И грянул гром

Филипп

      ...Гравий приятно шуршит под колесами машины, когда Филипп сворачивает с оживленного шоссе на уже знакомую проселочную дорогу. Осень захватила Элторп, щедро раскрасила яркой палитрой клены, вязы и дубы, прибила листья к траве проливными дождями.       Дворецкий проводит его в уютную гостиную на втором этаже, и мисс Спенсер встречает Филиппа вопросительным взглядом, помешивая капучино длинной серебряной ложечкой. Ее плотное голубое платье с плиссированной юбкой чуть ниже колена придает ее воинственному облику очарование и немного смягчает его. Рядом с ней на столике с китайскими узорами лежит толстая книга об искусстве барокко с торчащими из нее разноцветными закладками.       — Никогда не питала пристрастия к пенке, — неловко произносит она и натянуто улыбается. — Зачем вы приехали, мистер Принц?       Филипп спокойно отвечает, выдохнув:       — Рассказать вам нелегкую правду, мисс Спенсер.       Она сперва слушает его с насмешливым и недоверчивым выражением лица, но когда Филипп добирается до рассказа о ее настоящей матери, стремительно поднимается с кресла и касается ладонями пылающих щек.       — Вы... вы все это выдумали! Моя мать погибла — и о другой я слышать не желаю. Уходите, мистер Принц, вы же не можете быть так жестоки ко мне...       — Вы имеете право не верить мне, мисс Спенсер, — Филипп делает шаг ей навстречу и берет ее за немилосердно дрожащую руку. — Но вы не станете отрицать, что вы тоже чувствуете этот крошечный электрический разряд, когда мы прикасаемся друг к другу. Ваша магия, скрытая внутри вас, пытается связаться с моей. И то, что вы родились в далеком восемнадцатом веке, ничего не меняет: Элторп — по-прежнему ваш дом, лорд Спенсер — ваш отец. Наши родители — те, кто нас воспитали и любили, а не исключительно те, кто дали нам жизнь. Ваша биологическая мать все еще жива, хоть и в тяжелом состоянии, и если вы захотите ее увидеть, я вас проведу в больницу святого Мунго.       — В больницу!       Мисс Спенсер бледнеет так сильно, что Филипп садится рядом с ней на диванчик, чтобы не дать ей упасть.       — Как же так вышло, что она жива? Ведь прошло два с половиной столетия.       — Я думаю, что эту часть объяснения нам лучше отложить на следующий раз. Вы достаточно потрясены, чтобы узнавать другие подробности.       Но к его удивлению, растерянность, паника и страх быстро исчезают из болотного цвета глаз, и мисс Спенсер, помолчав и вытерев слезы ладонью, тянется к своей золотой сумочке, висящей на спинке стула. Щелкнув бронзовой зажигалкой в виде морского конька, она встает, отходит к столику для игры в шахматы и с наслаждением затягивается тонкой женской сигаретой.       — Во всяком случае, я нахожу в происходящем два плюса: ваше присутствие в моей жизни и проступающий сквозь неясную дымку этой странной избранности намек на приключения. — Мисс Спенсер небрежно встряхивает волосами. — Последние два года я хоть и не отказывалась от работы — искусство спасает душу, вы и сами знаете — но существовала словно в каком-то сне, безразличная ко всему окружающему. До той поры, разумеется, пока не попала в ваши заботливые руки в Бридж Хоспитал. С чего я должна начать?       Филипп не знает, смеяться ему — или все же насторожиться такому проявлению решимости, которую мисс Спенсер излучает.       — Со снятия магической печати, — серьезно произносит он, изучающе глядя на нее снизу вверх и задержав взгляд на тонких ремешках туфелек, обхватывающих изящные щиколотки. — Иногда случается, что в силу тех или иных обстоятельств родители запечатывают магию в ребенке, чтобы обезопасить его. Мне не приходилось сталкиваться с подобной ситуацией, но я знаю надежного человека, который поможет нам.       Мисс Спенсер изящно постукивает кончиком сигареты по хрустальной пепельнице.       — И кто мой настоящий отец?       — Морис Мракс.       — Ваш тон определенно выражает неодобрение, или мне лишь показалось?       Филипп снова коротко выдыхает, собираясь с мыслями. Нельзя показывать собственную неприязнь к этой семье, правильнее всего всегда оставаться беспристрастным и отстраненным, но, конечно, именно это и вызывает сложность.       — Видите ли, Мраксы имеют не слишком положительную репутацию среди волшебного сообщества. Много столетий подряд они ревностно поддерживали принцип "чистой крови" и из-за того, что действительно чистокровных волшебников не так уж и много, выходили замуж за родных братьев и сестер, как и произошло в случае вашего отца и матери. Если вы хотя бы немного знакомы с генетикой, вы понимаете, что риск рождения детей с отклонениями в таких союзах вырастает — примерно до двадцати пяти процентов. В вашем случае союз вылился в рождение избранных детей, способных как изменить мир к лучшему, так и повергнуть его во тьму.       Мисс Спенсер выпускает струйку дыма в пахнущий жасминовым парфюмом воздух гостиной.       — Так я чистокровная, — в ее глазах на мгновение сверкает гордость. — Следовательно, не приемыш, не подкидыш, я здесь по праву занимаю свое место. Поразительно! А вы, мистер Принц? Вы чистокровный?       — Я полукровка. Мой отец тоже полукровка, а мать — магглорожденная.       Мисс Спенсер издает странный смешок и резким, полным раздражения жестом тушит сигарету в пепельнице.       — И снова вы мне не ровня. Какая ирония!       Филипп молчит, наблюдая за ней. Она явно перевозбуждена, хотя и старается спрятаться за маской равнодушия и насмешки, держа удар. Совладать с собственными чувствами, когда мир рушится под ногами, под силу далеко не каждому человеку. Будь она слабее, он бы уже оказался в эпицентре истерики.       — Предположим, вы распечатаете то, что столько лет жило внутри меня, — мисс Спенсер в защитном жесте скрещивает руки на груди. — Но ведь я совершенно не знаю, как управляться с этой вашей магией. Неужто вы готовы взяться за мое обучение?       Филипп, не колеблясь, отвечает:       — Да.       Мисс Спенсер нервно смеется.       — А вы ведь так мечтали от меня избавиться! И вам почти что это удалось, мою лодку начало сносить сильным течением. Представляю, как вам должно быть досадно теперь, мистер Принц.       Филипп выдерживает паузу, решая не реагировать на провокацию. Очевидно, она уязвлена — тем, что раскрыла перед ним себя той ночью, сняла доспехи на несколько минут, а он бесповоротно отверг ее. Но он не виноват в том, что его сердце отдано другой, и он был настолько честен перед ней, насколько это возможно.       Мисс Спенсер отталкивается от столика и тянется к сумочке за второй сигаретой, но потом, видимо, передумывает и дергает за шнурок, вызывающий прислугу.       — Мы с мистером Принцем отправимся на прогулку, Джин, — сообщает она хорошенькой горничной, и та молча кивает. — Принесите, пожалуйста, голубую шляпку, пальто и белый пуховый шарф, я не в настроении подниматься к себе.       Они неторопливо выходят из дома и молча сворачивают направо, в парк, начинающийся буквально в нескольких ярдах от особняка и простирающийся на несколько миль вперед.       — Мне нужно отдышаться, — объясняет мисс Спенсер смиренно. — Вы обрушили на меня лавину, и я погребена. Да, полностью погребена — и носа не торчит. С одной стороны, вы безусловно правы: Элторп не перестанет быть моим домом, с другой, вся моя жизнь — упакованная в блестящую обертку ложь.       — Я бы не стал так говорить. — Филипп позволяет ей взять себя под руку. — Я вырос в восемнадцатом веке по стечению обстоятельств, оторванный от обоих родителей в возрасте двух лет, хотя и рожден в текущем столетии. Я вернулся сюда пять лет назад ради борьбы с Фабианом и Грейс, и поверьте мне, для женщины мир прошлого не так приятен и прост, как тот, в котором вас воспитали. Мне не особенно нравятся современные нравы, но я не могу не признать, что права женщин кардинально изменились в лучшую сторону.       — А! Я так и знала, что вы — ларчик с секретами. Теперь понятно, откуда у вас и манеры, и умение разговаривать с людьми моего круга, и отношение к женщине как к "прекрасному полу", и обязательность заключения брака. Бедняжка! Нелегко вам пришлось, полагаю, свыкнуться со существованием бикини. Кто же вас воспитывал?       — Тетка отдала меня в церковную школу, а там уже брат ее мужа, очень неравнодушный человек, взял на свое попечение, в то время будучи еще епископом Йорка, а позже он получил сан архиепископа Кентерберийского.       Мисс Спенсер запрокидывает голову, оглушительно смеясь, и смех ее напоминает перезвон колокольчиков.       — Боже милосердный! Да вы вращались в самых высоких кругах, и теперь все наконец встает на свои места. Я никак не могла понять, каким образом студент хирургического отделения умеет свободно поддерживать беседу с избалованными аристократами. А вы среди нас — как рыба в воде. Большой блестящий карп. Ну, хорошо, а что касается моего брата — насколько вероятно его возвращение?       Филипп не сразу отвечает на вопрос, предпочитая выдержать паузу. Дорожка уводит их все дальше в парк, бежит среди подрезанных и ухоженных деревьев, на ветвях которых мелькают то белки, то птицы. Когда-то этот парк был частью огромных охотничьих угодьев, и в нем в изобилии водились олени, лисы и волки, но сейчас, вероятно, за дикими зверьми следят и не допускают их появления вблизи человеческого жилья. Филиппу вспоминается, что Вероника с удовольствием принимает участие в охоте, не заботясь о жизнях зверей, но в восемнадцатом веке ее взгляды кажутся естественными, и меха все еще носят для того, чтобы действительно не замерзнуть зимой.       — Я так поняла из вашего деликатного рассказа, что мой брат желает управлять Британией? — мисс Спенсер задает второй вопрос, не дождавшись ответа на предыдущий. Она вся дрожит от волнения, и ее голос то становится спокойным, то звенит как натянутая струна от переизбытка нахлынувших чувств. — И вы ему, разумеется, противостоите. Добро против зла. Свет против тьмы. Ужасно романтично! Вижу вас на полотне Караваджо, выхваченным из сумрака пятном золотистого цвета. А где мое место между двумя полюсами?       Филипп останавливается и носком ботинка поддевает упавшую на дорожку веточку дуба.       — Вы должны сами выбрать, мисс Спенсер, здесь я вам не помощник. Я охотно научу вас и владеть магией, и сражаться, и защищать свои мысли от вторжения, но выбрать за вас сторону чужому человеку невозможно. Вы же понимаете, что в мире нет абсолютно черного и абсолютно белого, и вот здесь-то и таится подвох Фабиана. В его словах очень много полутонов, произносимых с целью запутать вас. И поверьте, что для многих эти полутона звучат убедительно.       Мисс Спенсер с внезапным отчуждением убирает руку с его локтя и наклоняется, чтобы подобрать упавший желудь.       — Я сделаю себе ожерелье, как в Питере Пэне, в честь этого знаменательного утра. Помните, такой носила Венди? И если мою лодку снова начнет сносить, желудь превратится в путеводную звезду.       Филипп не находится с ответом: он не понимает, играет она сейчас — или говорит серьезно, и только сухо улыбается в ответ, не желая разгадывать задачку.       Они еще некоторое время бродят по парку, среди опадающих деревьев. Один из листиков клена, покружив, находит пристанище на шляпке мисс Спенсер.       — Сфотографируйте меня, — тихо просит та, остановившись, и опускает руку в карман, чтобы достать телефон. — Должно выйти уморительно. Очень люблю такие живые снимки!.. Черт возьми, похоже, я забыла телефон дома.       — Я вам пришлю, — Филипп достает свой аппарат и быстро делает два снимка, отойдя на два шага назад. — Вы и в самом деле хорошо смотритесь с таким незатейливым природным украшением.       Мисс Спенсер вдруг отворачивается, резко всхлипнув. Плечи ее содрогаются, и она быстрым шагом устремляется обратно к дому, стуча каблучками по дорожке, а потом бежит, не оглядываясь назад.       Филипп решает оставить ее наедине со своими мыслями: помочь он ей не в силах, утешить — тем более, потому что его присутствие рядом вызывает в ней только боль от невзаимности своего чувства. Однако с этим им обоим придется каким-то образом справиться, иначе совместная работа не сдвинется с места.       Не менее важным остается и тот вопрос, почему помощники Грейс отправили девочку именно в семью к лорду Спенсеру и как они убедили удочерить ее. Возможно, он к делу и не причастен, но и исключать его участие рано.       Филипп медленным шагом возвращается к парковке. Сейчас, когда стало очевидно, что им с мисс Спенсер никуда друг от друга не деться, все, что он способен предложить — свою дружбу, как мисс Спенсер изначально и желала. И все равно мысль, что он проводит столько времени с женщиной, вызывающей неприятные чувства у Вероники, укалывает его стыдом. Ловушка, сплошная ловушка, из которой пока что невозможно выбраться.       