The chaos is you. Paradise

— Адская жара. Катсуки оценивающе окинул Бубайгавару и вздернул бровь. Взглянул на затянутое тучами небо. — Это ещё не жара, поверь. Ты из какого штата, дядя? — Миссури, — Бубайгавара приподнял край футболки и вытер лоб. — Там относительно тепло. — Значит вали обратно. — Не могу. С радостью сделаю! Катсуки нервно прыснул. — Чокнутый. Бакуго, прислонившись к капоту своей тачки, ожидал окончания светской беседы Шигараки с Даби. Его не пустили вместе по причине недоверия бандитского босса к его персоне. Хотя они присоединились к Шигараки одновременно, Даби вызывал больше уважения, а Катсуки чувствовал себя собачкой на побегушках. Это выводило его нервы. — Рассказывай, какие ощущения? — Чего? — нахмурился Катсуки от прозвучавшего вопроса. Он показался странным. Бубайгавара задумчиво смотрел на сигарету между пальцев. — Какого тебе быть здесь? Нравится? — Полный отстой. Джин усмехнулся. Он был высоким, плотным и волосатым. Светлый пушок волос проглядывался на плечах и спине. Он любил белые майки без рукавов и на какой-то черт носил маску на лице. Говорили, без неё он выходил из себя. В какой-то мере Катсуки был не против с ним поболтать. — И то верно. Ты лжешь! — Закрой рот уже! — не вытерпел блондин, желая уехать отсюда куда подальше, но чертов Даби заставил его ждать. — Бесишь. — Мне чертовски завидно, что за такой короткий срок вы с Даби получаете серьезные задания от Шигараки! — откровенно признался Бубайгавара, тихо посмеиваясь. — А я до сих под только и делаю, что охраняю склады и подчищаю за всеми. — Потому что ты жалок. — Слушай, у тебя не возникает такого ощущения, что, ну… — Бубайгавара пропустил дерзкое заявление Катсуки мимо ушей. В его голосе прослеживалась тревога. — Даби выглядит очень жутко? — В каком смысле? — не понял блондин. За все годы, проведенные в кругу Даби, он не ощущал чего-то подобного. Обычный парень, который пытается устроить свою жизнь, и жизнь Бакуго в придачу. Конечно, его ледяной взгляд может отталкивать, но не более. За исключением случая сожжения его дома. — Боишься его? — Не то чтобы… — замялся Бубайгавара, придумывая правильные слова. Вытер пот со лба. — Просто он жуткий. От него не знаешь, чего ожидать. Как будто сам дьявол заглядывает тебе в душу. — Ты уже с катушек слетел, — сморщил лицо блондин. — Дьявол, говоришь? — из-за спины Бубайгавары послышался знакомый голос. Охнув от неожиданности, мужчина обернулся. — Да, — ответил Катсуки, скрещивая руки на груди. Не смог сдержать издевательской улыбки. — Сказал, что ты конченый полудурок. — Чего? — Бубайгавара потерял дар речи. — Я не говорил такого! Говорил! — А что говорил ты? — Даби перевел внимание на Бакуго. Слегка поднятые уголки растягивали губы в недо-улыбку, которую Даби вооружал на себя, когда хотел полазить в его мозгу. Сегодня этот трюк у него не пройдет. — Всё решили? — задал вопрос Катсуки уже на пути в Лейквуд. Ему нужно было знать, что его время потрачено не зря. — Жрать хочу до ужаса. — Скажи, что ты обо мне думаешь. Даби не откровенничал с ним никогда. И прозвучавшие слова из его уст были непонятны. Он отвернулся к боковому окну, выражение его лица нельзя было понять. Катсуки не пытался и не любил вытаскивать из людей неозвученные слова и эмоции. Если что-то хочешь, лучше говорить прямо. Недомолвки его бесили, а для Даби это было в порядке вещей. Напрягал нервы до предела. — Ты псих. — А если правда? — Мне нечего тебе сказать. Ты странный, все мы странные. Просто парень. — Даже после того, как я испепелил твой дом? Катсуки вцепился в руль крепче. Накалял нервы, растягивал до тонкой нити. — Твои понятия обо мне разделяются на «до» и «после»? — К чему эти идиотские вопросы? Скажи, что тебе, черт возьми, нужно от меня и закрой уже свой рот. — Кей, с каждым днем ты глубже погружаешься в себя и отвергаешь реальность. Я сделал то, что давно должен был сделать ты. — Сделать что? Подорвать свой собственный дом? — не выдержал Катсуки. Даби снова издевался и выводил на откровения. Что ему и требовалось. Раскрыть душу и заползти длинными пальцами, царапая внутренности и сжимая их. — Я до сих пор тебя за это ненавижу. — Это я и хотел услышать, — сквозь слова Катсуки различил улыбку. Та, что бесила до глубины души. — Преврати эту ненависть в силу. Возненавидь весь мир, заставь его подчиниться. Он прислонился к стеклу, выдавая