Карта без имени

Trust in me As I am Shattering inside The vision upon us The memory remains Nothing to defy The light will cast me aside

Me envenena

«Monolith» — Twin Tribes

Запах чёрного чая с бергамотом на светлой коже, Конкордия, трава по пояс. Её светлые волосы, жидкое золото под косым тёплым лучом. Глаза, как пасмурное небо. Крохотная родинка у виска. «Я люблю тебя, Джанго», — ласковое. Она в его руках, как птица, как лоткошка, живая, тёплая. Гладит по натруженной спине, от прикосновения сладко поют шрамы. Мягкая. Всё в ней обманчиво мягкое, хотя хребет из бескара и тяжесть её секретов тоже, смотрит на него, как на что-то прекрасное. И ведь знает, наверняка знает, должна знать, что едва ли заслужил, что работать надо рьянее… «Я люблю тебя, Джанго», — сердце стало узлом, и его потянули за ниточку, а ниточка не встала тетивой детского лука, заструилась… Воздух в лёгких. Что-то случилось с плечами. Её губы розовеют от поцелуя. Прижать к себе крепче, будто пытаясь засунуть в грудную клетку, чтобы билась в ней вместо сердца. Обелия. Сложно произнести без трепета, не на выдохе. Смотрит на него с нежностью. В глазах цвета холодного и беспристрастного неба, увиденного столько раз в стольких местах, доброта самих звёзд. Что-то в нём самом тает. Он выглядит просто, скромно, ни черты изящества, ладони в мозолях, тело в шрамах, внутренние демоны на привязи всё бьются в судорогах снять с себя цепи, сам себе рабовладелец, сам себе господин и слуга. Обелия повторяет: «я люблю тебя, Джанго», — и доверчиво прикрывает глаза в смуглых руках под одним на двоих одеялом. Сон медленно увлекает её. Тихое дыхание выравнивается. Живая, тёплая, в своё время выбравшая слёзы, не злость, свет, не тьму; в чернильной ночи для него только одна звезда, потому что лишь она увидела в нём не стереотип, не типаж, не тип, но личность, душу, мужчину, лишь она и друг, и напарница, и союзница, ровня ему, и дело не в деньгах, и не во власти, и не только в навыках, но в чём-то другом. Дышится с ней иначе, глубже; и сердце всё-таки бьётся, не омертвело, лишь замёрзло, оттаивает… Он проснулся с привкусом солнечного света во рту. Совсем один, на узкой кровати, под тонким пледом — сел. Моргнул, моргнул ещё раз — где она? Ни Конкордии, ни Обелии. За окном иллюминатора мрак и холод далёких звёзд. И вспомнилось, всё сразу вспомнилось. Ян Дуку и безликие джедаи. Свёрнутые шеи, робы на земле. Кровь его людей, безжизненные бескар’гамы, елейная ухмылка Тора Визслы. Если бы не поддался на провокацию, если бы сумел спокойно объяснить джедаям, но откуда же было знать — и цепи, и иглы, и порошок, кнут, корабль наркобарона, ошейник впивается в горло, голый торс, бессмысленные слёзы разъедают потные щёки, грязные ступни, не кожа, а бесконечное поле боя, ни солнца, ни земли, одни молитвы в голове, и все за упокой, все о прощении, карцер, голод, туман в голове, кнут за остатки гордости. Боль. Вой. Ему не двадцать два, почти двадцать три, а тридцать один, почти тридцать два. Под тонким пледом стало холодно; пришлось встать. Шаги по тесному пространству корабля Раб I — маятником, как в прошлом. Страшно захотелось не воды, а чаю, столько лет не пил его, но вкус остался в памяти, он всегда был с дымкой — костры лагеря Истинных, Майлз, и Хинкс, и Джоррамо, и многие другие, и дети, дети… Тор Визсла, обманувший джедаев, не пощадил никого. «Я люблю тебя, Джанго». — Обелия, — прохрипел он, глядя в никуда. Джедайская внучка судьи, невольно давшего смертный приговор. Светловолосая и светлоглазая, тёплая, стан тонкий, она несколько раз шутила про своё «спящее телосложение». Волосы под пальцами, как шёлк — Джанго не знал его прикосновения, но верил, что именно так он должен ощущаться. В глазах у неё старая боль, как тернии, а за ними свет, звёздный. А как оскорбила тень чужой настороженности в первую встречу, как всё внутри изо льда стало огнём, обернувшись из холодного покоя в горячую стремительность, когда чужие глаза в первый раз разглядели в нём сердце, чёрт возьми, он ведь даже не подозревал, что нутром искал этот взгляд в каждой. «Ты не можешь быть не из наших»; Джанго не знал, что уже чувствовал: «ты ведь моя, лишь бы тебя заслужить». Он прогнал печаль из её улыбок, и в них осталась наградой нежность. И когда светлые глаза засияли ярче, спасаться стало поздно, и не захотелось. Образ Обелии стоял перед ним, как живой — этому сну было не выветриться, костьми знал. Закрыв глаза, он свёл руки над пустотой, будто держа чужую фигуру, и помнился даже вес, и место, в которое она утыкалась носом. «Я люблю тебя, Джанго». Её нельзя было терять, нельзя, нельзя — и снова, как и в том волшебном сне, сердце треснуло, и льду уступил огонь, и в собственных глазах вспыхнула давно забытая искра жизни, потерянная то ли на Галидраане, то ли в цепях под кнутом. Обелия ведь снова сможет разглядеть в нём и сердце, и душу. Она ведь простит ему смерти тех джедаев — жизнь достаточно его наказала. И Джанго не обвинит её ни в чём. Галидраан случился, потому что чудеса порой обходят стороной обречённых. И он восстановит движение, как делал это прежде Джастер. Начнёт всё с нуля. Лишь бы с ней. Лишь бы… И бросился к креслу пилота. «Лишь бы не ситхи».

