Patient Zero

      Чонгук не был уверен, как долго они бредут по лесным чащам, оставив военную базу далеко позади, но, если судить по высоте солнца, можно сделать вывод, что уже за полдень. Первый час был самым сложным морально, потому что крики, взрывы и звуки потасовок были хорошо слышны убегающей троице, пугающейся любого шороха. Особенно мощная звуковая волна прозвучала через двадцать минут после того, как парни покинули охраняемую территорию, и Чимин сделал вывод, что это взорвался именно тот склад, который находился возле северного выхода. Совершенно не жалея организм, Чонгук старался игнорировать мысли о том, сколько людей полегло в неравном поединке, будучи уверенными, что они в безопасности. Зараженные со всех близлежащих территорий совершенно точно слышали грохот и с любопытством сменили курс.       Потом стало совсем тихо. Возможно, парни ушли уже достаточно далеко, а, может быть, живые на базе закончились и боеприпасы израсходовались. Еще одна страница в путешествии перевернулась, и каждый из троих думал о своем, аккуратно ступая по лесным тропам, видимым только Чимину. Пак хорошо ориентировался в местности и достаточно быстро вывел Чона и Юнги с Мири на дорогу, по которой они уже спокойнее продолжили свой тернистый путь. Каким-то чудом им не встретилась ни одна из голодных тварей, что лишь подтверждало теорию Чона о том, что они ушли на незапланированный пир на весь мир, где главным блюдом были люди в форме.       Все шли молча, не проронив ни единого слова и полностью доверившись Чимину. С Юнги Чонгук и дальше старался не контактировать, игнорируя его существование и идя немного позади своего парня и Мина. В спокойном темпе раненый смог самостоятельно передвигаться, более не нагружая Пака, но все равно на всякий случай держался рядом. Несмотря на то, что угроз не видно, все трое были напряжены до предела: Чон не прятал пистолет, реагируя на любой посторонний шум или пение птиц, Чимин вел себя по всем военным стандартам – собранно и серьезно, а Юнги прижимал переноску с кошкой, которой что-то неразборчиво шептал. Наконец-то впереди показался дорожный указатель, символизируя для парней надежду на скорое достижение цели. Когда же они прочли послание, оставленное в буквальном смысле черным по белому, то немного горько вздохнули – до города еще двадцать километров.       — Нам нужно сделать привал, – говорит Чимин, понимая, что впереди еще не один час ходьбы, продолжая идти вперед и искать подходящее место для отдыха. Солнце нещадно палит в макушки, вызывая головную боль и обильное потоотделение, поэтому Чонгук примечает растущее прямо возле дороги разлогое старое дерево, которое создавало отличную тень. То что надо для недолгого перерыва. После того, как солдат одобрил выбранное место, Чон падает задницей прямо на землю и прислоняется к широкому стволу, не обращая внимание на твердую кору, впившуюся в спину.       Пока Чимин в своей привычной манере занимался разведкой территории на наличие опасностей и оценкой рисков для команды, младший принялся перебирать свои скромные пожитки. Кроме необходимых вещей для выживания, таких как аптечка, охотничий нож, спички, чистый комплект одежды и зубная щетка, на дне рюкзака было найдено пару пачек рамена и запечатанного сушеного мяса. Едой делиться хотелось со скрипом, но совесть взяла верх, поэтому парень достал все свое добро и аккуратно разложил на всеобщее обозрение. Последний прием пищи сегодня прошел неудачно, и с того времени во рту Чона не было ни соринки, а энергии потрачено, наоборот, ой как много.       Вскоре вернулся Чимин и привнес в жизнь двоих парней, спрятавшихся под деревом, ощущение праздника, когда достал две бутылки воды и разрешил разжечь небольшой костер. Через некоторое время в походном маленьком котелке кипела жидкость, которую тут же разлили по открытым картонным коробкам с лапшой. Чонгук добавил в еду все имеющиеся в комплекте специи, немного сетуя на то, что под рукой нет соусов, а также дегидрированную говядину, надеясь на то, что она превратится в сочные лакомые кусочки, и аккуратно закрыл крышечки, чтобы рамен быстрее набух и приготовился. Из второй бутылки парни в молчании по очереди утолили жажду. Разговор вот никак не желал завязываться, а изнуренное и разбитое состояние этому не способствовали.       Единственным, что могло улучшить настроение, это горячая еда, на которую беспрерывно смотрели три пары глаз. Следующие десять минут пролетели, и рамен испарился подчистую. Чон не помнит, как проглотил пищу, но прекрасно ощущает немного обожженное небо и язык, хотя ни в коем случае не жалеет. Забавно, что усталость наваливается в тройном размере как раз после приема пищи и куда-то еще идти кажется чем-то нереальным. Вот бы закрыть глаза и поспать хотя бы часик, но, к сожалению, сейчас это непозволительная роскошь для людей, пытающихся спрятаться от тварей, ученых и военных одновременно. Плюс ко всему Чонгук прекрасно помнил, как Чимин без устали повторял, что зараженным нужен именно он, и теперь это знание въелось в кожу младшего и поселило вечную тревогу. Чон верил старшему и боялся, что очень скоро твари, не найдя Пака на военной базе, возьмут их след. Поэтому нельзя тратить ни одной минуты, а мужчины и так задержались, трапезничая под деревом, будто на пикнике. Чимин, съев свою порцию, вновь взял в руки пистолет и вышел из тени дерева, чтобы не упустить приближение тварей. Видимо, его тоже мучала паранойя.       — Как далеко твой дом? – переступая через себя, сквозь зубы спрашивает младший у Мина, допивающего свой бульон.       — Если я не ошибаюсь, то мы выйдем в нужной стороне Тэгу. Вглубь города заходить не нужно. Это довольно бедный район, который был внесен в проект по перестройке. Он находится далеко от центра, поэтому много зараженных там быть не должно, – Юнги сдвигает брови к переносице, глубоко задумываясь, и зависает над очередной тяжелой и неподъемной мыслью, как вдруг его прерывает жалобно низкое мяуканье, доносящееся из переноски. Парень, спохватившись, отдает Мири кусочки своего мяса, которые заранее отложил специально для нее. А кошка всеми лапами за такое угощение. У нее тоже стресс, и ей тяжело, как ни одному из присутствующих.       Чонгук не находит, что ответить, желая поскорее оказаться уже хоть где-нибудь, где будет относительно безопасно и можно будет отдохнуть. Его мышцы болезненно ноют, а еда упала в бездну и не принесла такого нужного облегчения. Парень раньше был уверен, что у него ужасный график и режим со своей ответственной работой, но как же он ошибался. Вот они – тяжелые будни апокалипсиса: вечная усталость, головная боль, перманентный страх, всепоглощающая тревога и животный голод. Даже от зараженного толком не отличишь.       Младший поднимается и идет искать Чимина, чувствуя, что уже скучает по нему, пусть он и отошел минут пять назад. Сейчас хочется чуточку покоя и понимания, что ты не одинок, а еще, конечно, объятий, куда без этого. Солдат стоит прямо посреди дороги и глядит в обе стороны, не упуская из виду ни одного дуновения ветра или звука, поэтому подойти к нему незаметно не получится даже у невидимки. Когда Чон обнимает старшего сзади поперек талии, Пак не вздрагивает, не удивляется и даже не поворачивается к нарушившему его дозорный покой, так как он давно по темпу размеренных шагов определил, кто к нему направляется.       — Как ты себя чувствуешь? – ласково спрашивает Чонгук, уткнувшись носом в изгиб шеи и вдыхая родной концентрированный из-за физических нагрузок аромат.       — Устал, – Чимин дает себе слабину и теряет контроль на несколько долгих секунд, прислоняясь щекой к голове младшего, будто тоже ищет ощущение дома, пусть даже стоя посреди леса. В это мгновение обоим влюбленным кажется, что все время в мире принадлежит им и они могут стоять так до полуночи, пока их ноги не откажут. Чонгуку плевать на тонну оружия на теле старшего и то, что его могут запросто ранить при одном неверном движении или даже убить. Он уверен, что Пак этого не допустит. Но солдат, как ни старается, полностью расслабиться не может – стоит лишь ветру шелестнуть листьями, и он сразу настораживается, напрягается до кончиков пальцев и вглядывается в лесную чащу. Чон же не собирается так просто сдаваться и продолжает гладить чужой живот через ткань футболки.       — Мне стало интересно, как ты оказался в кабинете Инсу? – непринужденный вопрос неожиданно беспокоит Чимина ничуть не меньше, чем возможность очередного нашествия зараженных, а еще быстро стирает любой намек на комфортную атмосферу. Больше тишина не будет спокойной, и Чон понимает это по одному выражению лица старшего.       — Если честно, меня поразило такой мощной волной страха, что я ни черта не помню, – твердый голос все равно звучит обеспокоенно и немного дрожит на последнем звуке. Видимо, старший не особо хочет думать о событиях утра. — Воспоминания более-менее отчетливые с момента, когда ты уже лежал на полу.       