Patient Zero

      Чонгук открывает глаза с явным предчувствием каких-то скорых перемен, ждущих его за дверью, и болезненными ощущениями в области спины, которая явно недовольна сном на полу. А вот хорошее или плохое скрывается в соседней комнате – стоит выяснить. Активный гомон мужских голосов только подогревает интерес, принуждая скорее нажать на дверную ручку. Чимина рядом ожидаемо не оказывается, но после долгожданного многочасового сна присутствие старшего рядом кажется не более, чем маревом уставшего и перегруженного разума. Зато сейчас смех старшего с превеликим успехом получается отделить от остального шума, и начавшееся подниматься волнение сразу удается убаюкать. Чон не может больше в нетерпении разминать затекшее тело, поэтому порывисто хлопает себя ладонями по щекам, чтобы стряхнуть остатки сна, и рвется вперед.       Стоит отметить, что при солнечном свете дом выглядит не так безнадежно, хотя по-прежнему вызывает к себе жалость. Солнце магическим образом делает пространство мягче, комфортнее и живее, наполняя своими лучами и стены, и проснувшегося парня, дышащего полной грудью, чтобы совладать с чувствами. Так хочется, лишь завидев Чимина, взять его в охапку и вскружить над дырявым потолком, расцеловав в румяные от природы щеки, но нет… Близость должна подождать. В противном случае, она смешает все планы в своем котелке в однородную жижу, и Чонгук вновь будет околдован до беспамятства и согласен на все. Но ему важнее не столько физическое, сколько душевное единение. Узнать, какое прошлое скрывается за плечами солдата, что его пугало, ломало и уничтожало, какие факторы влияли, а ситуации имели над ним власть, заставляя прятаться за толстой шкурой хамелеона. Потому как настоящий Пак – немного хрупкий, боязливый, доверчивый и самоотверженный, но еще ненавистный сам себе. Он не дает возможности своей личности жить свободно и притворяется кем-то другим, идя по легкому пути на поводу у своей изнеможенной нервной системы.              Поглощенный подобными раздражителями Чонгук заходит в гостиную, где его встречает аж четыре пары глаз, и обладатели двоих становятся приятным сюрпризом для парня. Ладно, уж совсем честно, то один новоприбывший человек вызывает колкое подозрение и неприсущую Чону холодность, ведь предательство простить до конца никогда невозможно. Всегда остается осадок на дне, быстро превращающийся в налет, который невозможно соскрести, как ни пытайся. Эмаль непременно повредится, оставляя после себя шрам от произошедшего. Именно поэтому парень, не скрывая своей отстраненности, игнорирует сидящего подле Юнги Хосока, подмечает переноску с кошкой возле них и идет напрямую к Сокджину, чтобы бесцеремонно обнять его, похлопав по спине. Ученый кажется счастливым от такого теплого приема, поэтому разделяет радость младшего помощника, пока остальные переговариваются между собой.       Чонгук замечает, что ребята собрали все уцелевшие стулья, кресла и доски, соорудив импровизированную столовую, так как в маленькой кухне нет места для такого количества народа, и едят прямо с бумажных упаковок недавно приготовленный рамен. Видимо, его взор, ищущий свою порцию, слишком красноречив, так как все дружно начинают смеяться, но Чону нечего скрывать и нечего стыдиться.       — Я оставил твой рамен на кухне, – смилостивился Чимин, показав рукой в нужном направлении с заметной только младшему ухмылкой. — Правда забавно, если вспомнить нашу первую встречу?       Хосок рядом с Паком оживает, хлопая того по бедру, а Чонгук припечатывается глазами к его руке на накаченной ноге солдата, и ему приходит в голову, что лучше бы Пак выстрелил в него, но не разрешал кому-то постороннему прикасаться к себе. От негодования, что подобное со спокойным видом позволяют и принимают, болезненно сводит челюсть, а зубы чуть было не превращаются в крошку.       — Кто бы мог подумать, да? – едко отвечает парень, стараясь подавить приступы гнева, и, перебирая в уме все совместные с Чимином воспоминания, направляется к своему завтраку.       Через несколько минут он занимает место рядом с Сокджином, уплетающем горячую вермишель быстрого приготовления за обе щеки совершенно не по-джентельменски. Видимо, дорога к городу правда была выматывающей и тяжелой.       — Мы ждали, пока ты проснешься, чтобы парни рассказали, как выбрались, – обращается Чимин к Чону, который уже успел набить рот едой до отвала, поэтому только кивнул в благодарность за предъявленную заботу. Остальные парни уже доели, поставив пустые емкости на грязный пол, но почему-то расходиться не спешили, внимательно наблюдая за ученым, будто ожидая чего-то. А он расправился с остатками еды и, отправив картонную упаковку в мусорное ведро, громко хлопнул в ладоши, отчего Чонгук чуть было не подавился. Вопреки готовности ученого начать заготовленный рассказ, Хосок не сдержался и начал первым ведать собравшимся о своей истории, казавшейся ему необыкновенно кинематографической.       — Когда мы разошлись как в разные стороны корабли и я побежал назад в эпицентр апокалипсиса, было дико страшно. Просто не передать словами, – эмоции даже сейчас поглотили парня с головой, и он начал задыхаться уже после нескольких фраз. Поэтому пришлось сделать паузу и глубокий вдох – уж слишком не терпелось все рассказать, вывалив на стол, который фактически отсутствовал. Мин, сидевший под боком возлюбленного, мягко придерживал его за плечо, фиксируя дергающуюся фигуру, так и норовящую подпрыгнуть на месте. — В уме я успел попрощаться с Мири и Юнги раз двести точно, а может и тысячу. Даже научился читать молитвы, серьезно. Только они выдуманы мной и довольно специфичны, но не суть. А потом взорвалась лаборатория, взрыв здорово заложил мне уши, что я подумал, что оглох на веки вечные. Повезло, что у меня ноги не как у спринтера и я не успел добежать еще ближе, ведь к этому зданию я и направлялся, думая, что там доктор Ким. Обломки, огонь и крики окружили меня, и после случившегося я не знал, где искать ученого, поэтому решил найти отца.       Филигранно завернутая концовка нехило так дала щелбан по лбу, отчего Чонгук аж рот открыл. Мин предусмотрительно еще крепче обнял Хосока, прижимая к своему боку, хотя тот и сопротивлялся, гордо выпирая грудь вперед. Видимо, он решил сразиться один на один с Чоном, который сейчас задышит огнем. И это не из-за острой лапши.       — Что ты сделал? – грубо переспрашивает парень, откладывая в сторону деревянные палочки, потому что как-то перехотелось есть. Хоть Хосок отрицательно качает головой и жестикулирует, чтобы снизить уровень накала, Чонгук все равно не доверяет ему и не может выбросить из головы наличие предательства со стороны товарища. Пусть тот и привел Сокджина, рискуя собственной шкурой, но это не может доказать преданности.       — Все не так, – продолжает отчаянный мужчина, не давая времени на то, чтобы Чон поднялся и без долгих разборок впечатал его в стенку, например. — Я решил, что раз ученый Ким так важен для тебя, то значит является крупной шишкой для других в том числе и может находиться где-то поблизости с руководством. Если бы я был полковником, то точно бы держал ученых, способных победить смертоносных тварей ближе остальных. В общем, моя догадка оказалась верной, вот только его не оберегали, а держали под стражей.       Рассказ Хосока все набирает и набирает обороты, как мощный вихрь, желающий снести все подчистую, крышу Чона так точно.       — Что? Как так получилось? – Чон, превосходно игнорируя рассказчика, под пристальным взором ученого обращается к Сокджину, ждущему его внимания. У младшего больше нет слов и связных предположений на уме, его ярость и презрение сменились недоумением в то время, как выражение лица Чимина стало полностью каменным. Ни один мускул не смел дрогнуть, а сам старший отвернулся к окну, рассматривая колышущиеся волей ветра ветви с шуршащей листвой дерева во дворе дома. Юнги же не отводил взгляд от замолчавшего Хосока, молча требуя продолжение, но рассказчик не спешил. Больше поведать может лишь второй свидетель происходящего.       — Все предельно просто, мой дорогой друг, – мужчина, закинув ногу на ногу, обхватывает колено сцепленными в замок ладонями, и откидывается спиной на хлипкую спинку древнего стула, которому доверяет в тот момент больше, чем кому-либо. Его голос, бархатистый и умиротворенный, переливается мягкими и глубокими оттенками. — И ты все бы прекрасно знал и понял, если бы не поддавался насыщенным эмоциям так сильно. Даю тебе шанс подумать.       Сокджин мягко улыбается, наблюдая за закрывшим рот Чоном. Он замечает взглядом, направленным на бывшего помощника поверх целых и удивительно чистых очков, как в молодой голове усердно скрипят винтики, крутятся колесики и натягиваются пружины. Большие от природы глаза Чона становятся еще шире.       — Только не говори, что ты это сделал, – выпаливает парень, необдуманно вторгаясь в чужое личное пространство и хватая ученого за руку, отчего Сокджин посмеивается и перекладывает чужую ладонь на колени младшего. Чонгук совершенно не тушуется, пребывая в состоянии шока от своей догадки. Его взор вдруг привычно находит застывшего Чимина, зачарованного колебанием листьев, и возникает еще одна внезапная мысль. Пак понял все с самого начала, возможно, еще когда они были на базе, потому что поступил бы в точности так же. И ему хватило превосходной чуйки даже без общения с ученым.       — Да, я подорвал лабораторию, – драматическая пауза и многозначительная тишина витают в воздухе, внедряя в головы людей разные сомнения. Ведь каждый задается вопросом: способен ли он на такое? До апокалипсиса ответ казался очевидным, а сейчас диаметрально противоположным. Мужчина же доволен собой и не стесняется показывать, что за напускной мягкостью стоит нечто большее: стойкие принципы, хладнокровный ум и проницательность. Если бы Сокджин имел другую жизненную позицию, был падок на славу, деньги или другие блага, то оказался бы серьезным врагом для кучки побитых и голодных парней. Раменом наесться не удалось, и Чонгук решил взять еще одну порцию после окончания рассказа, а Ким продолжил, раскладывая свои мотивы в ровные арифметические столбики. — От одной мысли, что эти научные крысы будут ходить по моему кабинету, пользоваться моим оборудованием, смотреть мою документацию и применять свои грязные методики, меня аж передернуло. Я не мог этого допустить. А устроить взрыв для химика проще пареной репы. У тебя нет зажигалки?       