Забытые клятвы

— Я думала, он вернётся быстрее, — раздался приглушённый женский голос. Сэйери провела ладонью по лицу, пытаясь стереть усталость, которая уже несколько дней маской лежала на её побелевшей коже. «Возможно, так даже лучше… Есть время подготовиться», — шепнуло подсознание, и девушка не могла не согласиться. Вернувшийся после долгого отсутствия Сукуна непредсказуем. На мгновение Сэйери почудился острый, горячий аромат тела её мужа, покрытого потом и кровью после жестокой бойни. Она почти ощутила на себе взгляд алых глаз и, закусив губу, мысленно спросила себя: «Что это — страх или предвкушение?» Воображение разыгралось, пальцы ног медленно сжались, а с губ слетел едва уловимый вздох. Сэйери подпёрла порозовевшую щеку костяшками в несвойственной ей расслабленной манере, наблюдая, как фигура соперника беспощадно захватила её собственную на чёрно-белой доске. Сегодня Чэн Юншэн предложил ей весьма необычную игру, привезённую из-за границы. В главной комнате дворца стоял морозный воздух. Голубые глаза девушки медленно переместились к окну, едва она передвинула белую пешку, избежав атаки противника. Снаружи падал снег. Раздвижные двери, ведущие на улицу, оказались приоткрыты, и в комнату пробрался легкий сквозняк, заставив Сэйери плотнее запахнуть хаори. — Не торопите события, госпожа, — терпеливо ответил Кэндзяку, немного помолчав перед тем, как сделать следующий ход. На этот раз он захватил сразу две фигуры Сэйери. Игра протекала спокойно, и древнему магу не нужно было читать мысли девушки, чтобы понять, насколько она отвлечена. — Сукуна не оставит Вас. — Мне тревожно, вот и всё, — сказала Сэйери, возвращаясь к игре. Похоже, её слон только что потерпел поражение, а ладья вот-вот могла оказаться под ударом. Поэтому девушка поспешила изменить расстановку фигур на доске. Кэндзяку чуть подался вперед, осторожно заглянул в сосредоточенное лицо Королевы Проклятий, чьи зубы нервно впивались в розовую нижнюю губу. Он поклялся не читать её мысли во время партии в шахматы, однако то была обыкновенная ложь. Бледную кожу Сэйери украсила печать усталости. Кэндзяку был разочарован, когда девушка предпочла умолчать о содержании сновидений. Возможно, она отложила эту идею, торопливо спрятала на задворках черепа, чтобы обсудить позже, или же она не собиралась говорить с ним вовсе. Мысль эта вызвала у колдуна неожиданное разочарование. Внутри него вновь зарождалось нетерпение, заставляющее его длинные пальцы постукивать по столу. Если бы Кэндзяку только мог дотронуться до Сэйери, применить технику всего на мгновение, чтобы лучше рассмотреть воспоминания из снов... Однако это было слишком рискованно. В его положении не подобало касаться супруги Сукуны. Если только не найти лазейку, не использовать искусство обмана. Он задумчиво потёр подбородок, на котором за время долгой поездки выросла щетина. — Вы слишком много думаете. Я практически вижу, как в Вашей светлой голове вращаются мысли, — произнёс он с хитрой улыбкой, делая ход конём и захватывая пешку. Сэйери медленно выдохнула, чувствуя, как игра утомила её. В другой день она бы с любопытством сыграла множество партий, но сегодня невыносимая усталость одолевала и тело, и разум. Едва Сэйери вернулась домой, её догадки подтвердились: без мужа она по-прежнему не чувствовала себя в безопасности. Крепкие стены дворца не выдерживали оборону от холода, а уж тем более не могли спасти от одиночества. — Ты обещал не читать их, — в голосе девушки прозвучали нотки неодобрения, и она, передвинув фигуру, захватила чужую пешку. На