Чонгук молча соглашается с таким ответом, веря в эту версию, ведь собственными глазами лицезрел ужасное состояние Чимина. Если бы ему кто-нибудь сказал, что такая паническая ситуация может произойти с этим выносливым и стойким парнем, то младший бы не поверил. Но несмотря на доверие, Чон не может игнорировать, что его нечто глубоко гложет. Это тесно переплетено с его чувствами и ранит на подсознательном уровне, но вот чем это является и откуда взяло свое начало – понять тяжело. Поэтому Чонгук хватается за первую попавшуюся ниточку, желая узнать больше.       — Что все-таки между вами было раньше? – резко меняет русло беседы парень, пытаясь всем своим видом показать, что он решительно настроен получить хотя бы какую-то информацию.       — Это неважно, я же говорил, что все в прошлом, – но Чимин в очередной раз отмахивается и произносит расплывчато, добавляя слишком много воды и мало красок на полотно их бледного разговора. Старший теперь кажется раздраженным и пытается вьюном ускользнуть от прикосновений, расцепляя ладони Чона на своем животе и отдаляясь от него. А Чонгуку хочется слепо последовать за ним, сто раз извиниться и забыть обо всем, спрятав голову в песок, но он продолжает стоять на месте, зная, что это тошнотворное внутреннее ощущение подозрений будет только усиливаться и все разрушит под основание.       — Для меня важно, – отрезает младший немного грубо и растроенно. Его скулы сводит от силы сжатия зубов, а взгляд становится все более хмурым от понимания, что же так едко мучает его, ковыряя душу по живому нутру. Поэтому младший не сдерживает это в себе и выплевывает горькую правду в потускневшее лицо. — Я почти ничего не знаю о тебе.       — Перестань давить, – Чимин отвечает мгновенно, будто пытаясь заглушить болезненные и для него слова, и отходит на шаг назад. О дозоре он уже и думать позабыл, пряча взгляд от младшего, отчего у Чона появляется ощущение, будто он обижает и даже издевается над старшим, но ведь это не так. Младший всегда был безоружен перед этим невозможным и неординарным парнем, и речь тут совершенно не о пистолетах и ножах.       — Я не давлю, а интересуюсь, – уже мягче говорит Чон, но отступать, когда только осознал в полной мере, что же его тревожило, ни в коем случае не хочет. Его безграничная влюбленность затмила своим сиянием все остальное и даже сейчас порывалась обнять и успокоить старшего, даря ему безопасность. Поэтому приходится сопротивляться своим чувствам, ведь понятно, что если не подтолкнуть старшего, то он никогда не решится заговорить о важном. — Чимин, кому как не мне ты можешь все рассказать? Или я не заслуживаю знать о тебе немного больше?       Старший задумывается и оглядывается по сторонам, как будто решаясь, а Чон делает шаг к нему и отмечает, что от него уже не убегают, а это уже хороший знак. Но в последний миг, когда младший уже готов опять притронуться к бархатистой коже щек, все срывается в пропасть.       — Сейчас не лучшее время, – Чимин трусит, хотя не раз храбро сражался насмерть и никогда не выбирал выражений, и вновь восстанавливает расстояние между собой и поникшим парнем.       — А когда оно будет? – Чонгук пытается не злиться, честное слово, но он тоже живой человек, тем более влюбленный до беспамятства. И когда тебя отталкивает твоя родная половинка, в душе творится нечто, похожее на неукротимый ураган, поднимающий в воздух все внутренности, чтобы унести их в далекие края и выбросить на съедение диким тварям. Настоящий бардак. Буйство стихии подпирает к глотке и вырывается наружу злостью и негодованием.       — Не посреди леса, когда нас могут сожрать в любую секунду, – видимо, подобная ситуация происходит и внутри Чимина, ведь его голос так же сочится недовольством и раздраженностью.       Разговор заходит в тупик и заставляет Чонгука притормозить и хорошенько задуматься, почему ему так важно добиться хотя бы какого-то ответа. Со всей своей глубокой влюбленностью он продолжал сомневаться во взаимности в силу своего характера, то ли ему было мало проявления чувств, то ли откровения со стороны старшего.       И да, они были физически близки не единожды, и Чон отдавал себя всего полностью и с душой нараспашку стоит сейчас перед старшим, позволяя сквозняку жить в каждой своей клеточке. Но эмоционально между ним и Чимином всегда было какое-то неразрешенное препятствие, которое никак не выходило перепрыгнуть, сколько ни разгоняйся. В минуты слабости Пак лежал в руках младшего, открытый и нежный, и тому думалось – вот оно, они наконец-то переплелись душами, они по-настоящему близки. Но стать родными друг другу будто до конца не получалось.       Чимин находился под колпаком, разрешал смотреть, любоваться и восхищаться, но никак не узнавать и не колоться о свои шипы. Он не подпускал ближе положенного, подобно огражденному экспонату. Чон давно понял, что у Пака произошло в прошлом нечто, сломившее его, и о нанесенных травмах никто не позаботился должным образом. Переломы срослись не удачно, а чересчур коряво, и мешали теперь беззаботно жить, напоминая о себе при каждом движении или слове.       Эмоциональное состояние Чимина было столь нестабильным и непредсказуемым, и Чонгук продолжал с этим мириться, будучи уверенным, что у него получится преодолеть толстую броню. Парень принимал то, что должен заслужить доверие и аккуратно собрать его по крупицам, открываясь и рассказывая о всей своей боли и не получая взамен должного. Отдача была небольшой, так как Чимин только учился быть собой без оружия, напряжения и привычной игры.       Время в условиях выживания не существует, и Чону жизненно важно перестать метаться из стороны в сторону. Сможет ли он справиться с внутренними демонами старшего? Есть ли у них счастливое будущее? Или же механизм внутри Чимина неисправен? Ему нужны ответы и как можно скорее. Он не настроен негативно и не является врагом для этого парня, ведь готов сделать все, что угодно, чтобы преодолеть барьер между ними. Если нельзя его перепрыгнуть и перелезть, Чонгук сожжет его, уничтожит или разорвет голыми руками до крови и костей. Ведь он всего лишь хочет узнать все без прикрас, и в этом нет ничего плохого.       — Чимин, я не заслужил доверия? – совсем как-то горько спрашивает Чонгук, теряя надежду на лучшее, а Чимин наоборот распаляется, его щеки краснеют, а глаза метают молнии. Видимо, его не на шутку задели слова младшего, и он злится на Чона или же на самого себя, что заставил так думать своего парня.       — Что ты хочешь знать? – незначительная пауза для глубокого вдоха и скрипучей тишины. Чонгук не отводит взгляда от старшего, наблюдая за тем, как непослушные прядки торчат в разные стороны на его голове, а руки сжимаются в кулаки, желая затеять драку. Ведь это привычнее для Пака, чем откровенные разговоры. — Да, я спал с Инсу, но это ничего не значило. Это было развлечением для меня. Я никогда не чувствовал романтической привязанности и вряд ли умею.       Последнее было лишним. Чимин прикусывает язык и отворачивает пылающее красным лицо, на котором можно поджарить яичницу, сосредотачиваясь на небе. Чон же догадывался обо всем, но так сильно хотел ошибаться, что фразы все равно беспощадно бьют наотмашь, и это больнее, чем бежать без остановки до полуобморока или драться с зараженными.       — Со мной у тебя так же? – хрипит на грани слышимости парень, не узнавая собственный голос. И, если честно, знать ответ на вопрос он не хочет, а задает его, наверное, будучи на одной из тех граней отчаяния, когда молчать просто невозможно. Слова вылетают сами по себе в попытке убить своего создателя. Старший не спешит с ответом, обдумывая и перекатывая на языке подходящие слова к прозвучавшей фразе, но заминка для Чонгука уже значит слишком много. И он не хочет падать назад в бездну, разбиваться на мелкие осколки и жить, медленно умирая десятилетиями до старости.       — Не знаю, я просто следовал за своими желаниями и в итоге запутался, – хоть Чимин и привык врать, скрывать настоящую сущность и выдавать желаемое за реальность, сейчас что-то мешает ему укрыть истину. Ведь так хочется быть хоть чуточку похожим на младшего, в глазах которого сейчас сплошное неверие в услышанное. Пак продолжает, чтобы донести суть беспорядка в своей душе, запутавшего его и связавшего по рукам и ногам. — Потому что ты такой искренний, настоящий и открытый. Ты невозможен, и я не верю в твое существование.       Чонгук хмыкает, и его губы изгибаются в кривоватой улыбке, почти переходящей в ухмылку. В ней много болезненных переживаний и страха потерять возлюбленного. Ведь, несмотря на все ужасные слова, вонзившиеся в его плоть своими острыми зубами, подобно зараженным, Чон не хочет лишаться Чимина и никогда не хотел этого. Он только пытался сблизиться и наладить их взаимоотношения.       — Но я здесь, и ты можешь засадить мне в сердце один из своих любимых ножей, – парень раскидывает руки в стороны, показывая наглядно, насколько он безоружен и беспомощен перед Чимином – никаких угроз и рисков, одна лишь глупая привязанность. Чону становится невыносимо тяжело говорить из-за твердого кома в горле, давящего на стенки пищевода или трахеи, но он продолжает. — Я живу благодаря тебе и ни разу не давал усомниться в своих чувствах.       — Это правда, ты такой наивный, прямо как ребенок, – Чимин делает шаг навстречу первым. Ведь, что бы он ни говорил и ни делал, от него не отворачиваются, а лишь подставляют грудную клетку для новых ранений. И это подкупает, отчего старший прикасается ладонью к области часто бьющегося сердца Чона и прижимает ее сильнее, чтобы уловить ритм и подстроить свой орган под него. И тогда природные моторы бы бились в такт в едином организме, но это всего лишь больные фантазии умалишенного.       — Которого ты убьешь, – шепчет Чонгук, пытаясь уловить чужой рассредоточенный взор задумчивого парня, на лице которого изображается потерянность, боль и самокопание. Но после слов младшего Пак словно просыпается от наваждения и забирает свою руку, лишая при этом Чона опоры.       — Нет, не посмею, – Чимин отрицательно качает головой и вновь отходит назад, восстанавливая утерянную дистанцию. Его строгость зазвенела, как натянутая струна, и пустила дрожь по телу и сомнения по поверхности души. — Ты делаешь меня слабым и ранимым. Дай мне время и пространство. Говорить, а еще и вспоминать, знаешь ли, очень тяжело.       Чонгук всматривается в глубокие глаза, потерявшие ориентиры, видит в них себя и внезапно понимает, что он для Чимина такая же надежда на лучшее. Этот парень, несмотря на свои статус, возраст и умения, не имеет ни малейшего понятия, кто он на самом деле. Нет, он далеко не чистый лист, потому что если присмотреться, то можно увидеть во взоре только черную бездонную тьму, а значит разворот Чимина исписали и расчертили вдоль и поперек, не оставляя живого места и белого уголка бумаги. И как бы Пак ни пытался найти начало истинного «я», он продолжал путаться в исковерканных линиях чернил прошлого, калечащих его из раза в раз сильнее. Где начинались его настоящие эмоции, чувства, ощущения, а где был защитный механизм, спасающий от самоуничтожения? Этого не узнать никогда, но Чон очень постарается разрезать все сковывающие старшего путы, чтобы притянуть его как можно ближе и уверить, что его оплот нерушим.       — Хорошо, – младший соглашается, видя в выражении лица Пака легкую благодарность и облегчение, так как сейчас действительно не то место и время. Чимин сумеет хотя бы немного себя морально подготовить и расскажет все, как на духу. А пока что он наблюдает за тем, как младший возвращается в тень дерева, чтобы отдохнуть несколько лишних минут от накопленного физического утомления и неподъемной беседы.       Сидя на привычном месте, Чонгук долго думал о сказанном и пришел к выводу – он был чрезвычайно слеп, что вообще ему не присуще. Вся проблема заключалась в том, что Пак не умел говорить с кем-то на самом деле открыто, потому что такой возможности, наверное, в его жизни попросту не было. Откуда ему знать, что чувствами, переживаниями, проблемами и тягостным прошлым можно и нужно делиться с близким человеком? Чимин всегда был одинок и привык жить с этой ношей, не умея по-другому.       И когда появился Чон, он вел себя как обычно, но вдруг начал замечать, что меняется и становится хрупким, увидев в этом нечто ужасное. Хотя в слабости нет ничего плохого.       Одним из немногих проявлений откровенности был рассказ старшего о матери, но по прошествии времени Чонгук стал думать, что это оказался неосознанный порыв и одноразовая акция или же вообще полное вранье, а не желание стать ближе. Вряд ли тогда Пак знал, что его с этим молодым доктором так крепко повяжет судьба. Тем более, делиться чем-то с малознакомым человеком всегда легче.       Когда Чонгук шел к старшему, охраняющему его покой и стоящему на пустынной дороге, он хотел объятий, поддержки, ласки и любви, но получил откровенный разговор о том, чего боялся больше всего. И не жалеет. Он влюблен в парня, о котором знает всего ничего, и после его слов ничуть не обижен на него и не расстроен, хотя, казалось бы, должен. Осознание проблемы открыло возможность решить непосильную задачу, и Чон уверен, что сумеет уничтожить въевшееся в чужую кожу одиночество и показать Чимину, что делиться своими тревогами и доверять совсем не страшно, если делать это с правильным человеком. Это очень даже необходимо для жизни и души, потому что никто не хочет быть сиротой в окружении своих мыслей и монстров прошлого.

***

      День вечереет, становится прохладно. Остаток пути проходит без происшествий, серьезных разговоров и зараженных. Чимин был непривычно крайне задумчив и тих, отчего Юнги бросал косые взгляды вначале на него, а после на младшего, воссоздав логическую цепочку. Но никакие ссоры не зарождались от легкого напряжения, поэтому волноваться для Мина повода не было. Он приловчился распределять нагрузку так, чтобы меньше всего задевать травмированный бок, и внимательно следил за дорогой, взяв на себя вместе с кошкой часть обязанностей солдата. Чонгука же поглотили неприятные ощущения, словно расстояние между ним и Паком росло со скоростью света. Кровеносные сосуды младшего не выдерживают такой быстрой смены обстановки и растягиваются, вызывая мучительный приступ агонии. Еще немного, и парень умрет от натяжения пут родственной связи с Чимином, но, к сожалению, ничего сделать пока что нельзя. Старший должен сам принять решение и, собравшись с духом, рассказать о себе или же пойти на попятную, отталкивая от себя Чона. Но попадаться больше на уловки младший не намерен. Хоть времени как такового после начала апокалипсиса и не существовало, Чонгук все равно готов подарить все минуты мира для того, чтобы набраться решимости, этому сложному солдату. Только пусть все улаживается скорее, пожалуйста.       Не один час тройка не по своей воле путешественников шла быстрым шагом, напоминая пугливых зайцев, окруженных хищниками. Наконец-то деревья начали редеть, а впереди показались первые признаки умершей цивилизации – крыши пригородного района. А там, где обитали люди, в геометрической прогрессии возрастал шанс встретить зараженных, которые потеряли человечность и стали чудовищами.       Нырнув в переулок между навсегда брошенными частными домами, посаженными слишком близко друг к другу, словно грибы после дождя, Юнги уверенно пошел первым по тротуару, ведя за собой парней. Для него не существовало огромного промежутка отсутствия жизни в этом многолюдном городе, ведь его детство было ярким пятном в сером прошлом. Ноги до сих пор помнят улицы беззаботных игр и веселья. Поэтому он не давал в себе сомневаться, вот только немного позабыл о том, что сейчас непростое время и надо быть осторожнее.       На очередном повороте мелкая девочка лет десяти неожиданно налетела на и без того раненного парня, желая сбить его с ног и добраться зубками к сонным артериям на его шее. Но Чимин, шедший возле Мина, был шустрее, и именно шея несчастного обращенного ребенка в следующий миг окрасилась в кроваво-красный. Заражению все равно, какого ты возраста, национальности, ориентации и взглядов, также как и наличие шелестящих банкнот в кошельке, оно просто пожирает новый организм и стремится заполучить еще больше жертв. Чонгук ошалело смотрит на бездыханное тело ребенка, подавляя в себе рвотные позывы, которые как-то совершенно не кстати подступили к горлу. Он привык ко многому: разлагающимся трупам, кишкам наизнанку, кровавым лужам, страху быть убитым, изуродованным тварям, их удлиненным зубам в виде саблей, когтям, рвущих кожу, словно бумагу, и обычным жестоким вооруженным людям, которые ничуть не уступали всему вышеперечисленному, но дети, пытающиеся убить, это какой-то новый виток ужаса. Оторвав наконец глаза от перепачканного кровью асфальта, парень поспешил догнать Юнги и Чимина, что шепотом переговаривались о случившемся.       — Ты должен быть аккуратнее и не спешить, – дает наставления солдат, не забывая осматривать периметр, пряча при этом уже чистые лезвия в рукавах черной куртки.       — Все произошло внезапно, –оправдание слабенькое, но солдат кивает, стараясь бесшумно передвигаться и надеясь на то, что его услышали с первого раза. Кто знает, может быть, за очередным поворотом прячется весь школьный класс этой девочки за руку с учительницей. Мин же поворачивает на еще одну непримечательную улочку и выбирает более безопасный, по его мнению, путь к своему старому дому, пытаясь снизить риски стычки с большим количеством тварей.       И его усилия имеют успех, если не брать во внимание нескольких прокаженных, пугающих больше своим появлением, а не видом гнилых зубов. Плюс ко всему все они очевидно относились к виду «А», и можно предположить, что более сложных и опасных мутаций в Тэгу пока что либо не наблюдалось, либо они были очень редкими. Чонгук прекрасно помнит лекцию Сокджина и не выпускает из памяти то, что вид «С» питается, помимо людей, более слабыми зараженными, устраняя тем самым несовершенных существ. Значит волноваться нужно как раз, когда вокруг будет тишина и ни одной привычной твари.       