слова, что не вязались с ним. С человеком по имени Даби: — И убей уже меня наконец. Даби не был злодеем. Не был психопатом и сумасшедшим. Не имел четких политических взглядов и не производил впечатление взбесившегося подростка. Лишь парень, что пытался выжить в грешном мире капитализма и неодухотворённости вместе с ним. — Уничтожь дьявола на земле, стань героем. У него выразительные глаза и отсутствие души. — Потому что если ты этого не сделаешь, то никогда не обретешь покой. И тогда я уничтожу тебя. *** Бакуго менял куртку. Это происходило несколько раз в неделю. С его упрямством и жестокостью предмет одежды изживал себя быстрее гарантии в ателье. Так же, как и футболки. Как и истертые джинсы. Просто сейчас у него не было сил и настроения кричать на продавцов за некачественную одежду. Он слишком устал и не осознавал, насколько эта усталость разрастется в дальнейшем. Он выплюнул горькую слюну на асфальт и достал помятую пачку из заднего кармана. Она покорежилась и деформировалась, несколько сигарет окончательно смялись, разбрасывая смертельный табак по упаковке. Катсуки достал самую живучую из них — руки сухие, такие же мятые, как эта пачка. В этот раз ему знатно досталось. Он не ожидал подкрепления Тараканов, но с новоприбывшими бандитами разобрался, как Шигараки и требовал. Возвратил украденный товар и собирался вернуть ему завтра. Если он сделает это сегодня, Шигараки будет оценивать его действия и давать новые поручения. А он не лошадь, чтобы батрачить каждый день. Сигарета падала в урну, но Катсуки задержал её в пальцах и пристально рассматривал. Свои сухие жесткие руки в ссадинах и старых рубцах, помятый рукав джинсовой куртки и белую бумагу на фильтре. С каких пор он стал таким задумчивым? Во внутреннем кармане покоился пакет с дурью. Бакуго не предпочитал наркотики и негативно относился к их воздействию. Он и так был зависим до мозга костей Лейквудом, что не отпускал его когтистыми переулками и широкими шоссе, черной тюнингованной стараниями Кеми Камаро, своей квартирой, в которой находил некую отдушину, и Даби. Тем, кто сжег его детство, чтобы он стал сильнее. Жестче. Грубее. Возможно, так даже лучше. Пусть Лейквуд станет для него лучшим другом и усыпальницей. Он поднялся на свой этаж. Его квартира находилась в дальнем углу, с правой стороны от лестницы, рядом с аварийным выходом. Напротив себя он увидел мужчину, что встретил на улице. То же распятие, висевшее теперь на шее. Одетый в рясу священника, столь же педантичную и чистую, как сам Иисус, он с возникшим удивлением смотрел на Катсуки. Может, даже с пробежавшим страхом. Бакуго не видел себя сейчас со стороны, но нельзя сказать, что выглядел на все сто. — С вами всё в порядке? — Катсуки проигнорировал его взволнованный вопрос, как и самого мужчину, отходя в сторону. Быстрый выпад не прошел незамеченным и безболезненным. На пол коридора упала капля крови. Резкое движение растормошило рану. Катсуки обхватил рукой торс, зажимая болезненное место. Во внутреннем кармане лежал пакет наркотиков. Если этот мужчина увидит доказательство незаконной деятельности, его придется убить. Это была не его мысль, но мысль Даби, если он был рядом. Губы дрогнули — Катсуки протер их большим пальцем, произнося священнику с кривой усмешкой: — Я, блять, живой как никогда. По пробежавшим морщинам у бровей Катсуки понял, что мужчина не поверил. Открыв дверь в свою квартиру, он осторожно произнес, словно боится его. Остерегается. — Пожалуйста, дайте мне помочь вам. Как вы помогли мне. — Никакой скорой, усек? — прищурился Катсуки, делая шаг в сторону своей квартиры. Открывшаяся рана давила изнутри. Те Тараканы слишком сильно его потрепали. — Увижу, что ты кому-то звонил, уничтожу. — Я и не собирался, — уверенно высказал мужчина. В его голосе звучало требование. Словно он знал, что Бакуго делает по ночам, в каких передрягах находится и на кого работает. Угрожал. — Иди к черту, — выплюнул Катсуки, прокашлявшись. Назойливый мужик выводил из себя, и даже в таком состоянии он сможет избить его и сломать руки. — Сгинь. Голубые глаза следили за ним с тревожным чувством, но он был никем. И не должен так себя вести, каким бы святошей ни был. Его перехватили на полпути к квартире. Теплая рука, что дотронулась до его плеча, не угрожала и не боялась. Поэтому Бакуго её отвергал. — Я сказал, пошел нахер! — выброшенные в злом