***

Столица Набу утопала в цветах. И был праздник, и оплакивали мёртвых. На второй день пошёл дождь. Её тело предали огню вместе с мечом. Он не успел. Не смог бы успеть. По расчётам именно тогда и приснился сон длинной в несколько месяцев — в примерный час её гибели. «Я люблю тебя, Джанго». Он пил, и ему было всё равно — горечь мешалась с крепкой дрянью, отгоняла холод корабля, холод звёзд и холод мглы, что их окружала. Обелия, Оби-Ван, могла и не вернуться в прошлое, она могла просто умереть, но инстинкт говорил ему, что увиденное во сне было правдой, значит, и любовь могла быть, значит, сердце всё же могло оттаять — если бы не ситхи. Что говорила о них Обелия? Холодные, злые молнии. Шив Палпатин, Хего Дамаск. Но не безумие ли, кидаться на них без доказательств? Джанго медленно вертел в руках бутылку. Небритый, с красными от слёз глазами, с охрипшим от воя голосом — украли, украли, последнее, единственное. Он был старше Обелии на девять лет, но четыре из них провёл, едва ли живя, едва ли помня себя, в цепях и под дрянью — доказал бы ей всё, за её доверие смог бы простить джедаев, с трудом, но смог бы, ведь с ней, с Обелией, можно было бы начать всё сначала… Как сделал в своё время Джастер, когда и его первую волну последователей вырезали под корень. И вторую. Третью Джанго долго берёг, так долго, что не заметил ловушки. — На самом деле, — проговорил он глухо, самому себе и в никуда, на мандо’а, — я тоже умер там, на Галидраане. Или потом, под кнутами. Но ты привиделась мне, и только тогда я понял… «Я люблю тебя, Джанго». Рядом с бутылкой валялась упаковка чая с бергамотом. Тело Обелии предали огню. Не узнать этот аромат в её волосах, на светлой коже. Не увидеть серо-голубых глаз. Не уснуть, убаюканным тихим дыханием. Обернувшись, не увидеть надёжно прикрытого тыла, быстрой улыбки. Не оказаться в добрых объятиях, единственном настоящем доме. Украли. Забрали. Последнее. Сон. Мираж. Ускользающее тепло — не найти, не поймать. «Я люблю тебя, Джанго». Посмертный свет звезды, ирония космоса. Он задрал голову вверх, чтобы слёзы не стекали по щекам. Такой же мёртвый, как и она, только хуже — ведь достойные воины идут вперёд и только вперёд, а у него не было и пути, у него не осталось никого. И надежды тоже. Тело почти дрожало от холода. Раньше не замечал. Только и хотелось, что забыться сном. Желательно, вечным. Не нужно было ни славы, ни наследия Джастера — он проиграл. Отпала нужда в следующей партии. «Я люблю тебя, Джанго». Как Обелия смотрела на него, когда вытягивал из неё информацию о Галидраане; как касалась его, будто всё в ней кричало: «умоляю, не спрашивай». А в глазах — нежность. Готовность отогреть его сердце от этой трагедии, костьми лечь, но не допустить, будто заслуживал и сострадание, и спасение, он, грешник… «Я люблю тебя, Джанго». Всё, что осталось, отдал бы за возможность коснуться её, живой, хоть раз. Но даже за волшебный сон он был благодарен, за его неведомую и необъяснимую истинность — не надо быть чувствительным к Силе, чтобы не усомниться… — Твоя любовь настигла меня и здесь, — хрипло подумал он вслух. И глаза снова налились ясностью. — Твоя любовь настигла меня и здесь, — повторил, медленно осознавая. Чудо ему всё же дали, пускай пощады в нём не было.