Дом за домом, перекресток за перекрестком, и опустошение становится все более отчетливым. Юнги не соврал, когда сказал, что этот район собирались сровнять с землей и отстроить заново, ведь перед ними самые настоящие трущобы, показывающие страшное осунувшееся лицо бедности. Может быть, в прошлом дела обстояли лучше, но сейчас постройки выглядели так, словно способны в любой момент под дуновением ветра сложиться, подобно конструктору. Петли открытых форточек без остановки скрипят, деревянные дощечки под влиянием температуры, воздуха и влажности издают множество звуков, а крысы шумят, носясь по помещениям, перешедшим им во владения, и все это вместе создает впечатление, что дома живее всех людей.       Через минут десять, парни наконец-то дошли до заброшенного дома, находившегося на малозаселенной улице и имевшем узкий дворик и приоткрытую старую калитку, на которой отсутствовала цепь с замком. Это было первым, что насторожило Юнги, ведь он точно знал, что кое-какая защита от воров была. Заржавевшие ворота открыть не составило труда, только вот от противного звука волосы на затылке встали дыбом.       Чимин, как подобает его статусу, неслышно прошел вперед, приняв решение обойти территорию вокруг дома. Металлическая заборная сетка выглядела не лучше, чем все остальное: грязная, покореженная погодными условиями и временем и не внушающая ни грамма доверия. Дом же казался призраком того красочного прошлого, сейчас утратившего яркость и принявшего однотонный серый облик. Заколоченные дряхлыми досками окна, будто бездонные глаза-пуговки, отсутствие краски на внешних стенах в виде океанов и островов, создающих карту новой планеты, многолетняя дверь со сломанной ручкой и исцарапанной поверхностью и еле держащаяся черепица, готовая съехать по первому желанию погоды. И это было последнее пристанище для измученных и уставших людей, ищущих безопасность. А еще для плесени, болезней и грызунов, само собой.       Все ценное давным-давно увезли родители Мина или вынесли очень «любопытные» люди, но это неважно. Чонгук ничуть не расстроился, видя перед собой дом из фильма ужасов и думая о том, что наличие крыши поможет хотя бы поспать и набраться сил, чтобы потом найти убежище получше. О том, чтобы оставаться здесь продолжительный период времени, речи не шло.       Максимум – дождаться Сокджина и Хосока, хоть младший не особо верит в то, что эти двое сумеют выбраться из базы. Не находясь в пылу сражения, он понимает, какой дурацкой затеей было отпустить еще одного человека обратно в эпицентр апокалипсиса. Но уже ничего не поделать. Под кроссовками хрустят сухие ветки и листья, когда парень направляется ко входу. Мин озадачено осматривает калитку, почесывая затылок и копаясь в воспоминаниях, а Чимин обходит жилище, ничего не найдя, и направляется к Чону, чтобы первым проверить дом внутри.       Младший не стал ждать солдата, что-то в нем взыграло, возможно, мужская гордость или проснувшаяся после разговора обида, и он сам открыл дверь, смело входя в затхлое помещение со спертым воздухом. Тусклые лучи вечернего света, пробирающиеся внутрь между досками, расчерчивали темные комнаты, мебель в гостиной была перевернута, книги разбросаны, а посуда превращена в осколки. Чонгук осматривает сухие стены и приходит к выводу, что внешне дом выглядит намного хуже, чем внутри, и может послужить убежищем на небольшой срок без вреда для здоровья.       Вдруг неожиданное движение в тени коридора справа привело весь организм в натянутую до звона струну. Темнота не давала различить, что происходит в комнате дальше, но там кто-то был, и это также понял Чимин, сразу попытавшись закрыть собой младшего. Чон откинул его руку без слов и мягкости, прикипев взглядом в конец коридора. Умом он понимал, что надо бежать как можно дальше или хотя бы достать пистолет, чтобы защитить себя и хена в случае чего, но интуиция подсказывала не делать резких движений. Чонгук медленно шел вперед, не слушая недовольное шипение Пака за спиной и голос своего разума и стараясь не наступать на побитый сервиз, стекло и доски, которые были частью комода.       Коридор короткий, метра полтора-два всего, но путь по нему в тот момент показался младшему вечным. Не зная, что на другом конце тебя ждет, с пустыми руками и головой Чон шел как завороженный, различая в концентрированной тени мужской высокий силуэт. Нельзя понять, что именно толкнуло на такое безумие, но парень почему-то был уверен, что ничего хуже того, что ему довелось пережить, его не встретит. Наконец-то удалось достигнуть дверного проема, и за мгновение дикая догадка парализовала мозг и тело, потому что луч света упал на незнакомца, повернувшегося лицом к вошедшему и пытающегося определить, кто же нарушил его покой. Чонгук сейчас – часть мрачного коридора и ужаса, сковывающего нутро, поэтому остается не признанным мужчиной перед ним.       — Джиын, это ты? – голос звучит тихо и неуверенно, но пропитан такой наивной надеждой, что младший неосознанно ступает еще шаг и цепенеет. На него смотрит бледный, как полотно, Намджун с запекшейся кровью по всему лицу и особенно на лбу, пустыми глазами и насыщенными темными синяками под ними. Он сидит, сгорбившись так, словно его тянет к земле небывалой силой, над старой металлической кроватью, где без подушек, матрасов и одеял на ржавой проволоке лежит тощая фигура подростка.       Чонгук не может пошевелиться и что-то сказать, только непонимающе продолжает смотреть на Кима старшего, ждущего от него какого-то ответа. Сперва ему показалось, что Минсок не дышит, и сердце опустилось в пятки. Но грудная клетка бессознательного мальчишки все-таки слабо и редко поднимается, даря веру, что не все потеряно. Наконец-то Чон находит силы подойти ближе к Намджуну, чтобы тот узнал его, а когда это происходит, мужчина разочарованно вздыхает.       — Чонгук, вы нашли нас, – в голосе слышится нотка облегчения, но он все равно остается бесцветным и безликим, и парень не может до конца понять причину такого чрезвычайно пугающего состояния Намджуна, говорящего могильным тоном, — Джиын ушла за лекарствами для Минсока и до сих пор не вернулась. Так давно ушла.       — Мы найдем ее, не волнуйся, – расценивая произнесенное как причину упаднического настроения, говорит младший и легонько прикасается к плечу Кима, как бы пытаясь мужчину расшевелить. Футболка под ладонью грязная и влажная от пота, что указывает на то, что ее не меняли уже несколько дней. Ким старший совершенно о себе не заботится, что уж говорить об обработке плохо заживших ран и смене одежды. В момент, когда Чон мысленно предполагает, что Намджун сидит в одной позе уже не первые сутки, в комнату заходит Чимин, настороженно озираясь.       — Приведи ее. Она, наверное, потерялась, – еле слышно отвечает Намджун и, будто забывая о гостях, поворачивается обратно к младшему брату, находя его худощавую руку и пряча в своей. Он продолжит охранять Минсока, как огромный грозный медведь, готовый разорвать в клочья любого, но на Чона это не производит должного эффекта. Парень вспоминает, что он как-никак врач, а сейчас первостепенная для него задача – это нормализовать состояние мальчишки на кушетке и потрясенного чем-то неизвестным мужчины рядом.       Намджун молча сидит изваянием над младшим братом и смотрит в одну точку, будто потерявшись где-то в черноте теней и пыли. Говорить с ним бесполезно. Пак, видя критичность ситуации, не произносит ни слова старшему Киму, обойдя помещение и вернувшись в коридор.       — Я проверю остальные комнаты, – кратко бросив Чонгуку, Чимин скрывается в темноте, оставляя младшего наедине с братьями, с которыми приключилось что-то невообразимо ужасное. Это заметит даже слепой.       Чон готов идти грудью на амбразуру, хоть он и чертовски устал, валится с ног и мучается от головной боли. Это все уходит на второй план, когда парень снимает рюкзак вместе с курткой и без капли страха перед молчаливой статуей подходит к Минсоку. У него нет с собой стетоскопа, фонарика и блокнота с ручкой, но остались знания и немного опыта. Нечего бояться. Надо помочь тому, кто нуждается в этом. А Намджун, несмотря на свой весьма грозный вид, не препятствует действиям молодого доктора, прикрывшего его брата собой и проводящего простой осмотр. Он отпускает безвольную ладонь Минсока и медленно, словно допотопный механизм, поднимается со стула и с трудом подходит к окну, проделывая свой привычный ритуал, упираясь из-за нехватки сил на деревянную державшуюся на двух гвоздях раму. Оставшиеся усилия мужчина бросает каждый раз на преодоление этих нескольких метров, чтобы выглянуть во двор, посмотреть на угрюмую улицу с надеждой увидеть там возвращающуюся Джиын. Намджун будет невероятно рад ей, даже если она не принесет лекарств. Только пусть возвращается поскорее, ведь она отсутствует уже так долго.

