Вне игры

Вернувшись домой, Жан даже не сразу смог привыкнуть к повседневному образу жизни. Лагерь с его ранними подъемами, уборкой снега утром, тренировками, пресноватой едой из столовой и, конечно, с Эреном всегда рядом стал для Жана бесконечно родным и своим. Было странно теперь каждое утро вставать в пустой тихой комнате, в которой спал только он сам, не слышать плавного шепота ребят, проснувшихся раньше, и мерного шума обогревателя. Не чувствовать, как Эрен проводит рукой ему по волосам и шепчет почти ласково что-то в духе: «Вставай, сколько можно валяться». Тихо так шепчет, чтобы больше никто, кроме них двоих, не услышал. Жан хотел бы видеть Эрена двадцать четыре часа в сутки, вдыхать запах его хвойного геля для душа, прижиматься, целоваться, срывать с его губ те самые стоны, от которых внизу становилось так тяжело и невыносимо хорошо одновременно. Теперь они вдвоем по будням могли видеться только на тренировках и немного после них — жили ведь в разных районах. Жан был готов провожать Эрена до дома каждый день, лишь бы только провести хоть немного времени с ним вместе, а потом уже абсолютно счастливым идти к себе, минут сорок, под снегом. Но для этого нужно было спровадить куда подальше, как минимум, Марко, что удавалось нечасто. И, как максимум, Флока, что не удалось почти ни разу. Ведь он, стоило только команде вернуться из лагеря, тут же прилип к Эрену, как жвачка к волосам — не отцепишь. «Флок нормальный парень, — думал Жан чуть рассеянно. — Они же с Эреном давно дружат.» Давно дружат, учатся в одном классе, постоянно ходят вместе, а еще Эрен наверняка доверяет ему все свои секреты, а еще… …А еще у Жана скоро голова от испытываемых эмоций пойдет кругом. Он полюбил выходные в сто раз сильнее, чем любил их раньше: ведь именно на них доставучих и вездесущих сокомандников наконец-то не бывало рядом, и Жан с Эреном могли проводить время вместе хоть весь день. Они и проводили — сначала гуляли по их маленькому городку, пока ноги не сводило от мороза и долгой ходьбы, а потом заваливались к Эрену домой. Причем хозяин дома заходил нормально, то есть, через дверь, а вот Жан залезал к нему потом в окно. Зику, конечно, как Эрен говорил, было все равно, но перестраховка не помешала бы. И они сидели у Эрена в комнате, без конца разговаривая о чем-то. Если Зика дома не оказывалось, то они ещё и целовались, трогали друг друга и стонали от удовольствия так громко, что могло бы было стать очень стыдно, если бы не испытываемые всепоглощающие эйфория и влечение. Жан преодолел самое главное для них обоих смущение первым — такой вроде бы смелый с первого взгляда Эрен сам в ласках никогда ниже живота их обоих не спускался. Он целовал Жану шею, ключицы, даже соски, водил ладонями по подтянутому прессу, и это было безумно приятно, но хотелось дальше, хотелось больше. Так что Жан сам, в момент настолько сильного возбуждения, что соображать головой не было никаких сил, коснулся ладонью Эрену между ног, сначала дал ему самостоятельно потереться об нее своим стоящим колом членом, затем легко сжал через тонкий слой одежды, с удовольствием насладился тем, как у Эрена от такого свело дыхание. Домашние же шорты оказались теперь чертовски лишними, и Эрен с шальной улыбкой снял их, глаза у него помутнели от желания, и от одного такого вида можно было бы кончить без рук. Но не успел Жан восхититься красотой и идеальностью его тела, не успел, потому что потянулся сразу же Эрена трогать, ласкать, сжимать ему член в кулаке и дергать вверх-вниз, то и дело оголяя головку и слушая стоны, вздохи, но даже, несмотря на такое великолепное слуховое и визуальное зрелище, Жан еще умудрялся цепляться за остатки сознания. А