***

Шив Палпатин был расстрелян в упор в собственном кабинете под камерой наблюдения. Убийца, Джанго Фетт, столкнул его на пол, затем отошёл к противоположному концу комнаты, черно-красной, снял шлем. — Сейчас тело взорвётся, поскольку ситх, — безразлично прокомментировал, проверив время на руке. Он был прав. — Останется меч, — продолжил Фетт, не дёрнувшись от хлопка тёмной энергии. Глаза у него были пустыми, исстрадавшимися, камера это отразила. — Делайте с ним, что обязаны. Сейчас в Храм придут документы, которые мне удалось найти… Пришлось нелегко, ведь его лаборатория исчезла вместе с Шадда-Би-Боран. Но я удачно проверил Набу. Он распоясался два года назад. Фетт перезарядил бластер. Приставил дуло к виску. — Он стоял за геноцидом моих людей, не джедаи, — произнёс с загробным спокойствием. — И за трагедиями рода магистра Дуку. И за много чем ещё, — и выдержал паузу. — Но я убил его, потому что он отнял у меня возможность встретить предначертанную мне Силой женщину, Оби-Ван Кеноби… я мог бы встретить её под другим именем. Но, — и осёкся. Еле заметно сглотнул. Искра жизни всколыхнулась в его глазах, но тут же угасла. — Не успел. Шив Палпатин её убил. Не будьте дрянями, обыщите его проклятый офис… И выстрелил на полуслове. Видео закончилось. Совет смотрел на своего гостя, а он смотрел на Совет. Йода и Йаддль опустили уши. Офис убитого канцлера уже был зачищен, иначе не вызвали бы в Храм его, отщепенца. Граф Дуку, постаревший за несколько месяцев больше, чем за предыдущие десять лет, ничего не сказал. Его глаза не были жёлтыми, и меч всё ещё оставался синим. Он всё равно развернулся и ушёл, ничего не сказав.

***

(Где-то по ту сторону Джанго ещё раз скажет Обелии: «я бы тебя не убил. Тогда, в другой жизни». И глаза у него будут очень серьёзными, печальными. И засыпать без неё он не сможет ещё неделями. Он далеко не сразу объяснит почему).