лице Сэйери расцвело удивление, когда противник, сделав ответный ход, отнял её коня. — Это так неприятно? — Кэндзяку не стал отрицать, лишь отвел взгляд в сторону, ожидая следующего хода Королевы. — Не то чтобы… — Сэйери задумалась, анализируя дальнейшую стратегию, глядя на шахматную доску и подбирая слова. Почему же ей так не хотелось расстроить Чэн Юншэна? Смущённая фактом собственного доверия к нему, она замешкалась, направив ладью в нижний левый угол. — Но клятвы положено исполнять. Бровь Кэндзяку взметнулась вверх, а в голову вбежала неожиданная идея. Не хотелось спорить с женщиной столь высокого положения, но соблазн затронуть её чувства и заставить нервничать оказался слишком велик. Мужчина позволил себе слегка откинуть корпус назад, и его черные гладкие волосы каскадом упали на спину. — А что насчет вашей с Сукуной клятвы? Разве не пора выполнить условия контракта? — добавил он тише, сделав ход. Рука девушки замерла в воздухе, когда она потянулась за ферзём. Сэйери приоткрыла губы, собираясь парировать. — Я… ещё есть время, — бесцветно шепнула она. — Признаюсь, меня давно волнует вопрос нашего взаимного доверия, — произнёс Кэндзяку, сложив руки в замок. — Не поймите неправильно, но благодаря особенностям моей техники я ощущаю, что Вы переживаете даже во сне. Почему же Вы решили умолчать об этом? В глазах собеседницы мелькнули искры удивления. Сэйери не подозревала, что Чэн Юншэн осведомлен о её тяжелых ночных кошмарах. — Я вполне способна справиться со страхами. — О, Вы так самостоятельны, — сказал мужчина, приподняв уголки тонких губ. — Следуете примеру ферзя? Кэндзяку наблюдал, как на лице его госпожи отразилась обида, будто он не сказал ей правду, а обжёг кипятком. Сэйери долго не решалась сделать ход и, подняв глаза от шахматной доски, заметила шрам на лбу своего оппонента. «Точно ли это не шов?» — подумалось девушке. Чэн Юншэн словно заштопал собственный лоб, подобно тому, как Сэйери зашивала кимоно супруга. Девушка отвела взгляд, пытаясь избавиться от наваждения, но в воображении уже возникла яркая картина — острая игла пронзила шёлк, и на месте ткани на мгновение появилась человеческая кожа. Необъяснимая тревога нарастала в груди Сэйери. Мельчайшие подробности сновидений начали всплывать в памяти. Неужели… Неужели она уже видела нечто подобное? Улыбка Чэн Юншэна показалась зловещей, словно он вот-вот рассмеётся ей в лицо, однако этого не произошло. Позади неё раздались шаги, которые вывели девушку из оцепенения. По комнате пробежал сквозняк — это открылись сёдзи за спиной. Стук уверенных, но лёгких шагов возвестил о прибытии слуги. От холода по телу Сэйери пробежали мурашки, но она не обратила внимание на Урауме. Он демонстративно резко поставил поднос с сашими рядом с Кэндзяку, и Сэйери невольно вздрогнула, в очередной раз отругав себя за странную реакцию на громкий звук. Взгляд девушки упал на ладони Урауме: не слишком широкие, с почти прозрачной кожей. Сколько всего эти руки сделали для её комфорта и комфорта её супруга? Сэйери могла лишь гадать. Урауме внимательно наблюдал за Кэндзяку, который, блаженно прикрыв глаза, провёл рукой по подолу серого ханьфу. Воздух вокруг звенел, точно струны сямисэна, пока один из магов не нарушил тишину. — И долго ты собираешься здесь находиться? Сэйери, услышав тон слуги, нервно сжала пальцами шахматную фигуру. Ей захотелось вмешаться, но она сдержала порыв. — До тех пор, пока госпожа не соизволит проводить меня, — поспешил ответить Кэндзяку. — К тому же, партия ещё не закончена. — Меня это не волнует. Твое