Последний вопрос мужчина задает почему-то Юнги, будто точно знает, у кого теоретически может быть нужное ему, и попутно достает из кармана новую пачку тонких сигарет, распечатывая ее и отправляя прозрачную пленку обратно в брюки. Тут оживает Чимин и подает Сокджину спички, тут же получая искреннюю благодарность. Пока ученый медленно прикуривает, Хосок наклоняется к Чону, словно тот его лучший друг, а никаких разногласий и не было, и скороговоркой шепчет:       — Он не смог пройти мимо табачного магазина, когда мы зашли в город. И вышел оттуда счастливым как ребенок, хотя взял только одну пачку своих любимых сигарет.       Чонгук отшатывается от мужчины не в силах скрыть свою неприязнь и остается изумленным, но отнюдь не посещением торговой лавки или сильным пристрастием благоразумного Сокджина к курению, а отсутствием даже зачатков жадности в этом человеке. Знаете ли, сложно удержать себя в руках, когда производство буквально всего остановилось без возможности возобновиться, а тут полки твоих любимых чипсов или напитка, например. Да чего далеко ходить, Чон сам подобным грешил, разворовывая продуктовый и стараясь уместить как можно больше лапши и другой еды в сумке. Точно, надо заварить себе еще острого рамена.       — Эти ублюдки сразу поняли, чьих это рук дело, но я и не скрывался особо. Делать мне нечего. Даже не дали мне докурить. Что за нелюди, – вспоминая недавнее прошлое, произносит Сокджин, выдохнув густой дым в сторону от слушателей. — Но дела у военных все равно шли неважно, зараженные знатно подпортили им всю малину и быстро распространялись по охраняемой территории. Тогда солдаты еще думали, что справятся с этим мелким недоразумением. Тварей же становилось все больше и больше, только вид «А». Поэтому руководство прибегло к весьма часто применяемому приему – бросить все подразделения на рожон, чтобы выиграть время, и по-английски ускользнуть. Хосок как раз настиг нас при попытке побега, когда мы направлялись к тайному выходу из базы.       Сокджин, в полной мере наслаждаясь сигаретой меж пальцев, щедро передал эстафету человеку, с которым за последние часы жизни прошел через огонь и воду. А Хосок только и ждал, чтобы подхватить разговор и с энтузиазмом, сбито и сумбурно продолжить его.       — Я растерялся при виде такой странной процессии и не знал, что делать дальше. Не драться же было мне со всеми военными в одиночку. Поэтому пришлось импровизировать, и мне в голову не пришло ничего лучше плана «выбрать» их сторону. На время, конечно же. Полковник Чо знает базу как свои пять пальцев, поэтому вывел нас тайным подземным туннелем за территорию, которая уже была окружена, в открытый лес. Группа была небольшой: отец, Инсу, доктор Ким, несколько приближенных военных и командиров. Всех остальных они бросили без шансов на выживание.       Тактика была очень в стиле двуличного Сонмина, который под видом доброго старого знакомого запер гостей в клетке возле мутированного зараженного, поэтому Чонгук был не удивлен такому исходу событий. Каким-то чудом Сокджину и Хосоку удалось встретиться и выбраться живыми из пекла с высокоградусной температурой.       — Мы шли так долго по этому туннелю, что я уверен, что никогда не вымою землю из своих волос, – дополнил сказанное Сокджин, одной рукой пытаясь стряхнуть осевшую на макушку пыль, а второй продолжая держать окурок. Фигура мужчины, несмотря на сказанное, оставалась утонченной и элегантной, чему нельзя было не позавидовать. Такому невозможно научиться, это передается генами еще в утробе.       Хосок в это время уже поуспокоился, чувствуя удовлетворение от того, что поделился всем произошедшим с товарищами, половина из которых ему теперь мало доверяла. Но он был рад уже тому, что Юнги помогли выбраться из базы, а ему разрешают находиться здесь, рядом с любимым. И большего для счастья не надо, вот только кое-что все-таки не хватает. Хосок нашел мирно лежащую ладонь Мина и переплел его пальцы со своими, наслаждаясь умиротворением.       — Мне нужно было как-то дать знак доктору Киму, что я на его стороне, он был таким хмурым и огрызался на всех, – некое спокойствие наконец-то поселяется в дерганном парне, не спавшем сутки и уставшем как черт. И только сейчас отдых кажется ему чем-то вполне реальным и нужным, потому что организм начал постепенно выходить из режима стресса и спускаться с адреналиновой горы. — Поэтому, когда мы выбрались и сделали остановку, чтобы отдышаться, я разрезал веревку, связывающую руки Сокджина, и чистосердечно рассказал о своих настоящих планах. Нам надо было торопиться.       — Но как вы убежали от них? Неужели Инсу теряет хватку? – впервые вопросы неожиданно заинтересованно задает Чимин, принявший изначально роль слушателя, не вклинивающегося в ход беседы, и пристально смотрит на пару влюбленных, не боящихся показывать открыто свои чувства. Это явление – нечто невозможное для Пака и до ужаса тяжелое для восприятия. Оно обозначает большее, чем острое физическое влечение, которое умеет различать Чимин, в отличии от остального. И от непонимания и внутренней тягости, похожей на отголоски теплоты и привязанности, потерянность возрастает в разы.       — Он тебя волнует? – Чонгук же понимает интерес старшего по-своему и не успевает себя сдержать, чтобы задать встречный вопрос, но ему не отвечают. Чимин будто специально не смотрит в глаза младшего, сконцентрировавшись на докторе Киме и борясь с непостижимыми и дурманящими чувствами.       — У него были проблемы поважнее, – загадочно произносит ученый, обращаясь только к Чимину, так жадно ждущему ответа, но объяснений не дает. Он устал от разговоров, головной боли, ощущения грязного тела и режущего глаза солнечного света. Единственное желание – докурить и поспать несколько часов, чтобы упорядочить утомленные вялые мысли и восстановить мозговые процессы, а после – все остальное.              Хосок перехватывает разговор уже медленнее, с перерывами на зевание, рассказывая о неожиданном решении ученого.       — Вы только себе представьте: Сокджин начал внезапно громко петь, так что я чуть с ума не сошел. Но быстро понял, что к чему, и подхватил его детскую считалку в полный голос. И усилия оправдались – группа зараженных быстро отозвалась на наш клич, ну а мы под шумок сражения дали деру.       — Воспользовались моментом, – поправляет его мужчина, нагнувшись с ровной спиной и потушив сигарету о пол, которому уже давно все равно на такое безалаберное отношение к себе. А после Сокджин поднимается на ноги, показывая всем своим отрешенным видом, что беседа для него окончена и пора заняться делом, например отдохнуть в кое-то веки. Чонгук решает помочь ученому сориентироваться и расположиться в одной из комнат. Он молча приглашает идти за ним, следуя в помещение, где сам провел последнюю беспамятную ночь. Остальные живо продолжают обсуждение, тихо посмеиваясь и толкая друг друга, и Чон уже собирается оставить доктора Кима, чтобы дать ему возможность побыть одному, но Сокджин другого мнения на этот счет. Он закрывает дверь перед младшим и, сложив руки в замок, пристально оглядывает недоумевающего парня, будто что-то выискивая в чужом образе, невидимое для глаз. Хмыкнув своим же мыслям, мужчина бросает незаинтересованный взор на скудно обставленную комнатушку и матрас на полу.       — Это место никуда не годится, – Сокджин говорит, как о ближайшей перспективе нахождения в старом доме, так и о далекой, с чем не мог не согласиться Чон. Пусть он недавно проснулся и еще плохо соображает, но уже чувствует на себе неподъемную ответственность за будущее почти всех в группе. Его волновали судьба невменяемого Намджуна с Минсоком, пропажа Джиын, мяукающая кошка, состояние ученого, не спавшего почти сутки, отстраненность и взрывоопасность Чимина и собственная потерянность в этом всем. Меньше всего он думал о Мине и Хосоке, и на то были свои весьма веские причины, после которых о доверии и дружбе не могло быть и речи. Тут бы сжиться с ними на одной территории и не высказать в лицо все непорядочные мысли.       — Мы тут не задержимся, – заверяет Кима Чон, тяжело вздыхая и уже спозаранку ощущая груз на своих плечах. А красной вывески «выход» и хотя бы призрачных планов на будущее нет и близко.       — И куда пойдем дальше? – Сокджин, стоящий возле окна, осмотрел двор и, не найдя ничего достойного его внимания, оперся поясницей о шаткий подоконник, чтобы хоть немного разгрузить гудящие ноги.       — Я пока думаю над этим, – парень потирает пальцами переносицу, ощущая нарастающую головную боль от быстро носящихся мыслей, ищущих решение задачи со звездочкой, но ничего путного в голову не приходит. Из тумб архива мозгового центра высыпается не нужное никому тряпье сомнений, переживаний, домыслов и тревог, но ни одной здравой стратегии.       Шифр продолжает лежать на дне рюкзака неразгаданным, да и честно говоря, Чонгук давно потерял надежду узнать последнее послание Канджуна ему. Затертая до дыр карта не имеет на себе никаких подсказок или обведенных пунктов назначений, где можно найти комфортный приют для выживших. Половина команды больна или не в себе, а другая дышит на последнем издыхании, как загнанные до смерти лошади, готовые упасть ничком там, где и стояли. Одна безысходность, куда ни глянь.       — Сутки для того, чтобы привести себя в порядок, но больше откладывать нельзя, – умозаключает Сокджин, видя усталость и неготовность к принятию решений на лице собеседника. В жизни ученого всегда был четкий график и предельно ясный план, которому он следовал, отклоняясь от курса только в крайне редких случаях. И сейчас не было исключений из правил. Ким не привык избегать громкоголосых проблем, мешающих жить, и делать вид, что их не существует, пока те набирают несусветную мощь, как растущий снежный ком, превращаясь в смертоносную лавину. Наоборот, он решает сложности, щелкая их как семечки прежде, чем они успевают навредить и задеть. А потом переступает через их покореженные трупы-шелуху и идет дальше. — Нам срочно нужна лаборатория, чтобы продолжить исследования. Ты поговорил с Чимином?       