Карта без имени

Lonely stranger — who are you? Interchanger, passing through Loveless victim holding on Insides twisted all along

Can’t see my reflection Nothing left to recognize Here I stand, no connection A foreign place with no allies

«Interchanger» — The Anix

На Бендомире шёл снег, когда Оби-Ван осознала себя. Висели синие сумерки, густые и влажные. Крупные белые хлопья всё сыпались и сыпались с тёмного неба, словно перья из истерзанной подушки, но землю не покрывали, нет — разбивались с еле слышным звуком, становясь водой от одного-единственного прикосновения. «Как поцелуи», — невпопад подумала Оби-Ван, задрав голову. Она стояла под фонарём на пустыре. Снежинки отяжеляли волосы, влага забиралась под робы с коварностью ножа в спину. Думать стоило о смерти, недавней, о жизни, новой… но глаза всё смотрели на белые хлопья, пролетающие сквозь широкую ладонь фонарного света. Снежинки падали словно звёзды. Оби-Ван отмерла, заслышав вдалеке чьи-то тяжёлые, неверные, шаги — встрепенулась. Надо было отойти с чужой траектории. — Это всего лишь «лунатик», одержимый, — успокоила она себя тихо, вполголоса. — Ещё один заблудший. Но всё же, повинуясь инстинктам, нахохлившись от внезапно настигшего ощущения холода, отошла вглубь сумерек, озираясь на фонарь. Спряталась за густыми кустами. Шаги, тяжёлые, неверные, долго раздавались странным, прочти противоестественным, эхом. Наконец под фонарём оказался мужчина, не молодой и не старый, с искажённым, как у всех «лунатиков», лицом, с той самой жуткой гримасой, похожей на маску. Человек без огня в душе. Пустой. Оби-Ван невольно передёрнуло. — Я тебя видел! — пьяно крикнул он в пространство пустыря. Оби-Ван замерла, как маленькая. — Эй… Эй, ты! Куда ты делась, а?! А?! Ты, — и невнятно ткнул пальцем в воздух, — звезда невиданного счастья! Что, — и пьяно покачнулся, — испугалась?! А?!.. Тварь, — и сплюнул. — Нас таких целая галактика, — и зашёлся гнусным хохотом. — Что… Что, не спасёшь, а?! А?! Её глаза начала покрывать странная пелена. Великая Сила давила на виски, не отрезвляя, наоборот. «Это всего лишь «лунатик», всего лишь одержимый, пустой…» — она старалась взывать к своему сочувствию. Но Сила давала ей сострадание другое. — А знаешь, сколько нас таких, живых мертвецов, а?! — хрипло крикнул мужчина. Махнул рукой, пьяно пошатнувшись. Оби-Ван рассмотрела его глаза. Они были абсолютно трезвыми. — Це-е-елая галактика! Нет, она и прежде встречала их; будучи джедаем, таких, как он, невозможно было не встретить, но… — А ты одна-а! — с елейным ликованием, всё также пьяно, провозгласил мужчина. … но только сейчас узнала в них марионеток тьмы. Пустых. Без огня в душе. — Боишься?! — зычно крикнул он. Оби-Ван прищурилась, выражая своё молчаливое «нет». Вдруг мужчина резко выпрямился, заземлился. Вскинул руку — в её сторону. — Тебя чувствуют, — гулко, ровно, громко заявил. Сердце пропустило удар. Оби-Ван почти позволила Силе затуманить свой взгляд. А в глазах мужчины — бездна пустоты. Чужие губы поползли вверх, натягивая на лицо гримасу фальшивой улыбки, елейной. — Сиять надо ярче, дура, — проговорил он вкрадчиво, снисходительно. — Забыла? Мрак… отгоняет лишь свет, — и покачнулся. — По черепице тоскуют будущие самоубийцы… А черепица только и думает, что о солнце… Точно так же к лампочке стремятся мотыльки, а она только и жаждет, что абажура… Геометрию можно найти в чём угодно… И каждый раз оказывается, что она полна треугольников. Вдруг его перекосило. Он сложился пополам. Осел на землю. Его дёрнуло раз, дёрнуло два — и завладевшее им покинуло его, оставив живое тело сидеть под ладонью фонарного света, спрятав лицо в руках. Оби-Ван тяжело выдохнула.

***

Новое имя село на неё, может быть, лучше старого. Откликаться на него было приятно, по крайней мере — «Обелия» звучало всяко мягче, чем «Оби-Ван». Было дело, она думала когда-то в подростковом возрасте, почему в Храме ей не дали другое имя, почему оставили стьюджонское, циничное, даже жестокое; ведь имя так многое значит для человека, ведь в нём, как известно, своя сила. В фамилии тоже. Иногда даже думалось, уж не «Оби-Ван Кеноби» ли обрекало свою носительницу на неизбежное одиночество. Что же касалось «Обелии», то имя придумала Сатин; его надо было придумать, обстоятельства требовали. Но Сатин, несмотря на заносчивость, несмотря на мандалорское упрямство и склонность к зашоренности, несмотря на некоторую зависть, подобрала его почти с любовью и подарила, как равной. За один только этот поступок Сатин стоило оплакивать, долго и искренне, настолько он был чист, храбр и светел. А она ведь действительно умерла. И это осознание каждый раз било под дых. «Нет, Сатин не могла спастись сама», — с тоской думала Обелия, бесцельно бродя по Бендомиру, переодетая, с новыми документами, в поисках смысла. — «Если моя юная версия мертва, а она точно канула в лету, то и Сатин тоже». Против них двоих, казалось, был тогда целый мир. Две девочки, ещё даже не девушки, полупустые колонии Мандалора, отряды Дозорных Смерти. В этой параллельной реальности Сатин Крайз не успела оставить после себя ничего, кроме чужого имени. Встать под него, как под флаг, было и необходимостью, и данью уважения — случайной подруги не стало, да, и их жизненные пути давно разошлись, но всё же и та Сатин, из будущего, могла бы стать совсем другим человеком при других обстоятельствах, если бы на неё не свалилась тяжесть ответственности так рано, если бы не погиб её отец. Она могла бы стать светом, если бы жизнь позволила вырасти в безопасности, если бы шёпот завистливых не застилал уши годы напролёт. На этот раз и сама возможность внутреннего роста исчезла, безвозвратно. У Сатин украли шанс, и вернуть его было нельзя. Да, «надеть» подаренное ей имя ничего, в итоге, не стоило. Кроме самого очевидного.