вот когда Эрен прикоснулся так же нежно и интимно к Жану самому… тут уже невозможно было не сойти с ума. У Эрена была своя собственная приставка, а вот игр к ней оказалось не очень много, так что Жан перетащил к нему домой свою богатую коллекцию. Мама даже спросила, все ли в порядке, а то его компьютерный стол стал какой-то пустой. Жан ответил, что дал поиграть своему хорошему другу, и даже почти не соврал. В одну такую февральскую субботу Жан и спешил, как обычно, к Эрену домой — они условились встретиться около двух часов дня, посидеть вместе, а потом пойти гулять. Жан пришел чуть пораньше, собрался уже было постучать в окно, но не успел. — Это не твое дело! Раздраженный голос Эрена, звонкий и слышимый на улице так же хорошо, как если бы он был совсем рядом, заставил руку Жана замереть. Он почти сразу же замер и всем телом и невольно обратился в слух. — Ты мне не отец! Отстань от меня и от моей жизни отстань! Эрен, очевидно, ругался со своим братом, а Жан вдруг осознал, что за этот месяц, что они вместе, он уже успел забыть, каким Эрен бывал в моменты гнева или злости. Как же сейчас изменился его спокойный в последнее проводимое им время с Жаном голос, приобретая агрессивные, даже истеричные нотки. Зика слышно не было, но в этом и не было необходимости. Эрен то и дело передразнивал брата, невольно давая Жану понять общую суть этого спора. — Я могу делать, что хочу! Если тебе не нравится, просто от меня откажись и все! Ах, не говорить с тобой так? А то что?! Что ты мне сделаешь?! Голос Эрена захлебнулся, видимо, он вышел из своей комнаты и закрыл за собой дверь. Жан подождал какое-то время, минут пять, десять, но всё было тихо. Он все же постучал в окно. Эрен открыл почти сразу же, и его лицо, искаженное злостью, тут же разгладилось, а в глазах заплясала радость. — Привет, — шепотом сказал он, прикладывая палец к губам. — Брат сходит с ума, так что сегодня у меня дома не получится посидеть. Сейчас я оденусь, погоди! Зик, правда, запретил мне выходить на улицу, но пошел он к черту!.. Эрен, выпалив эту тираду, исчез где-то в глубинах своей комнаты, кинул Жану свой пуховик и зимние ботинки и спустя пару минут выбрался из окна сам, неосторожно падая Жану в объятия. Тут же высвободился, дрожа от холода, начал натягивать ботинки и куртку. — «Я всего лишь забочусь о твоем благополучии», — шипел Эрен, застегивая молнию, цепляя ее от злости за свою же кофту, — а я ее просил, этой заботы? — Что случилось? — спросил Жан, готовясь выслушивать. И выслушал. Зик после возвращения их из лагеря стал постоянно трахать Эрену мозги за плохую учебу по почти всем предметам, ведь его успеваемость скатилась ниже плинтуса, еще сказал, что спорт Эрена безумно выматывает, что, возможно, лучше для него перевестись в обычную школу, где ему не надо будет ходить в спортивные кружки, чтоб не вылететь, что они и без его стипендии справятся, что Эрену лучше начать думать над поступлением в университет. И чем больше Жан слушал, тем сильнее он тоже злился. С каждым словом брат Эрена раздражал его все больше. Конечно, он уважал его, но те слова, которые Зик говорил, были точно такими же бессмысленными, как слова его собственного отца: «Это не делай, то не делай, твои увлечения ерунда, думай о будущем, о будущем, о будущем…» — Не знаю, где бы я был без него, вернее, догадываюсь, конечно, — говорил и говорил Эрен. — Я ему благодарен, правда! Но он не может за меня решать, ты же согласен, Жан? Жан был, конечно, согласен. — Конечно, не может, ты прав, Эрен, — ответил он, и Эрен активно закивал. Они гуляли по их зимнему городку довольно долго, и щеки у обоих покраснели от щипавшего их мороза, а глаза блестели уже скорее