Чон оказывается в тупике после неожиданного вопроса, к которому жизнь его совершенно точно не готовила. Как-то в перерывах между беготней от монстров, сомнительным сном и зудящим на коже волнением, он забыл обдумать свои дальнейшие действия. Парень даже не задумывался еще над тем, чтобы поведать Паку обо всех своих догадках и разговоре с Сокджином. И сейчас мысль об этом обеспокоила его и взволновала, вгоняя в очередной тупой угол стресса. Чонгук прячет взгляд от ученого, отчетливо понимая только, что сейчас далеко не лучшее время для подобного разговора с солдатом и следует отстрочить этот момент как можно на дольше.       — Он слишком вспыльчивый и непредсказуемый. Думаю, это стоит сделать позже, – находит что сказать младший, встречаясь с проницательным взором Сокджина, не спешащего отвечать, а лишь наблюдающего за встревоженным парнем, который словно стоит на иголках и в любой момент готов сбежать прочь. В итоге мужчина решает смилостивиться и отложить решение этих проблем до лучших времен, ведь сейчас и правда стоит уделить время себе и своему состоянию, которое, мягко говоря, отвратительное.       — Ладно, поступай как знаешь, – Ким отворачивается от младшего и начинает перекладывать матрас на свой лад, чтобы спокойно отдохнуть в тени подальше от утренних лучей. Он показывает всем видом, что разговор окончен, пока что по крайней мере.       — Если что, зови, хен, – говорит уже облегченно Чонгук и выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Он и сам не ожидал, что вопросы о Чимине вгонят его в шаткое и невыигрышное положение, словно еще одно неправильное слово, и ты свалишься за борт в пучину безжалостного океана. Клубок тяжелых взаимоотношений с Паком постепенно запутал в себе влюбленного и потерявшего голову младшего, не знающего ответы на простые вопросы: Кто такой Чимин? Что он любит? Где вырос? Как он отреагирует на свою значимость в создании лекарства? Будет ли злиться на Чона за молчание или же все поймет без слов? Чону казалось, что Пак пожертвует собой ради других, поэтому рот зашился невидимыми нитками и не выдавал тайны старшему. Парень боялся хронически потерять возлюбленного, но в итоге сам терялся в догадках и неведении. Чонгук сам толкнул себя в морскую пучину и уже был между огромных волн, беспомощно бултыхаясь и крича во всю глотку, но не имея возможности быть спасенным. Если бы Чимин увидел метания младшего, то, скорее всего, сперва разозлился бы, а потом долго смеялся и обнимал его, увеличивая порывы ветра и высоту волн, пытаясь потопить окончательно своего любимого.       С непониманием и потерянностью Чон возвращается в гостиную как раз в тот момент, когда Чимин задает очередной вопрос, подливающий бензин во внутренний костер не самых приятных эмоций.       — А Сонмин и Чо Инсу выжили? – интересуется Пак, немного хмурясь, и откидывает назад отросшую челку, постоянно лезущую в глаза. Чон замедляется, потеряв всякое желание возвращаться к остальным, но продолжает слушать беседу и неторопливо идти вперед.       — Мы этого не видели, – приглушенно отвечает Хосок, которого никак не может выпустить Мин из своих объятий. Чонгук в этот момент опять думает о том, что эти двое заслуживают друг друга.       — Что же, вам здорово повезло, – Юнги все-таки расслабляет руки и дает своему парню рассказать в ярких красках концовку, чтобы потом уложить его досыпать пропущенные часы сна.       — Да где там, мы еле добрались до города. Набрели на очередную свору зараженных, так бежали, что у меня все ноги стерты до крови, просто в мясо. Мы же драться с ними не будем, далеко не воины, – Хосок делает паузу, чтобы особенно широко зевнуть, грозясь разорвать себе лицо на две части. И в этот момент Чонгук наконец-то подходит ближе, но не садится на оставленный им стул, а перекладывает свой вес на дверной косяк, скрещивая ноги и наблюдая за оставшейся неподалеку тройкой. Хотя, чего греха таить, его интересует лишь Чимин. — А в городе тоже жизнь не сахар, группа прокаженных бездомных пыталась загрызть нас пару кварталов отсюда, но ближе к этому дому вообще никого нет и тишина такая пугающая, будто пустыня.       Пак в этот момент впервые за день улыбается широко, словно готовый рассмеяться во весь голос. Он выглядит явно довольным собой, не удерживаясь от того, чтобы рассказать о своей тайной ночной операции, упростившей жизнь всем присутствующим на период ближайших дней.       — Это потому, что я вчера усердно почистил тут район и прибрался за собой, чтобы спокойно пару деньков отдохнуть, – поднимаясь с насиженного места, сладко тянет старший. Хосок аж присвистывает то ли от восхищения, то ли от ужасных картин, оживших в воображении, а Мин закрывает неосознанно открывшийся рот. Зато негодование Чонгука набирает обороты, и парень отрывается от стенки, готовый спорить и предъявлять претензии.       — Ты не говорил ничего об этом, – сурово высказывается младший, наблюдая за тем, как его возлюбленный идет в направлении к нему достаточно неспешно, будто издеваясь и не воспринимая всерьез. А когда все-таки добирается до Чона, то останавливается с ним на одном уровне и едва поворачивает голову к нему, сощуривая лисьи глаза.       — Чтобы ты спокойно уснул, Чонгук-и, и не наводил панику без повода. Но ты все равно не спал, упрямец, – Чимин говорит с хрипотцой так, чтобы слышал только младший, издевательским, немного надменным и непокорным тоном, а после выходит в кухню, не дожидаясь ответной реакции. Парень задерживает дыхание и закрывает на несколько секунд глаза, чтобы понять, как с ним просто и нагло играют, водя за нос и управляя эмоциями. Но от мысли, что старший всю ночь не только искал аптеку, но и убивал зараженных направо и налево, тошнота возрастает многократно и не оставляет ни единого следа злости. Чонгук упустил из виду своего возлюбленного и не сумел бы защитить в случае чего. Пак является неконтролируемым ураганом, поступающим только так, как ему вздумается, и разрушающим каждого на своем пути.       — Тебе следует отдохнуть и восстановить жизненно важные ресурсы, а мы пока что займемся бытовыми вопросами, – издалека слышится голос Юнги, обращенный к Хосоку, и Чон наблюдает за этой парой людей, вызывающих на данный момент лишь чувство отторжения и непринятия. Ему бы хотелось, чтобы они немедля покинули дом, но воспитанность и понимание безнадежности ситуации сдерживает парня от необдуманных решений. А еще присутствует некая жалость по отношению к ним, но откуда она взялась – пока что непонятно.       Хосок подхватывает рядом стоящую переноску и заглядывает внутрь на обозленную и притихшую кошку, которая до сих пор пребывает в шоке от происходящего. Видимо, он боится выпускать ее, думая о возможных громких истериках и побеге со всеми вытекающими в виде длинных царапин и глубоких укусов. Еще парень думает о том, что Мири обязательно запачкает свою белоснежную шерсть и мягкие лапки, поэтому приходится кружиться в объятиях с пластиковой переноской и слушать жалобное котячье рычание.       — Я согласен спать только возле своей сладкой зефирки, – делает громкое заявление Хосок и следует за посмеивающимся Юнги, который собирается уложить парня любой ценой.       А Чон спешит догнать укрывшегося на кухне Чимина, потому как не намерен завершать разговор подобным образом. В младшем продолжало бурлить негодование, недовольство и искорка обиды, готовая сжечь в своем пламени самую крепкую нить, связывающую влюбленных. Пак же ожидал преследования и был готов к препираниям с разгоряченным с утра пораньше ревнивым парнем, не скрывая ухмылку и прищуренный однозначно довольный взор. Старший как раз выливает оставшуюся горячую воду из термоса, в который перелил кипяток часом ранее, в еще одну порцию рамена, когда Чон подоходит в нему сзади ближе некуда, ставя по бокам ограничители в виде своих рук. Движения скованы максимально, но Чимина это не смущает, а лишь еще больше забавляет.       — Переживаешь за бывшего любовника? – шипит достаточно сердито и раздраженно Чонгук куда-то в чужой затылок, еле останавливая себя от того, чтобы цапнуть маячивший перед глазами голый участок кожи.       — Всего лишь думаю о будущих проблемах, – пожимая плечами, как ни в чем не бывало припевает старший, плотно закрывая вермишель крышкой, и легко разворачивается в полу-обьятиях младшего, ничуть не уступая ему в напоре. За миг флер веселости и легкости слетает на пол. Теперь Пак смотрит отнюдь не игриво, а в какой-то степени жестоко, расстроенно и устало, вводя Чона резкой сменой настроения в замешательство и заставляя немного сдать позиции. — Ты же знаешь, что мне на него все равно, зачем эти пустые вопросы и никому не нужная ревность?       — Потому что ты им интересуешься больше, чем нами, – Чонгук не думает долго, а говорит как на духу, не скрывая обиженные и собственнические нотки, стойкую неуверенность в себе и чувствах старшего и, конечно же, страх потерять недавно обретенное нечто важное. И все это обличается перед старшим во всей своей красоте, олицетворяя слабость и зависимость одного человека перед другим. Для кого-то – это недостаток, для кого-то –привилегия, но для избранных – сила, которую можно бесконечно черпать, не боясь раниться о твердое бугристое дно. Играть в жестокие игры у Чонгука долго не получается, поэтому он роняет свою кипящую от чувств голову на плечо старшего, сдаваясь без боя, и его тут же гладят по спине, обнимая и притягивая ближе.       — Ты с утра сам не свой, – подмечает Чимин, невольно расслабляясь от чужого долгожданного присутствия, и понимает, что его крепость тоже пала, вывесив на показ белый флаг. Противостоять младшему и спорить с ним невыносимо тяжело. Теперь существует орудие, способное погубить неуязвимого солдата. Это Чонгук собственной персоной, потому что именно он стал брешью в целостной броне солдата. — Это как-то связано с возвращением парней?       Пак только предполагает, но парень в его руках дергается и быстро высвобождается, не желая говорить сейчас об этом. Все его эмоции смешались воедино, их было слишком много для завтрака, чтобы разобрать истинные причины плохого настроя на предстоящий путь. Но, кажется, старший, четко попал в один из пунктов, и от собственных мыслей становится немного страшно.       Нет, Чонгук никогда никому не желал зла, неудач или смерти. Он не искал врагов и всегда избегал конфликтов, не желая впутываться в сложные взаимоотношения с коллегами, девушками или сокурсниками. Его помыслы были чисты, а наивная вера в справедливость походила на вымысел из сказки. Но тем не менее, каждый должен получить по заслугам рано или поздно. Взгляд метается по бедному кухонному гарнитуру, не желая встречаться с глазами старшего, читавшего Чона, как открытую книгу с простецким слогом и прямолинейным сюжетом.       — Стой, – Чимин изумляется своей внезапной догадке, даже отодвигая немного младшего от себя, чтобы встряхнуть его и выбить ответы силой, если придется, — ты не хотел, чтобы Хосок возвращался?       Применять кулаки или боевые приемы солдату не приходится, ведь все понятно по плотно сжатым губам, набухшей жиле на напряженной шее младшего и блестящим глазам, кричащим о том, что парень погружен глубоко в мир своих эмоций в надежде откопать там нечто стоящее и способное стать ключом к разгадке беспокойств. Чонгук никогда не был плохим человеком, но, кажется, с пришествием апокалипсиса все перестало быть очевидным. Он становился жестче, увереннее, суровее и непреклоннее в решениях, учился отстаивать и защищать свое, учитывать приоритетность задач и просчитывать наперед возможные варианты событий. И, наверное, в его голове как-то промелькнула мысль о том, что всем было бы спокойнее, если бы сын Сонмина был с отцом, а не с их отрядом. Положиться на того, кто уже подвел однажды, и дать себе право заново доверять этому человеку, Чон не может, а значит придется спать особенно чутко и с заряженным оружием под боком. Чимин мрачнеет на глазах, догадываясь, что в его словах есть большая доля правды. Видимо, не такой ответ он желал получить.        — У его отца какие-то наполеоновские планы по захвату власти и созданию лекарства, – начинает издалека младший, словно прощупывая почву, но его фраза звучит, как обычное ничего не стоящее оправдание. Чон мысленно и физически отступает на шаг назад и прямым текстом без увиливаний заявляет. — Конечно, я ему не доверяю, как и Юнги в принципе.       Образ старшего смягчается под влиянием проступившей искренности. Но Пак и продолжает держаться отстраненно, будто обязан пожурить Чонгука за подобное мышление.       — Хосок не его отец, он кажется другим, – Чимин звучит убедительно, особенно когда использует эту нежную интонацию, словно младший нашкодивший ребенок. А Чонгук не пытается разубедить его в обратном, внимательно слушая, наклонив голову к плечу, и рассматривая каждую деталь в полюбившемся сердцу человеке. Пухлые розоватые губы, хищные темные глаза, еле заметная щетина на подбородке и покрасневшее раздражение после бритья там же. Чимин был сборником несовместимостей, которые зачаровывали и привлекали к себе с невиданной силой. Поэтому ему было разрешено отчитывать Чона, ругать, причитать, критиковать и многое-многое другое, и даже сам Чонгук не знает пределов этой вседозволенности. Он посмотрел на Пака с новой стороны и, кажется, проникнулся к нему еще большей симпатией, пока вдруг тот не продолжает, вызывая легкий смех. — И вообще он приемный вроде как.       Чонгук на молекулярном уровне не может стоять далеко, поэтому игнорирует чужую напускную отрешенность и сгребает старшего в довольно грубые объятия, словно собирается побороться с ним. Наконец-то Чимин теряет бдительность, под давлением вездесущих пальцев упускает вырвавшийся наружу смех, отчего младший сияет ярче начищенной монеты и вдруг понимает, насколько сложный человек ему попался. Пак не видит схожести и готов проявить сочувствие и понимание к постороннему, но к себе почему-то ни в коем случае.       — Заметь, что это говоришь ты, – пытается донести суть своих мыслей Чонгук, встретившись с опасными черными омутами, хранившими в себе все тайны человечества. И старший замирает, готовый внимательно слушать, чтобы тут же противопоставить достойный аргумент. Если бы у них кто-то спросил, настолько ли важна для них эта тема, то они бы вдвоем ответили «нет», но если бы вопрос поставили по-другому, например «Вам нравится ходить по тонкой грани?», то согласие было бы незамедлительным. Чон хочет донести серьезность своих дальнейших слов, поэтому прячет подальше слабость перед старшим и глубину сразивших его чувств. — Ты буквально ненавидишь себя из-за каких-то своих родственников, но при этом ничего плохого для близких ты не делал. А тут совершенно другая ситуация. Хосок предал нас не единожды, сдавал наше местоположение, заставляя бежать куда глаза глядят. Только вспомни: научный центр, дом Канджуна, ферма, военная база. Нас везде находили, и это все его рук дело. Так почему он заслуживает твое хорошее отношение, а ты собственной персоной нет?       Чимин пытается вырваться из объятий и сбежать, чтобы никогда не думать о том, что пускает по душе болезненную дрожь, но у него не получается. Несмотря на весь свой боевой опыт и объективно колоссальное превосходство, он не может вырваться из рук возлюбленного, ослабнув и обессилев за секунды. А Чон пока может вдыхать запах чужих волос, понимая, что вряд ли когда-то надышится вдоволь.       — Ты не веришь в то, что человек может ошибаться? Изменение взглядов? – продолжает гнуть свою линию старший, хоть уже не так убедительно, более вдумчиво и с мелькнувшем в голосе сомнением. Он чувствует свою незащищенность и потерянность, не имея ни малейшего понятия, как себя вести, так как защищаться от Чонгука не надо. — Не веришь в прощение?       — А ты для себя веришь? – шепчет в аккуратное покрасневшее ухо младший, подмечая, как вздрагивает парень в его руках от ощущения теплого воздуха на коже.              — Нет, – правду нельзя выменять ни на что, кроме правды. Ложь усложняет существование, создавая на пустом месте хитросплетенные конструкции, в которых теряешься, забываешься и, в конечном итоге, перестаешь быть собой. Это Чонгук особенно ценит в Чимине, который может увиливать, отвечать расплывчато, уходить от разговора, переводить тему, но никогда не лгать. Стоит прижать его к стенке, и вся мишура падает с шелестом на пол, оставляя лишь громкое заявление о ненависти к себе и пугающегося собственной тени мальчишку, прячущегося в шкафу, невзирая на страх темноты.       Что в тебе сокрыто, Чимин? Сколько непостижимых истин и неразгаданных тайн утоплено в глубине твоих прекрасных глаз?       — Вот и я уже мало кому доверяю, – соглашается Чонгук, понимая, что следует уступить и не рвать бумажную душу на папье-маше. Нужно сохранить оставшиеся ровность и гладкость и аккуратно склеить все надрывы. Но это станет возможным только, когда Пак самолично предоставит клей или скотч.       — И мне тоже не доверяешь? – Чимин смотрит, непривычно широко раскрыв глаза, выглядя при этом наивно и любопытно, отчего у младшего взаправду щемит сердце. Так можно до сердечно-сосудистых заболеваний добраться в молодом возрасте.       — Тебе доверяю, хоть ты себе и нет. Наверное, это выглядит глупо с моей стороны, но ты слишком значим для меня. Я готов принимать тебя любым, ждать, верить тебе на слово и унижаться, сколько попросишь, – мед льется из уст Чонгука, хоть и не передает всей концентрации гормона счастья в крови от одного лишь взгляда на старшего. Понятие гордости испаряется, оставляя на своем месте цветущую и пахнущую влюбленность, слепую, глупую и наивную, но от этого не менее прекрасную и способную сотворить невозможное. Даже растопить многовековой лед, в котором заперто сердце Чимина, выуживая наружу боязливого, обиженного, одинокого и перепуганного парня. И Пак чувствует всем естеством возможность свершения невозможного и противится этому, будучи неготовым потерять все защитные механизмы и остаться в оборванном тряпье, словно Золушка. Его двенадцать часов еще не наступили. Чимин вырывается из теплых оков, разрываясь между желанием убежать и вернуться в мягкие объятия.       — Перестань так говорить, – выдыхает он, не в состоянии отвести взор от такого родного и нужного ему человека, который вместе с этим является его погибелью. Паку подсказывает это чутье охотника, солдата и бойца, но сердце в обнимку с душой рвутся обратно к тому, кто их присвоил без согласия хозяина.       Видимо, в глазах старшего читается предупреждение напополам с непониманием, отчего Чонгук поднимает руки вверх, в точности повторяя сцену их первой встречи. Только рамен – горячий и готовый к употреблению за спиной Чимина, а не запечатанный в рюкзаке младшего. Подмечая эту забавную деталь, Чон медленно подходит к старшему, внимательно следящему за ним и не упускающему ничего из виду. Почему-то старший не может возражать, спорить, даже не может ступить шаг, чтобы оставаться на допустимом расстоянии, которое не туманит голову. А Чонгук целенаправленно приближается, мягко и неторопливо, словно издеваясь и обнажая истинные желания возлюбленного. Еще пару сантиметров, и их грудные клетки столкнутся, любовно переплетаясь ребрами. Пак уже может разглядеть поры на чужом лице, трещинки на нижней губе, посчитать длинные ресницы и вглядеться в росчерки пера природы на темно-карей радужке, незаметно для себя подстроившись под чужое дыхание. Но Чонгук не наклоняется ближе, не ведет кончиком носа по мягкой щеке, которая этого так желает, не оставляет поцелуи на изголодавшейся по ним коже, лишь смотрит в глаза Чимина и забирает одной рукой свою вторую порцию рамена. А потом отстраняется быстро и стремительно, словно уходящая на дно волна, способная утащить с собой солдата на глубину.       — Я не забыл: время и дистанция, – напоминает старшему Чон, снимая картонную крышку и вдыхая аромат любимой еды. Он пьет настоявшийся бульон, прикладываясь ртом к бумажной глубокой тарелке, так неосторожно и резко, что тонкий ручеек жидкости стекает с уголка рта к подбородку и срывается к футболке, пачкая ее. Хочется слизать остатки влаги с чужого лица, но Чимин только прикусывает свой язык, пока младший добавляет нарочно, двусмысленно и смело, — только ты первый нарушил это правило, когда пришел ночью.       — Тебе приснилось, – огрызается Пак, толкая плечом вставшего в проходе Чонгука, выходит прочь из душной и маленькой кухни на свежий воздух и не видит чужую улыбку до ушей. Чон уплетает лапшу и чувствует себя самым счастливым на планете в тот момент, потому что дорогой ему человек, занимающий почетное первое место по значимости, кажется, настолько влюблен в него, что боится это признать. С этим работать намного легче, чем с безразличием. Чон подождет, погладит по направлению роста шерсти, покажет свою важность и нужность, и Чимин сам придет к нему. Как уже однажды под покровом ночи, когда не смог уснуть в одиночку.