***

Обелии всё ещё мерещился запах крови, когда она купила себе корабль. На другом конце города догорал заброшенный завод, а в глазах стоял туман. В разных точках планеты родители слёзно обнимали своих детей. Другие безутешно выли. Счастье одних, отчаяние других игрой света и тени мелькало на периферии сознания, открытому Великой Силе и её воле, неподвластной смертному пониманию. Она улетела не сразу. Ноги повели в сторону магазинов, покупать на грязные деньги чистые вещи. Раскладной диван, две подушки, два комплекта постельного белья. Фен. Две кружки, четыре плоских тарелки, две глубоких, столовые приборы, стаканы. Еда, чай, каф, соль, сахар, специи. Крем для рук. Мыло, шампунь. Полотенца. Всё для уборки. Ещё одна расчёска… и много чего вдобавок, чтобы на корабле можно было скромно, но удобно жить. А ещё руки бездумно стянули с полок флакон духов, гигиеническую помаду, блокнот и ручку. Стало даже немного смешно на кассе — даже в самых сюрреалистичных ситуациях женщина остаётся женщиной.

***

«Туман в голове не клубится, лишь порой проясняясь, как два дня назад, но тянется», — записала Обелия своим аккуратным округлым почерком. — «Но тянется не как девонский коньяк, а как девонское же повидло. Странно». Она летела на Корусант спокойно «сдаваться» в Храм; разумеется, планировалось умолчать о произошедшем на Бендомире, но её вряд ли стали бы допрашивать — имелись куда более важные темы для разговора. Ситхи, например. И судьба Бо-Катан Крайз, оставшейся без отца и без старшей сестры. Обелия собиралась воззвать к чувству долга Совета — нет ведь ничего лучше, чем послать на Калевалу сравнительного специалиста по мандалорскому вопросу, а таковой имелся только один, пришедший из будущего. Первая остановка случилась на планете Миркр, она была запланированной — на Бендомире слишком дорого продавали топливо, а до Корусанта необходимо было заправиться. Обелия, впрочем, не улетела сразу. Спешить было словно нельзя — одна только мысль о том, чтобы стремглав понестись в Храм, немедленно давила на виски потенциальным ухудшением того самого тумана в голове. Обелия, впрочем, была послушной, сопротивляться не стала — раз надо, значит, надо. Следовательно, кто-то ждал встречи с ней. Она погуляла по городу. Купила себе хороший рюкзак в единственном приличном сувенирном магазине. Потом взяла на вынос многоярусный бутерброд с какими-то местными деликатесами в качестве ингредиентов и пошла ближе к природе, на границу с густым тропическим лесом. Стоило удобно устроиться на скамейке, из темноты деревьев на неё уставились красные глаза, голодные и любопытные. Обелия «прощупала» их сквозь Силу. — О-о-о, — протянула ласково, подаваясь вперёд. — Кто здесь такой сладкий? Ты здесь такой сладкий? — и оскалилась, транслируя сквозь Силу очевидное. — Достаточно сладкий, чтобы тебя не есть, м-м? Красные глаза почти по-человечески моргнули — немного озадаченно. «Ворнскр» — мысленно констатировала Обелия. — «Ну да». Окажись на её месте какой-либо другой джедай, он мог бы легко растеряться; не каждый день сталкиваешься со зверем, в основной рацион которого входят чувствительные к Силе существа — местные рептилии, в основном, исаламари. Но Обелия училась у Квай-Гона, большого любителя диких тварей — чем опаснее они были, тем активнее мастер им умилялся. Иногда доходило до абсурда, поэтому за время совместных путешествий Обелия научилась безукоризненно мыть всякое непонятное существо, стричь ему когти, несколько насильственно чистить уши, вербально и невербально устанавливать авторитет, а также делать учителю уколы от бешенства и ставить капельницы — ему, видите ли, всегда надо было зверя за ушком почесать. В другой жизни из мастера получился бы отличный ветеринар. По крайней мере, энтузиазма ему было точно не занимать. Он даже умел «разговаривать» с животными, имитируя их простое общение — и его ведь понимали. Мастер как-то раз целых полчаса «говорил» с гулааром; и очень расстроился, когда беседу прервал неожиданный обстрел — он так и не успел узнать подробности интересующей его сплетни. — Иди сюда, дорогой, — ласково позвала Обелия. Её аура налилась тёплым светом. — Иди-иди, — и протянула руку. Если бы ворнскры могли испытывать экзистенциальный кризис, зверь бы его в тот момент определённо испытал. Он бы ещё и подумал: «как это «иди»? Ты что, не знаешь, что я одним ударом хвоста могу тебя парализовать? А потом съесть?» — Иди сюда, ма-а-аленький, — протянула Обелия, — иди сюда, пушистенький! Ворнскр почти по-человечески замялся. — Я тебя за у-у-ушком почешу, — пообещала она. — Иди сюда, красавец. Зверь какое-то время решал, тварь он дрожащая, или кто. Но любопытство пересилило. Раз его звали, да ещё так, значит, особь стояла выше по иерархии. И всё-так вышел из лесного сумрака. Серо-чёрный, с гладкой и блестящей шёрсткой, он был в разы красивее популярных в галактике пород собак. Длинный хвост с пушком на самом кончике, смертельно опасный, волочился за ним. — Иди сюда, малыш, — ласково сказала Обелия зверю ростом в добрые восемьдесят сантиметров. И протянула наполовину съеденный бутерброд. Ворнскр принюхался. Подошёл ближе. Обелия бросила ему угощение — поймал и съел. Ему понравилось, судя по облизываю морды. «Неужто в моём бутерброде было мясо исаламари?» — не без некоторого отвращения подумала Обелия. Она не очень любила питаться рептилиями. — Иди сюда, — и протянула руку. — Дай поглажу. Ты такой хороший ма-альчик… заслужи-и-ил… Ворнскр снова моргнул почти с человеческой озадаченностью. Обелия ему улыбнулась. Таких, как он, нельзя было приручать джедайскими техниками. Нет, к подобным зверям стоило относиться, как людям. Чувствительные к Силе существа не терпели к себе «животного» отношения. Ворнскр с недоверием подошёл, каким-то образом ощущая элемент абсурда в своей ситуации, но сдаваясь природному любопытству. — У-у-умница, мальчик, молоде-е-ец… Короткая шёрстка под ладонью была мягкой-мягкой. Обелия погладила его со знанием дела, используя многолетний опыт из эпопеи «магистр Джинн и какие-то твари». — Ты моя ра-а-адость, — счастливо протянула она, — ты такой опасненький, такой сладенький… Ах, взяла бы тебя с собой, но тебя же не прокормить, радость ты моя. Да-а, — и почесала его, наконец, за ушком. Ворнскр заурчал. Было видно, что он это делал не без недоумения на самого себя. — Да-а, ты такая сладкая булочка, такой сильный! Ох, а хвост у тебя какой! Боевой! Молоде-ец, правильно, красота требует опасности в наши-то дни, умница… Хвост заелозил за ворнскром. — Иди, дорогой, — твёрже произнесла Обелия. — Иди. Посидели и хватит. Ворнскр уставился на неё почти с осуждением, будто говоря: «ну и подумаешь, что хвост, я ведь уже решил на тебя не нападать, хоть ты и джедай, то есть мой теоретический рацион». — Мне надо скоро лететь, дорогой, — с сожалением произнесла Обелия. — Звёзды ждут. Зверь издал звук, отдалённо напоминающий «мяу» лот-котов. — Понимаю, радость моя, ласки всегда хочется больше… Но ты хотя бы её познал. — У-у-у, — издал ворнскр. — Да, дорогой, — она погладила его ещё. — Прощай, моя прелесть. И да пребудет с тобой Сила… ты очень храбрый мальчик. Я не забуду тебя. Ворнскр вдруг дёрнулся на неё, клацнув зубами — бам немедленно кулаком по темечку. — Как говорится, да захлебнётся кровью тот, кто усомнится в нашем миролюбии, — назидательно ткнула пальцем Обелия ему в нос, — ведь милосердие наше беспощадно. Понял? — Ау-у-у, — проскулил тот, опустив уши. — Вот. Самку себе найдёшь, на неё так тоже не чуди. — Ау-у. — Правильно. Она поднялась на ноги. Ворнскр тоже встал, замахал своим смертельно опасным хвостом. Зарычал. Обелия вскинула на него бровь. — Да ну? — спросила. Хвост мгновенно упал. — То-то же, — хмыкнула она. И смягчилась. — Надо уметь отпускать, понимаешь? — Р-р-р… — Эх. Да я понимаю, — и спрятала руки в карманы. — Но ты не волнуйся. Сама этому до сих пор учусь.