лихорадочно, чем воодушевленно. Но Эрен не хотел домой, это было видно, очевидно, кристально понятно, и Жан решил предложить: — Может, зайдем ко мне? Согреешься, на ночь останешься, если хочешь. Мама не против будет! Только, наверно, надо твоего брата предупредить… — Не надо его предупреждать! — тут же обозлился Эрен. — Я уже не маленький! А вот на предложение зайти он с энтузиазмом согласился, и Жан облегченно выдохнул: ему и самому уже безумно хотелось согреться. Мама тут же, как обычно, захлопотала, увидев Жана на пороге, да еще и не одного. Пока она мягко отчитывала их обоих за столь долгие прогулки в такой мороз, Эрен с каким-то детским любопытством принялся разглядывать внутреннее убранство дома, и Жану стало не по себе. Все было наполнено уютом, который обычно он не замечал или не хотел замечать: это были и фотографии с ним из детства на стенах, и какие-то приятные мамины безделицы на полках, да даже хотя бы всегда чистые полы. Одним словом, именно то, на что обратит внимание человек, у которого ничего подобного дома нет. Мама настояла, чтобы перед тем, как пойти в комнату, они оба поели теплый суп, выпили теплый чай и согрелись на теплой кухне, где лучше работали батареи, а также была всё ещё горячая от готовки плита. — Значит, вы из одной команды? — улыбалась она Эрену, подливая ему целый половник добавки — суп он уплел практически моментально. — Совсем с тренировок не вылезаете. Жан после зимнего лагеря вообще так изменился, вытянулся что ли, а взгляд-то какой взрослый стал… Жан тут же смутился: — Мама, пожалуйста… — Так что вы, конечно, молодцы! Жан говорил, что вы хотите выиграть какой-то там кубок штата, да, сынок? Это здорово, но столько тренироваться… — Мама, прошу… Эрен, который обычно за словом в карман не лез, в этот раз сидел совсем тихо, не сказал вообще ничего с того момента, как переступил порог, кроме: «Здравствуйте, миссис Кирштайн», просто молча ел, и это Жана так пугало, что он даже на секунду пожалел о том, что его сюда позвал. — А про тебя мне Жан не рассказывал ничего! — продолжала говорить мама, не замечая накаливания атмосферы. — Ой, или это я не запомнила… ты, получается, Эрен, верно? — Да, — наконец отмер тот и перевел взгляд на Жана — затравленный, полный боли. — Суп очень вкусный. Спасибо, миссис Кирштайн. Мне, наверное, пора. Эрен вскочил из-за стола, вышел, чуть ли не выбежал в коридор, и Жан поспешил за ним. Он его схватил за руку, когда тот уже натягивал куртку, явно стремясь поскорее уйти отсюда. — Что такое? Мама что-то не так сказала? Мы сейчас пойдем ко мне в комнату, и она не зайдет… — Домой надо, — прошептал Эрен, — я лучше домой всё же пойду. Зик будет волноваться и… — Давай тогда позвоним ему, предупредим? — предложил Жан, удивленный столь резкой сменой настроения, но в глубине души начинавший обо всём догадываться. Эрен отступил на шаг: — Я не могу здесь, прости… Слушай, давай лучше всегда у меня будем сидеть! Я… я… у тебя такая чудесная мама. Я теперь понимаю, почему ты такой добрый и мягкий и… Если бы Жан знал Эрена хуже, он бы решил, что тот вот-вот заплачет. И только через полчаса после его ухода Жан всё сообразил. Еще через полчаса он догадался наконец Эрену позвонить. И где-то полночи они разговаривали по телефону обо всем на свете. Жан закрылся в комнате и старался говорить тихо, чтобы не разбудить давно уснувшую маму. Эрен с другой стороны провода тоже говорил шепотом, голос его был почти неслышным. Говорили они об учебе, об отборочных, о них двоих. И о мечте Эрена — хотя теперь скорее их обоих — уехать в столицу и жить там, не боясь ничего, не то, что здесь. Эрен был настроен на это так решительно, что Жан и не представлял, как