порыве слова подкосили его. Толкнув с возникшей изнутри силой мужчину, Катсуки не заметил, как пакет наркотиков упал на пол, и оправдать это мешком муки было уже нельзя. В возникшей тишине Катсуки чувствовал, как пульсировали вены. И как смотрели на него без опасений. Слишком близко. Блондин мимолетно достал девятьсот одиннадцатый из пазухи и направил его в голову священника. Отправная точка. Даби нажал бы на курок несколько секунд раньше. Без промедлений, без эмоций, не задумываясь. Катсуки медлил, потому что тело ослабло и не слушалось. В тот момент он думал именно так, а не потому, что он просто не мог выстрелить и раскрасить коридор ошметками мозгов. Кто бы ни находился под его дулом — мужчина, испуганная женщина, подросток, ребенок, старик, священник, он не мог нажать. Пистолет всегда оттягивал вниз. Но если он этого не сделает, его сдадут и он попадет за решетку. Глаза напротив напомнили ему о словах, озвученных на улице: — Для этого места вы слишком добры. Слова повторили вслух, еле слышно, слегка дергая губами. Спокойно стояли напротив, своими действиями повторяя: дайте мне помочь. Бакуго не требовалась блядская помощь. Она была ему нужна тогда, на втором этаже дома по улице Лоундейл. Кто-нибудь, закройте его окно, заставьте не смотреть вперед, на дорогу, полную необузданной свободы и крови. — Считай, ты уже труп. Прошипевшие ненавистно слова прервались сухим кашлем. Прижав тыльную сторону ладони ко рту, он увидел кровь, которая каплями начала выходить изнутри. — Позвольте вам помочь. — Ты, бля, оглох? — закричал Бакуго, почувствовав опасение от священника. Распятие на отглаженной черной рясе блестело алым. Блондин прислонил пистолет к его лбу. — Ты сейчас коньки отбросишь! Не прерывая зрительного контакта, Катсуки с шипением присел и забрал упавший пакет с дурью. Молча кивнув в сторону открытой двери квартиры, он приказал идти туда. Свидетели чужой смерти в коридоре были ни к чему, а упрямая рана вопила о себе оглушительной сиреной. С каждой секундой идти было труднее. Захлопнув за собой дверь чужой квартиры, Катсуки толкнул не сопротивляющегося мужчину на кресло, не особо прицепляясь взглядом к обстановке. Коробки по бокам, грязное окно, старые шторы и коридор, ведущий на кухню. Планировка практически как у него. Его заботило лишь то, что святоша всё видел. И не боялся нацеленного пистолета. Его совсем не боялись, и угрожать стало всё труднее. — Если вы хотите меня убить, позвольте сначала вас вылечить. — Святоша талдычил одно и то же который раз. — Ты сейчас сдохнешь, дядя! — кричал он ему в лицо и понимал, что не нажмет. Лучшим образом отправит его в отключку и будет искать выходы из ситуации. Даби не должен знать. Иначе он убьет без промедлений и снова посмотрит на него ледяным обезоруживающим взглядом, полным разочарования. Когда Катсуки стало не всё равно? Он хотел сказать ещё несколько угроз, кашель разбил сильнее пуль. Тогда Бакуго опустил пистолет. Расстегнул куртку и раскрыл один конец. Бронежилет в борьбе с Тараканами помог не до конца, шальная пуля одного из бандитов смогла полоснуть ему по боку, в районе печени. Засохшая корка прилипла к ткани куртки. Катсуки сильно сжал челюсть, глаза дрожали. — Позвольте помочь. Катсуки не выдержал слушать его бред. — Как ты надоел со своей помощью! Кто ты такой, чтобы помогать? Молитвы свои оставь при себе, святой дядька! Легкие разошлись в раздражающем кашле. Отвлекшись на своё состояние, Катсуки не заметил, как мужчина встал и направился в другую комнату быстрыми шагами. Пошел звонить копам, он был в этом уверен! Злобный кашель не давал двинуться с места, каждый приступ сопровождался острой болью в боку, что разрасталась с каждой минутой больше. Разгоряченная рука продолжала держать пистолет. Если он увидит голову, нацелится на неё и тогда… — Вы истекаете кровью. Священник вышел из комнаты с коробкой аптечки и бутылкой виски. Рука, держащая пистолет, предательски тяжелела. — Кровью сейчас будешь истекать ты, если полезешь за телефоном и вызовешь копов, — хрипяще-зловеще выговаривал Катсуки, продолжая направлять оружие в сторону мужчины, уже в районе торса. Угрозы не действовали, от этого он чувствовал себя жалко. Ноги не держали, по джинсам из бронежилета текла алая жидкость, становилось теплее, внутри холодело. — В земле закопаю! Когда из его руки выбили пистолет, он подумал: смешно