***

От Миркра она улетела совсем недалеко; стоило удалиться от планеты, как начал барахлить один из двигателей. Возвращаться пришлось бы дольше, чем добираться до ближайшего пункта с механиками, так что пришлось сделать вынужденную остановку… так Обелия оказалась на холодной и заснеженной Оброа-скай. Несмотря на тот факт, что планета была связана с Орденом, далеко не каждый джедай на ней бывал — в основном, её посещали архивисты и некоторые члены Эдукорпуса, да и то нечасто; даже, пожалуй, редко. До Руусанской реформации Архив Целебратус играл куда большую роль в существовании Ордена; сейчас же Академия джедаев планеты являлась скрытой библиотекой и хранилищем с минимальной охраной, не более. В ней, впрочем, всегда могли остановиться на ночёвку магистры. Тем не менее, Обелия в их число не входила. Формально, она пока вообще не входила в Орден — в том числе именно поэтому и необходимо было лететь на Корусант. Бродить по городу в поисках толкового механика, бравшего не так дорого за услуги, было холодно даже с быстро приобретёнными тулупом, сапогами, перчатками и штанами с начёсом. Приходилось заходить греться внутрь каждые сорок минут и, соответственно, тратить деньги на чай. Когда смерклось, и добрая треть мастерских была уже изучена, Обелия, разозлившись на темп решения вопроса, зашла в первый попавшийся бар согреться уже не только чаем. Времени было примерно двадцать два часа (из двадцати шести) по местному времени, и людей в заведении было не так много. — О, у вас есть тихаар, — вслух удивилась она молодому бармену альдераанского вида, флегматично протиравшему стаканы. — Чего у нас только нет, — довольно безразлично ответил он. — А тихаар какой? Он поднял на неё взгляд. — А что? — спросил. — Мандалорцы ведь делают его каждый на свой лад. На каких фруктах или ягодах ваш? Бармен задумался. Достал с полки бутылку несколько пыльного вида, откупорил, принюхался. — Боярышник, — его ноздри снова несколько раз вздулись. — Не надо тебе такое пить, — и решительно поставил бутылку обратно. — Это ещё почему? — вскинула брови Обелия. — Дорогуша, — несколько чопорно ответил бармен, — тот факт, что Оброа-скай на краю Внутреннего кольца, ни о чём не говорит? — Нет, а должен? — Пф-ф. Чистый тихаар надо пить в мандалорских колониях. Наш мы обычно используем исключительно для коктейля «Заморозка в карбоните», который с фотонной шипучкой. Всё же через нас нередко пролетают мандалорцы с чувством юмора… Сейчас не так часто, как раньше. — А почему? — немедленно заинтересовалась она. Бармен безразлично пожал плечами. — У них опять распри внутренние, насколько знаю. Когда всё в порядке, летают через нас в центр. Когда плохо, их нет. Бывало, даже те, что в броне, заходили. Если честно, хорошие клиенты, всегда платят по счетам, никогда не создают проблем. Жаль, что их убивают. — Кто? Бармен взглянул на неё искоса. — Кто, — повторил. — Ты откуда родом, раз ничего не слышала? Те, что в броне и спят и детей делают, охотятся на тех, кто шлем снимает, или кто вообще без него живёт. В мандалорском пространстве сейчас небезопасно. Не понимаю, почему джедаев не привлекут… Хотя нет, понимаю. Мандалор-то не часть Республики. Обелия чуть ему не возразила, ведь Квай-Гон, по идее, должен был быть на Калевале, защищать Бо-Катан. — В общем, дорогуша, лучше тебе заказать что-нибудь другое, — подытожил бармен. — Что посоветуешь? — О, я с Альдераана, мои предпочтения в алкоголе столь же консервативны, сколь либеральны в сексе. Обелия чуть слюной не поперхнулась. Бармен ей лукаво подмигнул. — Ты кто по масти? — спросил, блеснув зубами. — Консерватор, — кашлянула она. И добавила почти виновато, — коктейлей много не выпьешь без последствий. — Ну, — хмыкнул он, — то же самое с неразборчивыми половыми связями. — Сударь, вы со мной общаетесь или флиртуете? — решила уточнить Обелия. — Расслабься, — отмахнулся он. — На Оброа-скай делать особо нечего, кроме как работать или учиться. Я развлекаюсь. — А-а. Значит, с ночной жизнью здесь не очень? — Ты находишься в одном из самых популярных баров планеты, — сухо констатировал бармен. Обелия огляделась по сторонам. — Понятно, — дипломатично отреагировала. — А что, ночных клубов нет? — Не-а. Их давно запретили. Но не из вредности, как можно было бы подумать. Просто люди часто насмерть замерзали по дороге домой. Они и сейчас, конечно, замерзают, но реже. Чаще смерть от передозировки. — Правда? Бармен фыркнул. — А ты попробуй поживи здесь несколько лет, — цинично заметил. — Если не местная или не местный, от тоски взвоешь. — Что ты тогда здесь делаешь? — Диссертацию пишу. — И добавил, — надо отдать этому месту должное, впрочем, так сильно хочется закончить, что демон прокрастинации отступает довольно быстро. Достаточно лишь представить альдераанскую весну… Здешняя ни в какое сравнение с ней не идёт. Так что ты будешь пить? Обелия задумчиво почесала затылок. — Что из консервативной классики посоветуешь? — Чай любишь? — Конечно. — Кружка горячей чавы-чавы, стакан девонского коньяка и, если ничего не ела, — он посмотрел куда-то в сторону, — ну да, тост с о-очень жирной местной рыбой. Согреешься. — Давай. Бармен не обманул — сочетание оказалось хорошим. Запивать алкогольным чаем рыбу, оказавшуюся действительно очень жирной, было непривычно, но вкусно, и коньяк не ударил в голову никак, даже не ободрил, хоть и немного согрел. Обелия попросила повторить ей напитки. Достала блокнот с ручкой. Полный желудок пробудил в ней что-то вроде вдохновения. Хотя, скорее, рефлексию.