***

      Чонгук задумчиво смотрит в окно: еще каких-то полчаса, и их улицу поглотит ночная тьма. Этот длинный тяжелый день наконец-то подходит к завершению. Уму не постижимо, сколько всего произошло за последние двенадцать часов. Утром парень проснулся, даже не подозревая о том, что его ждет драка с полковником, шокирующие новости о Сонмине и Хосоке, погоня до разрыва легких, падение военной базы и долгая дорога к городу, чтобы найти временное пристанище для сна. Солнце давно спряталось, и его последние лучи немного разбавляли темноту. И это временное явление скоро исчезнет, а дел у Чона еще непочатый край.       Результаты осмотра подростка были неутешительными, но озвучивать их Намджуну парень не стал, взявшись сразу за второго пациента, который не противился снятию футболки. Ким старший не возражал и не проявлял инициативы, он был слабым и немым, словно утратил всякое желание бороться. Совсем хмурый и недовольный доктор оставил в покое больных и наконец-то вышел из маленькой комнаты в гостиную, где уже наводили порядки Юнги с Чимином.       — Нам нужны антибиотики срочно, – оглашает свое печальное заключение Чонгук, падая на уцелевший стул, так как ноги его не держат совершенно. Думать о поиске аптеки сейчас хочется меньше всего, потому что организм конкретно сдает, напоминая о том, что всему есть предел. Но сердце и ум не могут утихомириться, зная, что шансов выжить у двоих за стенкой с каждым часом все меньше. — У Минсока сильный жар и легкие хрипят, как целый духовой оркестр, при том не лучшего качества, а у Намджуна на спине рана загноилась, что грозит развитием сепсиса. Нужно срочно что-то делать.       В тот момент никто из троих не подумал о том, что в не таком уж далеком прошлом фургон уехал вперед, не остановившись, а Ким старший предал своих товарищей, которые теперь ему ничего не должны. Никто не начал злорадствовать с затаенной обидой и малодушием, потому что они уже давно забыли о произошедшем и были сделаны немного из другого теста. Возможно, пропорции были правильными или мука качественная, но факт оставался фактом. В голове у Чона была лишь одна мысль «Где найти силы, чтобы подняться на ноги?» и понимание, что в подобном состоянии его легко убьет даже семилетний ребенок. Но потерянность и незнание, что же делать дальше, чтобы сохранить и свою, и чужие жизни, быстро вымелись вон крепким и полным уверенности голосом Чимина.       — Я пойду. Все принесу и вернусь как можно скорее, – солдат выглядит бодрым и готовым прямо сейчас ринуться в бой. Его прямая спина ни разу не прогнулась под тяжестью дня ни на миллиметр, давая всем присутствующим знать о еще не растраченном потенциале парня.       — Ты не устал? На улице уже темно, – Чон не пытается скрыть скептические нотки в своем голосе, так как бойкость и дерзость его не убедили окончательно в правильности предложенной затеи. Тем более в голове калейдоскопом проносятся все события дня, такие выматывающие физически и эмоционально, что взять в расчет, что кто-то не утомился после истерик, беготни, драк, многочасовой ходьбы, скудного питания и стертых в кровь пальцев на ногах, невозможно. Чимин удивляет своим прекрасным самочувствием, ведь на его лице нет следов усталости, лишь мягкий естественный румянец и глубокая морщина из-за хмуро сведенных бровей. Пак совершенно не хочет вступать в еще одну перепалку с младшим, не желающим отпускать квалифицированного военного одного в ночь, полную опасностей.       — Ничуть, все отлично. Тем более, Намджун вроде говорил, что Джиын ушла за лекарствами. Возможно, я смогу разыскать ее, – доводов у старшего было хоть отбавляй, а противопоставить им Чон может только свое волнение и крепкую привязанность. Паршивые аргументы для серьезного разговора. Чимин и не планирует подчиняться парню, ищущему, за что же зацепиться, чтобы его душе стало спокойнее. — Юнги, ты можешь меня скоординировать в местности?       Мин, сидевший до этого тише воды ниже травы на облезлом кресле, от которого остались одни доски и куски поролона, аж встрепенулся от неожиданности. Не хочется признавать, но Пак оказался прав в своем решении, и парень нехотя согласно кивает.       — Хорошо, но я был тут так давно. Все могло измениться, поэтому могу только предположить, – но и это удовлетворяет Чимина, ведь дальше он сам разберется на месте и будет действовать по ситуации. Ему не привыкать, быстро ориентироваться и адаптироваться к экстремальным условиям у него было в крови еще до поступления на службу. Внимательно выслушивая поверхностный рассказ Мина о местоположении мелких магазинов и где стоить повернуть, чтобы оказаться на главной улице, Пак методично проверяет все свое оружие, нож за ножом и огнестрел напоследок, словно это некая медитативная практика. Каждое движение изящно и выверено с дотошной точностью, ни одного лишнего колебания воздуха. Чимин находится в своем привычном русле, наслаждаясь и завораживая обычными для себя вещами.       Чонгук тем более не может оторвать глаз от фигуры старшего, пытаясь унять внутренний порыв остановить его и прижать крепче к себе. Парень вспоминает, что Пак не фарфоровый, не керамический и даже не металлический, ведь он крепче любой посуды. И физически защита ему нужна очень редко, что нельзя сказать о психоэмоциональной стороне вопроса.       — Этого более, чем достаточно, – говорит Чимин, когда Юнги умолкает, пытаясь припомнить, на каком перекрестке, третьем или четвертом, была старая аптека, и уходит в смежную с гостиной комнату.       Чон не может не последовать за ним, тут уж простите. Как только он ныряет в темноту, освещаемую лишь обкусанной луной, тут же закрывает за собой дверь и подходит сзади к старшему. Конечно, тот знает, кто за ним пошел и крадется ближе, чтобы хотя бы на несколько секунд обнять, игнорируя последний неудавшийся разговор, ставший камнем преткновения между влюбленными. Пак не уходит ни от мягких рук, нашедших свое законное место на тазобедренных косточках, ни от теплого дыхания в затылок, продолжая выгружать оставшуюся еду из рюкзака. Ему нужна свободная сумка для медикаментов, а еще время, чтобы набраться смелости, и последнее Чонгук щедро ему дает.       — Поешьте, пока меня не будет, – уже намного ласковее говорит старший, прося выполнить эту просьбу и не дожидаться его.       — Ты правда пойдешь один на ночь глядя? – не до конца веря в то, что происходит, парень внутреннее воюет сам с собой, чтобы не сковать своими конечностями и не спрятать Чимина. Ведь это будет неправильно. Сегодня не его выбор, день и ситуация. Пак разворачивается, чувствуя внутренние метания младшего и обхватывает ладонями его горячую от мыслей голову, но ни в коем случае не сдавливает, а лишь мягко гладит, даря такую нужную сейчас надежду, что не все потеряно. Потому что, если уж совсем честно, после последнего разговора осталось стойкое ощущение, что Чон Пака потерял окончательно и бесповоротно.       — Чонгук, я военный. Все будет в порядке. Не волнуйся, пожалуйста, – такие нужные слова, дарящие веру в то, что парень не остался один и даже с уходом Пака за лекарствами он им не станет. Хочется упасть ничком и забыться, но сила и дух старшего передаются Чону через легкие касания, удерживая в вертикальном положении. — Мои выдержка и физические способности немного отличаются от гражданских.       — Конечно, но… – Чонгуку не дают договорить и касаются его обветренных и искусанных губ, павших жертвой в этом непростом дне, своими. Чимин целует без усилий и порывов, как нежное касание ничего не весящего мотылька, упорхнувшего меньше, чем через секунду. Но младший не спешит открывать сами по себе закрывшиеся глаза, чтобы продлить ощущение этого трепета, ожившего и вознесшего до небес. Старший принимает такие правила игры и ведет пальцами по чужой щеке, чтобы оставить жить прикосновения после своего ухода.       — Не переживай за меня, я принесу все, что найду, – шепчет на ухо Пак во время того, как проводит линию, аналогичную изгибу нижней челюсти младшего, который до сих пор упорно зажмуривает веки, чтобы не поддаться соблазну. Потом чужая рука резко отрывается и ощущение близкого присутствия пропадает. Тяжелые шаги массивных военных ботинок у двери напоминают о предстоящей бессонной и тревожной ночи, но Чонгук не оборачивается, хоть это и стоит ему больший усилий. — И мне эта прогулка не помешает, надо многое обдумать.       