Вспомнив о просьбе Вероники, по пути домой Филипп заглядывает в Косой переулок и направляется к Гринготтсу. В окнах "Флориш и Блоттс" он видит магглов, с любопытством рассматривающих книги и справочники. Справочники! Раз уж он оказался здесь, то не упустит возможности проверить родословную Принцев и выяснить, кто же все-таки стал женой Киллиана: мисс Боунс или мисс Гринграсс.       Но к его разочарованию, информация в переизданном пять лет назад справочнике ничем не отличается от той, что рассказала ему мама. В прямоугольнике напротив имени Киллиан Принц значится только слово "жена" и знак вопроса рядом с предполагаемыми годами жизни.       Хмурясь от досады, Филипп придирчиво листает справочник и обнаруживает, что такая нелепица произошла и с некоторыми членами других родов: видимо, жен или мужей было больше одного и кто из них родил наследника, почему-то неизвестно.       Филипп пролистывает страницы назад и хмыкает, глядя на потомство Киллиана: четверо детей, трое мальчиков и девочка. Но чья линия приведет к появлению отца, ему выяснить не удается, потому что подошедший консультант нудным тоном заявляет, что книги следует или приобрести, или вернуть на место: магазин — не читальный зал библиотеки.       Надеясь, что он выразил все свое возмущение во взгляде, Филипп выходит из книжной лавки и направляется в Гринготтс. Гоблины порой напоминают ему евреев, хотя, пожалуй, и те, и другие оскорбились бы от сравнения, но тем не менее смогли бы легко найти общий язык.       К его неудаче, Билла нет на месте ввиду того, что во вторник он выходной, так что Филипп обращается к одному из свободных гоблинов за длинной стойкой приема посетителей.       — Каким образом в вашем владении появилась расписка? — гоблин с подозрением рассматривает бумагу, написанную Вероникой в сумрачной библиотеке, под большой золоченой лупой. — Вы родственник данной дамы?       Филипп переступает с ноги на ногу.       — Нет. Видите ли, история долгая и запутанная. Тем более, я не претендую на деньги, я просто хотел бы узнать, лежат ли они на счету.       Гоблин продолжает изучать расписку еще добрых пятнадцать минут, потом отлучается еще ненадолго и, вернувшись, заявляет:       — Мы не сообщаем информацию о состоянии личных счетов посторонним лицам.       — Помилуйте! Я не посторонний, я ее жених.       — Пока жених не станет законным мужем, он именно что посторонний. Потом, эта бумага написана десятого октября тысяча семьсот сорок восьмого года. — Гоблин машет листком у Филиппа перед носом. — Вы меня за дурака держите? Вы ее украли из архивов? Почерк ведь подлинный, я сверился с документами семьи Блэк. Может быть, вы употребляете?       Филипп тяжело вздыхает. Больше всего он не терпит моменты, вынуждающие его использовать связи, даже если они касаются его собственной семьи.       — Я сын мисс Грейнджер. Этого объяснения достаточно, чтобы я мог просто узнать о существовании или отсутствии счета?       Гоблин воззряется на него с удивлением, потом, вежливо склонив голову, произносит:       — Вам следовало сразу же представиться, молодой человек. Времена сейчас непростые, всякая шваль болтается по Косому переулку, так что введены дополнительные меры предосторожности. Я сейчас же удовлетворю ваш запрос, подождите здесь несколько минут.       Филипп с трудом удерживается от того, чтобы закатить глаза. Предубеждение и подозрительность гоблинов часто обращаются против них самих, приводя к конфликтам и ссорам с клиентами, и только железная репутация и отсутствие конкурентов удерживает посетителей в их стенах.       — Прошу прощения за ожидание, мистер Принц, — гоблин обращается к нему почтительно. — Счет существует, деньги лежат на нем нетронутыми, кроме того, за прошедшие года изначальная сумма увеличилась, так что на сегодняшний день с учетом инфляции составляет почти сорок пять тысяч галеонов.       Сорок пять тысяч! Филипп настолько теряется, что несколько секунд только открывает и закрывает рот, не в силах справиться с осознанием размера приданого Вероники. Гоблин смотрит на него снисходительно, потом продолжает заниматься своими делами.       — Благодарю вас за информацию, — выдавливает из себя Филипп, встряхнувшись. — Вы мне очень помогли.       Но подойдя к дверям, он незаметно касается палочки рукой и беззвучно шепчет: "Обливиэйт!" — и гоблин, на секунду замерев, расфокусированно моргает, а после принимается перебирать бумаги как ни в чем не бывало.       Анна встречает его вздернутым носиком и делает вид, будто не замечает, играя с большим плюшевым медведем.       — Слушай, я ведь не сам отказался тебя навещать, — Филипп садится на стул и переписывает показатели с аппарата. — Меня отстранили от работы по ошибке, но теперь я никуда не исчезну, даю слово. Как дела у Твинкса?       — Нормально. Я дала ему немножко своей дозы лекарства, чтобы он тоже выздоравливал, у него что-то с глазом, — насупившись, отвечает девочка, все еще не снисходя до того, чтобы повернуться к Филиппу. — А ты раньше лечил медведей?       — Не доводилось. Вот Лео, мой друг, успешно лечил: пришивал им конечности особыми стежками, он в этом деле мастер. Я его позову, он обязательно оценит состояние Твинкса. А теперь мы проверим твое, договорились?       Лео пыхтит над отчетом об ассистировании на глазной операции в ординаторской, когда Филипп, пребывая в хорошем расположении духа, появляется в комнате. Работа, пусть и утомительная порой, всегда зарождает в нем надежду, что рано или поздно рак будет побежден.       — Неделя без твоего присутствия была жутко тоскливой, пришлось выслушать все сплетни медсестер, — сообщает Лео жизнерадостным голосом, не отрываясь от отчета. — Как себя чувствует Анна?       — Показатели относительно в норме, что превосходно, но требуется твоя помощь, — усмехнувшись, произносит Филипп, положив папку на стол. — У медведя Твинкса глаз на честном слове держится, ты бы занялся. Глаза все-таки по твоей части, дружище.       — Приклеить или пришить?       — Приклеить.       — Не вопрос, как закончу чертов отчет, немедленно займусь. Еще не хватало, чтобы медведи теряли свои глаза где ни попадя в нашей больнице.       Филипп колеблется, но в конце концов решает, что если не расскажет другу хоть частичную правду о Веронике, то взорвется.       — Лео...       — М-м-м?       — Я помолвлен.       Лео перестает писать и неуклюже роняет ручку.       — Ты — что?       — Помолвлен.       — С мисс Спенсер?       — Нет, разумеется, нет.       — Святой Гиппократ, кажется, я понял, о ком идет речь. Но тебе нельзя об этом говорить во всех подробностях по какой-то очень важной причине?       — К сожалению. — Филипп протягивает ему телефон и тихо произносит: — Но ты можешь лично оценить красоту избранницы.       Лео с сомнением переводит взгляд с экрана на Филиппа и обратно.       — Хочешь сказать, такая мамзель добровольно любила тебя много лет подряд, да еще и безответно? Ты вытащил лотерейный билет, приятель. И ты еще посмел кочевряжиться, мол, я не могу, я не хочу... Тьфу на тебя. Уйди с моих глаз, я тебе страшно завидую.       Филипп со смехом прячет телефон в карман халата и садится напротив друга за свою часть стола.       — Я надеюсь, что ваша история не повторит нашу печальную с Люси, — Лео закрывает папку с отчетом, подписывает корешок и убирает на полку. — Впрочем, девицы из прошлого наверняка приучены к мысли, что мужа частенько не бывает дома. То войны, то бунты, то служба. Но в нашем случае с Люси это стало непреодолимым препятствием, хотя изначально она уверяла меня, что все прекрасно понимает. Оказалось, что человек в принципе плохо знает сам себя, и ему сперва кажется, что он справится, а потом приходит горькое осознание, что он ошибался. Так и получается, что рутина в конце концов побеждает любовь: я не перестану быть врачом и торчать на дежурствах, а Люси не сможет бесконечно ужинать в одиночестве и верить, что я и не смотрю в сторону медсестер.       Филипп понимающе кивает. Хирурги, как и другие врачи, в силу своей профессии — не самые завидные мужья. Многие из них злоупотребляют алкоголем, а кто-то заменяет его романами на стороне: медсестры в самом деле встречаются симпатичные и готовые к любым интригам и приключениям, чтобы снять стресс. Люси всего этого давления не выдержала, хотя Лео ни разу не давал ей повода усомниться в своей верности.       — А в твоем случае все еще сложнее: это мы с Люси разбежались по разным сторонам Лондона и делаем вид, будто все хорошо и никому из нас не больно, а тебе ведь мамзель свою обратно в прошлое не сдать, придется выживать на компромиссах. Может, так оно и правильнее. Может, нельзя сдаваться, если любишь, черт его знает! — Лео проводит ладонью по лбу. — Прости, хотел поздравить, а вышло бог знает что. Я рад, ты ведь знаешь! Жутко рад. Пойду приклею глаз медведю, пока он не потерялся под кроватью... Между прочим, нам нового гематолога завезли, вместо Шеридана, завтра выйдет первый день, поглядим, что за птица. Некто по фамилии Селден, переводится к нам с севера.       Филипп заполняет карточку Анны и торопится на практику в хирургическое отделение, где сегодня ассистирует доктору Гримлоку на двух операциях, одна из которых — удаление злокачественной опухоли молочной железы. После удачной перикардиотомии Дорсета медсестры здороваются с ним уважительно, скорее не как со студентом, а как с настоящим врачом, и это важно: в больнице — своя сложная иерархия, и чем выше по лестнице ты стоишь, тем больше получаешь помощи.       Выйдя из больницы уставшим и голодным, Филипп бросает взгляд на часы и все же решает заехать в один из автосалонов, находящихся как раз на пути домой, чтобы посмотреть на семейные автомобили и прикинуть примерную цену их приобретения.       Он уже осторожно выезжает с больничной парковки, когда на дисплее высвечивается номер мисс Спенсер.       — Я вас не отвлекаю, мистер Принц?       — Нет. Но я за рулем.       — А! Закончили смену? Кто сегодня попал под ваш наточенный скальпель?       — Я только ассистировал.       — Дорсет говорит, вы запретили ему главную радость в жизни на целый месяц. Это о какой из радостей идет речь? У него их целый ворох.       Филипп негромко хмыкает.       — При даме я не намерен делиться подобной информацией. Кроме того, это врачебная тайна. Как вы себя чувствуете?       Мисс Спенсер несколько секунд молчит.       — Я... Я так нелепо вас бросила вчера.       — Я вас понимаю.       — Спросила отца, знает ли он что-нибудь о моем удочерении, и вы не представляете, он широко распахнул глаза и заявил, что до первого апреля еще слишком далеко. К чему я веду: он убежден, что я его биологическая дочь. О чем это вам говорит?       — О том, что ваших приемных, так скажем, родителей, с помощью магии заставили поверить, будто вы действительно — их настоящая дочь. Признаться, именно этого я и ожидал, потому что таким образом замести следы гораздо проще.       И Филипп некстати вспоминает, что так и не показал отцу фотографию Спенсера. Черт! Возможно, это дало ответ хотя бы на некоторые вопросы.       — А вы будете рядом, если я захочу увидеть свою биологическую мать? — ее голос полон нерешительности и жалости к самой себе.       — Конечно, ни секунды не сомневайтесь. Я вас не оставлю, мисс Спенсер.       — Звучит обнадеживающе, мой прекрасный Ланселот, но я еще ничего не решила. В конце концов, для чего мне встречаться с ней? Она — совершенно чужая!       Дисплей гаснет. Филипп нажимает на педаль газа, ускоряясь в пустой полосе, а после перекрестка сворачивает на дорогу, ведущую к одному из самых крупных автосалонов Лондона. Но та оказывается перекрыта: крики, хаос и толпа бегущих людей заставляют Филиппа выйти из машины и на всякий случай вынуть палочку.       — Уезжайте, сэр! — пожилой мужчина лихорадочно машет на него рукой. — Здесь полиция не поможет, полиция не защитит, только волшебники...       Филипп, не слушая его, идет навстречу бегущей толпе и краем глаза улавливает среди нее Кингсли и еще троих мракоборцев, а потом в двадцати футах от себя замечает бегущую орду красных колпаков, потрясающих дубинками. Откуда они здесь взялись? Тауэр, конечно, не так и далеко, и там действительно пролилось немалое количество крови, но... Почему именно здесь и сейчас?       Красные колпаки довольно опасны лишь для одиноких волшебников, застигнутых врасплох, но опытным мракоборцам усмирить их не составляет никакого труда, так что спустя некоторое время общими усилиями они избавляются от злобных карликов и накладывают заклинание очищения памяти на некоторых наиболее испуганных магглов.       