«Переходное состояние — это незнакомый лес», — неспешно начала записывать она. — «Тропа не внушает доверия, и не знаешь, как долго идти. И хочется безопасности, добрых рук, утешения… Но ты один, и слёзы твои одиноки. И ручья испугаешься, даже если мечтал о нём, и знакомой ягоды… И имя своё забудешь, как сладко оно звучит… И выйдешь из леса другим. А того тебя, прежнего, что шёл через лес… можно было любить». — Что пишешь? — спросил её бармен. Он не трогал единственную клиентку за стойкой целых полчаса, поскольку обслуживал несколько внезапно появившихся компаний, заказавших коктейли. Обелия показала ему написанное. Он приподнял брови. — Я бы за это выпил, — заявил. Налил себе коррелианского виски, чокнулся с ней и пригубил. Обелия не стала спрашивать, можно ли ему выпивать на работе. Он явно лучше знал, что ему можно, а что нельзя. — Про «лес» — это в точку, — сказал он. Пригубил ещё. — Хотя здесь, на этой планете, что лес, что не лес — всё одно. Переходное состояние. Можно подумать, раз снег, то вечность, перемен нет, но это не так. Когда погода меняется, люди меняются вместе с ней. Но когда она остаётся прежней, каждый сам по себе… и кто возвышается, кто опускается… но большинство просто… блуждает по равнине… у которой нет ни конца, ни края, — и тяжело вздохнул. — Уехать бы отсюда наконец, устал от зимы, весну ждать слишком долго… Ну ничего, через три месяца, как закончу… Или джедаю исповедоваться… у нас ходят иногда. Но джедаев ведь найти ещё надо, их на планете мало, и они прячутся. А кто встретит их, тот потом молчит. Мол, находят их те, кому надо. Она прикусила губу. — Да и я ведь их не осуждаю, — задумался бармен. — Что толку с пропащих. Только свет едят их своей пустотой, и всё. Спасать надо тех, кто хочет спасения. — Ты не пропащий, — тихо произнесла Обелия. — Разве? — бармен посмотрел на неё. Она покачала головой. — Пока огонь в сердце горит, хотя бы язык пламени, как у свечи… человек не может быть пропащим. — Вот как, — сказал бармен. Чуть наклонил голову вбок. Обелия приподняла уголки губ. — Огонь в груди… это понятие субъективное. Разве нет? — и налил ей стакан девонского. — За мой счёт. — Спасибо, — моргнула она. — Так… мой вопрос. — Хм-м, — Обелия задумчиво повертела стакан в ладонях. — Огонь в груди — это жажда жизни, а не страх смерти. Многие боятся физической боли, но не неминуемого конца. И этот страх порой единственное, что заставляет человека продолжать существовать. Но не жить. — Значит… пока я чего-то хочу, я живу? — Да. Ты хочешь вернуться домой, на Альдераан, защитив диссертацию. — Так это же очень простое желание! — Но оно помогает тебе не потеряться в здешних снегах, не так ли? — И добавила, — хотеть можно чего-то простого. Татуировку, спидер получше, свой собственный дом, жену, съездить в отпуск в конкретное место, и так далее… Но пока ты хочешь чего-то, ты к этому стремишься. Значит, метафорически выражаясь, растёшь, в той или иной степени, хотя бы мысленно. Следовательно, живёшь. Стагнация же и есть смерть. — А когда достигну желаемого? — нахмурился бармен. — Захочешь чего-то ещё. Жажда к жизни на то и жажда. Всего нам мало. — Так если будешь много чего хотеть, можно начать завидовать, — справедливо заметил он. — Но завистью можно управлять. Она всего лишь служит индикатором желания… Не хочешь завидовать — пересмотри свои цели или добейся уже поставленных. Порой человеку нужна одна маленькая победа, чтобы успокоиться. — А пропащие? — прищурился бармен. — Ничем не спасёшь. — Зачем тогда они нужны? — Встречный вопрос: зачем в нашем мире существует зло? Он озадаченно моргнул. — Вот и я не знаю, — спокойно ответила Обелия. — Но без него не было бы и света. Именно поэтому, несмотря на Руусанскую реформацию, вечна между ними борьба, и никогда не следует этого забывать. И пригубила из стакана. Дроид-официант подъехал к стойке, и разговор сам собой встал на паузу. — Слушай, — тяжело вздохнул бармен, когда поднос с коктейлями увезли. Вид у него стал уставшим, немного мрачным, нервным. — Я… верю в карму, ладно? Верю и всё. Надо, понимаешь, держаться за мысль, что хорошее тебе где-то как-то засчитывается… Обелия медленно кивнула. — Ты помогла мне сегодня. Я ещё не понял как именно, потом подумаю, завтра, — и наклонился ближе, голос понизил до шёпота. — Угловой столик сзади тебя. Там двое. В зеркало за моей спиной потом посмотришь. Наркоторговец-капитан и его помощник. Они здесь каждый месяц, по расписанию, на четыре дня… Я иногда палочками смерти балуюсь, а эти порошок взвешивают. Смекаешь? Так вот… на корабле почти все рабы, кроме охраны, — и отпрянул. Принялся с усердием натирать чистый и сухой стакан. Обелия еле заметно кивнула. И чуть повысила голос: — Да, на Альдераане чудесные горячие источники! — и глупо рассмеялась. И наклонилась к нему ближе. — Дальше наливай мне только чаву-чаву. Бармен кивнул, растянувшись в дежурной фальшивой улыбке. — А, — встрепенулась Обелия. — И ещё кое-что… К ней послушно наклонились. — Ты же понимаешь, — она пристально посмотрела на бармена, — что никто не всесилен? Тот моргнул. — Всех… не спасёшь, — неловко произнесла она. — А, — в его лице что-то дрогнуло, смягчилось печалью. — Да… Это знаю, — и вздохнул. — Не вам ведь такие вещи решать… не так ли? Но меня, вот, спасли, получается. Не скажу, как именно, не обессудь, — и его взгляд стал рассеянным. — Но было бы неплохо, всё-таки… будь и у других, знаешь… шанс… не имеющий ничего общего… с человеческой субъективностью. Настоящая справедливость, она как альдераанские горы, — он немного замялся, смущённый собственной искренностью. — Нет, даже… больше. Ведь горы можно теоретически уничтожить… Но, так или иначе… ты ведь поняла, о чём я? Горы нельзя покорить, и они очень строгие судьи. — Поняла, — кивнула Обелия. Она с этой философией выросла.