присутствие здесь… — в голосе Урауме звучала неприязнь. Он слегка откинул голову назад, и его ровно подстриженные волосы качнулись. — Ты как змея в доме. — А ты верный пёс — стремишься перегрызть мне шею, — с лукавой улыбкой парировал древний колдун. — Перестаньте, оба, — Сэйери произнесла с непривычной для себя строгостью, но тут же устало потерла висок и прикрыла глаза. — От ваших пререканий разболелась голова. А ты… Девушка выдержала паузу, ощущая на себе взгляды колдунов. За окном завывал леденящий душу ветер, внося в дом ещё большую прохладу. В сердце Сэйери росло странное ощущение: обычно лояльный сопровождающий позволил себе дерзость. Дух её был слишком утомлён, чтобы простить Кэндзяку подобные нелестные слова. — Я ценю твои советы и помощь, но если ещё раз посмеешь сомневаться во мне, обойдусь без тебя, — сказала она, наконец. Урауме, выпрямившись и прижав к груди деревянный поднос, с одобрением приподнял уголок губ. Впервые за столько лет он, кажется, открыто согласился с супругой хозяина. Хотя и предпочёл бы приморозить ханьца к полу, а не отпускать так легко. «Мне не хотелось Вас обидеть, госпожа», — собирался ответить Кэндзяку, стараясь казаться бесстрастным. Однако скрытый глубоко внутри гнев, смешанный с разочарованием, отразился на его бледном лице. Гуляющий по дому ветер всколыхнул локоны Сэйери, но девушка не шелохнулась, замерев, словно лисица перед броском. — Игра окончена в мою пользу, — произнёс Кэндзяку с едва уловимым оттенком обиды и сожаления. — Почему? — растерянно шепнула Сэйери, наблюдая, как фигура белой королевы упала на доску, точно барышня, потерявшая равновесие. — Потеря ферзя означает добровольную сдачу, — колдун улыбнулся ещё шире, прилагая к этому слишком много усилий. — Продолжив партию, Вы выразите неуважение к сопернику. Кэндзяку неторопливо поднялся с места, а Сэйери, закусив губу, отвела взгляд, борясь с необъяснимым чувством вины, которое разрасталось в груди. Кажется, девушка уже испытывала подобное… Из-за отца. Но на этот раз не человек, так похожий на Рэна, стремился отгородиться от неё, а она сама предпочла играть в самостоятельную женщину. Воспользовавшись замешательством Сэйери, древний маг прошёл мимо, притворяясь, будто весь его прежний интерес к её благополучию куда-то исчез. На мгновение он остановился, прислушиваясь к мыслям и воспоминаниям в разуме госпожи, но строгий голос слуги, прозвучавший опасно близко, вырвал Кэндзяку из размышлений. — Уходи, — потребовал Урауме. — Не переживай, я уйду. Ты ведь сможешь защитить её, не так ли? — с загадочной улыбкой спросил Кэндзяку. — Говорят, Его Величество расстроен, так что спокойствию в этом доме не суждено наступить, — он обвёл взглядом холодные стены дворца. Сэйери обратила внимание на магов, между которыми проскочила искра взаимной неприязни. Однако ей не удалось понять, что имел в виду ханец — он, поклонившись, поспешил уйти. Урауме хотел последовать за гостем, но Сэйери остановила слугу: — Не нужно, пусть идёт. Чэн Юншэн знает дорогу. — Простишь ему его дерзость? — слуга заметил в синих глазах госпожи глубокую усталость. Не то чтобы он сильно беспокоился, но всё же… Пока Сукуна не вернулся, Сэйери была его заботой. — Он прав, с тобой что-то происходит. Девушка покачала головой, устало наклонившись вперёд. Если бы не шахматная доска на низком столике, она бы опустилась на него грудью, как на мягкую постель. — Я устала от долгой поездки, нет тут никакого секрета, — произнесла она, робко улыбнувшись. — Не мне тебе жаловаться… Легкая ирония, соскользнувшая из