Филиппу удается удачно проскользнуть мимо подоспевших репортеров Би-Би-Си, выбежавших из припаркованного у обочины черного минивэна прямиком к Кингсли, и незаметно уехать из-под бдительного ока враждебно блестящих камер. Попасть на экраны страны — худшее, что с ним может случиться сейчас. Неизвестно, как отрегировал бы Бейл на новость о том, что его сотрудник и ученик — волшебник.       ...Телефонный звонок вырывает Филиппа из неглубокого сна. Потянувшись к прикроватному столику, он несколько раз спросонья промахивается мимо зеленой сенсорной кнопки.       — Гарри плохо, я не знаю, что и делать, — перепуганный шепот тети Джинни звенит у него в висках. — Пожалуйста, помоги нам, и воспользуйся лучше каминной сетью. Мне кажется, за домом со стороны площади уже пару дней следят.       Филипп наспех одевается, прокручивая в голове возможные варианты ухудшения состояния дяди, но в конце концов отбрасывает все попытки прийти к однозначному выводу. Возможно, проблема с сердцем, но это худшее развитие событий, потому что тогда вероятность смертельного исхода слишком высока.       Шагнув в камин в спальне, Филипп использует летучий порох и выходит по ту сторону в красной гостиной дома на Гриммо. Кикимер, белый от ужаса и не складывающий слова в предложения, подпрыгивает на месте и ведет Филиппа за собой в спальню Поттеров.       — Дело плохо, — произносит Филипп быстро, прощупав пульс и послушав сердцебиение. Дядя Гарри лежит практически без сознания и только изредка мычит. — Может быстро наступить кризис, и если мы ничего не сделаем — а без целительной магии или больничных аппаратов это невозможно — он умрет, остановится сердце.       Чем его восхищают женщины вроде тети Джинни, так это своей удивительной способностью взять себя в руки и принимать решения в самые страшные для них мгновения.       — Отправляем его в прошлое, Филипп, прямо сейчас. Я не собираюсь рисковать жизнью человека, которого люблю. И да, возьми Альбуса с собой: я одна с ним не справлюсь, он взорвет мне дом — или взорвет Нору, я не шучу. — Тетя Джинни стремительно оборачивается к резному комоду и начинает доставать из него белье. — Я сейчас же сложу вещи, которые пригодятся на первое время, а вы купите все необходимое, деньги я дам, и нечего качать головой... Кикимер! Подними живо Альбуса, приведи его сюда, собери все, что ему может пригодиться. Ну же, иди!       Мальчик, поднятый с кровати в безжалостно темное время суток, отчаянно трет глаза, но старается не плакать, напротив, выражение его лица скорее напоминает решимость ко встрече с неизвестным. Тетя Джинни с десяток раз целует то его, то мужа, беззвучно рыдая, и Лили с Джеймсом, украдкой пробравшиеся в родительскую спальню, непонимающе переглядываются.       Оставив тетю Джинни, Филипп ненадолго возвращается домой, чтобы переодеться, и заодно захватывает книгу для Вероники, которую купил в книжной лавке рядом с больницей.       Тетя Джинни встречает его с заплаканными глазами, крепко обнимая сына, и Филипп, подумав, выбирает для перемещения поздний вечер — с расчетом на то, что в аптеке уже не встретится посетителей. Он решительно кладет одну руку на инвалидную коляску, другую — на плечо Альбуса и прикрывает глаза, отыскивая поток магии внутри себя, позволяющий всем троим перенестись во времени незаметно. Разумеется, Министерство будет необходимо оповестить, но они подождут, а вот дядя Гарри ждать совершенно точно не может.       Родителей он застает, как и предугадывал, в самом помещении аптеки: отец, поворачивая склянки и баночки, диктует маме названия ингредиентов, которые необходимо приобрести в кратчайшие сроки. Увидев всю компанию, мама вскрикивает и спешно бросается к ним, а отец, громко застонав, произносит короткое:       — Нет!       — Ты — единственный, кто может спасти дяде Гарри жизнь, — убедительно произносит Филипп, подкатывая кресло поближе к прилавку. — Пожалуйста, ты ведь не позволишь ему умереть?       — Ты как будто оставляешь мне выбор, — зло цедит отец сквозь зубы, но черные глаза его уже внимательно оглядывают дядю Гарри, пока мама успокаивает встревоженного Альбуса, прижимая его к себе. — Что произошло, дьявол вас всех побери?       — Ты помнишь, я рассказывал про нападение смеркута? Состояние дяди только ухудшилось после инсульта, а теперь боль постоянная, и уходит только при сильном обезболивающем зелье, и сегодня он второй раз за неделю потерял сознание. В маггловскую больницу ему нельзя лечь, он считает, что его убьют. Давай отнесем его в мою комнату: там ведь еще есть, где его расположить? Ему срочно нужна помощь, я боюсь, что сердце не выдержит.       Дядя Гарри приходит в себя спустя два часа, и Альбус, сидя в изголовье кровати, наклоняется и обнимает его за шею. Фобос и Деймос сидят в ногах неожиданного гостя, настороженно принюхиваясь.       — Вы мое вечное проклятье, Поттер, — мрачно произносит отец, стоя возле окна и нервно постукивая пальцами по низкому подоконнику. Вместе с Филиппом им удалось справиться с подступавшим кризисом, так что жизни дяди сейчас ничего не угрожает. — Какого черта вы ввязались в сражение со смеркутом? Ваш маггл был изначально обречен, но вы, разумеется, проявили недюжинную храбрость и сострадание. А расплачиваться за них опять мне, разумеется. Складывается ощущение, что я — ходячее решение всех проблем на свете.       — Вам не составит труда меня добить, сэр, — огрызается дядя, поглаживая Альбуса по волосам. — Только не тяните с этим. Честно говоря, мне самому порядком надоело быть бессильным. Я уже некоторое время не чувствую ног и левую руку. К чертям собачьим такую жизнь.       — Гм! — отец потирает подбородок. — Что-то вы рано сдаетесь, Поттер, где ваше знаменитое бахвальство? Ладно, не выставлю же я вас в таком состоянии на улицу, тем более с ребенком, носящим мое имя. До сих пор не могу поверить, что вы возомнили себя вправе распоряжаться им. Мальчишку-то зачем сюда взяли? Восемнадцатый век — не аттракцион в парке развлечений. Впрочем, у вас же есть запасные дети.       — Альбус так горит желанием стать зельеваром, что несколько раз чуть не уничтожил дом и нас вместе с ним, — угрюмо произносит дядя Гарри. — Я хотел и раньше отправить его к вам на обучение, чтобы вы привели его в чувство, но Джинни едва не убила меня за эту идею.       Отец сердито закатывает глаза.       — Почему все свято верят, что я обязан кого-то учить? У меня дел невпроворот, Поттер: то идиотские целители, то бестолковые мракоборцы Блэка, то нескончаемые приключения Гермионы и ее зверинца: честное слово, порой я думаю, что куда приятнее было бы лежать под надгробным памятником в форме безмятежных белых костей. Теперь еще вы свалились на мою грешную голову, и я каким-то образом должен не позволить вам умереть.       В ответ на эту тираду дядя Гарри неожиданно улыбается.       — Некоторые вещи в мире остаются неизменными и чертовски приятно это осознавать. Альбус, вот твой учитель, мистер Снейп, ты назван в его честь — думаю, ты еще хорошо помнишь мой недавний рассказ. Слушаться беспрекословно. Если я узнаю, что ты самовольничаешь, проказничаешь, грубишь или ведешь себя из рук вон плохо, я, во-первых, буду крайне разочарован, а во-вторых, передам все маме через Филиппа. Договорились?       — Да, пап. — Альбус храбро слезает с кровати и, подойдя к своему учителю, протягивает тому маленькую ладонь. — Здравствуйте, сэр, я обещаю быть прилежным учеником. Я уже знаю, что получу, если добавлю толченый корень асфоделя в настойку полыни.       Отец смеривает Альбуса снисходительным взглядом и приподнимает брови, но протянутую ладонь пожимает.       — И что же?       — Самое сильное снотворное зелье, сэр, называется оно Глоток Живой смерти, — Альбус торопится, от волнения глотая окончания слов. — Безоар можно найти в желудке козы, а волчий корень и борец — это одно и то же растение.       Мама, заглянувшая в комнату минуту назад, отворачивается, чтобы не засмеяться, и отец, хмыкнув, строго произносит:       — Оригинально. Ну-с, молодой человек, а что получится, если я смешаю рог двурога, нарезанный корень мандрагоры и толченую недотрогу?       — Бодроперцовое зелье, сэр. Это легко, ведь оно придумано моим предком, Линфредом Поттером, — отчеканивает Альбус гордо, глядя бесстрашно в глаза незнакомого ему пока что человека, с которым их объединяет любовь к зельям, иссиня-черные волосы и необычное имя.       Отец приглашает Филиппа прогуляться по пустоши вдвоем, оставив новых непрошенных жильцов дома на попечение мамы, эльфа и Констанции, — видно, что непредвиденное вторжение дяди Гарри в его жизнь ему совсем не по душе, но он покорно принимает вызов: или появление Альбуса смягчает ситуацию, или уверенность в том, что обязанность защищать сына женщины, которую он любил, останется с ним до самой смерти.       Вечер стоит довольно холодный, так что они оба плотнее заворачиваются в шерстяные плащи, а Филипп вдобавок натягивает капюшон, скрывая лицо от возможных прохожих. Но по пути им встречается только старик Данкен, владелец кожевенной лавки: он бредет медленно, устало опустив голову, и никого не замечает вокруг.       Вересковая пустошь раскидывается далеко и широко, края ее скрываются в непроглядности ночи. Отец молчит, энергично шагая по песчаной дорожке, и Филипп, поддерживая заданный темп, вдыхает и выдыхает влажный осенний воздух, пахнущий прелыми листьями и мокрой землей.       — Поттер свалился мне на голову совсем не вовремя, но я прихожу к выводу, что в жизни мало что происходит вовремя — так лишь кажется со стороны, а потом приходит осознание, что в другой момент такое и не могло бы произойти. Мы с Блэком обнаружили Выручай-комнату в Мунго и попытались войти, но она нас не впустила, и кроме того, мы не знаем, как попасть сквозь нее в другие пространства. Полагаю, она зачарована так, что каждая из дверей ведет в определенное столетие при наличии настроенного маховика времени, но насколько правдива эта теория, невозможно сказать. Одно мы знаем точно: Роули, главный целитель больницы, состоит в связи с Шармом, но у нас нет пока что улик против него. Ты принес фотографию Спенсера?       — Забыл из-за всех обрушившихся на меня одновременно событий, — виновато отзывается Филипп. — Я навещу вас на днях и покажу тебе снимок, не сомневайся. У нас там бог знает что творится, позавчера мы с несколькими мракоборцами едва отбились от полчища красных колпаков и загнали их в норы на окраине Лондона, теперь эту территорию патрулируют. Но появление волшебных существ в очередной раз доказало магглам, что их правительство не справляется с опасностью, что только маги способны обезопасить их жизнь: вот идея, которую постепенно внедряют им в головы. Британия становится все сильнее отрезанной от остального мира.       — Надеюсь, тебе хватает ума держаться от Министерства в стороне.       — Насколько это возможно, да. Полностью оборвать общение с Кингсли невозможно, мы нужны друг другу, и потом, наша основная болевая точка — совсем не Министерство, а Драко.       Отец досадливо морщится.       — Дьявол! Я и забыл, что он работает на маггловское правительство и вертится в политических кругах. И он знает о тебе достаточно много, я бы сказал — слишком, так что кража этой информации из его головы нанесет нам значительный удар. Плохо, просто отвратительно. И ничего нельзя сделать, вот что отвратительнее всего. Что же, придется усиленно заняться поимкой целителей. Нам нужно выяснить, кто из приспешников Шарма дергает всех прочих марионеток за ниточки. Как мисс Спенсер приняла новость?       Филипп неопределенно пожимает плечами.       — Ее настроение постоянно меняется, так что пока сложно сказать наверняка. Я дам ей время прийти в себя: она хоть и старается всеми силами удержаться на земле, но удар оказался чересчур болезненным для нее. Мисс Спенсер в принципе легко возбудима, так что ничего удивительного, что ее эмоционально бросает из стороны в сторону.       — Женщины! — восклицает отец с оттенком скептицизма и одновременно отчаяния. — Когда я начинаю думать, что я хоть что-то в них понимаю, все рушится. Твоя мать меня в могилу сведет своим упрямым желанием осчастливить даже русалку. На прошлой неделе ее едва не похитили тритоны, когда она пришла на берег озера в Гайд-парке, чтобы записать их пожелания относительно своих прав. Честное слово, я уже боюсь отпускать ее в Министерство одну.       И в этот раз не устояв перед искушением встретиться с любимой, Филипп трансгрессирует в дом Блэков: сегодня Вероника сама задержалась в библиотеке допоздна, так что ему не пришлось преступно красться в темноте коридора.       