***

Обелия не пожалела о стремлении влезть абсолютно не в своё дело, поскольку Сила отозвалась на её порыв благосклонно, словно так было и надо. Каждый джедай в какой-то степени исповедовал фатализм — раз оказалась на Оброа-скай не по своему желанию, раз выбрала, не думая, этот бар, а не другой, значит, это было для чего-то необходимо. Стоило, соответственно, довериться воле Силы. Даже если её милосердие не было доступно человеческому пониманию. Корабль наркоторговца был припаркован вдали от города, в белой равнине, нагло, почти не прячась. Они с помощником назад не спешили, и их лендспидер ехал медленно… Снег таял в ботинках и немного за шиворотом. Пелена стояла в глазах, движения были механическими. Выстрел. Ещё один. Перевернуть тела, обыскать. Нашёлся общий пульт управления ошейниками. Как Обелия и предполагала — массовый. Или освободить всех, или взорвать каждого. Она позволила Силе направить себя. Палец нажал на кнопку. Не получилось мысленно ужаснуться тому факту, что было бы куда логичнее освободить людей, сначала открыв корабль — воля Силы. Не ощущался холод. Падал снег. Целую вечность спустя вдали увиделось, как опустился трап корабля, и спасённые понеслись вниз, наплевав на мороз и снегопад. Вслед им стреляли. Сами они тоже отстреливались. Кто-то падал — то охранники, то освобождённые. Сила пригвоздила Обелию к сугробу, в котором прятался её лендспидер. Она слушала выстрели и крики, не имея права вмешаться — не утратившие искры боролись за своё право на жизнь, а не на существование. Их было мало. Охранников, впрочем, с каждой минутой становилось меньше. Сила, взявшая в свои объятия, велела ждать — вершился её великий суд, недоступный человеческому пониманию. Выживших освобождённых осталось больше половины. Шесть человек. Наконец они заняли спидер наркоторговца и начали путь в город. Только тогда Обелия завела своё транспортное средство, угнанное, и заехала прямо на нём, по широком трапу, внутрь корабля. Его надо было отогнать в горы, спрятать. Зачем — она не знала. Ей не положено было знать.

***

Стыдно было признавать, но долгое бодрствование начало в какой-то момент сказываться. Обелия не спала почти целые сутки. Убитых на корабле, к сожалению, было достаточно. Стошнило бы, не держи в руках призрак старого посттравматического, давно переработанного в инстинкт выживания. Она вынесла тела, используя Силу, по трапу вниз, одно за другим. Могилы на таком холоде было не вырыть, и энергии бы не хватило, а к властям по-прежнему обращаться было словно совсем нельзя, по какой-то причине. Не исключено, что кто-то из местных авторитетов «крышевал», и явно не просто так. Синий клинок пронзил темноту ночи, и белый пейзаж вокруг озарился светом. Несколько плавных движений вспороли толстый лёд на горной реке. «Диссоциация», — невпопад подумала Обелия, замерев перед рядом тел. Так она хоронила своих первых мёртвых на Мелидаане. — «Спираль или замкнутый круг?» — Почему я? — спросила, задрав голову вверх, навстречу снежинкам, когда вода сомкнулась над последним телом. На самом деле, она не рискнула задать вслух свой самый главный вопрос: «за что?»