было получить пулю от священника в чужой квартире. Он надеялся помереть на шоссе, зажатый пластинами металла своей машины, бывшие некогда родными, но сжимающие в последнем пристанище его гордого одиночества. Сгореть в чувстве свободы, которую не смог ощутить до конца. В голове прозвучал голос, до того тошный, что перекрикивал остальные: слишком рано. Перед глазами маячили два голубых фонаря. Если бы Даби был здесь, он положил бы всему конец. Его толкнули на диван. Обессиленный, он не мог проявить должного сопротивления. В заварушке наподобие сегодняшней ночи подскочивший адреналин заставлял бороться до конца, косить лица одно за другим не ради определенной цели. А ради насилия. Слишком сильно оно въелось в душу. Подпитывало внутренности, искореняя то, что горело перед глазами. Проклятый запах дыма не выветривался. — Будет очень больно, но вы должны терпеть. Щелкнул по бокам бронежилет, и вместе с ним пришло холодящее чувство прилипшей крови к коже. Сжимая кулаки до посинения, оставляя отметины от ногтей, он слышал визги машин с улицы, видел затуманенными глазами мигающие огоньки фар, словно огненные крылья бабочек, что пробирались в комнату и освещали неестественным, искорёженным, неправильным светом. Кровавые мотыльки, бешеные птицы не давали ему покоя до сих пор. Майку разрезали пополам и отлепляли от открытой раны с неприятным скольким, липким звуком, сопровождающимся надрывными вдохами зажатой челюсти. — А-ай, сука! Какого хрена ты делаешь? — вырвалось из уст Катсуки, когда на рану полился алкоголь. Гнилой запах железа прервал терпкий тон сладкого виски с адским привкусом на теле. Его дырку в боку зажали белой тканью. Она приняла коричневатый цвет виски и бурый от крови. Ему протянули бутылку к лицу, заставляя молчаливым настойчивым движением делать глотки. — Плачу вам за оказанную услугу, — услышал где-то далеко Катсуки. Возможно, слова ему показались, потому что он выпил значительно больше одного глотка. Больше нескольких, обжигая горло до покраснения. Он слышал бормотание под нос, позже осознавая, что то были молитвы. — Надеюсь, вы помните, как помогли от назойливых молодых людей. А он не понимал, как за него могут молиться. Может, он был пьян. Может, от изнеможения его крыша окончательно съехала. Но лучше бы он истек кровью в общем коридоре. — Душу лечат молитвы, а тело — забота, — Катсуки видел крест перед собой и казалось, он заполонил всю комнату. Голос, звучавший неподалеку, не спрашивал его имени и предыстории, не принуждал к разговору и не выпытывал причины его состояния. Тихий полушепот просто разговаривал. Катсуки не мог припомнить, когда в последний раз такое было. Может, когда отец возился в гараже, а мать поливала цветы. Когда разносилась бесящая мелодия, а воздух нагревался над асфальтом. Лишь бы заколотили окна и исчезло шоссе. Ему говорили, а Катсуки слушал как мантру: — Угроз боятся люди, что теряют верю в себя. Вы угроз не боитесь. И говорили: — Я работаю священником в церкви Святого Георгия. Приходите ко мне, когда будете одиноки. Говорили: — Бог открывает своё сердце любому. Он великодушен и добр. Откройте сердце Ему и вы поймете, что всё это время Он жил внутри вас и ждал, когда вы осознаете. Свою значимость. Говорили: — Вы добрый человек. Ваше место не здесь. Говорили: — Вы так похожи на моего сына. *** Всё до абсурда просто. Простейшие азы химической кулинарии. Для отвлечения внимания использовался корпус из тонкого алюминия, электромеханизма в виде небольшого аккумулятора, пороха и бензина. Среднее действие — соединение нитроглицерина, шарики из подшипника, корпус из плотного металла, аккумулятор от пейджера для дистанционного использования. Масштабное изготовление изобретали террористы, которые копируют опыт военных столкновений в Ливии, Пакистане, Ираке и Афганистане. Бытовые приборы, медицинские препараты на основе хлора, бензин и кислотные соединения — и взрывоопасную бомбу соорудит даже школьник, не умеющий завязывать шнурки. — И зачем тебе колледж? С такими знаниями химии тебе дорога в специальные войска страны для уничтожения террористов их же методами. Колледж создан для обычных людей со среднестатистическими мечтами и грезами о лучшей жизни. У Катсуки не было ни одной такой характеристики. Он давно играет в изгоя. Ему говорили с неприкрытым чувством гордости: — Мы взорвем весь этот чертов мир. Он был