Последняя фраза Чимина брошена перед тем, как он захлопывает дверь, и уходит прочь из полуразваленного дома с пустым рюкзаком и чистым оружием. Чон не идет следом провожать старшего, не прислушивается к его короткому прощанию с Мином и хлопку входной двери, еле висящей на петлях. Нет, конечно, он это не делает. Он продолжает стоять на месте, закрыв плотно глаза и уши, немного шатаясь от неустойчивости и волнения. Сердце его тарабанит в панике, пытаясь заставить ноги двигаться на максимальной скорости, чтобы догнать одного солдата, идущего по неосвещенной улице так спокойно, словно никогда и не боялся зараженных. Меньше, чем через минуту Чонгук не выдерживает и бросается вперед, но не к выходу, а к окну, чтобы увидеть хотя бы призрачную тень возлюбленного и отчетливо отпечатать его образ в памяти на всякий случай, стремясь удержать ускользающие мгновения, предначертанные для их разлуки.       В тот миг каждый из троих мужчин в том доме-призраке смотрел в окно из-за каких-то личных причин и жаждал видеть своего родного человека: Намджун вглядывался в очертания домов, надеясь заметить женский силуэт, направляющийся к нему, Юнги же не терял надежд, что у Хосока получится выбраться из смертельной ловушки и добраться до назначенного места встречи, а Чонгук смотрел на прямую спину удаляющегося солдата, который вскоре станет одним целым с ночью, лишаясь своей человеческой сущности. Но был ли Пак человеком?       Эта ночь мятежная, как ни одна до этого, и даже первые сутки апокалипсиса не сравнятся с теми чувствами, которые поглотили Чона сегодня, ведь теперь ему есть за кого переживать. И это сводит с ума.

***

      Чимин возвращается через часа три с набитым медикаментами и всякой всячиной доверху рюкзаком с невозмутимым выражением лица, не жалуясь на то, что его одежда мокрая от чужой крови, а волосы от собственного пота. Пак вообще не привык жаловаться, и тут речь не о том, чтобы говорить кому-то о своих трудностях. Парню сложно даже осознать их, он предпочитает молча терпеть и нести свой крест.       Чон давно перестал сидеть у оконной рамы и до того времени, когда старший вынырнул из плотного мрака ночи, успел немало сделать. Вместе с Мином они кое-как привели в порядок две комнаты, вынесли ненужную старую мебель, напоминающую дрова, в гостиную и отыскали более-менее пригодные для сна матрасы и уцелевшую посуду. Генеральной уборкой назвать это невозможно, ведь многолетняя пыль и грязь продолжала лежать на своих местах, но это было неважно для парней. Каждый хотел просто найти себе угол, забиться в него и уснуть непробудным сном, и у Юнги получилось выполнить эту задачу. Дорога вместе с незажившим ранением настолько утомила его, что он, поставив возле себя переноску со съевшей консервированную сосиску кошкой, вырубился, как только голова коснулась старого футона, брошенного возле кровати Минсока. Чонгук ушел в другую комнату, чтобы не мешать своим присутствием молчаливому Намджуну и двум спящим, но сколько бы он ни пытался, окунуться в сон не получалось. Поток мыслей слишком мощно бил по вискам, и парень сразу подскочил, услышав шорох на кухне, находившейся по соседству с гостиной.       Чимин собственной персоной извлекал добычу из сумки, раскладывая ее на наспех протертую рукавом столешницу, на которой горела свечка, рассеивающая слабое свечение по помещению. Младший, подойдя ближе, перед тем, как обратить внимание на лекарства, заметил партию новых полуфабрикатов, бутылок питьевой воды и всяких мелочей по типу сухих спичек. Что же, вполне хватит для того, чтобы существовать еще сутки и перевести дух, а что бы они делали без Чимина – даже размышлять страшно.       — Ты молодец, – хвалит Чон, не стесняясь проявлять чувства, и, проводя ладонью по напряженной спине старшего, замечает отвратительное состояние его одежды. — Тебе следует переодеться, возьми мою одежду.       — Все нормально, у меня есть запасная, – Чимин немного уходит от касаний, подавляя раздражение и плотно сжимая губы в тонкую линию, а младший не настаивает и делает вид, что не заметил обидную ему отстраненность.       — Устал? – спрашивает он между делом, пытаясь прочитать в полутьме название препаратов и откровенно радуясь каждому из них. Перебрав все таблетки, ампулы, шприцы, бинты и прочее, Чонгук пришел к выводу, что сумеет оказать помощь всем троим больным в комнате за спиной.       — Немного, – Пак пожимает плечами и замечает бережно сложенную горку продуктов, которую он ранее оставил на съедение товарищам, и от этого созерцания хмурится еще сильнее. — Ты не ел?       — Не хотелось совершенно, – младший не видел в этом никакой проблемы, не заметив своего предательски громко урчащего желудка и скептического взора Чимина, сложившего руки перед собой. Невзирая на просьбу Пака перед уходом, Чон ничего не ел, так как чувство голода притупилось из-за сильного волнения.       — Не ври. Всегда ставишь на первое место других, а не себя, – отчитывает Пак младшего вполне серьезно, отчего Чонгук поднимает голову и откладывает подальше все инструкции, распечатанные мелким шрифтом. — Вот ты склеишь ласты, а потом за тобой следом все остальные. Сейчас будем вместе есть.       Оспариванию слова не подлежат, поэтому парню остается только убрать подальше все медикаменты, пока Чимин выбирал яства для позднего ужина. Его выбор падает на банку покупного кимчи, рыбные консервы, маринованные грибы и хлебцы. Громко открывая выдвижные ящики в поисках приборов, старший не подозревает, что за ним пристально наблюдают и подмечают, что тот тоже подходит под данное Чону описание. Ведь сейчас Чимин делает буквально то же самое – наплевав на собственное состояние, заботится о младшем. И Чонгук не мог не улыбнуться, понимая, что хмурость и установленная дистанция не больше, чем пыль в глаза ради побега от серьезного разговора. Вот только младший и не думает принуждать, сил и настроения для этого совершенно нет. В это время старший с победным видом приносит аж одну вилку, которую тщательно вытирает о край футболки. Такая гигиеническая обработка инструмента не пришлась по вкусу Чону, поэтому он отнимает прибор и повторяет движение, но со своей одеждой, что, по его мнению, была значительно чище. Да, звучит и выглядит сомнительно, но выбора нет, а кушать уж очень хочется.       И вот они сидят при тусклом свете, колеблющемся от дыхания, и по очереди одной вилкой набирают еду, засовывая ее в рот и громко чавкая после этого. Голод настолько сковал внутренности, что пища, предоставленная солдатом, кажется небывалой вкуснотищей, отчего глаза жмурятся сами по себе, а ноги танцуют на месте. Всего за считанные минуты емкости оказались пусты, а парни достаточно сыты для того, чтобы наконец-то пойти спать. Чимин без слов, начал убирать со стола, отворачиваясь от младшего и давая ему возможность уйти, но Чон медлит, чувствуя желание что-то предпринять.       — Чимин, – слабо позвал он старшего и, дождавшись, когда тот повернется, произнес с надеждой и верой в свои слова, — что бы там ни было, я всегда буду на твоей стороне, ничего не ожидая взамен.       Чонгук не жаждал услышать такой же ответ, ощутить сдавливающие объятия или увериться в том, что его чувства взаимны. Потому что говорил чистую правду – он поступает так не из-за ожидания отдачи, а поскольку это его выбор и настоящее отношение к этому сложному и невыносимому человеку. Парень, забрав с собой все медикаменты, уходит быстро, чтобы не дать неловкости захватить ситуацию в свои руки. В его мыслях пусто и спокойно, присутствует только четкое ощущение, что он поступил правильно. Но свои чувства изменить по щелчку пальцев невозможно, противиться им не хочется, а значит стается лишь поддаться и принять их без исключений из правил.       