уст Сэйери, вызвала у Урауме желание закатить глаза. Он не нуждался в сочувствии, особенно со стороны бледной измождённой аристократки. На мгновение слуга прикрыл глаза, размышляя о том, как продолжится жизнь в доме, какие первые приказы отдаст Сукуна, когда вернётся. В комнате воцарилась мирная тишина. Казалось, всё естество зимнего мира, который простирался за стенами, — заснеженные сосны, морозный воздух и мягкие облака — проникло внутрь. Образ его застыл на окнах в виде рисунков, ожил в картинах на ширмах и воплотился в узорах на кимоно хозяйки особняка. Скрип половиц в глубине дворца разорвал молчание, и лишь когда всё снова стихло, а гость покинул дом, Сэйери тихо заговорила. — Приготовь что-нибудь горячее, — она не обратила внимания на аппетитное сашими. — Холодная рыба утомила меня в поместье Камо. Слуга уловил нотки вины в голосе госпожи, как будто после ухода Чэн Юншэна она приняла на собственные плечи всю ответственность. От опытного взгляда не скрылось, как Сэйери осторожно отвернулась и нервно поправила чуть съехавшую шпильку. Однако Урауме не стал высказывать свои наблюдения. Ему было спокойнее, если между ним и женой Сукуны не оставалось никаких недопониманий. — Я понял, — с учтивым поклоном ответил он, собираясь убрать тарелку, но Сэйери остановила его жестом. — Оставь, — вздохнула девушка. — Зима в этом году долгая. Нельзя тратить запасы зря. Сэйери вспомнился недавний визит в клан Камо, Аямэ, убитая горем, пустой стол, невольно заставивший её ужаснуться скупости запасов еды. Много лет ей думалось, будто именно она должна быть по-настоящему несчастна, но сёстрам тоже бывало худо, каждой по-своему. «Нежеланная судьба не всегда приносит несчастье. Намного легче встретить того, кто страдает от избытка желаний», — решила девушка. Она отпустила слугу, и Урауме снова сосредоточился на домашних делах. По пути на кухню он обращал внимание на то, где следует лучше помыть пол, где в углах скопилась паутина, а где необходимо подклеить раму у сёдзи. Некоторые свитки, хранившиеся в ящиках в дальней галерее поместья, с наступлением лета пересыхали, подвергались нападению насекомых, а с приходом зимы снова размокали. Слуга предпочёл бы никогда не появляться в дальнем павильоне, но выбросить что-то, что принадлежало Сукуне, было для него совершенно невозможно. Так же немыслимо, как если бы Урауме ослушался любого, даже самого незначительного приказа Короля Проклятий. День выдался светлым, и Урауме даже не пришлось зажигать свечи: снаружи правила стихия, солнце казалось белым. Слуга нарочно оставил окно в кухне открытым, позволив себе ничтожную дерзость. Он тихо вздохнул, проводя рукой по морозным узорам на стекле. Приятно чувствовать себя особенным — единственным живым существом, способным выдержать холод, насладиться тем, что остальным кажется мучением. Дела не терпели отлагательств, и Урауме, хоть и неохотно, отстранился от окна. Он, закатав рукава, шагнул к деревянной доске, на которой виднелись результаты его многолетнего опыта в готовке. Широкий, блестящий и острый нож словно сам прыгнул в руку мастера. Лезвие коснулось рыбьей плоти, отделяя чешую от кожи. Сколько раз Урауме выполнял одно и то же? Никто не смог бы сосчитать количество блюд, приготовленных им за всю жизнь. Он с лёгкостью разделывал рыбу, а иногда — и врагов Сукуны. Это не составляло большого труда. Разве есть что-то, чего Урауме не сделает для господина — истинного Просветлённого, в отличие от того, другого, чей золотой лик, вылитый в монастыре, лишь отвечал на мольбы пустотой? Слуга