изгоем одиноким. Даби изгой, который был рядом с его одиночеством. Он говорил, держа в руках самодельные гранаты: — Ты учишься на глазах. Подорвать тачки директоров колледжей может не каждый. Точнее — каждый, у кого имеется хоть капля воображения. В этот жаркий день, когда воздух нагревался над асфальтом даже ночью, он осознавал свои грехи. Его ненависть к спокойной размеренной жизни была ярче ксенонов фар на его машине. Грехи — это лишь действия. Хорошие, плохие. Грехи — это результат. И он будет всегда. Даби говорил: — Ты уже вырезал? Из камаро тихо сопело радио на молчаливой улице. Заиграла музыка Silver. Катсуки смотрел на самодельное оружие в руках, понимая, что обратного пути нет. Нет больше дома на улице Лоундейла, нет Джейсона, что издевался над ним. Нет его как человека, что надеялся на лучшее. Дым не исчезал из черепной коробки. Он ощущался всё сильнее. — Да. Вырезал. *** — Через полторы мили кольцевой разворот, — верещал голос Кеми по рации. — Не развались, когда будешь наблюдать за моей белой задницей. Катсуки схватил рацию в руку, другой лавируя между гражданскими тачками по трассе Сан-Диего на север. По небу кружился полицейский вертолет и громко хлопал лопастями. Их было слышно сквозь ревущий мотор. Неудачный день. — Отсоси. Кеми расхохоталась в рацию. Катсуки услышал, как она хрустнула скоростью, переключая на низкую для удачного бокового поворота. Она пролетела впереди него, сверкая розовыми кислотными огнями. — Сделаю, если оторвешь от себя хвост на красном мустанге. Этот парень решился зацепиться с тобой из-за прошлого раза. Катсуки бросил взгляд в боковое стекло. Шиндо набирал скорость и пытался обогнать его с правой стороны, контролируя расстояние между машиной и бордюром, чтобы блондин не смог провернуть выпад и впечатать в ограждение. Нахохленный индюк на безвкусном мустанге не мог никак отстать от Бакуго из-за сокрушительного поражения в их дуэльной гонке. Катсуки не уступит и в этот раз. — Когда я выиграю, только посмей взорвать мою тачку. Кеми тоже получит своё. Наблюдая за её пророческой японской задницей, Катсуки приготовился к крутому повороту. Движения Кеми напоминали технику Пайэрслайда, с её заднеприводной тачкой и громадными лошадями под капотом она наиболее эффективна. Но медлительна. Катсуки бросил сцепление, повернул руль вправо и резко влево, создавая искусственный занос задними колесами. Рывок вывел его на колею по средней полосе, задница камаро пролетела с визгом. Он закрутил руль, при окончании поворота вывернул обратно. Дернул сцепление и вписал пятую, пролетая мимо Кеми с вытянутым факом. Шиндо остался далеко позади, и Катсуки в который раз убедился — опыт важнее навороченной тачки. Катсуки с самого начала заезда знал, по какому пути будет следовать, и готовил себя. Он ехал в обратном направлении, огибая трассу по району Лоундейл. Их запретную гонку наблюдали с высоты птичьего полета и, со стопроцентной вероятностью, его черная камаро стала центром общественного внимания. И не сдержал ухмылки. Зашипела рация. — Кей, на меня поставили тридцать штук, не мог подыграть ради приличия? Общепринятый принцип считать про себя до десяти был наглой ложью непрофессиональных психологов. Катсуки даже не узнал имени того наглого священника с загадочным выражением лица. Эта мысль возникла у него при виде стремительно несущихся углей от прежне ничем не примечательного дома. Рядом пронеслись две пары лазури, совершенно разных. Рация шипела и скрипела на бортовой панели. Лопасти вертолета звучали громче, жужжали прямо под ухом. Руки на секунду отпустили руль, чтобы переключить неприятную, раздирающую внутренности мелодию его детства. Камаро заскрипела колесами, её повело зигзагами. Кеми орала в рацию, её голос растворился в шумном потоке. Последнее, что он увидел, как камаро зацепилась за ограду, слетела боком на трассу и перевернулась. Последнее, что он услышал: он потерялся в её глазах. Первое, что он увидел — голубые глаза на исполосованном татуировками лице. Позади поднимался столб дыма. Кеми подняла руки, на неё обращен ослепительный прожектор искусственных фонарей. Его камаро перевернута. Лежала на асфальте с искореженным боком, разбитыми стеклами и горела изнутри. Даби притянул его к себе и обнял за плечи. Никогда за всю свою жизнь Катсуки не ощущал таких ледяных объятий. *** Катсуки раньше не обращал внимание на