Вместе с фонариком в роле помощника молодой доктор делает уколы с антибиотиком Намджуну и Минсоку, удивившись тому, что никого уговаривать не пришлось. Если второй все также был без сознания, то первый мог здорово помешать ходу лечения, но нет. Мужчина послушно проглотил несколько пилюль, не брыкался во время малоприятной процедуры и держал фонарик, пока Чон делал укол его младшему брату. Теперь надо ждать и как следует отдыхать, что и поведал Киму старшему Чонгук. После этого парень проверил рану Юнги, аккуратно подняв его футболку, и, не заметив никаких признаков кровоизлияния и расхождения швов, принял решение сделать перевязку уже завтра. После того, как все медикаменты были отсортированы и разложены, чтобы завтра вступить в бой с инфекциями, Чонгук закрыл за собой дверь и вернулся в выбранную для себя комнату, где расчистил небольшое пространство на полу.       До этого он нашел тонкий старый матрас, который почти не чувствуется под весом тела, даря непередаваемые ощущения сна на доске, но это все так незначительно. Чон лег на него прямо на пол, не придавая большого значения комфорту. Его тело звало на помощь уже не первый час и вот наконец-то оно могло спокойно уснуть, не будучи охваченным ни физической нагрузкой, ни волнениями. Чон повернулся на бок, чувствуя только спокойствие и усталость от пережитых эмоций, его мир начал смазываться черными красками, превращаясь в темноту выключенного телевизора. Но перед тем, как окончательно провалиться в иное пространство, где не существует законов физики, химии, других наук и особенно логики, он кое-что успел услышать и понять.       Чужое тело подползло как можно ближе, скромно уместилось перед его собственным и прижалось спиной к груди младшего. Чимин действовал максимально тихо, думая, что Чонгук давным-давно спит и видит уже девятый сон, а когда оказался на желанном месте, то успокоился, положив тяжелую голову на чужую вытянутую руку. Он все-таки воспользовался предложением младшего и незаметно стащил из его сумки чистую большую толстовку и теперь, спрятавшись в ней, был похожим на ранимого зверька, способного укусить любого, кто посмеет прикоснуться.       Чон же задерживает дыхание и всеми силами пытается поддерживать образ спящего человека, чувствуя, как в груди сердце разрастается за миллисекунды до масштабов космоса, выходя далеко за грани тела и планеты в целом. Хочется вдохнуть полной грудью запах темных волос на макушке перед глазами, обнять до хруста в позвоночнике и шептать глупые признания до рассвета. Но силы иссякли еще в двенадцать часов дня, поэтому парень выдыхает и проваливается в небытие с мыслью, греющей его зябкую душу, о Чимине, пришедшем самостоятельно в его одежде, таком независимом, импульсивном, сломленном, сумасшедшем и неосознанно ищущем защиты.       Они засыпают вместе, согреваясь теплом друг друга и не желая видеть никого более рядом, зная, что будущий разговор обязательно состоится и изменит их обоих, но ни в коем случае не оттолкнет друг от друга. И это хороший знак.

***

      В полуразваленном доме стоит гробовая тишина. Юнги проснулся минут двадцать назад, но не спешит подниматься со своего матраса и изображать бурную деятельность. Он лежит на спине и, честно признаться, уже долго пытается уснуть, не шевелясь лишний раз, чтобы не прогнать сковывающий конечности сон. Но все напрасно. В итоге парень уставился в потолок с потресканной штукатуркой, грозящейся упасть ему на голову, с неподдельным интересом. В его голове оживали картинки воспоминаний так ярко и красочно, словно это было вчера: собственный детский смех, теплые огромные руки отца, покрытые мозолями из-за постоянного труда, обеспокоенный голос матери, зовущий непослушного ребенка скорее сесть за стол, аромат свежеиспеченных фирменных булочек с фасолью от бабушки и топот ног самого Юнги, желающего оказаться поскорее на улице и начать крутить педали новенького велосипеда. Перед домом был небольшой садик с любимыми цветами женской половины семейства, а сзади – дворик с мастерской отца, где происходили настоящие чудеса. Именно там между сложенными инструментами и механизмами, начиная от кухонного блендера и заканчивая старой машиной соседа, перепачканный в солидоле Мин впервые по-настоящему влюбился, и это было взаимно. Ему так нравилось крутить винтики, самому разбираться в том, как что работает и помогать отцу чинить сложную технику, что маленький ребенок тратил не один час в день, мельтешась под ногами родителя. Запах машинного масла, звон разводных ключей и гаек и тихая ругань отца вселили в юное сердце настоящую любовь к созидательному искусству. Этот участок земли с оставшимися на ней стенами и протекающей крышей нес в себе намного больше значения для неспящего Юнги, чем для любого другого человека. Он был целым необъятным царством для ребенка, спрятавшегося в груди взрослого мужчины.       Это какое-то глубокое многогранное и необъяснимое чувство поглотило Мина, смотрящего на еще крепко держащиеся выцветшие обои, которые для парня оставались навсегда ярко-синими. Этого никто не видит, кроме него, но на полу лежит разноцветный ковер, который бабушка бьет рьяно палкой каждое лето, а на нем лежат мягкие подушки, расшитые мелкой вышивкой с васильками, рядом стоит журнальный столик, а напротив, на единственной кровати в доме, сложено высушенное чистое белье, только снятое с веревок и пахнущее ветром, морозным воздухом и солнцем. А в дверном проеме есть высоковатый порог, через который Мин в детстве все время спотыкался и даже несколько раз падал.       Слышится скрип ржавых пружин постели, и Юнги выныривает в реальность, видя, что Минсок решил перевернуться на другой бок. Наверное, сознание никогда не даст человеку принять горькую действительность, вычеркнув и забыв греющее душу прошлое, потому что Мин так и не видит разваленную мебель, сотни пауков, сантиметровый слой пыли и отсутствие жизни в стенах дома. Он остался единственным, кто может бережно хранить в своем сердце воспоминания, поэтому не будет их портить, перечеркивая разрушительной тоской.       В голове одна мысль: «Это не мой дом», и ее достаточно, чтобы успокоиться и выдохнуть. Младший брат Намджуна не может никак удобно улечься и окончательно просыпается, что не ускользает от Юнги, понявшего наконец-то, что крупицы сновидений, оставшихся на кончиках пальцев, не помогут ему вернуть сон. Поэтому Мин перестает скрываться и садится, упираясь на одну руку, а второй проверяя повязку. Никаких липких ощущений крови нет, что не может не радовать, но тягучая тупая боль от движений усиливается и давит на мозг. Мири поворачивает ухо в сторону движений хозяина, но не просыпается от этого, продолжая, свернувшись клубочком, восстанавливать свои котячьи жизни. И Минсок, хоть и заметив чужое бодрствование, не говорит ни слова, замерев и следя глазами за поднимающимся на ноги товарищем старшего брата.       Намджун же отключился, так и сидя на стуле у края постели, от изнеможения и доведения своего организма до ручки, склонившись в одну сторону и превратившись в неподвижную, но от этого не менее грозную статую, источающую скорбь и уныние. Юнги, игнорируя фигуру друга и ломоту в собственном теле, медленно направляется к кровати, чтобы проверить температуру подростка; тот не отшатывается от неуклюжей руки, коснувшейся лба, и не произносит первым ни слова, пребывая в подобном состоянии, как и Ким старший.       — Минсок, как ты себя чувствуешь? – шепчет осторожно Мин, даже не рассчитывая на ответ, но в темных приоткрытых расфокусированных глазах появляется какая-то отчетливо негативная мысль. А жестокий взгляд устремляется на опешившего мужчину, который отнимает ладонь от уже менее горячей потной кожи.       — Хреново, – хриплый голос подростка похож на холодный сквозняк, прокравшийся в комнату между щелью неплотно закрытых дверей, и на измученного жизнью старца, желающего лишь одного – легкой смерти.       — Понимаю, – Мин не врет, ведь в подобном состоянии проводит сутки напролет, но в чем причина такой глубокой моральной раны именно у Минсока – неизвестно. Это важно, чтобы двигаться дальше. Никто, кроме самих Кимов, не заставит их бороться и идти вперед. Поэтому Юнги игнорируют шестое чувство, желающее прервать разговор и выйти из комнаты, и спрашивает. — Что случилось?       