крепче сжал рукоять ножа, когда в сознании возникла иная картина: аромат сандала обжёг лёгкие, а в висках раздался звон бонсё. Острие погрузилось в нечто сочное и податливое. Нож, которым секунду назад разделывали рыбу, теперь чистил дайкон, нарезая так тонко, что кусочки казались почти прозрачными. Ладонь мальчика застыла, когда в узком коридоре послышались шаги. Урауме резко выдохнул, обернувшись, едва не погасив пламя в масляной лампе. Малиновые глаза утонули в полумраке. Аромат благовоний не перебивал запах скромных блюд, а лишь проникал глубже с каждым вздохом, оседая где-то внутри. В лёгких с каждым днём накапливалось всё больше пыли: когда Урауме перебирал пожелтевшие свитки в библиотеке, избавлял древние реликвии от налёта. Казалось, будто на коже лежит плотный слой, который не может смыть ни одно известное ему средство. Грязь проникала внутрь от взглядов, шёпота за спиной, не желанных прикосновений. В кухне стало невыносимо душно. Пар из кастрюли поднимался к потолку, и Урауме потянулся к вороту рыжей рясы, но остановился. Лучше уж он испарится здесь, превратится в креветку, брошенную в кипяток, лишь бы не обнажаться лишний раз. Рука, державшая нож, внезапно ослабла, и лезвие опустилось на деревянную доску, когда мальчик, заметив фигуру в дверном проёме, был вынужден совершить поклон. Нельзя поворачиваться спиной к тому, кто стоит столь высоко, как господин дзюдзи. Недавно остриженные волосы больше не могли скрыть бледность Урауме, и ему пришлось приложить усилия, чтобы выдержать липкий взгляд настоятеля. Вместе с ароматом сандала в кухню ворвалось чужое присутствие, заполнив собой и без того небольшое пространство, пригвоздив поясницу мальчика к каменной столешнице. Холод не обжигал, нет-нет, наоборот — хотелось в него окунуться. — Уже привык? — голос Его Святейшества оказался совсем тихим, но проникновенным. — Отрадно, что ты теперь часть Сангхи. Урауме кивнул, не находясь с честным ответом. Мальчику вспомнились его нищие родители: рыбак и прачка мелкого феодала, решившие, будто жизнь их сына сложится счастливее в обители Просветлённого. Здесь Уме накормят, научат читать и писать. Разве крестьянину нужно что-то ещё? За считанные недели тяжелая повседневность Вступившего на Путь вытеснила из юной души тоску по дому. Свободное время было занято учёбой, служением в храме, готовкой, общением с настоятелем. Запомнить, что монастырь следует обходить по часовой стрелке, оказалось труднее, чем изучение санскрита. «Симпатичный… Почти как девочка», — неуместное приветствие, не так ли? Однако Урауме не мог вообразить даже в самом страшном сне, какой кошмар ему предстоит пережить в первую же ночь в тесной, душной опочивальне. Тело обливалось противным горячим потом, а на коже оставались следы чужих рук, словно вымазанные в муке и пыли, навсегда запятнавшие тело и душу. Вдруг, настоятель порывисто смахнул со стола посуду, и Урауме, падая, невольно ухватился за край чужого одеяния. Плечо пронзила острая боль, горячее дыхание опалило щёку, когда мальчик оказался прижатым спиной к ледяной поверхности. Хотелось плакать, кричать, умолять, но язык словно примерз к нёбу, а из груди вырывались лишь тихие болезненные всхлипы. «Не сливы ли белой цветы У холма моего расцветали, И кругом всё теперь в белоснежном цвету? Или это оставшийся снег Показался мне нынче цветами?» Любопытный ветер, ворвавшись сквозь приоткрытое окно, захлопнул книгу. Урауме не успел запомнить номер страницы, и в памяти остались лишь обрывки прочитанного. Он поднял взгляд на окно, украшенное морозными