он его будет убеждать остаться заканчивать школу. Почему он решил, что придется убеждать? Да потому что Жан выпустится на год раньше Эрена, ведь он и был на этот самый год его старше. И в такие моменты этот небольшой на первый взгляд год разницы казался таким бесконечным, таким ненавистным. Жан выпустится и наверняка уедет учиться в крупный город, а с Эрена станется выкинуть что-нибудь в духе того, чтобы бросить школу и уехать за Жаном вслед! А, если он останется, а Жан уедет, тогда они будут безумно скучать друг по другу. Уж лучше тогда Жан год потянет с поступлением, зато сам останется здесь, с Эреном. Вместе. Это с одной стороны. А с другой стороны, а так ли уж нужно заканчивать школу самому Жану? А если и нужно, то почему, потому что взрослые так сказали? Потому что без окончания школы в университет не поступить? А нужен ли он ему, этот университет? Да что вообще в этой школе и этом университете хорошего? Учебные заведения, наполненные узколобыми студентами и такими же учителями, которые ненавидели бы их с Эреном только за то, какие они есть. Жану будет восемнадцать лет в этом году. Он сможет сам решать за свою жизнь. Он и сможет всего достичь сам! Уж лучше он сразу будет работать и копить деньги на переезд! Эрен в конце разговора сказал, что с братом он попробует всё же помириться. Что, кроме него, у него всё равно никого больше нет. «Есть я», — хотелось ответить Жану, но он, разумеется, промолчал, понимая, насколько это «я» другое. Не менее важное. Но другое.

***

Жан и Эрен больше не ругались, и, разумеется, это заметили все. Заметили и начали бы обсуждать, допытываться до них, если бы не один отвлекающий фактор. Собачиться в команде вместо них теперь начал Порко. Причем приставал он вообще ко всем, огрызался и всячески срывал свое плохое настроение. Агрессия кипела в нем, и он не стеснялся злиться, накидываясь с упреками и остротами на кого угодно. Тренировки у ребят из нападения пару раз пришлось прерывать из-за распалявшихся то и дело конфликтов. Даже тихие Марко и Бертольд в них участвовали. Жан знал всё о причинах, но молчал. Он обещал. Он так и не рассказал ничего даже Эрену. Он ведь обещал. А через неделю где-то после особенно сильной ссоры, перешедшей чуть ли не в драку Порко с Райнером, Жан узнал, что первый решил уйти из команды. И что только Эрвин, умеющий убеждать харизматичный Эрвин, смог как-то уговорить Порко успокоиться и остаться до конца отборочных. Хукером он был действительно великолепным, со стороны и не определить было, что играет он всего лишь несколько месяцев. Нового такого им за оставшиеся считанные дни не найти. Первый из пяти отборочных матчей назначен был на середину февраля, на чужом поле, и все нервничали очень сильно. Если бы не капитаны — Жан не хотел использовать слово вице-капитан по отношению к Риваю, он уважал его наравне с Эрвином, если не больше, — паника была бы наверняка им обеспечена. Но Эрвин с Риваем умели обеспечивать дисциплину. Важность этих отборочных осознавали все, даже те, кто тренироваться не любил, всякие лентяи типа Майка или своенравные себе на уме игроки типа Эрена. Который сейчас спокойненько завязывал шнурки на бутсе, даже не подозревая, что там Жан о нем думает. А тот как раз украдкой за Эреном смотрел и понимал, что регбийная форма ему просто невероятно шла. Будь Жан поувереннее и знай он про себя больше, он бы в Эрена почти сразу влюбился, это точно. Влюбился бы? А ведь и правда, влюбился бы. — Дырку мне в макушке глазами прожжешь, — засмеялся Эрен, почувствовав на себе наконец взгляд Жана, и тот, слегка стушевавшись, отвернулся. Был бы он в себе поувереннее... Когда все переоделись, Эрвин взял слово: — Это