Филипп садится на скамеечку возле ног Вероники и подкидывает полено в огонь:       — Прошу, навестите маму, если у вас найдется время: я боюсь, первые дни пребывания дяди в их доме будут не слишком спокойными: отец не переносит, когда в его пространство вторгаются посторонние, хоть дядя и вовсе не посторонний, — с усмешкой произносит Филипп. — Но мама окажется между двумя дорогими ей людьми, да еще и за Альбусом придется хорошенько присматривать, так что, полагаю, ваша поддержка ей не повредит. Мальчик очень умен, но ужасно проказлив.       — Хуже, чем я?       — Сложно сказать. Вы все-таки взорвали котел, хоть и с моей помощью, а Альбусу такая проделка, слава богу, не удалась.       — Ваш отец — очень своеобразный человек, — негромко произносит Вероника, положив ладонь на его плечо. — Я его немного не то чтобы боюсь, но непреодолимо чувствую скрытую необходимость соответствовать его представлению обо мне, мне всегда кажется, что он видит меня в лучшем свете, чем я есть — и возлагает большие надежды.       — Вам не нужно беспокоиться, любимая, — мягко отвечает Филипп. — Поверьте, даже я никогда не знаю наверняка, что думает отец на самом деле, так что достаточно того, что он к вам благосклонен. Я люблю его, но знаю, что он из тех, кто не гордится своим сыном исключительно потому, что тот — его плоть и кровь.       Филипп несколько секунд молчит, но Вероника не решается продолжать разговор, и тогда он вынимает из кармана книгу, увеличивает до исходного размера и постукивает палочкой по корешку.       — Я вам принес подарок, "Историю бала и костюма", но будьте осторожны, никто не должен узнать о содержании. Как только закончите читать, отложите на время, коснитесь палочкой и произнесите: "Скройся!", а когда вам снова захочется почитать, наоборот: "Покажись!" Попробуйте.       Вероника с искорками любопытства в глазах выполняет его просьбу и тут же принимается листать глянцевые страницы.       — И такое... такое носят там, в будущем? — с неприкрытым изумлением произносит она, задержавшись на середине двадцатого века. — Боже мой, да ведь мое ночное одеяние и то скрывает больше, чем это платье... С другой стороны — как же в нем, наверное, удобно. Видите, я сразу пытаюсь найти преимущество в недостатке.       — Вы умница.       — Вальс, — Вероника неторопливо пролистывает страницы назад. — Здесь написано, что он был принят с яростным негодованием, а после стал основным танцем Европы. Почему же с негодованием?       — Встаньте, — Филипп и сам быстро поднимается на ноги, приближается к Веронике и вызывает в памяти мелодию императорского вальса Штрауса. — В данном танце партнер кладет руку чуть ниже вашей лопатки, почти на талию, а вы в свою очередь кладете ладонь ему на плечо. Чувствуете, как мы стали близки?       — До неприличности, — шепчет Вероника и тянется за обжигающим поцелуем. — Мне теперь страстно хочется научиться танцевать вальс. Вы наверное умеете, Филипп?       — Не очень хорошо, — он криво улыбается. — Драко однажды заставил меня выучить схему и все движения для парламентских приемов, но я там не очень часто появляюсь... Представьте, что пол квадратный и двигайтесь на раз-два-три: правой ногой вперед, после приставляете левую, а потом делаете еще шаг на месте. Наступайте сперва на носочек, затем уже — полной стопой. Я — веду, вы — ведомая. Попробуем?       Они несколько неуклюже двигаются по библиотеке, чуть не сносят кресло и в конце концов падают на кушетку. Вероника счастливо смеется, запыхавшись, и сияет от искренней радости.       — Занимательно! Очень интимный танец, в самом деле, но думаю, если выучиться ему хорошо, то будешь словно порхать над паркетом. Вы ведь путешествуете сквозь время, верно? Пригласите меня на вальс в те времена, когда его уже танцевали на каждом балу Европы. Вот это будет настоящее озорство! Не хмурьтесь так озадаченно, Филипп, просто обещайте мне подумать об этом. Я так хочу кружиться с вами на балу, но до Рождества еще далеко, и дни порой тянутся так сонно и долго...       После уютного вечера в Аппер-Фледжи в кругу семьи и встречи с любимой, Филипп тоскливо садится в кресло у камина в собственной гостиной и раскрывает учебник по практической нейроонкологии. Завтра он ассистирует на операции по удалению опухоли в кишечнике и хочет пройтись по основным этапам процесса, уделяя особое внимание подготовке. На учебу остается всего около двух часов, потому что тетя Джинни, позвонив, трижды попросила его пересказать случившееся и только потом наконец успокоилась, заявляя, что теперь дядя Гарри в надежных руках.       Чей-то истошный, нечеловеческий крик под окном заставляет Филиппа вздрогнуть и захлопнуть учебник.       Тиа, появившаяся перед ним, испуганно прижимает ручонки к груди и тихо пищит:       — Хозяин, вокруг дома бродит какое-то существо, не то человек, не то оборотень, я вся от страха умираю! Может быть, вы вызовете мастера Кингсли?       Филипп хладнокровно берет палочку с подлокотника, спускается в холл и надевает пальто, не застегивая пуговицы. С неизвестным существом он справится и сам, незачем тревожить Кингсли — он по горло занят огромным количеством дел из-за того, что совмещает две должности.       Филипп выходит на крыльцо, по обеим сторонам которого лежат бережно отреставрированные изваяния оленей из грубоватого серого камня.       Шуршат листья, и кто-то прыгает и сбивает его с ног с такой силой и яростью, что Филипп даже не успевает выставить щитовые чары. Скатившись вместе с нападающим по ступеням вниз, на асфальт, Филипп ощущает горячее, сбивчивое дыхание у самой шеи и со всех сил ударяет незнакомца коленом. Тот, вскрикнув, продолжает наваливаться на него тяжестью грузного тела и бормотать полную чепуху о ненависти, крови и проклятии.       Борясь с нападающим, Филипп тщетно тянется к палочке, лежащей на краю ступени: она слишком далеко, чтобы дотянуться. Длинные клыки дважды клацают возле щеки, дышать становится тяжело, и Филипп, прикрыв глаза, надеется, что манящие чары сработают без всякой палочки. Ему удается это лишь со второй попытки, и как только пальцы касаются основания, он мгновенно отрывает нападающего от себя и чуть приподнимает его в воздух, как кошка, которая несет за шкирку своего непоседливого котенка.       — Доктор Шеридан? — упавшим голосом произносит Филипп, разглядывая в свете уличного фонаря искаженное от бессилия лицо бывшего гематолога. — Не припомню, чтобы вы были вампиром.       Судя по тому, как извивается Шеридан, обратили его совсем недавно, возможно, три или четыре дня назад, и жажда крови в нем сейчас особенно высока. Он смертельно опасен для всех, кому повстречается. — Вы помните, кто укусил вас и когда?       — Только слова, что я немедленно поплачусь за свой поступок — и резкую боль в шее. Я был в кабинете, один. — Глаза гематолога наливаются кровью, он трясет руками и ногами, вращаясь вокруг невидимой оси. — Это все из-за вас, Принц, будь вы прокляты! И тогда — тогда мне захотелось напиться вашей крови до последней ее капли. Я искал вас в городе...       — С кем вы говорили?       — Голос звучал в моей голове... — Шеридан вдруг задыхается, глаза его едва не выдавливаются наружу, он бешено мотает головой и безжизненно обмякает.       Филипп опускает палочку и, бросившись к телу, задирает рукав, проверяя пульс, и только потом замечает татуировку целителей. Чертовщина какая-то! Если Шеридана обратили специально, то зачем было его убивать? И почему его наказывают за проступок с поддельным назначением? Кто этот голос внутри него? Неужели целители уже знают всю правду о нем и просто готовят сети, чтобы муха попалась — как и говорил дядя Гарри?       Филипп нажимает кнопку вызова, чтобы немедленно связаться с Кингсли. В окне первого этажа, за занавеской, торчат подрагивающие уши Тиа. Слушая долгие гудки, он размышляет, стал бы Фабиан доверять такой важнейший секрет своим сторонникам — или счел бы их недостойными правды.       — Я срочно вышлю Куинси на место, ты пока скрой чарами труп, — в трубке раздается сильное шуршание, потому что Кингсли не очень понимает, как правильно держать телефон. — Мы твоего Шеридана три дня по всему Лондону ловим, между прочим. Ловок, зараза, покусал двоих так, что живого места не оставил, ребята на лечении в Мунго, а у третьего выпил почти два литра крови. Жаль его жену, конечно, к сожалению, она скончалась от ран — подвернулась на его пути первой.       Филипп молча прерывает звонок. Нет, Шеридана невозможно оправдать: своим желанием подставить коллегу он едва не навредил пациенту, но такой участи он тоже не заслужил, и уж тем более его жена невиновна в содеянном.       Телефон вибрирует в ладони, и на экране неожиданно высвечивается номер мисс Спенсер. Ее голос заметно напряжен, но она храбро справляется с волнением и энергично, с некоторым вызовом произносит:       — Мистер Принц, кажется, я готова к встрече с матерью.

Северус

      Гермиона тянется к его рубашке, но Северус поспешно отстраняется и отворачивается к окну.       — Боже мой, что такое?       — Кто. За стеной — Поттер и его сын. Ты всерьез полагаешь, что я смогу расслабиться и забыть об их существовании?       — Я наложила чары помех, Северус, нас никто не услышит, — лукаво улыбается Гермиона, глядя на него совершенно невинно.       — Можешь хоть заложить стену кирпичом — ничего не изменится, — цедит Северус сквозь зубы, не поддаваясь искусительному соблазну. Уж он знает, как держать себя в руках. — Я не могу ласкать тебя, думая о том, что в двух шагах от меня находится этот человек. Мне до сих пор сложно принять, что он давно вырос, женат и имеет троих детей, один из которых подозрительно горячо полюбил зельеварение.       Гермиона фыркает, с неприкрытым возмущением завязывая ленты ночной сорочки. Говорят, неудовлетворенные женщины ужасно опасны, но он ничего не может с собой поделать. Присутствие Поттера в его собственном доме заставляет Северуса подсознательно нервничать. В их прошлую встречу он смирился с необходимостью общения, с тем, что они находятся на Гриммо на чужой, поттеровской территории — к счастью, ненадолго. Но теперь лечение мальчишки займет неопределенное время.       Взбивая подушку, Гермиона небрежным тоном замечает:       — По-моему, тебе до сих пор сложно принять совсем другое.       — А именно?       — Что Гарри — сын Джеймса. Ты все еще любишь Лили с прежней ревностью к ее выбору спутника жизни.       — Вздор.       Гермиона в ответ только дергает плечом и печальным жестом натягивает одеяло до подбородка.       Разумеется, он любит Лили — и никогда не перестанет любить — у всякого человека есть странная внутренняя преданность своей первой любви, но Гермионе об этом знать необязательно.       Как необязательно знать и то, что из глубин зеленых глаз Альбуса на него вновь взглянула прежняя Лили — та Лили, которую он знал много лет. Взгляд Поттера потерял свою прозрачность и детскость, как взгляд любого взрослого, затуманенный делами и проблемами, и Лили исчезла из него бесследно, а взрослую Лили он никогда не знал.       — Ты ведь сможешь поставить Гарри на ноги? — Гермиона заворачивается в одеяло как в кокон и смотрит на него с надеждой. — Мне тяжело смотреть на него такого. Джинни, наверное, там с ума сходит.       — Посмотрим. — Северус приподнимается и гасит свечи взмахом палочки. Спальня резко погружается в сонный осенний сумрак. — Мне нужно понять истинную природу поражения тела. Картина выглядит слишком запутанной: удар смеркута вылился в инсульт, магическое смешалось с маггловским. Надо подбирать зелье таким образом, чтобы оно было направлено на первопричину, пока же обойдемся поддерживающей магией. Левая рука Поттера стала немного отзываться на прикосновение, но это недолгосрочное облегчение. Как только терапия прекратится, она вновь потеряет чувствительность. Я же не стану держать Поттера возле себя до моего последнего вздоха.       — Северус, ты несправедлив к нему, — резонно замечает Гермиона, поправив подушку. — Гарри принял тебя таким, какой ты есть — после того, как узнал о наших отношениях. Думаешь, ему было просто? Молли наверняка точит на меня зуб и продолжит точить, сколько бы лет ни прошло, хотя Рон давно женился на Сьюзен.       Северус вздыхает и поворачивается к ней, подложив руку под голову.       — Я понимаю, что ты права, Гермиона, но не в силах с собой совладать. Мне тяжело находиться рядом с Поттером, я, наверное, действительно вижу в нем его омерзительного отца, но не любую неприязнь возможно преодолеть, используя резонные аргументы. Подобная неприязнь иррациональна, а оттого с ней сложно справиться, да у меня и нет никакого желания с ней справляться. Такой уж я человек, что отчетливо помню зло, причиненное мне, и прощать его не намерен. Сколько бы лет ни прошло, я вижу перед собой то испуганное лицо Джеймса Поттера, который якобы героически "спас" меня у Гремучей ивы. А его сын сейчас вызывает у меня безрадостные воспоминания о той жизни, где было только одиночество и игра на кончике палочки, которую я проиграл.       — Жаль, — произносит Гермиона с видимым усилием, наверняка подавив в себе желание убедить его, что сын не отвечает за грехи отца. — Я люблю Гарри как брата, и мне было бы радостно видеть вас друзьями. Но я понимаю, что... Я понимаю, что тебе трудно переступить через прошлое. У всех у нас слишком разный жизненный опыт. Мне все еще трудно выслушать чужую точку зрения и принять ее, не попробовав настоять на своем.       Северус улыбается уголком рта.       — Твое упрямство мне нравится, оно на меня положительно действует.       — Но ведь к Альбусу ты относишься иначе? — неуверенно спрашивает Гермиона, уже закрывая глаза. — Его любовь к зельям растопила твое суровое сердце, правда?       — Мальчик сообразительный, — отзывается Северус неохотно. — Только смотрит на меня, как на бога, вот что нехорошо. Кстати, возвращаясь к зельям: что, если попробовать дать Поттеру тонизирующий напиток из мандрагоры? Он успешно излечил парализованных василиском, а магия василиска все же превосходит силы смеркута. Следовательно, мы попробуем сперва заняться магической стороной болезни.       Гермиона сонно зевает.       — Вкус у него отвратительный, конечно.       — Откуда ты знаешь?       — Я была одной из парализованных, Северус, — укоризненным тоном произносит она, словно он обязан помнить каждое событие в ее жизни, в то время как он наоборот пытается забыть прошлое. — Я тогда еще неделю содрогалась от горького привкуса и чесала шею. По-моему, у меня на мандрагору небольшая аллергия.       Северус подтягивает одеяло повыше, глядя на ее нежное лицо в полутьме спальни. В самом деле, он почему-то помнит о том, что случилось с ней в школе избирательно, а в ее скитаниях — еще избирательнее. Но шрам "грязнокровка" все еще напоминает о том, что ей пришлось пережить в Мэноре Малфоев.       ...Поттер выглядит гораздо бодрее, чем в тот вечер, когда Филипп переместился вместе с ним в прошлое, но не показывает особого интереса к происходящему вокруг него. Гермиона купила ему рубашки и кюлоты, и теперь его бледное лицо с торчащими во все стороны темными волосами смотрится несколько нелепо в одежде восемнадцатого столетия.       — Хорошо вы устроились, сэр, — ворчит Поттер, тряся чересчур длинным рукавом. — И служанку наняли, и эльфа приобрели, и дом прикупили. Открыли в себе скрытую тягу к аристократической жизни?       — Вы вообще заняли особняк своего крестного, — усмехается Северус, садясь рядом с ним в кресло. Альбус внизу вертится на кухне, мешая Констанции. — Так что не вам судить, Поттер. Из чулана — в хоромы.       Они оба вызывающе смотрят друг на друга, потом Северус произносит:       — Слушайте, вам так и не удалось ничего выяснить о целителях Шарма?       — Мы пытались. Дважды или трижды они ускользали от нас, один раз дело все же дошло до допроса, но допрашиваемый умер.       — Знакомая ситуация. Умер внезапно?       — Да. — Поттер невольно приглаживает волосы. — Я так понимаю, татуировка активируется и убивает владельца. Совершенно непонятно тогда, каким образом можно добыть нужную информацию. То, что число сторонников Шарма неуклонно растет, очевидно. Они знают что-то, чего не знаем мы, и готовятся к чему-то.       — К чему-то! — хмыкает Северус снисходительно. — И вы еще глава мракоборцев, Поттер. Ясно как день, что они готовятся ко второму пришествию.       — Звучит богохульно.       — Вы начали верить в бога?       — Я уже не знаю, во что верить, сэр, — Поттер бессильно отклоняется на подушки. — Я чертов калека теперь.       Северус закладывает руки за спину и прохаживается по спальне из одного угла в другой.       — Я приготовлю вам напиток из мандрагоры, проверим, возымеет ли он действие. Скажем, станете пить по три ложки дважды в день в течение двух недель. Сразу предупреждаю: вы здесь надолго, к нашему общему неудовольствию. И будьте готовы, что со мной тоже может что-нибудь случиться.       После завтрака Северус торопливо направляется в Косой переулок, чтобы успеть на встречу с мисс Блэк и заодно купить саженцы мандрагоры, потому что в их оранжерее растет не больше пяти, а мандрагору правильно всегда иметь под рукой в свежем виде. Толченая обладает менее сильными свойствами.       Мисс Блэк, как и положено девушке из высших кругов, только высунувшей нос во враждебную наружу, выглядит неуверенной в себе. Северус дает ей несколько минут, чтобы осмотреться — и заодно рассказывает о том, что им предстоит освоить на первом занятии.       — У вас как будто что-то случилось, — произносит он как бы невзначай, взглянув на ее юное задумчивое лицо. — Вы прежде здесь не были?       — Нет, сэр. — Мисс Блэк внимательно рассматривает помещение. — Я начинаю понимать, что знала милую Сибиллу не так хорошо, как мне казалось.       — Но дело не только в этом, верно?       Мисс Блэк коротко кивает. В тусклом сером свете октябрьского утра она ничуть не менее хороша, чем в залитой светом бальной зале.       — Я была у мадам Лестрейндж вчера утром, втайне от Айрис, вернее — ослушавшись Айрис. Я убеждена, что с Адрианом надо заниматься, объяснять ему и как справляться с магией, и с гневом, и что в семье любят всех детей, а не только одного.       — Гм! Предположу, что вам было неприятно наносить визит женщине, насильно выдавшей замуж вашу близкую подругу, — произносит Северус одобрительно. — Но тем не менее, вы преодолели свою неприязнь ради благополучия своей семьи, и это говорит о том, что вы умеете расставлять приоритеты и не ставите свою обиду выше нужд других.       На щеках мисс Блэк проступает слабый румянец.       — Вы очень высокого мнения обо мне, сэр.       — Не обольщайтесь. Я предпочитаю судить каждый поступок человека, а не оценивать его на годы вперед лишь по одному доброму делу.       Мисс Блэк мягко улыбается.       — Справедливо, сэр.       — Что же, пора приступать. — Северус спокойно вынимает палочку. — Я хочу посмотреть на ваше умение сопротивляться вторжению в вашу голову. Напомните, пожалуйста, какие науки давались вам в Хогвартсе лучше всего?       Мисс Блэк задумчиво поводит плечом.       — Я бы не сказала, что преподаватели обнаружили во мне хоть какой-то особенный талант. Больше всего мне удавались трансфигурация, травология и зельеварение, по этим предметам я получила превосходно на выпускном экзамене, в остальном же — выше ожидаемого, особенно тяжело шла защита от темных искусств.       — Следовательно, мы можем заключить, что вы классическая слизеринка, — усмехается Северус без сарказма. — Давайте приступим к занятию.       Вероника повторяет ошибку всех, кто впервые попадает в ловушку окклюменции: она всеми силами пытается не впустить его, закрыться, и в итоге полностью обнажает себя. События разных лет сменяют друг друга, но когда Северус пытается добраться до воспоминаний о Филиппе в ее голове, картинка меркнет, и его резко обжигает огнем в области груди и глаз. Зашипев от неожиданности, он опускает палочку.       — Сэр? — Вероника выпрямляется и смотрит на него встревоженно.       — Любопытно. — Северус хмурится, поглаживая подбородок. — Попробуем еще раз, хорошо?       Он старается теперь подобраться к информации о Филиппе не напрямую, а будто бы невзначай, из отголосков воспоминаний о рождественских приемах и совместной работе в аптеке в Аппер-Фледжи.       И снова будто в глаза и сердце бросают раскаленные угли, и помещение расплывается перед ним в жарком тумане.       — Занятия нам не нужны, во всяком случае, на данный момент, — заключает Северус задумчиво, успев схватиться за спинку стула, чтобы не потерять равновесие. — Медальон вас охраняет, а возможно, магия Филиппа ревностно защищает от внешнего вторжения. Но Роули по-прежнему способен ее унюхать, с этим мы ничего сделать не можем.       Вероника озадаченно приподнимает тонкие брови.       — Разве такое возможно?       — Магия, мисс Блэк, субстанция непредсказуемая. — Северус убирает палочку в карман и проводит ладонью по лицу, освобождаясь от остатков невидимого тумана. — В одном можно быть твердо уверенным: мой сын действительно вас любит.       Попрощавшись со смущенной, но счастливой мисс Блэк, Северус направляется в лавку травника, где можно приобрести различные виды растений практически в любое время года. Здесь они с Гермионой весной и осенью покупают саженцы златоглазок, асфодели, зубастой герани, бадьяна — и многие другие, нужные для работы в аптеке. Последний раз Гермиона сентиментально приобрела трепетные кустики — и теперь они робко подрагивают на кухонном окне.       На входе в лавку Северус едва не сталкивается с торопящейся куда-то баронессой Селвин и презрительно морщится, не удостоив ее даже приветственным кивком.       Она растерянно останавливается и шепотом интересуется, коснувшись его плеча:       — Я вас чем-то обидела, господин Снейп?       — Всего лишь успешно сыграли свою роль, — отзывается Северус, пытаясь ее обойти, но баронесса не сдвигается с места. — Благодаря вам лорд Спенсер практически избавился от меня, ему помешала лишь моя живучесть и удача.       Баронесса становится бледной как мраморная статуя.       — Я уверяю вас, господин Снейп...       — Дайте пройти, мадам.       — Пожалуйста, выслушайте меня, — она делает умоляющее лицо, но Северуса этим невозможно склонить к сочувствию. Его запас желания вникать в мотивы поступков других людей давно иссяк. — Я ни в чем не виновата, клянусь.       — Если мужчина просит вас уйти, уходите, — насмешливый голос мадам Лестрейндж звучит за их спинами. — Нет ничего более жалкого, чем женщина, выпрашивающая внимание мужчины, моя дорогая баронесса.       София одаривает ее ненавидящим взглядом, который мог бы всерьез испугать человека со слабыми нервами, но доспехи мадам Лестрейндж настолько прочны, что ненависть отскакивает от них рикошетом.       Мадам Лестрейндж тем временем невозмутимым царственным жестом берет Северуса под руку и входит вместе с ним в лавку травника.       — Я была в своем издательстве, — объясняет она в ответ на его молчаливо изогнутую бровь. — Занесла несколько статей, написанных Марго, проверила, как идет процесс. Слышали о нападении стаи веретенниц на группу магглов в Уилтшире? Мы выпустили новость раньше, чем "Пророк".       — И что вам понадобилось у травника?       — Саженцы розмарина в такое время года можно найти только здесь, — мадам Лестрейндж отпускает его и трижды громко хлопает в ладони, привлекая внимание продавца. Тот, выглянув из-за ширмы, тут же оказывается возле них. — Розмарин, любезный, да самый свежий на вид. И господину Снейпу — что вам угодно?       — Мандрагору, пять саженцев.       — За мой счет, — мадам Лестрейндж хитро улыбается. — Какого черта вам требуется столько мандрагоры? Ваша деревня кишит василисками?       — Боюсь, вас это совершенно не касается, — Северус спокойно смотрит в ее холодное лицо с прорезавшимися морщинками. — Меня лично интересует, что вы ответили Веронике Блэк в ответ на ее просьбу помочь племяннику?       — А! Вы уже знаете. — Мадам Лестрейндж достает из бархатного кошелька несколько сиклей и кладет на прилавок. — У меня есть хороший специалист на примете, девушка из приличной, но крайне нуждающейся семьи, около двадцати пяти лет, недурна собой. Имеет впечатляющий опыт общения и воспитания подобных мальчишек и девчонок с особенностями. Уверена, она поможет — во всяком случае, на начальном этапе.       — Предвижу восторг леди Блэк, — хмыкает Северус негромко. — Молодая незамужняя женщина в ее доме учит ее собственного ребенка. Страшный удар по самолюбию.       Мадам Лестрейндж скептически склоняет голову на бок.       — Айрис пора бы взяться за ум, иначе она превратится в самку, способную только рожать и в перерыве между родами танцевать, сплетничать и играть в плюй-камни. Между прочим, моя протеже в этом виде развлечений преуспела, вот только времени нет на праздность. Что до самой мисс Блэк, то я бы опасалась с ней связываться: тому, с каким апломбом она заявилась ко мне на днях, позавидовали бы самые ярые светские львицы. Эта натура при необходимости море осушит и горы сравняет с остальным ландшафтом — причем так незаметно, будто это само собой разумеется. Погодите, она еще распробует, что такое быть невестой вашего избранного сына. С ней я бы предпочла оставаться в дружеских отношениях.       Северус поджимает губы.       — У меня, наоборот, сложилось впечатление, что мисс Блэк довольно осторожна, и кроме того, очень неопытна в жизненных делах.       — Так вы мужчина, — авторитетно замечает мадам Лестрейндж и берет протянутую ей со всей учтивостью корзинку с розмарином. — Что вы понимаете в женщинах? О, не сомневайтесь: мисс Блэк своего не упустит — обычно мы говорим такие слова в негативном значении, но здесь я вкладываю абсолютно противоположный смысл. Господь услышал ее молитвы, господь с ней: а значит, она больше ничего не боится. Именно такие юные верующие особы легко протыкают осиновыми кольями сердца старых злобных вампирш вроде меня, а совсем не воинствующие девочки вроде мисс Боунс. Доброго дня, господин Снейп.       Гермиона уже возится над очередным проектом в своем кабинете в Министерстве, и Северус, войдя, тяжело вздыхает, глядя на торчащие завитки волос на ее шее, выбившиеся из высокой прически. Иногда ему кажется, что ее излишнее рвение помогать другим — это компенсация за неудачное материнство, невыплеснутая женская энергия. Иногда — что иначе она не может, как не могли десятки пылающих натур и в маггловской истории, и в магической.       Северус бесшумно накладывает чары помех и блокирует дверь — и, подойдя к Гермионе, покрывает ее шею мелкими поцелуями.       Она оборачивается и смотрит на него непонимающе.       — Северус, что ты делаешь?       — Исполняю твое недавнее желание, — вкрадчиво произносит он. — Дома я временно не могу его исполнить.       Гермиона сердито хмурится, пытаясь уклониться от его поцелуев.       — Я не собираюсь заниматься любовью в рабочем кабинете...       — Почему? Маленькое приключение посреди вечной рутины — и никто не узнает.       — Мне... Мне сложно настроиться, когда за дверью — целое Министерство, — искренне возражает она, на всякий случай поднимаясь, и делает шаг в сторону. — Северус, правда, не стоит, и потом, платье ужасно неудобное...       Он не настаивает, зная, что Гермионе бывает сложно победить в себе воспитанную девочку, которая следует определенным внутренним правилам, придуманным ее подсознанием и предрассудками.       — Ты ведь не успела доложить Диггори о Поттере? — Северус перебирает несколько документов, лежащих на краю стола. Проекты о русалках, оборотнях, медицинской помощи магическим существам громоздятся друг на друга и ждут своего часа.       — Нет, — Гермиона опасливо садится обратно в кресло и придвигает к себе листок бумаги. — Завтра повторное заседание по расширению прав гоблинов, мне нужно подготовиться. Знаешь, хоть все и считают, что я занимаюсь глупостями, но я все-таки продвинулась вперед, и заметнее всего это именно в отношении гоблинов.       Северус сдерживается, чтобы не заметить, что подобное продвижение очевидно, поскольку гоблины заведуют Гринготтсом, и волшебники вынуждены подстраиваться под их условия ради денежных средств. С другой стороны, вклад Гермионы, конечно, неоспорим: без нее переговоры с правительством прошли бы в другом настроении и могли бы привести к очередному гоблинскому восстанию.       В кабинете Диггори помимо самого министра находится еще и незнакомый им человек с квадратным подбородком, широкоплечий и мрачный, постоянно поглядывающий на серебряные карманные часы.       — Кливерс, агент времени, — представляется он сухо и сразу переходит к делу: — Я работаю в пределах восемнадцатого столетия и хочу вас предупредить, господин Снейп, раз уж увещевания министра не возымели действия: вам необходимо немедленно вернуть Поттеру мантию. Я смог исправить одно происшествие, касающееся исключительно его будущего, но предотвратить другое, боюсь, не смогу. Если вы не отдадите мантию, он попадет в лапы церкви, а последствия вы себе отлично представляете.       Северус зло кривит губы. Черт бы побрал этого непутевого предка Поттеров! Впрочем, нечему удивляться... Но как же ему нужна мантия, особенно сейчас, когда в любое мгновение целители могут возникнуть в поле зрения.       Гермиона смущенно кашляет.       — Мантия возвращена владельцу позавчера вечером.       Все трое поворачивают к ней головы.       — Кем? — уточняет Северус, заранее зная ответ, но надеется, что она ответит другое.       — Мной. — Гермиона стискивает ладони. — Северус, прости меня! Но я чувствовала, что мантию следует вернуть как можно скорее, и мы очень много раз говорили об этом, но ты всякий раз отказывался, и я решила, что раз уж у тебя не хватает сил ее отдать, то это сделаю я — за нас обоих.       В кабинете министра повисает гробовая, зловещая тишина. Кливерс достает трубку, Диггори почесывает лысину, блестящую между двух борозд седых волос, а в ореховых глазах Гермионы проступают предательские слезы.       — Я бы хотел сообщить, министр, что в нашем доме некоторое очень неопреденное по длительности время пробудет Гарри Поттер, глава мракоборцев из двадцать первого века, — голос Северуса звучит бесстрастно. — Он серьезно болен, доверить лечение другому человеку кроме меня невозможно.       — Понимаю, — с расстановкой произносит Диггори, не сводя глаз с нервно кусающей губы Гермионы. — Вы поступили правильно, предоставив ему свою помощь, господин Снейп. Я внесу эту информацию в документы временщиков.       Они молча возвращаются в кабинет Гермионы. Переступив порог, она пытается взять его за руку, но Северус отстраняется, резко качнув головой.       — Ты же понимаешь, что я не сказала именно потому, что ты столько раз убеждал меня подождать, но мантия не принадлежит нам, какой бы спасительной и удобной она не была, — торопливо произносит Гермиона, глядя на него увещевающе. — Пожалуйста, Северус, пойми, что я приняла верное решение, и я приняла бы его снова вопреки твоим убеждениям.       — Увидимся вечером, — приглушенно отвечает он и направляется к дверям, но медлит перед тем, как коснуться бронзовой ручки: — Прошу, без опрометчивых поступков, хотя бы сегодня.       Если он задержится, они обязательно поссорятся, потому что его несносный характер всегда подталкивает его к бурному изливанию желчи. Он только наговорит колкостей, будучи неправым, выставит Гермиону виноватой и погрузится в пучину словесной перепалки, о которой они оба позже пожалеют. Чему семейная жизнь действительно научила его, так это тому, что правильнее сперва подумать, а потом говорить, сражаться не за свое "я", но за общее "мы". Да, он уязвлен тем, каким идиотом сейчас выглядел в глазах временщика и Диггори, но кто виноват в этом кроме него самого?       Северус скрипит зубами, проходя через Атриум. Он заслужил эту сцену и должен смиренно пережить те эмоции, которые клокочут в нем. Теперь он вспоминает, что Гермиона якобы задержалась позавчера в Министерстве на заседании, и это не вызвало подозрений. В верности ее любви к нему и своему делу Северус не сомневается.       Блэк заглядывает в аптеку ближе к вечеру, когда Северус обслуживает последнего посетителя, старушку Брэкстер, раз в неделю покупающую лавандовые капли для спокойного сна.       — У вас очередной постоялец? — Кастор весело блестит глазами. — Могу я с ним познакомиться или вы прячете его ото всех?       — С превеликим удовольствием, — цедит Северус и провожает Блэка наверх, где Поттер, держа "Пророк" здоровой рукой, читает вечерние новости, а Альбус усердно чешет щеткой Фобоса и Деймоса у камина. — К вам гость, Кастор Блэк.       — Как вы похожи на Сириуса! — восклицает Поттер с изумлением, роняя газету на одеяло. — Я будто... Я будто его увидел снова...       — Сириус Блэк был крестным отцом Поттера, погиб много лет назад, — скучающим голосом поясняет Северус. — Кроме того, вас объединяет наличие общих родственников. Идущих, разумеется, от ваших детей, Кастор. На этой ужасно трогательной ноте я вас оставлю: буду в теплице, если понадоблюсь. Займусь посадкой мандрагор.       Заткнув уши мягким расправленным воском, Северус приступает к неприятной процедуре пересадки вредных саженцев. Купленные мандрагоры еще слишком молоды, чтобы оглушать своим криком, но от их воплей и визгов вполне может разболеться голова, а готовить свежую обезболивающую настойку у него нет настроения. Мысли его переходят к воспоминанию об утренней встрече с баронессой: София выглядела так, словно действительно удивилась его резкому поведению. Похоже, она снова всего лишь пешка в большой игре.       Гермиона заходит в теплицу около часа спустя, когда Северус уже педантично ровняет землю над головой последней пересаженной в большой горшок мандрагоры.       Глаза ее красные — наверное, плакала — но выражение лица определенно говорит о том, что она не считает себя виноватой.       — Тебе следовало сказать мне правду, Гермиона, — произносит он, морщась от боли, неизменно сопровождающей выдирание затвердевшего воска из ушей. — Ты ведь просила меня о том же самом.       — Я не предполагала, что мы встретимся с агентом, — неопределенным тоном возражает она, будто пытаясь понять, злится он или нет. — Во всяком случае, смысла ссориться уже нет: мантия, наконец, вернулась к своему владельцу. Подумай только, что могло бы произойти со всей семьей Поттеров?       Северус саркастически предполагает:       — Бодроперцовое зелье изобрел бы кто-нибудь другой, а Темный Лорд отметил бы шрамом непутевого ребенка Долгопупсов. Что, разумеется, нисколько бы не повлияло на его безграничную тупость. Ты бы, разумеется, бросилась оберегать его и преуспела в травологии настолько, что древние руны стали бы просто не нужны. Представляю, как ты повелеваешь дьявольскими силками с помощью невербальной магии.       Но Гермиона пропускает мимо ушей эту неуклюжую попытку примириться и окидывает горшки придирчивым взглядом.       — Сколько саженцев ты купил?       — Пять.       — Мало.       — Я не стал привлекать излишнее внимание. — Северус делает шаг ей навстречу, и Гермиона тут же вздергивает нос. — Послушай, ты права, мы оба это знаем, и все же не стоило выставлять меня идиотом перед Диггори и этим типом. Иди ко мне... Зачем ты выставляешь колючки?       Она сразу сникает в его объятиях, становится податливой и нежной.       — Я подумала, что ты устроишь мне страшную сцену, — честно признается она шепотом, прижимаясь к нему. — Мы очень давно не ссорились всерьез, и я испугалась, что мой поступок нарушит нашу гармонию, но...       — Ты поступила точно как мисс Блэк, — усмехается Северус, проводя ладонью по ее волосам. — Поставила благополучие чужого незнакомого человека и ход истории выше собственных приоритетов, и это достойно похвалы. Как видишь, я все же подлежу некоторому исправлению. Ты несправедлива ко мне, Гермиона, ты даже не допустила малейшей возможности, что я соглашусь с твоим решением.       Она смотрит на него укоризненно.       — Ты все-таки вынуждаешь меня извиниться. Конечно, не допускала, потому что ты всякий раз так сердился, и...       Северус хмыкает и целует ее, наклоняясь к ее губам. Искра не разгорелась, потому что он не позволил ей разгореться: приятно осознавать, что он наконец научился властвовать своими эмоциями хотя бы изредка. Но Гермиона пока не осознает всю серьезность потери мантии, а ситуация, когда ее отсутствие ощутится в полной мере, может возникнуть когда угодно.       — Ты слышала про нападение веретенниц? Эти существа обитают исключительно в Австралии, — Северус подбирает лопаточку со скамейки и стряхивает с нее землю. — Думаю, нам пора вернуться к посещению собраний "Морского конька" — или как он там теперь называется. Меня крайне настораживают эти внезапные появления опасных тварей.       В аптеке, примыкающей к зданию теплицы, обнаруживаются сразу двое гостей: мисс Блэк, явно пришедшая по просьбе Филиппа, и Люциус, опирающийся на свою модную трость. Они ведут неторопливую светскую беседу, обмениваясь впечатлениями об уроках зельеварения в разные эпохи. Оставив женщин обсуждать свои тайны, Северус поднимается наверх, интригующе приглашая давнего друга взглянуть на одну "любопытную вещь".       — Мы никогда не избавимся от этого мальчишки, верно? — обреченно интересуется Люциус, снисходительно созерцая Поттера, поглощенного разговором с Кастором.       — Шанс невелик, боюсь.       — А, мистер Малфой, — Поттер едва сдерживает смех при виде разодетого в зеленый бархатный камзол и кюлоты Люциуса, чьи длинные светлые волосы перетянуты изумрудной атласной лентой. На ногах у него красуются черные туфли с пряжками. — Надо отдать должное восемнадцатому столетию: он вам определенно подходит. Как ваши дела?       — Мы с Нарциссой не жалуемся. У Драко?       — Сносно. Астория проходит новый курс лечения, Драко получил повышение в кабинете министров. Скорпиус отлично ладит с моей Лили, они проводят вместе целые сутки, так что, предполагаю, мы рано или поздно породнимся.       Выражение лица Люциуса четко говорит о том, что он думает об этой идее, так что слова оказываются не нужны.       — Пожалуй, мне пора, — Блэк неохотно поднимается с кресла и похлопывает Поттера по плечу. — Я зайду к вам, как только найду свободное время. Ужасно рад познакомиться, правда, нам еще многое предстоит обсудить... Мне кажется, или я слышу голос Никки?       Вместо ответа из холла доносится громкий удар распахнувшейся двери и отчаянный крик Констанции.       Выхватив палочку, Северус бросается вниз, перепрыгивая через ступени, Блэк отстает лишь на секунду, догнав его уже внизу.       — Там змея! Она попыталась... Попыталась... — у Констанции не хватает сил договорить, она вдруг прижимает ладонь к животу и испускает пронзительный вопль. Кастор тут же поддерживает ее, не дав упасть. — Святые угодники, как больно!       — Воды отошли, — шепчет Гермиона на ухо Северусу, а бледная как мел Вероника смотрит на перекошенное лицо служанки широко раскрытыми глазами. — Мисс Блэк, нам срочно нужен Филипп!       Северус с помощью Кастора бережно относит стонущую Констанцию в гостиную и кладет на кушетку, Гермиона суетится возле, снимая со служанки верхнее платье, Альбуса отсылают наверх, к отцу, а Тиа, бесшумно семеня ножками, спрашивает, как она может пригодиться.       Появившийся спустя пять минут Филипп, в одной рубашке и кюлотах, сразу раздает задания, на ходу закатывая рукава:       — Полотенца и горячую воду. Живо! Тиа, быстро иди сюда, ты мне нужна, мама, ты тоже мне понадобишься, пожалуйста, останься. Отец и господин Блэк — подождите где вам угодно...       — Я готова помочь, — робко встревает мисс Блэк, глядя на него встревоженно.       Но Филипп, хмурясь, сурово выдворяет ее из гостиной:       — Абсолютно исключено! Вон подите, вон, — и он захлопывает двустворчатые двери перед теми, кому совершенно не следует созерцать рождение новой жизни. Тиа несколько раз прошмыгивает в приоткрытую щель, внося тазы и полотенца, а потом Констанция вдруг начинает так кричать, что Северус, переступая с ноги на ногу, мрачно изрекает:       — Заберите сестру домой, господин Блэк, не стоит ей портить впечатления о будущем.       Вместе с Люциусом они выходят на улицу в поисках змеи: вечер холодный, но ясный, далекая луна заливает деревеньку холодным серебристым светом. Огромный мертвый питон обнаруживается в нескольких метрах от бывшего дома Филиппа и Джеммы. Видимо, Констанция все-таки смогла с ним справиться, но чересчур испугалась, что и вызвало преждевременные роды.       Люциус, оглядевшись по сторонам, достает палочку и, направив на змею, испепеляет ее.       — Долго мальчишка пробудет в твоем доме? — спрашивает он лениво, поглаживая головку трости.       — Сложно предугадать. Поттер влип в опасный поединок, результат ты видел сам.       — Сочувствую, — произносит Люциус в ответ несколько задумчиво. — Впрочем, давай перейдем к делу. Пока мракоборцы Блэка занимались разными глупостями, я выследил приспешника лорда Спенсера. Более того, я запомнил, что он передал своему брату: "Бонни наш ключ к успеху". Есть предположения, о чем идет речь?       — О якобитском восстании, разумеется, — Северус понижает голос. — Только зачем Шарму якобиты?       — Католики на престоле вместо протестантов сильно меняют весь политический курс. Шарм желал возвышения Британии, возможно, с католическими монархами добиться такого положения проще. — Люциус пожимает плечами. — Подумай, не торопись. А вот я, пожалуй, поспешу домой: на здешних улицах неприятно пахнет.       Северус прикрывает за собой дверь и защелкивает тяжелый засов, потом накладывает защитное запирающее заклинание. В этот момент из гостиной наконец доносится детский плач, и он вздыхает с облегчением, впервые за долгие годы испытывая желание глотнуть огневиски.       — Констанция потеряла очень много крови, поэтому мне очень нужна твоя помощь, отец, — Филипп тщательно отмывает окровавленные руки щедро намыленной щеточкой. Северус смотрит на него с напряженным ожиданием. Все эти женские вопросы остаются страшной и неизвестной территорией. — Необходимо кроветворное зелье, иначе, думаю, она не сможет встать около недели. Насчет гостиной не беспокойся: Тиа все уберет.       — Плевать на гостиную. Почему роды оказались такими сложными?       Филипп тяжело выдыхает, снимает полотенце с крючка и долго вытирает руки и вспотевший лоб.       — Я не стал никого заранее пугать, но у Констанции изначально плод был не один, а два. Думаю, ближе к осени она и сама стала догадываться об этом. И есть еще кое-что: у одного из близнецов скорее всего врожденный порок сердца, достаточно опасный. Я могу и ошибаться, но синеватый оттенок кожи часто встречается именно при этой болезни. Я предложу свое решение, но последнее слово будет за Констанцией.       Слава Мерлину, кроветворное зелье находится быстро благодаря ежемесячным визитам одной дамы средних лет с неприятными особенностями организма, да и Гермиона порой не брезгует им. Оно благотворно влияет на самочувствие при кровопотере и восстанавливает силы.       Констанция, полулежа на кушетке, плачет от радости и прижимает к себе сморщенных младенцев. Северус на мгновение встречается взглядом с Гермионой и тут же отводит глаза, понимая, о чем она думает. О том давнем дне, когда родился Филипп, а его рядом не было. Прибежавший с работы в скобяной лавке Джозеф успокаивающе гладит жену по волосам и что-то нежно шепчет на ухо.       — Мы назовем их Джошуа и Оливер, — произносит Констанция, — благослови вас Бог за помощь, мастер Филипп, уж без вас-то я верно померла бы, чуть от боли не свихнулась, да кровищи с три ведра небось натекло.       — Конни, есть небольшая проблема. Я знаю, что ты устала, но нужно немножко сосредоточиться, — Филипп садится возле нее на стул и мягко поясняет: — Я подозреваю, что у Джошуа есть шумы в сердце. Само по себе это не очень опасно пока что, если постоянно наблюдать за новорожденным, но скорее всего, потребуется операция, а в вашем веке ее произвести невозможно. Чтобы не рисковать, я могу забрать малыша с собой в будущее и произвести полный осмотр. Сделать это лучше как можно быстрее.       — Я против, — мрачно заявляет Джозеф, недоверчиво взглянув на Филиппа. — Дети всегда помирали, коль им суждено. Господь лучше вашего знает, прибрать к себе дитя или оставить.       — Исходя из вашей идиотской логики, и доктор тогда не требуется, — сдержанно произносит Северус. — Как родит, так и родит, помрет в родах — так на все воля божья. Вы хоть понимаете, о чем говорите? Я за вас Констанцию выдавал не для того, чтобы ваши дети страдали. Филипп заберет ребенка в будущее и сделает все возможное для его здоровья и счастья. Верно, Констанция?       Губы у той дрожат, и по щекам вновь бегут слезы, но теперь это слезы отчаяния.       — Вылечите его, мастер Филипп, Христом Богом молю, — жалобно произносит она, пытаясь взять его за руку. — Вы дурака-то моего не слушайте, он же ж необразованный у меня, крестики ставит, не понимает, что Господь доктора посылает, значит, предлагает спасение. Вы только мне рассказывайте, как он, приходите почаще.       После первого трогательного кормления Филипп лично заворачивает хнычущего Джошуа в поданную Гермионой пеленку, а после в одеяльце — справляясь не хуже любой женщины. Констанция, плача, крестит их обоих в воздухе нетвердой рукой.       — Не беспокойтесь, я за ним присмотрю, — произносит Филипп твердо и исчезает в вихре времени.

Элизабет

      Она просыпается на рассвете: дождь яростно барабанит в оконную раму, деревья шелестят, прощаясь с отрывающимися листьями.       Сегодня — первый день ее работы в Ильвеморни в качестве директрисы, и этот день непременно должен пройти успешно.       Подремав еще около часа, Элизабет поднимается и звонит в колокольчик. Корвин еще не догадывается о ее новом назначении, но у него множество своих забот по подготовке к экспедиции в Огайо, и сегодняшний день, слава Мерлину, последний. Уже завтра он исчезнет из ее жизни на долгие месяцы, и эта мысль вдыхает в нее несколько робких надежд. Август окажется полностью в ее распоряжении, а Точо она втолкует, кто в доме главный. Дикаренок пока что ведет себя тихо, прилежно учится, стараясь угодить Корвину, но Элизабет по-прежнему не доверяет ему. Кроме того, Огайо — далекая территория, лежащая рядом с французской границей. Несчастные случаи в таких местах — совсем не редкость.       Умываясь едва теплой водой, Элизабет придирчиво рассматривает себя в зеркале. Нет, она еще слишком молода, чтобы выглядеть некрасивой после плохого сна. Щеки стали чуть полнее после родов, в глазах поблескивает скрытая тревога, но овал лица все еще четок, а русые волосы по-прежнему мягкие и шелковистые.       Да, она еще молода — неужели всю оставшуюся жизнь она проведет сражаясь с Корвином за себя и своего сына?       — Вам срочное письмо, миссис, — горничная подает ей конверт с печатью Рэггов.       Элизабет нетерпеливо вскрывает послание ножом с изящной изогнутой ручкой и пробегает его глазами. Агата приезжает в Филадельфию сегодня вечером, чтобы попросить ее о некоей услуге — что же, Элизабет никогда не возражает против встреч, и раз Агата приезжает лично, следовательно, у нее есть для этого веские основания. Рядом с ней Элизабет ощущает необъяснимое спокойствие, будто сама погружается в дремоту забот о детях, доме и губернаторских собраниях мужа.       Корвин настигает ее за завтраком: приблизившись, он нависает над ней огромной медвежьей тушей и разъяренно произносит, дыша прямо в лицо:       — Я только что прочел в "Голосе волшебника" о новой директрисе Ильвеморни, пташка. Ты, очевидно, полагаешь, что имеешь право принимать такие предложения без моего разрешения?       Элизабет невозмутимо вонзает нож и вилку в пышный омлет. Нельзя показывать Корвину, что она его боится, хотя боится она больше за Августа, чем за себя.       — Ты ведь принимаешь решения относительно усыновления Точо без меня.       Огромный кулак Корвина ударяет по столу, заставляя кофейные чашки жалобно звякнуть.       — Я — мужчина, пташка, и я — глава семьи. Стать директрисой Ильвеморни — не все равно, что открыть новую школу в ближайшей дыре. Ильвеморни означает власть, а власть я тебе получить не позволю, поняла меня?       Он сжимает ее челюсть своей лапой с такой силой, что у Элизабет на секунду темнеет в глазах, потом, схватив ее за локоть, тащит к кушетке и, развернув к себе спиной, одной рукой вцепляется в волосы, другой задирает юбки платья.       — Я предупреждал: решишься отказывать — буду трахать, где мне вздумается, как мне вздумается и сколько захочется. Вообразишь, что способна идти против меня — буду наказывать. Я уже говорил, что ты без меня ничто, лисонька. Дай-ка я тебя сперва приласкаю, а то в прошлый раз было не слишком-то приятно брать тебя сухонькую... Бьюсь об заклад, что твоя сучья сущность только этого и ждет.       Элизабет выдерживает паузу, собираясь с силами и успокаивая дыхание. Грубая близость ничем не нова для нее, и она привыкла к той боли, с которой Корвин обычно держит ее за волосы, смачно толкаясь внутрь.       Если Корвин возомнил, что сможет унизить ее таким способом и превратит насилие в постоянное орудие подчинения и ненависти, то она не даст ему так легко себя победить. Орудие это уничтожило его прошлую жену, превратило ее в тень, тряпку, но с ней совладать будет труднее. Грубость и раньше была приятна ей по разным причинам: возможно, где-то внутри ее сердца она не верит, что с ней можно обращаться иначе, что ее можно действительно ласкать нежно, а не по-звериному. Вцепившись в изгиб спинки кушетки, Элизабет издает животный стон, подставляясь под жадные пальцы Корвина.       Шлюхи — не неженки, их невозможно испугать. Особенно если они выросли в детском приюте, где попечители сами были не прочь совращать хорошеньких сироток. Участь ее миновала, к счастью, но несколько воспитанниц забеременели в год ее выпуска — и стыдливо прятали животы.       Низко зарычав, Корвин проникает в нее, двигаясь мощно и отрывисто, как огромный кобель, даже не пытающийся сделать своей суке приятно. Они приходят к извращенному наслаждению одновременно — Корвин зажимает ее рот ладонью, чтобы не услышала горничная — и в столовой наступает липкая тишина, пахнущая мускусом.       — Какая же ты похотливая баба, пташка, — произносит Корвин несколько обескураженно, шумно застегивая кюлоты. — Ты!.. Чтобы я вечером же услышал, что ты отказываешься от новой должности. Уяснила?       Элизабет находит в себе достаточно самообладания, чтобы закончить остывший завтрак, подняться наверх, поправить платье и вернуть выдернутые из прически пряди на положенное им место. Август еще спит, и она не решается тревожить его чуткий сон, хотя больше всего на свете ей хочется прижать его к своей груди и расцеловать.       