белой вате облаков. Ульрик сложился в стрелу, прижимая крылья к бокам, набирая скорость, пропорол белое полотно своим могучим телом. Стремительно тускнело солнце над головой, и Бьерн видел под собой бордовые тучи, полные мертвой пыли Хмурых Земель. Он слегка наклонился вбок, вытаскивая из креплений у седла тяжелый цеп, ощущая привычную тяжесть в правой руке. Стахов не должно быть много. В прошлый раз их было не больше пары сотен, но они были сильными противниками, опасными и хитрыми. А еще – у них были ведуны. На его стороне тоже сейчас сражались Черноглазые и Белоглазые вельды – царь Небо взял их с собой в поход, навсегда оставив обычай не использовать подаренную Небесными Братьями силу как оружие в прошлом. Но их было мало, всего лишь двадцать человек, сидящих сейчас за спинами наездников, и в их задачу входила нейтрализация вражеских ведунов. В прошлой битве на стороне стахов сражались лишь трое, и его людям удалось одолеть их, но Сет не был дураком. Он должен был противопоставить им что-то в этой битве, слишком уж легко на данный момент выглядел план штурма Остол Минтиль, и все потроха Бьерна восставали против мысли о том, что враг сдаст крепость без боя. У Кьяр Гивир дермаки дрались как звери, а с ними были те паучьи твари и гринальд. Он собственными глазами видел многомиллионную армию по ту сторону Черной Стены. Ульрик с громким криком вырвался из облаков, и бордовая муть пыли разлилась под Бьерном, беснуясь в урагане. Резкие порывы ветра толкнули макто под крыло, сбивая с курса, он тяжело забил крыльями, выравниваясь, пытаясь улечься на воздушные потоки, но это было не так-то легко. Буря бушевала над Остол Минтиль, и в ней Бьерн почуял предупреждение. Что-то ждало их там, внизу, что-то куда худшее, чем они ожидали. Ниже облаков небо полыхало от крыльев анай. Они летели сетью под вельдами, не скрываясь и не прячась, походя отсюда сверху на огромное разноцветное полотно. Разведчицы затрубили Бьерну, гулкой тревожной песней разлились над Хмурыми Землями звуки рогов, разрываемые ураганным ветром. Из пылевых закручивающихся вихрей, куда более злых и резких, чем в прошлый раз, поднимались к небу обломанные зубцы башен разрушенной крепости. Бьерн направил макто к ним, обернувшись через плечо, оглядывая наездников. Те перестраивались, чтобы четырьмя потоками обрушиться на четыре угла крепости, взять ее в кольцо, не выпустить стахов наружу, зажимая их в клещи над манором. В задачу вельдов входило удерживать стахов в периметре стен, пока анай будут расстреливать их сверху, а вторая часть войск сядет на землю, устремляясь к манору. Хороший план в случае, если крепость полупуста, очень плохой – если чутье наездника не подводило Бьерна. - Что ж, все в твоей воле, Орунг, - прошептал он сквозь стиснутые зубы. Третий перелив рогов ответил с запада, и Бьерн повернул голову, глядя туда. К стенам крепости продвигались ровные квадраты бернардинских солдат, ползли по равнине сквозь пылевую бурю будто здоровенные укрытые панцирями щитов черепахи. В западной стене имелось две уязвимости – большие ворота, обитые железом и заваленные изнутри обломками скал, и дыра в стене, которую дермаки наспех заложили чем попало. Неварн собирался бить по этим двум точкам со всей возможной мощью, потому под прикрытием щитов пехотинцев шагали и зрячие – жрецы Церкви и Говорящие с Тенями, выступающие на их стороне. Следом за армией ползли повозки, везущие здоровенные осадные лестницы и машины, метающие камни на большом расстоянии. Бьерн еще раз окинул взглядом ряды солдат, летящих вокруг него анай и вельдов. Хаянэ отправила на штурм Остол Минтиль грозную силу, и все же ему было неспокойно. Сердце в груди ныло, царапался изнутри дар Иртана, без конца шепча и шепча о тревоге, и Бьерн не мог не слушать его тихий голос. Что-то во всем этом было очень не так. Слишком просто все складывалось, слишком легко. Он помнил Великую Войну, он помнил, с каким трудом тогда они вырывали даже самую крохотную победу в самом маленьком сражении у Сета на огромном расстоянии, отделяющем Роур от его цитадели. А здесь они были почти что у него под носом. И самая лакомая, стратегически необходимая и важная крепость стояла перед ними полупустой. Так не могло быть. И чем дольше он думал об этом, тем сильнее уверялся в том, что это ловушка. Точно такая же, какую хотела устроить из Остол Минтиль Магара. Ульрик приближался, и ему становилось виднее. Цепи огоньков на стенах отмечали дермаков, готовящихся отразить штурм. Больше всего их было на западной стене со стороны приближающейся пешком армии Неварна. Остальные горели на развалинах городских улиц, среди полуобвалившихся зданий и груд битого камня. На взгляд Бьерна их было примерно столько же, сколько и в прошлый раз, и это в любом случае означало, что Сет подтянул сюда подмогу. А значит, у него был способ это сделать так, чтобы разведка вельдов и анай не заметила их передвижений, потому что небо просматривалось