наш первый из пяти отборочных матчей. Помните же, что для прохода дальше нам надо выиграть три игры из пяти? Все согласно загудели, кивая. Эрен встал с Жаном совсем рядом, соприкасаясь с ним плечом, в своей синей регбийке, невероятно красивой, с номером «одиннадцать» на спине. Забавно, что из-за этого дурацкого номера они ссорились всю осень — ведь сейчас все казалось так правильно и гармонично, что разве могло быть как-то по-другому? Эрен бегает по флангу, а Жан защищает центр. Это казалось таким естественным, таким правильным. Номер «тринадцать» уже давно перестал жечь Жану спину. — Для наших оппонентов это тоже первый отборочный матч, — продолжал тем временем Эрвин, — однако не стоит думать, что они будут играть спустя рукава. Я о них многое узнал. Вот, например, кто у нас самый опасный игрок? — Ривай! — тут же выкрикнули все. — А у них это их винг, — говорил Эрвин, — высокий блондин с номером «четырнадцать». Будьте начеку, говорят, его ноги настолько мощные, что захватывать в них бесполезно: он просто снесет тебя. А еще что он бегает настолько быстро, что догнать его практически невозможно. — Ого, какой сильный… Он точно школьник? — Эрен, казалось, слегка побледнел: раз этот парень из команды соперников винг, значит, столкновения на поле им двоим не избежать. — Так что с самого начала выкладываемся на полную! Ради этого я… все мы тренировались так упорно и так много! Спасибо, что вы все сейчас здесь! Я безумно это ценю и… Жан прекрасно понял, кого Эрвин конкретно благодарил чуть сильнее, чем остальных, и посмотрел вперед, где стояли ребята нападения. Порко, со своим бессменным номером «два» на спине, стоял ровно и, казалось, слушал внимательно любое слово Эрвина. Наверняка почувствовав сверлящий спину взгляд, он всё же обернулся и помахал Жану рукой. В глазах у него была боль и какое-то смирение, и Жан нервно сглотнул. Надо будет обязательно с ним поговорить после игры. Вот только о чем и как? Попытаться донести, что Райнер не такой узколобый, каким кажется? Жан знал Райнера давно, и весь последний месяц думал о сложившейся с ним и Порко ситуации. Отчего-то в душе только крепла уверенность в том, что вся эта гомофобия Райнера напускная, ненастоящая. Он просто хотел быть как все, но сам по себе он вряд ли хоть кого-то ненавидел. Хотя об отношениях с Эреном Жан бы ему всё равно рассказывать не рискнул. С другой стороны, ну поделится он своими размышлениями с Порко, и что? От этого ему менее больно не станет, и Райнер в объятия к нему не побежит. — Пора на поле, — Эрен аккуратно дернул Жана за регбийку и махнул рукой, — пошли, Жан, пора! Не спи! Жан кое-как проследовал за Эреном, стараясь выкинуть из головы все лишние мысли и думать только о предстоящем матче. Он стал сильнее, повторял себе он. Эрен тоже очень сильный, и Жану не надо о нем волноваться. Думать только о мяче, только об игре, только о зачетной зоне противника. Они больше не проиграют. Они обязательно выиграют. Соперники выходили на поле из соседней раздевалки и внимательно осматривали их команду. Они сами были в черной форме их школы и выглядели очень внушительно. — Мне кажется, или они еще крупнее тех ребят, с которыми мы в прошлый раз играли? — пробормотал Жан. — Ну так и мы больше не промах, — ответил Эрен. — Тренировки зря не прошли. Ты точно пошире в плечах стал, особенно, если с осенью сравнивать! И хитро посмотрел, а Жан после этих слов, кажется, споткнулся о свои собственные ноги. — Это ты так Кирштайна на игру настраиваешь, Эрен? — усмехнулся Ривай где-то сзади. — А что я сказал-то такого… ай! Подзатыльники Ривая были страшны тем, что всегда прилетали точно в цель. У Жана так метко никогда не получалось.