***

Корабль был противоестественно тих. В некоторых местах нервно и не в лад мигали лампы. Пахло бластерным огнём, кровью и потом. Единственными сравнительно красивыми, хотя бы ухоженными, местами являлись каюта капитана, его помощника и двух, видимо, главных охранников. Остальные помещения казались уродливыми в своей скудости. Они предназначались для тех, кого капитан и его прихвостни не считали за людей. После похорон Обелия начала обход уже более осознанно — Сила перестала так сильно давить на виски жаждой вмешательства. Пелена с глаз, впрочем, ещё не сошла. Хотя, может быть, и сошла — бодрствование почти сутки не могло не сказаться на мировосприятии в любом случае. Начинали мерещиться тени на периферии. — Успокоительного бы перед сном, — пробормотала Обелия вполголоса. Вздрогнула, увидев своё отражение на металлической стене, гладкой. Часть корабля, в которой она находилась, являлась обителью охранников. Лёгкий испуг заземлил; глаза наконец прояснились. Ей показалось… Нет, не показалось. Быстрыми шагами она двинулась по коридору дальше. Когда искала тела, не дошла до конца, не было смысла… — Есть кто живой? — вполголоса спросила. «Неужели всё-таки померещилось?» «Прощупать» через Силу. Ну же… ведь было… — Ох, — она остановилась перед наглухо запертой толстой металлической дверью в самом конце коридора. — Это, наверное, карцер. «Да ещё какой», — не без удивления подумала. Очень давно не попадались на глаза двери, фиксируемые тяжёлыми и широкими засовами. Провинившихся запирали будто в сейфе. Она осторожно разблокировала каждый засов. Затем взломала электронный кодовый замок — модель была нехитрой, уже сталкивалась. Присутствие в Силе по ту сторону двери было скрытным, волевым и непокорным, почти звериным — именно поэтому Обелия далеко не сразу смогла почувствовать его. Ладонь опустилась на бластер. Открыв дверь, она отпрыгнула назад, предостерегающе вскинув своё оружие. Но на неё никто не побежал. Моргнув, Обелия опустила руку. Шагнула к дверному проёму, а потом и внутрь. — Сила всемогущая, — пролепетала она, думая вслух. — Родной… что с тобой сделали… Деактивированный ошейник валялся перед ним на холодном полу. Растянутый цепями за руки и за ноги так, чтобы можно было стоять лишь на коленях, весь в синяках и ссадинах, полуголый, с окровавленным ртом, узник поднял на неё гордую голову, и затуманенные болью, гневом и тоской тёмные глаза, отчаянно живые, моргнув, прояснились. — Я… я сейчас тебя спасу. Сейчас. Сейчас… должны быть ключи, — она метнулась прочь. Инстинкт самосохранения велел не обнажать перед ним клинка; значит, надо было немедленно найти ключи. И воды. Ему. И… «Ох, я ведь уже похоронила тела!» — с ужасом подумала Обелия. — «Только бы ключи нашлись здесь, а не на охранниках!». Она нашла какую-то связку в четвёртой комнате, в которую ворвалась почти вслепую. Даже не заметила, сколько шума подняла, бегая по коридору, выдёргивая ящики столов; не обратила внимания, что всё бормотала и бормотала себе под нос: «скорее, да скорее же!». Примчалась обратно. — Сейчас я буду тебя освобождать, — нервно протараторила под тяжестью чужого взгляда. — Только не кидайся на меня, пожалуйста, день был очень-очень долгий, и нападение было бы делом очень и очень невежливым, потому что я хочу тебе помочь… Прошу прощения, я подойду. И подошла. — Сначала попробуем руки, — прокомментировала на всякий случай. — Если ключами не выйдет, есть отмычка, но дело займёт дольше времени. Но, к счастью, получилось — первый же ключ подошёл, слава Силе. Когда была освобождена вторая рука, узник, всё ещё безмолвный, качнулся вперёд — Обелия инстинктивно его поймала; окровавленные губы случайно ткнулись ей куда-то в район ключицы. — Извини, дорогой, извини, если больно… Она какой-то задней мыслью понимала, что разговаривала с ним почти как с ворнскром, но не могла ничего с собой поделать. Обелия хотела осторожно встать, чтобы разобраться с чужими кандалами на ногах, но на ней обмякли. — Не теряем сознание, дорогой, и не спим, — пробормотала она. — И не умираем… Да. И не умираем. Сейчас всё будет хорошо, ты не волнуйся, я тебе помогу… Он даже не хотел размять рук. От сострадания хотелось плакать. Может, не только от сострадания — день был тяжёлым, мучительно долгим… Обелия со вздохом осторожно обняла его. Ей, в конце концов, тоже было надо, а он, наверное, не решался. Или вообще об этом не думал, что было куда вероятнее. Чужая аура всё ещё казалась закрытой наглухо, подобранной под себя, как у дикого зверя. Неожиданно для себя она всхлипнула, и узник вздрогнул в её руках, осознал себя на миг. Обелия почувствовала, как его глаза сначала широко распахнулись, а потом плавно закрылись. Широкая спина, испещрённая синяками и ссадинами, налилась силой, медленно выпрямилась. Незнакомые ладони осторожно легли на её лопатки. Они дрожали. Может быть, Обелия плакала, потому что сам узник не мог. Может быть, это день навалился всей своей тяжестью, всем своим ужасом, и нутро дрогнуло. Или, возможно, она просто спасла кого-то так, как хотела бы спасти — с человеческим милосердием, простым, понятным, тёплым… Не думая, Обелия легонько погладила узника по голове — волосы под её пальцами были не короткими и не длинными, сальными, густыми, волнистыми. — Всё будет хорошо, — прошептала она. — Всё будет хорошо… И медленно отпрянула. Ладони опустились с её лопаток почти нехотя. — Надо освободить тебя от кандалов, родной, — с сочувствием проговорила она. — Давай, милый… Я помогу встать. Обелия поднялась первой. Протянула ему руку. — Вытяну, — кивнула клятвенно. — Хватайся. Тёмные глаза медленно моргнули. Потом он всё же схватился за её ладонь, и Обелия рывком подняла его. Немедленно поддержала после — у бедняги, конечно, не могли не затечь ноги, хоть он не издал ни звука. Вскоре и с ног были сняты кандалы. Обелия и освобождённый узник стояли друг перед другом. Она протянула ему руку. — Обелия, — представилась. — Своё имя можешь оставить при себе. Ей пожали руку, но в ответ не назвались. Она знала, что рабам мало что удавалось сохранить в неволе, кроме как имя — отразила понимание на лице. — Пойдём, — предложила тихо, — обработаем тебе раны. И они покинули камеру.

***

Незнакомец так и не представился. Более того, он продолжал молчать. Если бы не уже суточное бодрствование, Обелия чувствовала бы некоторую неловкость, но силы, которые можно было бы на неё потратить, использовались вместо этого для более существенных дел — на правильную обработку следов от побоев на чужом теле, например. К счастью, на корабле имелось подобие лазарета со всем необходимым. Когда он умыл лицо от крови, бросилась в глаза чужая молодость — незнакомец был примерным ровесником Обелии, и от этого понимания сочувствовать ему хотелось ещё больше. Равнодушный свет белых ламп обнажил чужую силу и чужое упрямство — били его много и больно, пусть и не смертельно, перед тем как заковать в цепи и закрыть в одиночной камере. Он не шипел от обработки ран, не испугался иглы с ниткой, когда одну пришлось осторожно зашить, лишь прикусил лазаретную подушку, хотя звука так и не издал. Сердце ныло от человеческого осознания, что жестоко наказывали его на корабле не в первый раз, и что тщательно лечили тоже далеко не всегда — смуглая кожа, потерявшая золотистый блеск от отсутствия солнца, была испещрена бледными шрамами. — Я видела душ, — тихо произнесла Обелия, когда нанесла бакту на последний лиловый, почти чёрный, синяк. — Если хочешь, помогу тебе помыть голову. Он не обладал чрезмерной экспрессивностью, и густая щетина не облегчала задачи понимать чужое выражение лица. Тёмные глаза посмотрели на неё задумчиво. Он кивнул. Обелия снова поймала себя на мысли, что общалась с ним почти как с тем самым ворнскром. Вспомнился мастер, поучавший устанавливать контакт с животными, словно они люди, ровня. «И в чём он был не прав?» — подумалось. — «Все живые существа хотят только одного… уважения». Незнакомец послушно позволил помыть ему голову. Обелия целых три минуты вертела кран в поисках приемлемой температуры воды, не горячей и не холодной, безукоризненно тёплой. Когда смыла шампунь, высушила тёмные волосы сначала чистым полотенцем, принесённым из лазарета, затем феном. — Я принесу тебе воды, — сказала, вручив собственный гребень. — Не знаю, сколько тебя морили голодом… если найду батончик, или что-то такое, тоже принесу. Но лучше тебе прилечь и немного поспать. Он подумал немного. Снова кивнул. Повёл подбородком в сторону лазарета. — Хорошо, — согласилась Обелия. — Принесу туда. Незнакомец оставил дверь открытой. Уже уснул, накрывший белой простынёй, когда пришла оставить бутылку с водой и найденные протеиновые батончики. В идеале стоило бы ему сварить бульон, наверное, но на корабле не держали ни мяса, ни костей — она не нашла, по крайней мере. Обелия, измотанная, тоже думала о том, чтобы вздремнуть. Но сначала она вынудила себя оттереть кровь с пола, потом выкинуть тряпки в реку, пока та снова не замёрзла. Только затем она осела, прямо в коридоре, и закуталась в свой тулуп. Яркий свет корабля мешал спать долго, на это и рассчитывала.