церковь из белого кирпича в квартале от квартиры. Отличающаяся от пейзажа мрачных улиц, совершенно белая церковь с коричневой черепицей, резными мозаичными окнами и прилегающим двориком возвышалась среди домов бесконечно тянущимся вверх сводом и чистым, неприкрытым восхищением. Подняв голову, можно было подумать, что крест спадал из самого неба, куда обращены все молитвы внутри здания. Недуг человеческого равнодушия обходил церковь стороной, и это стоило назвать чудом света Лос-Анджелеса. Стены не изрисованы граффити, окна не разбиты, а кусты с дикими цветами обводили западную стену. Для такого идеального места был выбран самый неидеальный район. Катсуки представил, что, зайдя, он растворяется у входа от смертельно опасной кислоты, и от его присутствия останется только одежда и горячие голые кости. В середине дня солнце играло с людьми на выживание, и спрятаться от него можно внутри церкви. Слишком светлый, ослепительный день, но неподходящая личность. Нутро Катсуки изводило себя в потугах отказаться от навязчивой идеи и уехать куда подальше. Пока он об этом думал, ноги дошли до ступенек и поднялись к массивной тяжелой дубовой двери. Если бы не последние слова в квартире, Катсуки так бы не изживал себя и не ненавидел этого священника до скрипа костей. Он ни за что не скажет спасибо. Хотелось избить до полусмерти в его святом чистилище прямо на алтаре. Чистый пол обагрится кровью, черная ряса порвется, а светлые волосы небрежно раскинутся по испещренному ударами лицу. Всё из-за того, что священник посмел перевязать рану, из-за которой он мог умереть. Вместо благодарности Бакуго преобразит лицо до неузнаваемости. Это его исповедь. Искупление всех грехов. Внутри места было больше, чем казалось снаружи. Сводчатый потолок на деревянных сваях уходил в бесконечность, стоящие в два ряда лавки были совершенно пусты. «Мертвенно тихо» — первое, что приходит на ум. Загробной жизни нет. Не для него. Священник стоял у алтаря, единственное черное пятно в чистейшем белом. Его ладони сложены в молитвенном жесте, между ними покачивалось распятье в красном ободке с серебряным напылением. В тишине ему казалось, что он слышит стекающий со свечей воск. Его присутствие обнаружили, но не подали виду. Бакуго выскажет свое благородство и позволит дочитать молитву. Тяжелой походкой направился к первым рядам, разноцветная мозаика бросала в глаза солнечные блики, заставляя жмурить глаза. Под курткой рука держала предохранитель словно на пульсе. Священник тихим тембром читал Евангелие от Иоанна, блондин понял это с обложки маленькой книжки в кожаном переплете. Катсуки присел в первом ряду и прислонился спиной к деревянной поверхности. Он молчал и по странному стечению обстоятельств прислушивался к молитвенным строчкам, посчитав их интересными в пустой церкви с высокими белоснежными потолками. Икона главного мученика сто футов в высоту взирала на него с непростительным выражением судьи с пьедестала. Колючий венок опоясывал голову, светлая с пятнами крови вуаль спадала с одного плеча, руки поднялись в молитвенном жесте. Если Катсуки должен был поверить, что какой-то рисунок должен вымолить все его грехи, то этого не удалось. Священник захлопнул книгу, сложил пальцы и перекрестился прежде, чем посмотрел на прибывшего гостя. От мозаики светлые волосы отливали холодным голубым оттенком. Он сказал голосом, ниже, чем когда зачитывал строчки из молитвенника: — Надеюсь, после ночного происшествия с тобой всё в порядке. Катсуки нахмурился, но не задал вопроса, откуда он об этом знает. Сводка новостей скорее всего крутит его неудачную гонку безостановочно. Мужчина отошел от алтаря и подошел к свечам. Погасившиеся свечи отправил в коробочку и на свободное место поставил новые. Рука на предохранителе стала легче, Катсуки положил руки рядом. — Зачем ты сказал, что я похож на твоего сына? От внезапного вопроса мужчина не дернулся, не удивился и не занервничал. Перебирая свечи, посмотрел на него спокойным выражением лица человека, который знает все фразы наперед. Оттенок глаз потемнел. Священник подошел к нему и сел рядом, глядя вперед на своего несуществующего покровителя. — Кто учит душу, если не Бог? — нелепо выброшенная фраза из молитвенника врезалась в его память. Прежнее желание расплатиться с мужчиной за доброту улетучилось. Теперь ему хотелось, чтобы искореженным телом на алтаре