узорами, и, обхватив руками ободранные колени, прижал ноги к себе. За горизонтом виднелись заснеженные вершины гор. А совсем рядом, в стекло то и дело стучалась ветка цветущей сливы. Урауме не знал другого растения, которое так же наслаждалось холодом. Усталый взгляд задержался на цветах, прежде чем слуха коснулся скрип главных ворот, ставший привычным за годы жизни в монастыре. Интерес взял верх, и Урауме вытянул шею, пытаясь лучше разглядеть внутренний двор. Монахи, путаясь в длинных рясах, вносили по каменным ступеням тяжелый ящик, который казался неподъёмным даже для двух взрослых. От глаз мальчика не скрылось — руки мужчин покраснели и дрожали от холода. Урауме слегка наклонился вперёд, желая открыть окно шире, чтобы лучше рассмотреть привезённую реликвию. Но едва в комнате раздался громкий щелчок замка, юный монах ощутил на себе взгляд настоятеля, который стоял на улице, наблюдая за процессией. Детское любопытство мигом унеслось прочь. Урауме, тяжело сглотнув, оторвался от окна и захлопнул его с такой силой, что с козырька посыпался снег. Юноша мысленно укорил себя, в панике осматривая комнату, ища подходящее место для тайника. Наконец, он нашёл укромный уголок под рассохшимися половицами и спрятал книгу. Значит, настоятель не навещал его лишь потому, что был занят поисками очередного амулета, который должен обрести покой в стенах монастыря. Урауме взрослел, наивно полагая, будто со временем Его Святейшество утратит к нему интерес. Но, похоже, судьба задолжала ему ещё немало страданий. Сердце сдавила странная смесь страха, любопытства и желания оттянуть неизбежное, когда Урауме робко шагнул в коридор. Разве его помыслы были недостаточно чисты? Разве он заслуживал наказания? Закусив губу, мальчик отбросил сомнения. Какой смысл бояться, если впереди ждёт длинная ночь, полная мучений? Бесцветной тенью юный монах скользнул вдоль холодных каменных стен и, спустившись в кондо, глубоко вдохнул пряный аромат благовоний. У алтаря в позе лотоса расположился Просветлённый, и Урауме нервно сжал подол кэса. В пустоте золотых глазниц таилось нечто глубокое, сжимавшее душу сильнее, чем взгляды и прикосновения настоятеля. Быть может, это обыкновенный страх? Страх перед тем, насколько юноша грешен и запятнан... От волнения лоб Урауме покрылся испариной. — Ваше Святейшество, эта вещь может быть опасна, — раздался шепот старого монаха, и Урауме, затаив дыхание, шагнул за колонну. — Я опасаюсь, что она принесёт сюда горе. — Если научимся правильно использовать — станет источником просветления и защиты, — ответил настоятель, осторожно коснувшись ваджры. Пожилой монах с волнением перебирал нефритовые четки, и бусины скользили в его морщинистых пальцах. — Я слышал, что скипетр ищет колдун… — Грешно верить слухам, — резко оборвал его главный священник, и Урауме, вздрогнув от властного голоса, привлек к себе внимание тихим вздохом. Мальчик решил сделать вид, что всё в порядке, словно он пришёл сюда, чтобы поприветствовать старших, и его стан согнулся в поклоне. Проще притвориться, что всё хорошо, чем искать себе оправдания… Однако колени предательски задрожали. На мгновение Урауме понадеялся, будто старый монах не оставит его наедине с настоятелем, но старик поспешил уйти, шурша подолами длинной рясы. К собственному стыду, Урауме ощутил, как в уголках его глаз собираются слезы. Он медленно выпрямился из поклона, едва шаги позади стихли, оставшись наедине со своим мучителем, под пристальным взором золотого Будды, окутанного густым туманом сандала. — Подойди, — почти с отеческой