***

Проснулась от того, что затекла спина. Новый день уже начался, судя по комлинку, но природа встретила ночным мраком, когда открылась дверь корабля. Пока запивала водой протеиновый батончик, думала о том, что делать — Великая Сила больше не давила на виски. Значит, необходимое уже было реализовано. Размявшись, помедитировала. Решение, пришедшее в голову, было логичным. Обелия вернулась на лендспидере в город, пока незнакомец досматривал спокойные сны, первые за много месяцев. С трудом запихнула транспортное средство в салон, потом вернулась на своём судне к кораблю наркоторговца — приезд и отъезд остался незамеченным местными, «час волка», как-никак. Сгрузила лендспидер. Перебрала купленные на Бендомире вещи. Оставила практически всё, запихнув лишь в рюкзак с планеты Миркр джедайские робы, сменную одежду, антиперсперант, зубную щётку, флакон духов, гигиеническую помаду и вторую расчёску. Блокнот куда-то делся, но Обелия не огорчилась. В нём не было написано ничего инкриминирующего, в конце концов. Чистый лист флимси нашёлся в капитанской каюте. «Дорогой друг», — начала она аккуратно записывать за чужим столом. И в нерешительности остановилась. Прикусила губу. — «Я не знаю, чем тебе помочь», — вывела наконец, — «и нужна ли тебе моя помощь в дальнейшем тоже не знаю. Оставляю тебе мой корабль; всё, что в нём найдёшь — твоё. Один из двигателей барахлит, я так и оказалась на этой планете… Неважно. Один недолгий маршрут судно точно выдержит. Но можешь и продать его, дело твоё. Хотя, наверное, и на этом корабле спокойно найдутся деньги — я не искала, мне ничего не надо. Лучше тебе не задерживаться здесь, улетай, как сможешь. Удачи во всём», — и замешкалась. — «Надеюсь, тебя кто-нибудь ждёт. Надеюсь, всё задуманное получится. Надеюсь… Не обращай внимания на зачёркнутое, я ведь тебя совсем не знаю, но проститься хорошим словом всё-таки хочется — женские сантименты», — Обелия нервно облизнула губы, думая. Вдохнула, выдохнула. Посмотрела на стену. Что бы она сказала самой себе, окажись на его месте? «Знаешь», — продолжила писать, — «у мандалорцев есть одно выражение, которое мне нравится, «син фетти́н». Дословно переводится как белое поле, не тронутое ничем, кроме снега, означает новое начало, «чистый лист». Никто не говорит о том, что это состояние, по сути, траурное — зима не зря является символом смерти; а ведь действительно, если стоишь перед таким полем, как здесь, на Оброа-скай, мысли спокойные, как саван, и тишина могильная, особенно в снегопад. Но даже эта планета знает весну, судя по льду на реке; её нет, пожалуй, лишь на Хоте, по понятным причинам. Значит, и возрождение есть. Зависит от того, какую дорогу протопчешь. Если честно, хотя наши с тобой ситуации несопоставимы, у меня и у самой сейчас «син фетти́н» — всё приходится начинать сначала… Но ты не бойся, ладно? Всё это горько, и, может быть, слёзно (ты ведь мужчина, не делаю предположений, плачешь ты иногда или нет), но… может быть, тебе будет в утешение, что есть кто-то, кто тоже… немного как ты. Не знаю. Белое поле, пустое — зрелище одинокое. Но я на соседнем. Куда-то бреду. Знай это, хотя мы вряд ли когда-либо снова увидимся. Береги себя и своё пламя в груди. Не сдавайся. Кандалы не сломили твоего живого духа, значит, ничто уже его не сломит. С уважением, бредущая по пояс в снегу, случайная встречная». Она прочла написанное, потом кивнула самой себе. Ничего лучше не получилось бы написать всё равно. Аккуратные шаги вывели её в коридор — в занятой комнате, за приоткрытой дверью, незнакомец крепко спал. Не хотелось тревожить его, прощаться с глазу на глаз тоже. Осторожным пассом руки Обелия оставила перед дверью своё письмо; подумав, сняла с пояса бластер, тем же способом опустила его на флимси. Затем развернулась и, вздохнув, медленно направилась к выходу с корабля. В какой-то момент захотелось почему-то обернуться, даже вернуться, но Обелия отмахнулась от этих мыслей. Никому не была нужна в этот век чужая чувственность. Она бы даже не удивилась, порви освобождённый её письмо в клочья. Ноги остановились у выхода. Последняя мысль оказалась слишком жестокой к себе самой, не отрезвляющей, а оглушающей — и глаза сами по себе налились влагой. «Нет», — возразила Обелия самой себе. — «Я всё же сделала одно доброе дело и выручила того, кто отчаянно нуждался в помощи». Она простояла, глядя на закрытые двери, несколько минут, сжав кулаки, неуверенно хмурясь перед неизвестным. Потом сглотнула, покачала на саму себя головой — джедай не имел права надолго замирать перед страхом; и всё же обернулась на коридор, откуда пришла. Незнакомец, согласно Силе, всё ещё спал. Обелия чуть улыбнулась, печально, понимающе. — Прощай, неназванный друг. И, поставив таймер на дверь, чтобы закрылась за ней сама, вышла в метель. Лендспидер ждал, пора было продолжать путь.