***

      Через энное количество времени, на самом деле не такое уж и большое, храп двух взрослых мужчин всколыхнул стены дома, оповещая о начале тихого часа. Чонгук наведался в комнату к Минсоку, чтобы провести медицинские процедуры, такие как укол антибиотика, измерение жизненно важных показателей, симптоматическое лечение в виде спреев, порошков и ингаляторов и так далее. Оставшись довольным снижением температуры тела до тридцати семи, молодой доктор обратил внимание на старшего Кима, который так и не притронулся к лапше, выпив только воду, и продолжал сидеть на том же стуле, поглядывая время от времени в окно. Было что-то непостижимо печальное и болезненное в его сгорбленном образе, тянущемся к полу силой притяжения и грузом ложных надежд, коже бледно-землистого цвета и бессмысленном взгляде, устремленном поверх головы брата. Чон долго решался, что ему сказать или сделать, но в итоге промолчал, догадываясь о том, что единственным произнесенным Намджуном словом будет женское имя. Ничего другого. Пришлось покинуть комнату, оставив в покое двух родственников, как подбитых зверей, не способных зализать себе раны.       Когда Чонгук вернулся на кухню, чтобы понять, чем ему предстоит заняться на протяжении оставшегося дня; его там уже ждали Чимин и Юнги, единственные из всех в состоянии что-то делать. Солдат раскладывает на кухонном гарнитуре свое холодное оружие по длине лезвия, проводя по каждому острию любовно пальцами, ничуть не боясь пораниться. Мин же упирается на ногу, противоположной стороне его ранения, пытаясь разгрузить бок, и сортирует довольно ограниченные для такого количества человек продукты, делая выводы, что больше, чем на сутки, им задерживаться нежелательно, или же придется опять отправлять самых смелых за провизией. Вид у обоих товарищей по несчастью был, мягко говоря, напряженным и недовольным. Если у Чимина это объяснялось плохим состоянием ножей, то у Юнги – вернувшейся физической болью. Больше откладывать это дело нельзя, как бы Чонгуку ни хотелось не контактировать с Мином. Сцепив зубы и абстрагировавшись, следует сделать должное, ведь Чон как-никак врач.       — Пошли, – бросает он Юнги через плечо и спешит за своей аптечкой, чтобы найти антисептик и чистые бинты. Все необходимое отыскалось слишком быстро, можно было помедленнее, ведь начинать лечение этого парня совершенно не хочется. Тело сопротивляется и не поддается уговорам, что, видимо, и заметил подошедший Мин.       — Все в порядке? – спрашивает он, поднимая рубашку вверх и открывая доступ к перевязке уже не первой свежести. Чонгук упирается в нее взглядом и заставляет себя поддаться вперед, чтобы размотать заношенные бинты и провести осмотр шва. На вопрос он забывает ответить даже кивком, полностью сконцентрировавшись на том, чтобы не думать о родителях, аварии, машинах, дорогах и обо всем, даже косвенно связанным с этим. Но получается откровенно плохо. Невозможно забыть то, что человек, которому он сейчас обрабатывает рану, убил его семью. У судьбы ужасное чувство юмора, однако. В потрескивающей от напряжения тишине Чон подмечает, что заживление проходит отлично, кровотечений нет, разрывов шва тоже, и с чувством выполненного долга перевязывает рану.       — Жить буду? – Юнги делает вторую попытку заговорить с младшим, у которого, кажется, совершенно нет настроения, а в следующий миг он слышит почти призрачный шепот, похожий на галлюцинацию.       — К сожалению, – не сдерживается Чонгук, шипя под нос и отворачиваясь обратно к сумке с медикаментами, чтобы все педантично сложить.       — Прости? – ошарашенно спрашивает мужчина, теряясь в догадках: это был голос младшего или же вымысел разума. Как первый, так и второй вариант немыслимо абсурдные и пугающие. Но Юнги, натягивая обратно на тело верхнюю одежду, вдруг приходит к выводу, что лучше бы сошел с ума, чем потерял такого друга, как Чонгук.       Чон делает вдох и задерживает дыхание, пока никто не видит, а пациент одевается за его спиной, и считает в уме до пяти, потом до десяти. И знаете, немного помогает. Поэтому в следующий миг он находит в себе силы аж на полноценную фразу, правда пустую как чистый лист и не выражающую никаких эмоций.       — Конечно, будешь жить, –нейтральным тоном говорит младший, избегая прямого взгляда в чужие глаза, будто правду так легко прочитать, и смотрит именно в то окно, которое так сильно приковало внимание Чимина этим утром. Обычное большое и старое дерево с шуршащими от ветра листьями, пожухлый газон, состоящий из сорняков, и мусор в виде пустых полиэтиленовых пакетов, пачек из-под еды, жестяных банок, старых трухлявых досок, ржавого металлолома и прочего дерьма.       Если так подумать, этот дом тоже давно надо отнести на свалку, но он уже настолько одинок и заброшен, что и этого для него никто не сделает. Даже в виде последней воли. Все-таки Чонгук никак не может понять, что Чимин нашел привлекательного в этом сером и мрачном виде, что разглядывал с таким детским любопытством и о чем думал в тот момент.       — Ночью Минсок кое-что сказал мне, – вырывая Чона из размышлений и возвращая с улицы в комнату, говорит Юнги, решив опустить странный момент в их небольшом диалоге, списав все на огромное эмоциональное напряжение. И когда младший поворачивается к нему, хоть и смотрит на все, кроме собеседника, он продолжает, чувствуя, что должен поставить в известность остальных. — Не знаю, насколько можно верить его словам, но мне кажется, что он не врал.              — И что же это? – вопрос звучит довольно безразлично и холодно, но Мин другого и не ждал, поняв окончательно, что Чон не в духе.       — Джиын мертва, – без драматических пауз и лишней воды сообщает мужчина, наблюдая за тем, как дрогнула рука младшего в тот момент, когда он решил взять аптечку. Сумка с медикаментами приземляется на землю, а Чонгук наконец-то смотрит на Юнги, правда, нечитаемым и тяжелым взором, словно тот был вестником дурных новостей и страшных трагедий, сея за собой только плохое.       — Я догадался, когда Чимин ее не нашел, – неожиданно говорит парень и поднимает свои драгоценные вещи с пола, ведь неизвестно сколько людей ему предстоит лечить.       — Почему? – Юнги чувствует себя немного потерянным, так как он ожидал совершенно не такую реакцию. Конечно, слез и паники ему бы видеть тоже не хотелось, но хотя бы печали было бы достаточно. Чонгук бросает взгляд в сторону кухни, где остался рассматривать свои драгоценности один ненаглядный солдат, и его губы окрашивает слабая улыбка, тут же стертая подчистую усилием воли.       — Он слишком хорош в своем деле, чтобы упустить живую девушку, – с такими словами, показывая, что разговор завершен, Чон выходит из комнаты, чтобы положить аптечку на место и немного упорядочить мысли и чувства, сброшенные в одну гору хлама.       Мин долго смотрит на дверь, закрывшуюся за младшим, а после на ползущую по плитке тень Пака, раздумывая о сложности человеческих отношений и их влиянии на ближайший круг общения.       Что-то в Чонгуке переменилось, затвердело и больно резало заточенным краем, словно парень превратился в один из тех смертоносных острых и тонких ножей Пака, лежащих на столе в четком порядке. Возможно, в этом есть доля правды, ведь Чонгук пребывает в полной власти Чимина, разрешая собой манипулировать и пользоваться, как тому заблагорассудится. Парень стал полноправным оружием солдата и только рад этому, что нельзя сказать о Юнги, стороннем наблюдателе.

***

      Общим решением был вынесен приговор, гласящий, что без водных процедур после многочасовых физических нагрузок жить никто не хочет. Но вот с поиском решений, способных воплотиться в жизнь, были некие затруднения, так как централизованное водоснабжение давным-давно было отключено, а чистую воду еще надо поискать. Проблемы надо решать по мере их поступления, поэтому этот вопрос стал главным на повестке дня троицы мужчин, способных совершить хоть что-то в отличии от остальных.       После небольшой уборки при свете дня в пустых помещениях парни вышли на улицу, решив подышать чистым воздухом, а не плотными облаками пыли, забивающими дыхательные пути. Территория вокруг дома небольшая, но и это считается огромной роскошью; молодая трава и дикие цветы всеми силами пытаются скрыть за собой ржавчину и остальные признаки влияния времени и отсутствия рук человека. Несмотря на запущенное состояние участка, все цветет и пахнет, вселяя даже в брошенный всеми дом надежду на новую жизнь и второй шанс.              Именно это чувствует Чонгук, наблюдая за тем, как отбивающие себе сантиметр за сантиметром виноградные лозы оплели прогнившую до основания лавочку, от которой остались только столбики, они тянулись все дальше и дальше своими тонкими закручивающимися усиками, заполняя пустое пространство и сохраняя в своей тени то, что ушло на покой. Пока парень тонул в размышлениях о серьезных метафорах и смысле бытия, Чимин с Мином исчезли из виду, пройдя по узкому проходу между стеной дома и соседним сооружением, построенным вплотную к ограждению. Чонгук последовал за ними, втискиваясь боком в ограниченное пространство и ловя в себе стойкое ощущение ловушки, захлопнувшей в своей пасти человека. Но паника быстро исчезла, и парень выбрался спокойным и невредимым, попав на задний двор, который вмещал в себя бывшее пространство для отдыха и ветхое здание, служившее рабочей мастерской. Юнги стоял возле двух высоких яблонь, которые росли будто вместе в паре рядышком, и активно жестикулировал руками, что-то показывая рядом стоящему Паку.              — Мы можем соорудить что-то вроде летнего душа на заднем дворе, – услышал голос Мина младший, подходя к парням. Предложение было дельным, так как в доме была только крохотная ванная с потрескавшейся эмалью и то, ее сток оказался забит и совершенно не пропускал воду. — Часть воды нагреть на огне, остальную оставить холодной. Дешево и сердито.       — Нам надо много воды, – Чимин задумчиво кивал и внимательно разглядывал предложенную для осуществления идеи площадь, отмечая в голове наличие глухих стен, ограждения, заколоченных окон. Возможность подсмотреть за обнаженными телами минимальна, хотя вряд ли у зараженных есть склонность к вуайеризму. А если кто-то из парней что-то увидит, то стесняться нечего. Все свои.       — Здесь недалеко была колонка с водой. Не знаю, работает ли она сейчас, но стоит проверить, – припоминает воодушевленный Юнги, видя, что его идею поддерживают. Конечно, на улице еще недостаточно тепло для коротких шорт и ходьбы голышом, но выбора особо не было, а закаливание организма очень даже полезная штука.       — Тогда решили, едой займется Чимин, а я пойду за водой, – встревает в разговор Чонгук, протискиваясь между парнями нарочито напористо, заставляя Мина отступить несколько шагов в сторону. Пак же даже не обращает должного внимания на младшего, бросая на него колючий взгляд, и уходит от его прикосновений ловко и незаметно.       — Ты у нас главный, чтобы принимать решения? – только и говорит солдат, скрывая за словами свою рвущуюся наружу улыбку. Чон же приходит к выводу, что в него бы с удовольствием метнули несколько ножей.       — Хватит, – резко заявляет младший, показывая твердость своей позиции и нежелание вступать в спор, — ты уже ночью постарался, а значит меня не убьют. Пора и мне потрудиться.       Чимин, кажется, уступает, пряча чрезмерное довольство за своенравностью и строгостью, и решает вернуться в дом. За ним следует младший машинально, уже прикидывая в голове, что с собой взять и как лучше все провернуть, потратив при этом минимальное количество времени.       — Тогда я с тобой пойду, проведу и покажу, – Юнги решает не сидеть в стороне и тоже принять участие в сложной миссии. В любой другой ситуации с другим человеком его рвение и энтузиазм были бы только похвальными, но не сейчас.       — Нет, я пойду один, – грубость по отношению к Мину лишь нарастает, и ее уже невозможно игнорировать или сбрасывать на плохой сон, погоду и отсутствие настроения. Вполне очевидно, что у парня какая-то личная неприязнь, которую он не в состоянии скрыть от окружающих.       — Причина? – спокойно и без обид спрашивает мужчина, но Чон не спешит извергать наружу очередную порцию пламени, так как прекрасно понимает, что не сдержится и выскажет все в лицо. Они как раз протискиваются в узком проходе друг за другом, отчего ощущение загнанности в угол усиливается в сто крат, подогревая и без того разгоряченные угли чувств. Парень не может открыть рта, ощущая на своем затылке обеспокоенный взгляд Юнги, замыкающего процессию, и прячет кулаки в карманах, не в состоянии совладать с эмоциями. Ему казалось, что игнорировать существование Мина рядом будет весьма просто, но при каждом взгляде на него младшего будто заново сбивают на полной скорости. Конечно, это были хитрые игры разума, включавшие на полную мощность фантазию, но как с ними совладать?       — С твоим ранением такие нагрузки еще опасны, – громко произносит идущий впереди всех Чимин, уже выбравшись из тесного пространства с запахом сырых кирпичей и стряхивая со своей одежды пыль и грязь. Взглядом он находит парня бледнее мела и мрачнее тучи и, приподнимая брови, произносит, — да, Чонгук?       — Именно так, – ничего, кроме согласия с таким простым и логичным решением проблемы. Младший чувствует разливающуюся теплую благодарность по отношению к Паку, но все равно спешит сбежать подальше, чтобы не быть втянутым в очередной нервозный разговор. Его эмоциональное состояние оставляет желать лучшего. Надо привести себя в порядок, чтобы не устраивать никому не нужных сцен. Юнги смотрит на закрывшуюся за младшим дверь, пребывая в замешательстве и теряясь в догадках, где и как сумел задеть парня. Он чувствует, что отношение к нему изменилось и далеко не в хорошую сторону. Если подумать, то началось это как раз во время побега с военной базы. Чонгук сторонился Мина, не заводил с ним разговор и даже не помогал ему идти, и если сначала никто этому не придавал значения, то теперь все фрагменты складывались в общую картину.       — С ним все хорошо? – узнать причину можно, если не у самого Чона, то у его напарника, который невзначай ведет плечами и продолжает разглядывать двор в поиске чего-нибудь интересного.       — Не обращай внимание, он сегодня не с той ноги встал, – между делом ничего не значащей фразой отвечает Чимин, открывая перед мужчиной дверь и приглашая зайти его внутрь. И Юнги понимает, что такими методами правды не добьется, а значит выхода у него не остается, кроме того, чтобы ждать, когда его соизволят посвятить в происходящее. Он не злится и не обижается на Чона за грубый тон и остальные неровности в общении, всего лишь пребывает в полном замешательстве, чувствуя в глубине души болезненную червоточину. Даже настолько добрый и понимающий человек, как Чонгук, отвернулся от него, а Мин поспешно решил, что может быть другом для молодого доктора, разделяющего его боль и страдания. Ведь до определенного момента было стойкое ощущение, что их связывает схожесть мышления и пережитых тревог. Что они могут помочь друг другу пережить сложный период.       Конечно же, Юнги искал поддержки, и, как бы сильно он ни любил Хосока всей душой, тот не был способен понять в полной мере, что и как двигало его парнем, какие чувства обуревали им, где находился источник боли и насколько он был силен. А вот Чон с самого начала воспринимался, как тот, кто проходил через подобные эмоции, боролся с собственной непогодой, пытался выжить в урагане из чувств и не сойти с ума. Мину нравилось давать ему советы, проводить вместе время, сидеть часами и слушать рассказы младшего, зная, что его понимают во всех аспектах этого слова. Понимают и принимают. Тогда Юнги не чувствовал себя одиноким, уродливым и ужасным странником из другого мира, чей язык никто не в состоянии узнать. Он был тем человеком, который обрел надежного друга, способного все выслушать без обвинений и опровергнуть мысли о собственной глупости. И вот даже не успев насладиться как следует прекрасным явлением понимания, Мин потерял товарища, так похоже чувствовавшего мир, и сам терялся в догадках, где успел провиниться.       Они сошлись буквально с первой минуты знакомства, говорили о внутренних страхах, сталкиваясь в самых неожиданных местах, помогали переживать трудности, выносить из души неподъемное и не боялись тыкать носом друг друга в косяки. Сердце Мина со школы было отдано Хосоку, но с Чонгуком у него с первого слова зародилась настоящая глубокая дружба на уровне душевного родства.       И сейчас, глядя на мельтешащего и собирающегося младшего, который избегает лишний раз взглянуть в сторону Мина и заговорить с ним, ощущение горечи во рту и боли увеличивается. Юнги не может сидеть спокойно, поэтому идет искать какие-то емкости для воды и очень удачно находит два пластиковых ведра, грязных до невозможности, но вполне целых и невредимых. После этого он достает большой таз для того, чтобы набрать в него воду, и решает заняться его чисткой. Мин отдает ведра солдату, чтобы не расшатывать и так шаткое положение вещей, и подробно объясняет ему достаточно короткий маршрут к предполагаемой водоразборной колонке, которая находится буквально за углом, чтобы тот передал слово в слово информацию Чонгуку. После этого он тихо слушает под дверью пересказ Пака младшему, который в ответ только кивает головой и неразборчиво мычит, и остается довольным услышанным, понимая, что вряд ли кто-то потеряется.       В итоге Чон, погруженный в тяжелые размышления и снаряженный рюкзаком с пустыми пластиковыми бутылками и двумя ведрами, с опущенной головой уходит, не замечая пристального взгляда, вонзившегося в его спину. Юнги отстраняется от окна и возвращается на кухню, чтобы отвлечься от самобичевания обыденными делами, такими как налаживание быта, пусть и временного. Ему с Чимином предстоит накормить семь голодных ртов, а значит тут могут помочь только полные чаши отлично приготовленного риса и всевозможные закуски к гарниру. Вылазка солдата действительно значительно спасла положение, ведь складывается ощущение, что тот не только сходил в аптеку, но и заглянул в супермаркет.       Пак нашел железный лом и отодрал им доски от заколоченных дверей, что вели на задний двор, чтобы не обходить весь участок каждый раз. Потом он занялся разведением огня из вышеупомянутых деревяшек, преграждающих ему путь, и приготовлением продуктов для дальнейшей температурной обработки. Мин всячески пытается подсобить, подавая чистую от грязи посуду и приборы, промывая рис и ища в закоулках по памяти старый котелок. Остатки питьевой воды ушли на готовку то ли обеда, то ли ужина, но никто по этому поводу не расстраивается, ведь в способностях Чонгука не сомневается. И вот вода с крупой успокаивающе бурлит на костре, а двое парней сидят и завороженно наблюдают за теплым мирным огнем.       — Скажи честно, я чем-то обидел Чонгука? – решает спросить Юнги, так как его никак не отпускает этот растущий не по дням, а по часам вопрос. Видимо, в голосе мужчины слышится некая мольба на грани с отчаянием, указывающая на значимость проблемы для говорящего, потому что Пак не спешит с ответом, хмурясь и подбирая слова.       — Неосознанно, но ты не сможешь ничего изменить, так что остается только надеяться на его добросердечность, – взгляд Чимина устремляется глубоко внутрь сердца, забывая напрочь о собеседнике и теме разговора. Мин неосознанно заставил задуматься о кое-чем другом – о характере Чонгука: его преданности, самоотдаче, мягкости, смелости, справедливости и любви, которых более чем достаточно в душе младшего. Многого из этого не хватает самому старшему, и он вдруг особенно ярко чувствует, что способен рядом с Чоном на то, чего не решался делать раньше.       — Неужели все так плохо? – Мин поднимается, чтобы помешать лопаткой рис и греет руки об исходящий от огня жар. Причину разногласий с младшим он не узнал, да и вряд ли ему кто-то скажет, но догадки свои подтвердил. Решать конфликт сейчас нет времени и сил, но он все равно гложет невероятно сильно, отбирая львиную долю ресурсов.       — Не волнуйся, ты же знаешь Чонгука, – Чимин хлопает парня по плечу, искренне улыбаясь своим неожиданным выводам, которые помогли ему принять непростое, но такое нужное и важное решение, — Он чересчур хороший человек для нас, поэтому все обязательно наладится.       Мин кивает, полностью соглашаясь со сказанным, и возвращается к приготовлению еды. Какое-то время ничего, кроме бурлящих звуков и приятных ароматов, не заполняло пространство вокруг погруженных, каждый в свое, парней. Один из них вспоминал свое нелегкое прошлое, заклеймившее навек невинную душу, и свое поведение, искаженное и ложное, без всяких истинных мыслей и желаний. А второй думал о горе, пришедшем в его жизнь, своих незаживших ранах, кровоточащих изо дня в день, и о родном человеке, единственной по-особенному близкой душе, за которую боязно намного больше, чем за свою погубленную. Но кто из них Чимин, а кто Юнги, останется загадкой. Ведь и первое, и второе описание прекрасно подходит им обоим, суммируя в себе множества значений и метафор. Эти парни никогда не были близки или хотя бы чуточку похожими, но человеческая сущность всегда находит к чему стремиться, притягиваясь и различая во мраке свое отражение. И в каждой личности она находит частичку себя.       Поэтому Чимин решается тоже кое-чем поинтересоваться, вспоминая недавний разговор с Чоном и проводя параллельные линии между чужими взаимоотношениями и тем, что у него с младшим.       — Можно тоже задать тебе неудобный вопрос? – спрашивает как-то совершенно неловко и потерянно, будто ступает на чужую территорию под прицелом заряженного ружья. Медлить больше не стоит, потому что в противном случае именно Юнги убежит от солдата куда-то в дом. Жизнь не готовила его к серьезным разговорам с этим взрывоопасным человеком. — Почему после всего, что сделал Хосок, ты не отвернулся от него?       Пришло время Мина задумываться над ответом, так как у него не возникало ни малейших сомнений, когда его возлюбленный все ему выложил без утайки. Юнги не испытывал агрессии и не хотел отстраняться от Хосока ни в коем случае. Все о чем он мог тогда думать – это то, как тяжело пришлось его парню, каким потерянным он себя чувствовал, раз шел на крайние меры и верил во все, что лил ему в уши Сонмин, и что требуется сделать, чтобы им вдвоем выпутаться из перипетий без потерь. И тут Мин как никто другой проникся к Паку, щепетильно подбирая слова, чтобы его поняли хотя бы чуточку правильно.       — Он делал это все не со зла, а наоборот в попытке помочь мне. И я не могу поступить по отношению к нему иначе, – говорит как на духу Юнги и неожиданно сам для себя встречается в чужих зрачках с пониманием. Никогда он не мог подумать, что увидит нечто подобное в глазах убийцы и военного, и даже на какой-то миг теряется, приметив некую схожесть с этим человеком. Но быстро берет себя в руки, сглатывает воздух в желудок и, не отрывая взора от того, кто впитывает каждое слово, силясь пропустить через себя чужие чувства и осознать важность невидимой связи, добавляет, — У меня никого больше нет, кроме него.       Чимин задумчиво чешет затылок и устремляет взгляд вверх в небо, наблюдая за тем, как хлопает в ладоши листва на деревьях. Он теряется в недрах самопознания, откапывая невиданные сокровища и удивляясь самому себе, находя отклик на сказанное. И не абы какой, а очень даже мощный, ударяющий под дых со всей мощью. Что если Чонгук исчезнет? Не вернется из своего мини-похода и пропадет навсегда, забрав с собой весь свет и тьму разом и оставив только серое выцветшее «ничего»? Именно это чувствовал Юнги, когда Хосок остался далеко позади на базе без малейших шансов на выживание? Нечто вяжущее, перекатывающееся на языке ядовитой пилюлей. Это неизбежность и безнадега.       Мин думает о своем возлюбленном, как о крепком канате, который связывает безоблачное прошлое и все хорошее в настоящем между собой, соединяя осколки раздробленной вдребезги души парня. Хосок ради него предал всех, верил в невозможное и надеялся найти выход для потерянного прекрасного мальчика, которого видел в Юнги. Как же теперь Мин может в нем сомневаться? А вот никак. Он ответственен и за себя, и за него еще с того момента, как согласился покрыть короткие искусанные ногти черным лаком.       Человека делают именно человеком близкие люди, имеющие куда больше силы над разумом и сердцем и создающие уютный крохотный мир в большом огромном и беспросветном. Поэтому тех, кто имеет такие способности, нужно беречь как зеницу ока, не поворачиваясь спиной ни на секунду. Для Чимина этим всемогущим человеком неожиданно тихо и правильно стал Чонгук, а вот для Мина всегда был Хосок. Но правильно ли это – так слепо верить другому?