нежностью попросил монах, сделав приглашающий жест. Широкая ладонь коснулась поясницы мальчика, резко подтолкнув его к открытому ящику с реликвией, и Урауме пришлось схватиться за острые деревянные края, в попытке сохранить равновесие. Спиной он чувствовал, как чужой взгляд скользит по телу, давит между лопаток. В нутре настоятеля плескалось зло, неясная никому агрессия и дикое, порочное желание обладать. Растерянный взгляд малиновых глаз устремился к ваджре, поднялся выше, к лику статуи. Урауме задышал часто, прерывисто, захлёбываясь стыдом и волнением. В сознании промелькнула мольба — немая просьба о помощи, великодушно проигнорированная Достигшим просветления. «Раскрылся сливы цветок, И снег лепестки засыпал. Как тяжело на душе!» Утренний свет озарил пагоду монастыря, словно на крышу пролили смесь желтков. Звук шагов по скользким каменным ступеням растворился в суете святилища, когда Урауме осторожно спустился во двор, намереваясь сгрести снег. Несмотря на тонкое одеяние, холод не проникал в тело, не впивался в кожу острыми иглами. По какой-то причине мальчик не ощущал всей силы зимних морозов, лишь горный ветер приятно пощипывал щеки. Время, проведённое за работой, тянулось медленно, и в разуме, словно рой пчёл, копошились мысли, одна за другой. После бессонной ночи голова кружилась, и Урауме на мгновение остановился, медленно потирая бритый затылок. Стоило попросить разрешения отдохнуть, совсем немного... Однако Урауме тут же отказал себе в подобной вольности. Он всегда был тихим, кротким и покорным, как того требовали обстоятельства. Зачем же нарушать естественный ход вещей? Ветер шевельнул подол рясы, и Урауме поднял взгляд, задержавшись на алых цветах сливы. В голове, словно полчища пауков, зашевелились слухи. «В окрестностях появился маг... Никто не знает его имени, но все называют его Король Проклятий»,— шептались монахи день и ночь. Урауме, несмотря на предупреждения настоятеля о греховности слухов, не мог не любопытствовать. Люди вокруг повторяли: «Он обладает огромной силой, уничтожает целые деревни, ища какую-то реликвию». Урауме почувствовал, как что-то на задворках черепа потребовало вернуться обратно в святилище, но он, поколебавшись, шагнул назад, боясь подниматься по ступенькам, будто они вот-вот обожгут его ступни. Не хотелось столкнуться с настоятелем прямо сейчас. Мальчик приоткрыл губы, морозный воздух проник в легкие, защекотал внутренности, но шелест знакомого голоса за спиной заставил медленно обернуться. — Это ты, Урауме? — голос мужчины, подобно порыву ветра, проник в сердце мальчика, безвозвратно унося с собой всё счастье, которого и так недоставало в жизни. Отец. За воротами монастыря появился отец, одетый в изношенное косодэ из темной плотной ткани. Лицо мужчины, так непохожее на его собственное, выражало странное спокойствие. — Как ты вырос, как изменился… Ты и грамоту здесь изучил, а? Я же говорил твоей матери — получишь знания, а потом вернешься в Хэйан-ке. Там легко устроиться учителем к хорошим господам, лишь бы хозяин был добрым, — говорил отец, не замечая, как растерянный взгляд сына наполнился гневом и отвращением. «Хозяин» — слово это вызывало у Урауме лишь отторжение. Отчаяние накрыло с головой, и мальчик оказался не в силах больше смотреть на отца. — Как ты попал сюда? — тихо спросил Урауме, вздрогнув, когда родитель наконец ответил. — Его Святейшество разрешил. А ты стал похож на свою мать, — сказал мужчина, кутаясь в поношенное одеяние и наблюдая, как сын обиженно закусил губу. — Она собиралась навестить тебя, но, сам