***

Прямые рейсы до Корусанта стоили непомерно дорого и ходили редко, Обелии же по понятным причинам не хотелось задерживаться на Оброа-скай, поэтому она купила билет на первую попавшуюся планету, которая находилась поближе к Сердцу Республики — Хок. Полёт занял шесть часов — рейсовым кораблям не было свойственно куда-то торопиться. Но и не имелось никакой спешки, это отражалось и в других пассажирах. Никто из них не елозил, не нервничал и не ходил туда-сюда по салону. Большинство периодически наведывалось в буфет от скуки, но глаз от голопланшетов даже за едой не поднимало — сонная тишина помогла выспаться. По приезде Обелия сразу же, не покидая вокзала, определилась с дальнейшим полётом — купила в кассе билет до Альдераана. Осознав, что в запасе имелось целых семь часов, съездила на экскурсию полюбоваться географической дихотомией планеты Хок — туристов возили на границу «двух миров», пустынного и чёрного. Было так красиво, что Обелия даже попросила ещё одного туриста сфотографировать себя на фоне. Потом, конечно, пришло осознание, что фотографию показывать было некому; впрочем, и для себя, на память, было неплохо кое-что иметь. И волосы на снимке совсем не выглядели грязными. На Альдераане она решила немного задержаться — сняла себе комнату в скромном отеле, приняла душ, выспалась. Затем позволила себе погулять по столице, побывать на нескольких экскурсиях — всё же приятно было никуда не спешить. И пожить «как все» тоже оказалось интересно. И фотографировать себя на фоне чего-то красивого она тоже больше не стеснялась просить. На второй день пребывания, после посещения общественных термальных купален, приобрела билет на Метеллос — прямой рейс до Корусанта стоил, естественно, дороже. Улетела, не оглядываясь.

***

Метеллос был куда грязнее Альдераана и намного опаснее, но Обелия уже не раз на нём бывала, поэтому планета не вызывала у неё ни отвращения, ни страха. Тем не менее, привёл в некоторое замешательство тот факт, что билеты до Корусанта были раскуплены на несколько дней вперёд — пришлось снять комнату в гостинице, но в соседнем от космопорта районе. Как выяснилось, очень и очень многие добирались до столицы Республики через пересадку. Обелия мрачно отметила для себя, что у касс вертелись пилоты сомнительного типа, предлагавшие за деньги довести до Корусанта на своих суднах. Хотя бы один из них наверняка был замешан в работорговле — космодром Метеллоса располагал к тому, чтобы в нём бесследно исчезали люди. В который раз она поймала себя на дурных мыслях в сторону Руусанской реформации. Естественно, что джедаям не позволяли пресекать траффикантов — в торговле людьми вертелись слишком большие деньги. Мастер, когда слушал возмущения своей ученицы на эту тему, всегда мудро замечал: «не пойман — не вор», — имея в виду джедаев. Иначе говоря, можно было вставать костью поперёк горла негодяям, но только так, чтобы Ордену не аукнулось, иначе последствия могли ударить по всем. К сожалению, с Метеллосом она бы одна не справилась. Системы теневой стороны планеты существовали не один век, а у самой Обелии, ко всему прочему, не было с собой и бластера. Собственное бессилие раздражало; раздражал и тот факт, что всё никак не получалось побыстрее добраться до Храма — и Обелия решила все три дня своего пребывания на планете много бродить пешком. Хотелось безопасности. Хотелось домой. Хотелось оплакать себя, погибшую в разном возрасте в двух мирах, и снова оплакать мастера. Хотелось по-настоящему ужаснуться ситхам, а пока даже возможности не было. Хотелось помянуть Сатин. Хотелось, чтобы кто-нибудь более взрослый, более умный, ответственный, сильный, храбрый, пришёл и всё решил, как по щелчку пальцев — она даже не знала, что входило в понятие «всё», но ситхи в нём числились тоже. Магистр Дуку мог бы. Да. «Если только Галидраан не подкосил его», — и Обелия остановилась. Садилось солнце над одним из загрязнённых океанов Метеллоса, и сусальным золотом мерцала тёмная вода. Красота набережной раскрыла глаза шире — да, фальшивая красота, но ведь ныне живущие не были в ней виноваты. Обелия села на скамейку у изгороди. Волны бились о берег с шумом и яростью, бессильно пенясь на человеческие грехи. Воздух пах солью и водорослями — слезами и горечью. — Добрее надо быть, — вполголоса сказала себе Обелия и устало потёрла лицо. — И светить ярче… ярче. Но как, если на свет стремятся адепты тьмы… И тяжело вздохнула. «А у меня больше света, чем у вас мрака», — неожиданно подумалось. Обелия выпрямилась, и её аура потеплела. Люди начали обходить занятую скамейку по более широкой траектории. Но дети, поворачивая светлые головы в её сторону, задерживали на незнакомке круглый взгляд и невольно улыбались, невинно, чисто. Оборачивались и матери, смотрели сначала на своих детей, потом на молодую женщину на скамейке, и что-то в их глазах тоже таяло. Смягчались взгляды и отцов. Все потом отворачивались, продолжая свой путь, и неожиданная встреча пропадала из их памяти, задерживаясь лишь тонкой нотой светлого послевкусия. Они не знали, что перед ними сидел джедай. Но подсознательно чувствовали. «Надо было сказать тому бармену-альдераанцу, что многих пропащих не успели вовремя спасти», — с досадой на себя подумала Обелия. — «Далеко не каждый из них отказывается от света, выбирая упиваться своими страданиями… Не надо мне вести ни с кем философские разговоры подобного типа, пока не стану добрее, мудрее, смелее, терпимее. Эх… столько ещё учиться». И подумала о спасённом на Оброа-скай.

***

Корабль, у которого починили барахливший двигатель, покидал атмосферу Галидраана. Его новый хозяин, вбив координаты планеты Хок, поднялся с пилотского кресла. Потянулся. За время перелёта стоило хотя бы попробовать оттереть броню — губернатор Галидраана, уже, естественно, мёртвый, покрасил свой трофей невесть как. Взгляд упал на блокнот, оставленный на корабле случайно. Рука вытянула из него аккуратно сложенное письмо. Содержимое он успел выучить наизусть, но текст заземлял, а слова… Джанго Фетт одёрнул себя. — Обелия, — произнёс вслух, пробуя имя на вкус. Джедаи покарали его за слепую гордость. Но и милосердие пришло от них, когда взмолился в исступленном отчаянии в последний раз. — Обелия, — повторил, вспомнив, как увидел её в потоке света распахнутой двери. Дозор Смерти мог немного подождать, а вот она — нет. Надо было успеть настичь, пока не вернулась в свой Храм.