Недовольное лицо Корвина сказало ей главное: она победила в этой игре насильника и жертвы, превратив насильника в объект вожделения, а значит, этот рычаг Корвину больше неинтересен. В его распоряжении остается, однако, куда более действенный метод: побои. Но он, вероятно, пока что прибережет их.       До того, как отправиться в Ильверморни, Элизабет навещает жену губернатора: она готовится к ежегодному осеннему празднику, проводимому в ноябре — ко Дню Благодарения — и ей нужен взгляд со стороны. В гостиной она встречает майора Доббина с неизменно торчащими в разные стороны соломенными вихрами, и их жизнерадостность вызывает у нее искреннюю улыбку.       — Мадам, — тот учтиво склоняется к ее руке, — безмерно счастлив вас встретить. Как ваши ученицы, добросовестно ли готовятся к занятиям?       — Стараются, во всяком случае.       Майор добродушно хмыкает.       — Да! Помнится, я любил учение, но не все мои товарищи разделяли это чувство. Чем старше становишься, тем больше понимаешь, что время корпения над книгами было самое простое и приятное.       Элизабет сдержанно кивает, соглашаясь с ним. Неожиданно все мужчины кажутся ей горгульями с возбужденными частями своих крепких тел, хищно глядящие на женщин. Что принес ей Корвин, кроме того, что развратил ее? Она бы заняла высокое положение и без него. Что принес ее отец матери? Ничего, кроме разочарования в любви и страданий.       Однако беседа с майором все же несколько поднимает ей настроение: его простодушие покоряет даже недоверчивое сердце Элизабет, и они прощаются с улыбкой. Леди Томас показывает ей несколько эскизов к празднику, и Элизабет комментирует каждый из них, подчеркивая достоинства и недостатки, и они наконец выбирают наиболее интересный к своему обоюдному удовольствию.       Ильвеморни теперь предстает перед Элизабет с другой стороны: она вдыхает запах коридоров и классов, впитывая его в себя, пытаясь стать их частью, с радостью отвечает на приветствия студентов. Теперь этот огромный замок — ее второй дом, ее убежище.       На широком лакированном столе разложены бумаги, подготовленные секретарем, сухоньким человеком с гоблинскими корнями, о чем постоянно напоминает его крючковатый нос. Изольда молчаливо наблюдает за ней с портрета, и Элизабет, решив не обращать на нее внимание, деловито придвигает кресло к столу и углубляется в документы. Ничего особенного она не обнаруживает, кроме разнообразных отчетов образовательного и хозяйственного отделов, предложений попечителей, писем из Хогвартса и Шармбатона с вопросами о коротких обменных программах.       Разумеется, в письме из Хогвартса сквозит некоторое высокомерие и сомнение в надлежащем качестве обучения в Ильвеморни, и Элизабет немедленно вознамеривается доказать ошибочность этого суждения. Вызвав секретаря, Элизабет нахмуренно водит пальцем по строчкам в отчете об общей успеваемости по травологии и интересуется:       — Почему никто не получает оценку "Превосходно"? Не бывает такого, чтобы все студенты были одинаково глупы, следовательно, дело в преподавателе. Мистер Кранмер, будьте добры, назначьте нам встречу на следующей неделе, хорошо? Я бы хотела разобраться с вопросом как можно быстрее и при необходимости найти нового сотрудника. Более того, найдите мне старые документы о связях с Шармбатоном, я бы хотела с ними ознакомиться.       Мистер Кранмер медленно записывает все ее замечания в толстый блокнот и с поклоном удаляется.       — Почему я? — вдруг произносит Элизабет, поднимая глаза на портрет бывшей директрисы.       Изольда загадочно кривит тонкие старческие губы.       — Думаю, ответ на этот вопрос вы должны найти сами, миссис Мортон. Возможно, найдя его, вы откроетесь для себя с иной стороны.       ...Агата останавливается в доме миссис Рэтчед, одной из представительниц старинной пенсильванской артистократии, гостеприимно распахивающей свои двери для тех своих знакомых, общение с которыми приносит ей некую выгоду.       В обитой синим шелком гостиной громко тикают напольные часы. Агата вышивает, сидя в глубоком кресле, и Элизабет с облегчением вздыхает, заметив, что та не беременна. Шестеро детей вполне достаточно, чтобы наконец заняться чем-нибудь кроме родов, укачивания и кормления.       Справа от нее, на кушетке у окна, полулежит молодая девушка, полностью погруженная в раскрытую на коленях книгу. Рыжие волосы ее отливают медью, кожа загорелая, что не принято у местной аристократии, черты лица гармоничны и благородны, так что несколько контрастируют с тем простым зеленым платьем, что немного выцвело от яркого солнца. Правая ладонь ее покрыта красноватыми пятнами, как будто пострадала от огня.       — Позволь представить тебе дальнюю родственницу Сэмюэля, — произносит Агата степенно, обняв и поцеловав Элизабет. — Мисс Алисия Дженвей, дочь плантатора с Ямайки. Видишь ли, чудом уцелела в пожаре и выбралась с захваченной рабами плантации, и теперь ей необходимо разрешение его величества на возвращение утерянных прав над землей и винодельнями.       — Мой брат слишком молод, чтобы распоряжаться хозяйством и улаживать имущественные дела, — мелодичный тембр мисс Дженвей приятен слуху, но в нем ощущается напористость сродни той, что присуща самой Элизабет. — И я просила называть меня Элис, бога ради. Миссис Мортон, от вас не требуется ничего кроме подсказки, где я могу найти безопасный путь в Лондон. Ваш брат, кажется, служит капитаном на торговом судне? Не могли бы вы написать ему незамедлительно?       Элизабет недоуменно приподнимает брови. Возможно, на Ямайке жизнь кипит более стремительно, и люди привыкли сразу же переходить к делу после минутного знакомства, но в Филадельфии подобная постановка вопроса звучит достаточно дерзко. Кроме того, во всей фигуре мисс Дженвей сквозит неприкрытый намек на пережитые страдания и трудности, угадывается несгибаемый характер, и Элизабет, вопреки желанию остаться бесстрастной, чувствует неосознанный укол ревности.       — Ваша поспешность не сослужит вам добрую службу ни в Филадельфии, ни тем более в Лондоне, — холодно отзывается Элизабет, — мой добрый совет вам, мисс: взращивайте в себе терпение.       Мисс Джейнвей презрительно передергивает плечами.       — У меня нет времени на терпение, уж простите за откровенность, миссис Мортон. Пока я здесь выпрашиваю у вас милости, чертовы рабы потягивают вино из запасов моего отца. Я еще не говорила, что его не так давно убили на моих глазах?       Агата молча складывает брови умоляющим узором, и Элизабет выдыхает, успокаивая возмущенное дыхание. Будто она не встречала таких особ среди своих учениц! Уж она-то бы помогла научиться достойно просить, используя весь тот резерв манер, который общество накопило к нынешнему столетию.       — Гилберт прибывает в порт Вирджинии через несколько дней, — Элизабет сердито морщит нос. — Вы можете выезжать уже завтра, я передам письмо для него. Полагаю, багажа у вас немного?       — Шляпка и пистолет — весь мой багаж.       Агата, бросив предупреждающий взгляд на свою родственницу, поспешно уводит Элизабет в зимний сад, где миссис Рэтчед выращивает разнообразные экзотические фрукты — разумеется, не своими силами. Здесь стоит терпкий аромат цитрусовых и южных цветов, и высокие окна запотевают от тепла.       — Ты уж не серчай, милая, на Элис, — Агата мягко обнимает ее за плечи, и Элизабет отчего-то хочется расплакаться — впервые в жизни. Агата олицетворяет для нее всех матерей в одном лице, а кому можно беззастенчиво броситься на грудь и пожаловаться, как не матери? Однако жаловаться Элизабет так и не научилась: пустая трата времени, больше ничего, только из колеи выбьет. — Девочка родных потеряла, брат ее младший в Массачусетском колледже учится, я вот думаю похлопотать о его переводе в Филадельфию. Ямайка — остров колоритный, нравы там кипучие, острые, а люди взрывные, смелые, невероятно деятельные. Я по дороге начала про семью нашу рассказывать, про то, как Джон любит счет, а Анна тренирует дворняжку, — так Элис и уснула, бедняжка, так измучилась. Благодарю тебя, что письмо брату передашь, мне нужно отправить ее в Старый свет самым надежным путем, сама понимаешь. Сэмюэль тебе будет крайне благодарен, хотел сам ехать, да дел невпроворот, поговаривают, что французы тайно головы поднимают, не случилось бы войны... Сэмюэль вот вооружаться начал потихонечку, да солдат вооружать. Неспокойно у нас, да и испанцы еще не побеждены окончательно.       — Я войны не боюсь.       Агата заглядывает ей в лицо:       — Стало быть, другого боишься? Расскажи мне, дорогая, нехорошо на сердце тяжесть хранить.       Элизабет отрицательно качает головой: когда-нибудь она и расскажет, возможно, но не сегодня. Впрочем, она не торопится ехать домой, оставшись на вечер у миссис Рэтчед. Та благодушно позволяет ей воспользоваться своим кабинетом и написать Гилберту несколько строк. Корвин среди гостей не появляется, как и полковник Ли, и все взбудораженно обсуждают их завтрашнее отправление в Огайо и возможные опасности, подстерегающие по пути. Индейцы все еще представляют собой неизвестную силу, способную на предательство в удобный для них момент.       Элизабет лениво наблюдает за новой знакомой, мисс Дженвей: та наотрез отказывается от всех предложений танцевать и остается сидеть на кушетке среди степенных и пожилых дам, делая вид, что внимательно их слушает. Да, отчасти она понимает ее: все эти разговоры, едко пахнущие средством от жучков, противны, но общество — это тот столп земли, который невозможно выкорчевать. Научиться лавировать между своим благополучием и требованиями общества — сложная наука, и мало кому удается обрести равновесие.       Домой Элизабет попадает уже затемно, отвергнув совет остаться на ночь, и снова испытывает угрызения совести перед Августом. Сегодня ей захотелось немного отвлечься, чтобы уменьшить то оставшееся время, что ей придется провести под одной крышей с Корвином.       Перед первым лестничным пролетом ее волной настигают звуки, которые невозможно спутать ни с чем: женские стоны, вскрики и низкое мужское порыкивание. Элизабет вспыхивает до корней волос, дрожа, спускается в гостиную и, лихорадочно обыскав ее глазами, наконец натыкается на огромное мужское ружье. Ей раньше казалось, что оно должно быть неимоверно тяжелым, но стоит ей приподнять оружие, как оно удобно ложится ей в руку.       Распахнув дверь в спальню мужа сильным толчком, Элизабет вскидывает ружье на плечо, с отвращением лицезрея отталкивающую сцену. Корвин не думал запираться намерено, он собирался доказать ей, что раз его привычные методы унижения не действуют, то он унизит ее иначе. Он придумал самое приятное для него: водить шлюх и развлекаться с ними, чтобы доказать свое главенство. О, он прекрасно знает толк в моральном насилии.       — В моем доме — запрещаю!       Корвин и его любовница — миссис Симонс, жена подполковника, замирают, и миссис Симонс испуганно прижимает ладонь к губам, не сводя взгляда с ружья. Лицо ее раскраснелось от удовольствия, крупные груди с коричневыми сосками вывались из расшнурованного корсета. Она лежит на кровати, широко раздвинув ноги со спущенными панталонами, и тяжело дышит.       Медвежья грудь Корвина тоже яростно вздымается от того, что Элизабет нашла в себе дерзость ему угрожать: будь миссис Симонс волшебницей, он бы уже обрушился на жену, но ограничение на использование магии при свидетелях достаточно жесткое, чтобы он рискнул нарушить его накануне похода.       — Считаю до трех. Выметайтесь из моего дома, миссис Симонс, — громко произносит Элизабет, щурясь, и вскидывает ружье повыше. — Раз...       Корвин предупреждающе произносит:       — Пташка, а ну-ка остынь. Я буду делать то, что захочу, и...       Элизабет хладнокровно стреляет: свистя, пуля проносится в дюйме над головой Корвина и, разбив вдребезги окно, исчезает в темноте ночи. Элизабет стреляет еще раз — уже в воздух над неудачливой любовницей, и миссис Симонс, взвизгнув, торопливо сползает на ковер и неистово крестится.       — Ваша лживая вера вас не спасет, мадам, — насмешливо улыбается Элизабет, целясь ей в грудь. — Еще раз я увижу вас в своем доме, отправлю прямиком в ад, где вам и место. Остальным светским шлюхам так и передайте: миссис Мортон ловко подстреливает сук, лезущих ей поперек дороги. А теперь — идите ко всем чертям! Убирайтесь!       Миссис Симонс, придерживая грудь, ползет по ковру в сторону двери. Элизабет смотрит на нее брезгливо, пропускает мимо, а потом медленно переводит взгляд на Корвина и вдруг ощущает всю настоящую тяжесть ружья.       В глазах мужа пляшут недобрые огоньки.