ими вдоль и поперек на всем протяжении от крепости до Черной Стены, и никаких передвижений врага зафиксировано не было. Возможно, он вел их под землей, и это тревожило Бьерна куда сильнее. В таком случае яма под манором превращалась в нечто более серьезное, чем укрытие для нетерпящих света дермаков. Знакомое мерзкое карканье вражеских рогов долетело со стен, дермаки отвечали им, призывая к битве. Бьерн вновь поднес к губам рог и затрубил атаку, направляя Ульрика сквозь противящиеся воздушные потоки к разрушенным стенам крепости, отпуская вместе с вырывающимся из раструба звуком все свои мысли и тревоги. Отступать им было уже некуда, битва начиналась, и места сомнениям в ней не осталось. *** Рога пели вокруг Леды, будто волчьи глотки, разрывающие ночной воздух на части призывом к охоте. Они трубили вновь и вновь, разгоняя застоявшуюся в жилах кровь, наполняя тело напряжением, от которого сердце застучало в ее висках мерно и быстро. Леда ощутила привычную дрожь в теле, казалось, на веки забытую по окончании Великой Войны и вновь вернувшуюся во время битвы за Кьяр Гивир. Страх сидел где-то глубоко-глубоко внутри, оскалив белые зубы и глаза, таращась на нее из угла. Старый знакомец, ставший ей столь привычным, что справляться с ним не составляло особого труда. Остол Минтиль приближался. Торчали кривыми клыками к небу обломанные башни, ветер бесновался вокруг, швыряя на них бурые пылевые вихри. Горели огоньки среди вечного сумрака – на стенах, на башнях, меж домов. На первый взгляд, их было немного, и сила, которую пригнала сюда Магара сегодня, кратно превосходила их числом. Но даже так в любой битве все равно были те, кто не возвращался, какой бы простой эта битва ни казалась. Всегда оставался элемент случайности: не вовремя подвернувшийся под ногу камень, враг, выскочивший из укрытия в самый неожиданный момент, шальная стрела, от которой не успеваешь увернуться. Огненная брала Свою цену за победу, и ценой этой становились погребальные костры. Леда выдохнула весь воздух из легких, щуря наполненные пылью глаза, глядя вниз. Тихонько помолилась, призывая Грозную, прося для себя и своих дочерей завтрашнего рассвета, склонила голову, принимая Ее волю. Как иных выкармливают мани, ее саму выкормила война, и для таких, как она, война эта победой не заканчивалась, потому что они носили ее в своих венах, как кровь и жизнь. Она просто скрывала свой лик на время, даря драгоценные мгновения мира, а затем вновь поднималась из глубин и скалилась окровавленными зубами из темноты, забирая свое. Леда вывернула голову, глядя на летящую рядом Фатих. Лицо жены закрывала вахра, и на потемневшей от пыли коже выделялись яркие как небо глаза. Жена взглянула на нее, кивнула в последний раз перед битвой, обнимая ее светом своей любви, и Леда взмолилась Роксане и за нее тоже. Они хорошо прожили отмеренные им годы, как надо прожили, и она намеревалась пожить и еще, коли на то была воля Огненной. Ветер бесновался вокруг них сегодня, ощетинившийся злостью, порывистый и непредсказуемый, и лететь было тяжело. Воздушные потоки то и дело менялись, закручивались воронками, грозя затянуть Леду внутрь, но она читала их узор, вовремя уходя в сторону. Хорошо, что в сегодняшней битве под облаками драться вельдам – тяжелые макто справлялись с порывистым ветром лучше анай, и толку от них при таких условиях будет больше. В задачу анай входила зачистка крепостных улиц и уничтожение тех тварей, что полезут из-под манора, если план Магары с задымлением сработает. В нынешних обстоятельствах это обнадеживало. Вельды с гиканьем пронеслись над их головами, обгоняя их, заходя с четырех сторон на крепостные стены, чтобы взять их в кольцо. Откуда-то издали доносил порывистый ветер отдаленный рев и топот тысяч ног по земле – армия Бреготта ускоряла шаг, переходя в атаку, чтобы накатить на полуразрушенные стены штормовой волной, снося и круша все на своем пути. Магара махнула рукой Фатих, глаза жены вспыхнули серебром, и громогласный голос царицы разнесся по штормовому небу, содрогая воздух: - ВПЕРЕД, МОИ МИЛЫЕ! ВПЕРЕД, ДОРОГИЕ! ДАВАЙТЕ НАПОМНИМ ЭТИМ ТВАРЯМ ПРО НАТЭЛЬ И СВАХ, ПРО ВСЕ ФОРТЫ И СТАНОВИЩА, КОТОРЫЕ ОНИ СОЖГЛИ В НАШИХ ЗЕМЛЯХ! ДАВАЙТЕ НАПОМНИМ ИМ КАЖДУЮ СЕСТРУ, ЖЕНУ И ДОЧЬ, КОТОРЫЕ НЕ ВЕРНУЛИСЬ С ПОЛЕЙ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ! КАЖДУЮ КАПЛЮ ПРОЛИТОЙ АНАЙ КРОВИ! КАЖДУЮ ТРАВИНКУ, ВТОПТАННУЮ В ЗЕМЛЮ И СОЖЖЕННУЮ! РАЗИТЕ БЕЗ ЖАЛОСТИ, РЕЖЬТЕ И БЕЙТЕ! НИКОГО НЕ ОСТАВЛЯТЬ ЖИВЫМ! И К ВЕЧЕРУ ПОДНЕСИТЕ ЭТУ КРЕПОСТЬ ГРОЗНОЙ КАК ДОЛОР ВОЗЛЮБЛЕННОЙ! В БИТВУ, МОИ НЕНАГЛЯДНЫЕ, В БИТВУ, МИЛЫЕ! РОКСАНА С НАМИ! - Роксана!!! – заревели войска и Леда вместе с ними, чувствуя, как выстуживает глотку изнутри нарастающее возбуждение. - ПОШЛИ, МОИ ХОРОШИЕ! – рявкнула Магара сверху, и Леда подчинилась, исполняя волю своей царицы, складывая крылья за спиной и падая вниз, на полуразрушенные, испещренные огоньками крыши развалин Остол Минтиль.