Подросток громко вздыхает, но не отвечает сразу, отворачиваясь к стенке. Даже в полумраке подходящей к концу ночи, уступающей проснувшемуся солнцу, видно, насколько крупная дрожь завладела юным телом и как часто глотает воздух юноша, стараясь не сорваться в душераздирающую пропасть. Но Мин ошибается, срыва нет и близко, никаких ярких эмоций: ни жалости, ни сожалений, ни любви в бесцветном тусклом голосе, вынесшем приговор, в который сложно поверить. Сухая констатация факта без пауз и эмоций.       — Джиын, она умерла, подохла как собака в яме, – во рту у парня пересыхает, язык волочится еле-еле, будто отказываясь произносить задуманное, но слова все равно получаются четкими и болезненными.       — Ты уверен? – Мин не воспринимает всерьез фразу подростка, сбрасывая все на горячку, галлюцинации, шок и последствия стресса, но Минсок выглядит уж слишком серьезным, подавленным и опустошенным, чего ранее за ним не замечалось. А после парень резко поворачивается и вновь смотрит в глаза старшего, словно пытаясь поделиться с ними ужасными воспоминаниями, выжженными клеймом в памяти навеки.       — Как в таком не быть уверенным? – он говорит будто глазами, а не ртом, отчего Юнги теряет дар речи, чувствуя, как по спине льется холодный пот от одной лишь мысли, что слова Минсока правдивы. Слева в стороне Ким старший шевелится в глубоком сне, приковывая к себе всеобщее внимание и поворачивая диалог в новое русло. Мин смотрит на друга с грустью, а взор младшего брата нечитаемый до определенного момента.       — Намджун сказал другое, – произносит Юнги, цепляясь за очень ломкую тростинку, чтобы подарить немного надежды и себе, сонному, одинокому и боязливому, и больному подростку с затрудненным дыханием, заложенным носом и дистанционными хрипами.       — Он для меня тоже умер, – но все обламывается прежде, чем у Мина получается схватиться хотя бы одной рукой за эфемерную веточку. Минсок пресекает попытки переубедить его достаточно бесцеремонно и грубо, переходя допустимую черту. Юнги становится тяжелее грозовой тучи из-за так легко брошенных слов о родном человеке, так как, наверное, только после череды потерь он осознал важность близких людей. Их надо беречь, ценить, обнимать при любом удобном и нет случае и говорить о своих чувствах, не боясь повторяться и не обманываясь мыслями о том, что дорогие сердцу люди и так все знают. Нет, они не знают, а еще имеют особенность забывать о хорошем и помнить о том, что их могут разлюбить. Вот так все просто, поэтому Мина очень уж злит то, как подросток отзывается о старшем брате, который, конечно, не подарок, но роднее и ближе человека для Минсока сложно придумать.       — Я видел, как ты пешком под стол ходил, – недовольно шипит сквозь зубы парень, подавляя желание стукнуть по все тому же пылкому лбу, к которому минутой назад заботливо прикасался. — Будь вежливее, это твой брат.       Этот малец еще не понял правил жизни, недостаточно обжегся и не всех потерял, чтобы разбрасываться такими фразами без угрызений совести. Это вызывает настоящую агрессию, не присущую Мину, но пыл быстро сдувается последующей репликой, бьющей по прямой траектории в слабое место.       — Не тебе мне указывать. Ты далеко не святой, особенно после той аварии, – Минсок ударяет словами наотмашь и даже не отводит взора от окоченевшего мужчины, которого обдало далеко не горячей яростью, а ледяным осознанием своей невыигрышной позиции. Лицо побледнело, перед глазами предстала трасса с перевернувшимся авто, а в ушах воспроизвелся гром сильного удара, визг шин и собственный крик о помощи. Но пронзительные чувства не поднялись наружу, не разлились слезами по лицу и не отразились ни в одной эмоции. Мин только качнулся из стороны в сторону от боли в боку и спокойно ответил, не давая никому, даже себе, понять, насколько его задели слова Минсока.       — Если он умрет, ты повторишь сказанное? – подросток закрыл рот, не найдя аргументов, ведь ему совершенно не понравилась идея смерти старшего брата, и кажется жестокость чужого вопроса помогла извилинам в его мозгу начать шевелиться. А Юнги, идя к темному коридору, чтобы дать тому поглотить свое бренное тело, не пережевывая, а себе – побыть в раздрае, разбирая на крупицы сложные чувства, продолжил уже громче. — Я не хочу с тобой говорить. Знаю, что нестерпимо больно, но ты переходишь все границы.       В чем-то Минсок был прав – никакие причины не могут оправдать ужасные действия его старшего брата, но Мин не намерен отворачиваться от друга, совершая его же ошибку. Он может не разделять его мировоззрение, поступки и мысли, но никогда не бросит, особенно сейчас.       — Он ее бросил, как всех вас! – слышит он наконец-то надрывистый крик, полный опустошения и печали, который помог превращающим Минсока в бомбу замедленного действия эмоциям высвободиться через рот наружу. Однако на этом подросток не остановливается, и дальше за возгласом следует оглушительный и скорбный плач. Не мужчины или мальчика, а существа, познавшего истинную суть потери.       Тем временем Юнги продолжает брести по узкому темному пространству с ощущением настоящего удушья, будто кто-то затягивает позади на его шее леску. Но Мин не останавливается, увеличивая натяжение, медленно шагая и хватаясь за стены по обеим сторонам для опоры. В ушах до сих пор судорожная истерика очнувшегося не только ото сна, но и от самообмана подростка, что повидал слишком много. Но Ким младший всегда был чрезвычайно умным для своего возраста, он справится с этим – мужчина уверен, как ни в ком из отдыхающих в его доме ушедшего детства. Тоска заполняет грудь, провоцируя развитие гипоксии в клетках от нехватки кислорода и еще чего-то, такого солнечного, мягкого и толкающего жить. Как же это называется? Не вспомнить даже, если уж потерял так нерасторопно, но Юнги уверен, что это вывалилось из кармана где-то по дороге или забылось на военной базе, ведь там оно точно было. Чего же ему не хватает, чтобы вновь начать дышать?       Неосознанно, выйдя в гостиную, он пересекает ее и останавливается у окна, замаранного, мутного и потрескавшегося. Желание сорвать повязку и разодрать в клочья заживающую рану охватывает парня, которому кажется, что после этого из нее польется отнюдь не кровь, а черная жижа, сожравшая его изнутри. И все же приходится себя сдержать, хотя пальцы уже сминают футболку, скребя ногтями по тощему животу. Юнги всматривается в пожухлые сорняки на месте, где когда-то был газон и разноцветная клумба, мамина гордость, на покрытую ржой калитку, качающуюся под порывами ветра, на соседние мрачные уставшие дома, ушедшие в отставку, и в мягком рассветном свете все эти угрюмые безрадостные предметы сияют тем, что покинуло Мина. Слово правда вертится на кончике языка, норовя сорваться, но никто не способен ему помочь это совершить. Никто, кроме…       Одиночество брошенной всеми улицы прерывают две неторопливо движущиеся мужские фигуры, попавшие в поле зрение одного заледеневшего мужчины. Мин еще не успел ничего понять, но его телу не нужны были сигналы медлительного ума, оно рвануло вперед, вырывая несчастную дверь и открывая ее настежь, отчего та ударилась о стену. Он не помнил, как оказался на улице, да что там, он забыл о своем ранении, имени, разгуливающих убийственных тварях, зато в голове наконец-то возникло из тумана искомое нужное и важное, без которого сложно существовать. Словно кто-то протер запотевшее стекло, за которым находилась потеря всех потерь. Надежда вернулась обратно на законное место, заняла карман пошире в одной из камер сердца, чтобы лететь по кровотоку крохотными порциями. Организм все понял и принял без отрицания, пока Юнги бежал что есть духу навстречу тому, кого чуть было не перестал ждать под гнетом уныния и страха.       Хосок нашел его, выбрался из кровожадной пасти никого не щадящего монстра, еще и привел с собой ученого, как и обещал Чонгуку. Даже если возлюбленный заражен и вгрызется в тело в следующую секунду, Мин все равно упадет в его объятия, сожмет своими слабыми руками угловатого паренька и никогда больше никуда не отпустит. Потому что больше смысла, кроме него, на этой Земле, без преувеличений, для Юнги нет. Так что он так и делает, чуть не сбивая с ног улыбающегося Хосока, провонявшего потом, землей, кровью и гарью сожженных зданий и трупов. Его без промедления обнимают в ответ.       Потому что любить на самом деле очень просто, особенно если не думать.