***

      Как только Минсок проснулся, больше уснуть не смог. Он слышал звуки бурной деятельности за дверью, мужской смех, громкие шаги, звон посуды и запах готовой еды, но не был в состоянии пошевелиться. По сравнению с прошлыми сутками ему стало намного лучше. Все-таки целебные уколы Чонгука подействовали, но, к сожалению, эффект антибиотиков не распространяется на душевные инфекции, засевшие огромными занозами в груди. Намджун тоже бодрствует, но это слишком громко сказано. Его поведение никак не изменилось с приходом остальных парней, он все так же сидел, иногда покачиваясь взад-вперед и в минуты просветления из последних сил подходил к окну, спрашивая, когда вернется Джиын и как чувствует себя Минсок. На этом все.       Вдруг дверь открылась, и из коридора потянулся теплый аромат бегущей со всей ног жизни, к которому так и хотелось дотянуться, но слабость и болезнь не позволяли. Юнги зашел в комнату, держа в руках потрескавшийся от времени деревянный поднос с полными всякой всячиной тарелками. У подростка аж желудок свело от горячего пара, обдавшего его лицо, и пряных запахов, забившихся в ноздри. Он не помнит, когда последний раз нормально ел. Неделю назад? Ким старший хоть и был не в себе, но пытался заботиться о брате, отдавая ему по крупицам остатки сушеного мяса и воды. Конечно же, этого было мало. Поэтому сейчас, смотря на горячий рис, маринованные овощи и тушенку, Минсок стал переживать, не вырвет ли его часом от такой пищеварительной нагрузки.       Юнги аккуратно поставил на столик поднос и подошел помочь больному переложить удобно подушку, чтобы сесть и опереться о стенку спиной. После этого мужчина подал тарелку с ложкой и проследил за неуверенным движением прибора с едой ко рту, чтобы убедиться в том, что парень сумеет сам поесть. Мин удовлетворенно кивнул и задумчиво уставился на вторую порцию, а после на каменное изваяние, коим стал Намджун. Решение проблемы никак не приходило в забитую другим барахлом голову, а состояние друга, граничащее с безумием, вызывало замешательство и короткое замыкание. Некогда вечно собранный, решительный и умный парень не поддавался душевным терзаниям или скрывал это настолько глубоко, что сам о них забывал. Юнги не помнит даже минутной слабости у друга, что уже говорить о чем-то подобном происходящему сейчас. Любые слова и действия со стороны Мина бесполезны и могут вызвать обратную реакцию, ухудшив положение вещей.       Почувствовав на себе пристальный взор, Ким старший поворачивает голову к Мину и долго смотрит на него, будто сначала не узнавая, но в итоге слабо улыбается ему и открывает рот, чтобы задать ожидаемый вопрос. Но ни единого звука не рождается на свет, так как, зная заранее имя, рвущееся наружу, Юнги отрицательно мотает головой.       Наблюдая за метаниями старого друга Намджуна, Минсок понимает, что надо брать ситуацию в свои руки. Он медленно пережевывает рис, отправляя в рот еще ложку, а после ставит свою тарелку на деревянную дощечку и берет другую, еще не начатую.       — Спасибо, хен. Я справлюсь, – голос подростка звучит серьезно и взросло не по годам, отчего Юнги будто видит глазами, какую огромную ношу возложил на себя этот ребенок, становясь мужчиной раньше срока. Для этого необязательно провести ночь с девушкой, искупаться в проруби или выпить бутылку водки в одиночку. Достаточно взять ответственность за кого-то целиком и полностью, отодвигая на задний план свои желания.       — Уверен? – Мин до последнего колеблется, постепенно идя к выходу и не отводя глаз от двух мрачных фигур братьев, напоминающих иллюстрацию, которую когда-то написал неисправно исковерканный внутри художник, чтобы выплеснуть и облегчить свои страдания, а не чтобы его картина висела на стене знаменитого музея на всеобщем обозрении. Преобладание темных тонов, густые тени, крупные широкие мазки и пробивающиеся лучи света сквозь прибитые к окну доски, олицетворявшие надежду и жизнь, такие далекие и близкие к приговоренным на смерть больным.       — Кто, если не я? – спрашивает с усмешкой Минсок скорее у самого себя, чем у Мина, покидающего полотно, на котором ему нет места. Ложка в руках весит тонну, но парень стоически ее поднимает, набирая немного риса и смотря на притихшего брата, и пытается собрать мысли воедино, чтобы подобрать правильный ключ к двери, за которой заперся Намджун. — Ты столько лет обо мне заботился, теперь настало мое время.       Ким старший смотрит на младшего брата, но находится далеко не здесь: он на ферме играется с собаками, ведет фургон, слушая указания Хосока, листает книги в кабинете дяди, сидит в саду, считая на небе звезды, гуляет по лесу, делая тренировку круг за кругом, и смотрит в глаза девушки, идущей и наблюдающей за ним везде. Если он проснется, то ночь поглотит рассудок, боль затопит глаза, лишая зрения, а смысл лопнет, как воздушный шарик. Но рядом сквозь пелену придуманной реальности возникает обеспокоенное лицо Минсока, стирая очертания возлюбленной, будто она не шла за ним. И Намджун просыпается, хлопает глазами, потеряв женский образ, как единственную ниточку, способную удержать его в сознании, и вновь, как сотни раз до этого, приходит к одному и тому же вопросу.       — Где Джиын? Она вернулась? – взрослый мужчина звучит потерянно и нестабильно, как маленький ребенок, отчего Минсок откладывает ложку, задумываясь всего лишь на секунду, и, не сдерживаясь, дает звонкую пощечину старшему брату. Подросток не чувствует смятения или обиды, только злость от того, что приходится быть сильным и стойким под шквальными порывами горя.       — Приди в себя или я тебя окончательно перестану уважать, – грозится он для пущей убедительности, надеясь, что это поможет его брату очнуться и стряхнуть пелену иллюзий. Она, конечно, облегчает существование, но вводит в заблуждения, заставляя потеряться в своем тумане и никогда не возвратиться в реальность. Намджун смотрит большими глазами на парня, совершенно не ожидая такого исхода событий и ничего не понимая.       — Джиын? – но все же он предпринимает очередную попытку забыться, разрешая себе оставаться в неведении, а мозгу быть обманутым, чтобы не оказаться внутри раздробленным. Минсок больше не позволит себе щадить брата. Он поступает грубо и резко, не выбирая выражений, но это будет куда действеннее и правильнее для психики Намджуна, чем ослепление лживой дымкой.       — Она умерла, ты видел это, – говорит четко и уверенно Минсок, пододвигаясь ближе к пытавшемуся сбежать старшему брату, и хватает его за плечи, удерживая всеми своими силами на стуле. Его собственное юношеское сердце кричит от боли утраты, злобы и горя, но Минсок игнорирует его, концентрируясь на мечущемся перед ним Намджуне. — Не отстраняйся от произошедшего, не поддавайся сумасшествию, не теряй себя. Вспомни все.       Мужчина перестает вырываться, затихая и смотря себе под ноги, уперевшись взором в грязный пол. Он молчит, крича внутри до разрыва связок без возможности восстановления, и продолжает сопротивляться правде. Сосуды на его шее выступили до предела, лоб ужасно сморщен, а правый глаз дергается, выдавая перенапряжение истощенной нервной системы, которая, кажется, сложила руки в бездействии.       — Тебе напомнить? – не унимается Минсок, еще больше возгораясь от того, что ему приходится вспоминать самому и говорить это вслух. Для последующих слов над собой нужно сделать не абы какое усилие, поэтому подросток набирает достаточно воздуха. Он должен ясно дать понять, что не отступится и будет напирать до конца, пока не раздавит мужчину, выжимая из него все скопившиеся за неделю слезы. — Она подвернула лодыжку, немного отстала, а за нами гнались зараженные, очень много зараженных. Припоминаешь что-то такое?       Намджун слышит жужжание собственных испуганных мыслей и не узнает себя. Это не он сидит на стуле и не его тело колышется из стороны в сторону. Он где-то, но не здесь. Так далеко и близко мужчина наблюдает за собой, будто из другого измерения, ощущая свою физическую оболочку чужой, неприятной и отталкивающей. Кожа кажется натянутой клеенкой, грязной, плотной и не пропускающей ни воды, ни воздуха, ни солнца. А тело под ней представляет собой сборище костей, мышц и органов, ничего более. Глаза хочется выдавить большими пальцами, чтобы не видеть себя, барабанные перепонки разорвать, чтобы не слышать, а рот спаять намертво, чтобы никогда не иметь возможности издавать звуки, выпуская таким образом боль. Нет, Намджун заслужил жить в страдании без наличия способов его облегчения. Ким закрывает уши и глаза, продолжая покачиваться, расшатывая таким образом не только ножки стула, но и натянутые нервы младшего брата.       Помнит ли он ужасающие события? Он не знает, потому что ярче всего вспоминается улыбка Джиын, ее нежные губы, добрые глаза, мягкие пряди с розовыми заколками, но никак не кровь, спутанные в клок волосы и две пустые стекляшки в глазных орбитах. Намджун до последнего пытается удержать в себе слабый мираж, но понемногу все же мужчина просыпается против своей воли и благодаря усилиям близкого человека, который в отличии от призрака вполне реален и жив.       — Что же было потом?! – Минсок срывается на крик, пропуская через себя по новой безобразные отрывки прошлого. Только так можно сдвинуться с мертвой точки, ведь подросток со страхом признает, что сейчас теряет еще и брата. Как бы он на него ни злился и ни презирал, это все чепуха по сравнению с возможными травмирующими последствиями. Поэтому нужно грубо и резко разбудить Намджуна, толкнув слабыми руками в грудь, чтобы тот аж откинулся назад от неожиданности. — Она упала в волчью яму, и на нее свалились десятки тварей, похоронив там! Вспоминаешь?!       Намджун ошарашенно открывает глаза, впервые за последнее время избавившись от помутнения рассудка и навязчивого тумана, видя отчетливо брошенный всеми дом, сломленного себя, больного младшего брата и не такие далекие режущие живое сердце моменты прошедших дней. Ким старший чувствует что-то мокрое и соленое, стекающее по его щекам вниз крупным градом. Он плачет, даже не понимая этого, как маленький ребенок, хватая воздух мелкими глотками, попав в чертов замкнутый круг первобытной истерики. Чем больше задыхаешься, тем больше растет кульминация и текут слезы, которые в свою очередь ускоряют дыхание. С влагой наружу выползает истошный вой раненого зверя, который никогда не сможет излечиться. И мираж падает в небытие, не имея возможности вновь обмануть Намджуна и стать явью.       — Это я ее толкнул в ту яму, – конечно же, кроме принятия и осознания грустной реальности, приходит перманентное чувство вины, разъедающее кожу и слизистые оболочки до кровоточащих язв. Мужчина опускает безвольно руки, напоминая Минсоку куклу, поломанную до состояния неисправности и выброшенную далеко за кулисы, где-то в угол с метлой и ведром для мусора.       Страх занимает место на эмоциональных качелях, подбрасывая юношу вперед, чтобы обнять старшего брата и уберечь его от всего горя. Как же ему хочется, чтобы события прошли бесследно, не задев своим острием открытые нараспашку души, но так не бывает.       Все хорошее и плохое отражается в нас самих, искажаясь неожиданным для всех образом и внося свою лепту в наше становление, как личностей. Потому что мы никогда не будем совершенными и законченными с хорошо расписанным финалом, прологом и подписью в конце страницы. У нас не будет толстого твердого переплета, тисненого золотого названия и многочисленного тиража. О нет, мы всегда будем рукописью на собственных коленях, нося гордый статус «в процессе». И что же в нее впишет судьба, провидение или перо, которым еще предстоит учиться пользоваться годами, никто не знает.       Минсоку так хочется сохранить Намджуна от безжалостного вырывания страниц, он не хочет потерять доброго и рассудительного брата, который всегда был примером для подражания, поэтому стискивает свои объятия еще крепче и просит еще немного сил, чтобы выстоять.       — Нет, брат, ты не должен винить себя, – произносит подросток, аккуратно гладя подрагивающую от рыданий сгорбленную спину вечно стойкого мужчины. Всегда казалось, что Ким старший ничего и никого не боялся, жил по своей собственной философии и добивался желаемого, а сейчас это был словно уже не он. А может Минсок и не знал настоящего брата вовсе. Намджун отстраняется от младшего, мотая головой и не принимая успокаивающие слова. С него достаточно лжи.       — Ты думаешь по-другому, я знаю, – еле слышно хрипит не своим голосом обессиленный и истощенный мужчина, только сейчас осознавший величину навалившихся слабости и беспомощности. Ему не надо изучать своего родного брата, чтобы понять его настоящие мысли и раскрыть подлинные эмоции. Минсок хмурится и отодвигается дальше, пытаясь разобраться в себе и не желая увиливать или скрывать свои истинные мысли.       — Хочешь знать правду? – спрашивает он достаточно спокойно и уверенно, дожидаясь пока Намджун кивнет ему, и вываливает ледяную лавину за шиворот своему ненаглядному братцу, который впервые за последнюю неделю пребывает во вменяемом состоянии. Гулять так гулять, тем более если Ким старший видит подростка насквозь. — Да, я обвиняю тебя, потому что не могу иначе, по-другому не выживу в ближайшее время так точно. То, что я младше тебя в два раза, не значит, что не умею испытывать глубокие чувства. Не один ты ее любил. Мне тоже чертовски плохо, все болит внутри от одной лишь мысли, что ее нет. И что я должен чувствовать по отношению к тебе? Благодарность за то, что выбрал и понес на спине меня, а не ее?       Минсок мастерски избегает произношение имени, жившего в его сердце уже больше года. Его первая настоящая влюбленность, наивная, невинная и трогательная, как нежные цветы сакуры, которые растут около школы. И пусть молодая учительница видела в подопечном лишь ребенка, ее заботы, внимания и платонической любви с лихвой хватало юному впечатлительному сердцу, которое окоченело вместе с физической оболочкой девушки.       Намджун смотрит внимательно, будто впервые видя своего младшего брата, и подмечает признаки мужественности на еще мягком юношеском лице. Сказать правду, ничуть ее не стыдясь, нужна смелость, а этого Киму старшему как раз не хватает. Ведь в противном случае он бы не сидел спокойно на расшатанном стуле, а давным-давно лежал бы в яме вместо той, чье имя навсегда останется святым. Он виноват во всем еще с самого начала апокалипсиса, когда поехал на автобусе с классом Минсока. Может быть, если бы молодая учительница была бы не с ним, то смогла бы выжить. Именно он завел ее на ферму, а после увез на фургоне по неизвестным дорогам в лес. Он не углядел и не предвидел всех нюансов, игнорируя вопящую интуицию и грубо ругаясь со всеми, кто его не слушался, оставляя их позади. Вот и Джиын осталась где-то там на страницах хроники жизни.       — Ты прав, это я должен был умереть, – низким пугающим голосом произносит Намджун, отчего подросток не на шутку пугается, чувствуя кожей внезапный холодок. Им обуревают страх и злость напополам, ведь так хочется донести до старшего брата, что продолжать бороться стоит. Нельзя останавливаться ни на секунду, ведь жизнь запросто может выбросить тебя за борт, даже этого не заметив. Бежать, бежать и еще раз бежать, невзирая на боль, одышку, мозоли и потерянную надежду, что в конце темного тоннеля есть свет. У этого скоростного марафона обязательно будет финиш, но преждевременно сходить с дистанции нельзя.       Минсок хватает в приступе ярости брата за плечи и хорошенько встряхивает его, бросая на это действие свои последние силы. Так хочется, чтобы весь хлам, собравшийся в голове Намджуна, упал куда-то вниз, бесследно исчезая, и освободил пространство для чего-то более хорошего.       — Нет, ты меня не слышишь, – юноша смотрит на потрясенного мужчину, не чувствуя ни разницы в возрасте, ни в мышлении, ни в пережитых чувствах. Он смотрит на свое отражение, показывающее ему ближайшее будущее, и теряется от понимания, что Намджун никогда не был супергероем и всемогущим. Он всегда был просто человеком, хорошо маскирующем свои страхи, даже сейчас. Несмотря на пустоту в глазах, мужчина боится еще одной потери, поэтому неосознанно касается ладонью кровати, когда юноша умолкает, но слов на покрывале не находит. Мысли собираются сложно, поэтому пауза затягивается, но Минсок выуживает их одну за другой, словно те связаны концами в длинный канат, по которому нужно спуститься на землю и принять произошедшее. — Пойми же: пусть сейчас паршиво так, что хочется вены вскрыть, все пройдет. И даже это. Я чувствую, что боль утраты со временем притупится, но до того момента могу наговорить столько колючего и разрушительного, что это поставит под угрозу наше кровное родство. Точно знаю, что в итоге буду жалеть, если потеряю и тебя. Мы должны хотя бы попытаться справиться с этим и простить друг друга за то, что допустили эту трагедию.       Намджун замирает не в состоянии подобрать слов, описывающих его состояние и мысли, пришедшие после услышанного. Минсок рассуждал, как настоящий взрослый, что редко делают люди намного старше него. Он смотрит в будущее, приходя к выводу, что обиды и слова могут лишь дополнительно навредить, разрушив все, что осталось, до основания. И, подавив в себе злость, уныние и обвинения, вытаскивает за шкирку старшего брата из глубокого анабиоза, полного галлюцинаций и лжи. Кажется, что этого худого и болезненного подростка ничего не пугает в отличии от Намджуна. И невероятная сила, исходящая волнами от слабого юноши, вселяет в мужчину веру, что в его существовании еще есть какой-то смысл, а путь еще не подошел к своему логическому завершению. Конечно, боль утраты это никак не уменьшило, но принять сам факт потери – это уже огромный шаг к восстановлению. Ким старший грубо стер остатки влаги с лица грязным рукавом и впервые оглянулся по сторонам, разглядывая как следует помещение.       Он смутно помнит, как добрался к городу с Минсоком на руках, как прятался от зараженных на пути к дому, в котором был лишь несколько раз, как сломал старый замок на входной двери и уложил бессознательного брата на единственную кровать, укрыв какими-то лохмотьями. А потом, когда цель была достигнута, его тело грузно опустилось на стул и застыло в ожидании чего-то. Он бы запросто мог бы так и умереть, гуляя в воображении с Джиын под руку.       — В кого ты такой умный? – Намджун не ждет, что братская связь и общение наладится сразу, но ему хватит простых слов и нахождения рядом с близким человеком. Еще столько всего нужно пережевать внутри себя перед тем, как прийти к принятию и вновь иметь возможность функционировать.       — В Юнги. Он немного вправил мне мозги, – неожиданно заявляет Минсок, удивляя этим и самого себя. В глубине души он был благодарен Мину за разговор и возможность сорваться на нем, а не на вышедшем из строя брате. Это уберегло от гибели остатка чего-то теплого и не подлежащего восстановлению. Понимая, что он сказал все, что хотел, подросток берет чужую тарелку и пихает в руки Намджуну. — Раз ты очухался, то ешь кашу, пока я ее тебе за футболку не вылил.       А после берет свою порцию и как можно быстрее набивает рот рисом, чтобы потерять возможность говорить. Он исподтишка наблюдает за тем, как мужчина долгие секунды смотрит на еду, пытаясь скоординировать свои движения с мыслительным процессом, а потом наконец-то делает первую попытку донести ложку ко рту. Получается плохо, но Намджун упрямый. Рот постепенно заполняется слюной и рисом, а Ким старается не вспоминать о плохом.       Джиын готовила так вкусно и сытно. Ей не нравилось говорить за столом, она ела маленькими порциями и наслаждалась каждым ингредиентом, припевая под нос детские песни. Мужчина помнит слишком много деталей, а в его голове проносится мысль о том, что девушка была бы очень недовольна таким небрежным приемом пищи. Во время готовки у нее все время выбивалась прядка волос из прически, и девушка заправляла ее за ухо. Она рассказывала о том, что хотела связать Киму шарф, прочитать вслух его любимую книгу и показать место, где прошло ее детство.       Пухлые губы с гигиенической помадой, сережки-жемчужинки, смущенная улыбка, крохотные ступни – все отпечаталось на подкорке. По щекам продолжали течь непослушные слезы, смешанные со злостью. Все присутствующие решают их игнорировать с этого момента и до скончания веков. А в ушах звучит нежный женский голос, звавший его обедать, — голос, к которому Намджун успел привыкнуть за такой короткий срок.