стал он сам. — На работу священником идут отнюдь не праведные и справедливые люди. А те, кто безнадежно потерян. Те, кто мечтает завоевать Его доверие снова. На него повернули взгляд, глубокий и проникающий внутрь. Катсуки почувствовал, как напряглось тело, не способное сдержать взгляд, полный всеобъемлющей человеческой тяжести. Огибали его покореженное ссадинами лицо, темно-фиолетовую гематому на скуле, хаос на светлой голове, напряженные зрачки в карминовой оправе, останавливаясь на открытой части кожи около ключицы, откуда вылезла свежая татуировка змеи. — Я самый грешный из всех, кого ты знал, — говорил мужчина свою откровенную речь, словно Катсуки — пастор, к которому пришли исповедаться. — Мой сын имел высокие цели, которых мог достичь. Он был необычайно добр и великодушен и обладал большим чистым сердцем. Странно до ужаса слушать откровения человека, имени которого до сих пор не знаешь. — Я убил своего сына. Мертвенная тишина церкви впитала слова и растворила по стенам. За окном всё так же жарко и спокойно. — Он наставляет на путь истинный. Тернистый и тяжелый для того, чтобы прошлые ошибки мог искупить сполна. Это игра со своей собственной совестью. Распятие в его руках слабо покачивалось маятником, убаюкивая, заставляя прислушиваться к словам. Атмосфера давила. И тогда Бакуго не смог сдержаться. — Мои родители умерли, когда мне было пятнадцать, — он впервые произносил эти слова перед другим человеком. Даже Кеми не знала всей истории. Даби всегда всё знал. Блондин всматривался в огоньки от горящих свечей и хотел убить себя за прозвучавшие слова. — Оставили меня на попечительство дряхлой ханже-тетке. Я до сих пор ненавижу их за это. Он инстинктивно сжал руки в кулаки. — Но свобода для меня всегда была дороже. — Скажи мне, ты счастлив теперь, обретя долгожданную свободу? — голос окутывал невидимым нимбом. Катсуки вспомнил леденящее объятие Даби и поежился от излишка откровенности в его жизни. — Не сдалась она мне, если я всё равно не могу делать, что хочу. — А чего ты хочешь? — обратились к нему. Положили руку на плечо, мягко, по-доброму. Слишком мерзко. — Теперь уже всё равно, — Катсуки мог корить себя за взорванные тачки директоров колледжей, но он не знал такого слова — «совесть». Он поднялся, тяжесть глока в кармане давила похлеще куска бетона. Свысока на него взирал безэмоциональный взгляд Иисуса, внеплановый участник их тайн. — Знаешь, — обратились ему вслед, когда Катсуки подошел к выходу. Тихий голос отразился ото стен, продырявив ушные перепонки. — Мы всегда получаем то, о чём когда-то мечтали. Но чаще всего совершенно в другом формате. И если встреча с тобой — моё испытание, то я сделаю всё, что даровано мне Богом. На него обернулись, вдали глаза стали блестеть. — Это искупление и освобождение, Бакуго Катсуки. Стоило пожалеть об этой встрече, разговором перед алтарем и нелепой открытости. Под палящим солнцем идти домой, теперь пешком, в кожаной куртке было слишком жарко. Руки в карманах джинсов потели, как и всё тело, спрятанное от этого дня. Катсуки чувствовал предательский трепет и нервное напряжение, словно его, малолетнего шкета, заставили перед всем классом рассказать о том, как он описался от страха в кинотеатре. Если это всё задумала несуразная картина в церкви, Катсуки сделает всё возможное, чтобы она не исполнила свою цель. Катсуки увидел перед подъездом знакомый черный байк. Даби стоял к нему лицом в неизменном черном плаще, словно солнце в зените для него шутка. Встретить его Бакуго не ожидал, а значит, он пришел наорать на него за сломанную тачку и неудавшуюся гонку, либо дать очередное задание от Шигараки. Но словно в этот день всё шло совершенно по-другому. — Заводишь себе друзей на новом месте? — Даби перекрасил свои белоснежные волосы в глубокий черный. На их фоне светлая кожа начала буквально светиться вместе со всеми татуировками и свежим пирсингом на ушах. Даби прислонился к шевроле, принадлежащей священнику. Голос его звучал спокойно, глаза вперились в него с эмоцией, которую Бакуго не смог распознать. — О чём ты? — бросил он слишком резко, что не ушло от зоркого взгляда Даби. — Ты хоть знаешь, кто он такой? — А ты резко обо мне заботиться решил? — не выдержал Катсуки, закипая. Внезапный интерес Даби был очень странным и неожиданным. Словно ревнивая жена, которая следит за каждым шагом. Но здесь имел место не простой интерес. Здесь было что-то другое. — Его фамилия Хакамата, — начал Даби, отстраняясь от машины и медленно подходя к нему. У Даби на запястьях всегда были маленькие ножи, забинтованные повязкой, под плащом на бедрах покоилась кобура для двух стволов, с которыми он не прощался даже засыпая. А у Катсуки был лишь глок, которым он еще ни разу никого не пристрелил. — Он перебрался сюда из Небраски, — говорил Даби. Он изучил этого человека очень давно. — Красивый городок Линкольн на северо-востоке. Праведный пастор, который любил выпить. И в очередном запое напоил своего семилетнего ребенка и напичкал антибиотиками. Он скончался по дороге в госпиталь, а никудышный горе-папаша, преподаватель университета, решил встать на путь истинный и превратиться в человека, что несет слово Божье в души потерянных. — Зачем ты мне это рассказываешь? — напряженно спросил Катсуки, обескураженный вылитой правдой. Даби положил руку ему на плечо. Она костлявая, холодная, с длинными пальцами. — Хочу уберечь тебя от плохой компании, — полуулыбка Даби всегда скрывала тяжелое эмоциональное сопровождение, а Катсуки устал этому верить. — Не верь каждому встречному. Катсуки сбросил его руку со своего плеча. Чувство, будто его окатили ледяной водой, так часто происходит в компании с Даби. — Просто оставь меня в покое. Даби хмыкнул, и это не означало ничего хорошего. — Кей, ты такой доверчивый. Эти слова с уст Даби означали только одно: первое предупреждение. *** Если судьба существует, она не работает бесплатно. Торговаться она не будет и только обманет в сделке. Судьба — это сатана в невидимых одеждах. Все, кто верит в благодушие этой дьяволицы, должны зарубить на носу, что взамен она потребует большую цену. И заберет её тогда, когда не ждете. Сатана работает сверхурочно. Катсуки мог догадаться, что рано или поздно Даби узнает о Хакамате и захочет воспользоваться этой возможностью. В груди поселилось рубящее чувство, словно дятел, клюющий твои органы, стучащий по раскруженным костям и вгрызаясь клювом в артериальные вены. Бакуго следует действовать с большей осторожностью. И видеться с Хакаматой намного реже, отдаваясь в глубины Лейквуда и погружаясь в вязкую как нефть черноту. Кеми прислала ему фотку голой груди и ждет у себя. Катсуки выключил телефон и затянулся. Голова гудела. Он знал, что в его доме не закрывают дверь, ведущую на крышу, а тонкая железная ограда не помогает спасаться от суицидников. Он часто выбирался на крышу посмотреть на город. В темноте высотки вдалеке были столпами капитализма, внушительно возвышаясь над захудалыми районами. Пальмы опускались вниз, засыпая. Воздух не был таким отравляющим. Луна начала подниматься над горизонтом, и Катсуки успел запечатлеть перед собой тонкую ниточку бирюзового заката. Запечатлеть перед собой очередного эгоиста, который решил покончить с жизнью в его доме. Парень стоял на каменном основании на самом краю и смотрел вперед, а не вниз, как это всегда делают конченые люди. Под вечерним ветром его светлая майка колыхалась, худощавые ноги обтягивали черные джинсы, черные военные берцы с красной вставкой уверенно стояли на узком уступе. Этот парень отличался от всех, кто падал с высоты в шестьдесят пять футов и впечатывался в асфальт с хрустом яичной скорлупы. Он был… Катсуки не запомнил лица, но яркий блеск изумруда под танцем веснушек снился ему ещё некоторое время. Внутри него произвелась сделка с судьбой. Мимолетно и неосознанно он подписал контракт и услышал в отдаленном крае сознания заливистый смех. Сатана не берет отпусков. Он ломанулся вперед, хватая тонкую руку. Потянул парня на себя, отбрасывая назад, на крепкий фундамент. Рука его была холодная, белая, с прожилками вен и многочисленными, белее кожи, рубцами. Он этого не помнил, воспоминания не проглядывались в его мозгу очень долго. Тело в его руках обмякло, потеряв сознание. Катсуки увидел, что он под кайфом. Отрывки из памяти. Словно глубокий сон с захватывающим сюжетом. Но, проснувшись, помнил лишь очертания и каждый раз, засыпая, заставлял себя вновь увидеть этот сон и запомнить его. Катсуки перенес паренька к себе в квартиру, положил на диван и дал отдохнуть немного, пока не кончатся сигареты. Тогда Бакуго выбросит этого наркомана куда подальше. Чертова Кеми была права. Он прислонился к подоконнику и курил. До рассвета. Сигарет у него дома было много.