понимаешь, женщин сюда не пускают. Юный монах больше не находил в холоде ничего приятного. За считанные секунды мир вокруг стал тусклым и серым, словно потеряв все яркие краски. Даже ароматные сливы показались Урауме блеклыми пятнами. Лишь ночью обида отпустила тело. Урауме закрыл глаза, думая о матери, но разочарование вновь заскребло по рёбрам. «Она могла прийти, просто не захотела»,— ехидно шептало подсознание, пока мальчик ворочался на футоне, сжимая одеяло, натягивая его до самого подбородка. В голове, словно вихрь, пронеслась новая тревожная мысль: родители на самом деле всё знали? Знали, а отец лишь притворялся, и настоятель позволил ему навестить сына не просто так. Все словно насмехались над Урауме, проявляя ложную заботу и опеку. От отвращения к горлу подступила тошнота, а на глазах выступили слёзы. Противное чувство пробежало по коже, оставив после себя холодный пот. Тяжелый взгляд настоятеля лишил Урауме возможности дышать. Мальчик замер, удивляясь, насколько глубоко он погрузился в собственную ненависть, что не заметил, как мужчина оказался рядом. Над ним нависло массивное тело, и даже в темноте Урауме видел руки священника, покрытые ярко-синими венами. В мутных глазах напротив читалось нетерпеливое ожидание, которое, казалось, вот-вот выльется в волну насилия. Когда ладонь настоятеля опустилась на его волосы, Урауме дернулся. — Пустите, — прошептал он, а затем, когда мучитель, не оценив сопротивления, потянул за белые пряди, повторил громче. — Пустите меня! Щеку обожгла острая боль, а за спиной раздался злорадный шепот. Что-то внутри мальчика надломилось. Он почти слышал этот треск, словно кто-то скинул всю посуду в его душе на каменный пол, и она, разлетевшись осколками, звоном грохотала в висках. На кончиках пальцев разлился холод, и Урауме, размашисто развернувшись, ударил, почти не глядя. Волна боли пронеслась по комнате — чужой вскрик вышиб из юного монаха всю прыть, и он, оставшись растерянно сидеть на футоне, наблюдал, как с лица настоятеля тонкими струйками стекала кровь. Урауме медленно перевел взгляд на руку: ладонь заняло голубое свечение, продолжением ногтей оказался… Лед. Мальчик завороженно повертел собственную ладонь, его бросало то в жар, то в холод, пока он, уже не слыша возмущений монаха, чувствовал, как мощная волна незнакомой, но приятной энергии просыпается внутри его тела. — Не может быть, — завопил настоятель, и Урауме, подняв взгляд, заметил, как тот отчаянно хватался за расцарапанную кожу лица. — Ты… маг?! Маг? Тонкие брови мальчика сошлись на переносице в смятении, и он прижался спиной к стене, ощущая, как ладони покалывает мороз. Новообретенная сила зажгла внутри огонек уверенности. Однако Урауме замер в прежней нерешительности, когда настоятель приблизился к нему вновь. В глазах мужчины вспыхнула ярость, но мальчик, ловко увернувшись, перекатился по простыням и избежал удара. Сильная рука схватила беглеца за ворот одеяния, вернув его на постель так резко, что тот на мгновение задохнулся от боли. — Движения выдают мысли, — с усмешкой напомнил ему простую истину настоятель, вытирая кровь с щеки. Юная душа наполнилась смесью ненависти, презрения и злости, а внутри возникло непреодолимое желание положить конец собственным страданиям. Урауме бы отдал всё, чтобы вонзить клинок в сердце своего мучителя. И, выставив ладонь вперед, доверился собственной магии. «Снег выпал, И на всех деревьях Как будто расцвели цветы. Как среди них Узнать мне сливу?» Расфокусированный взгляд оказался прикован к холодному полу в центре святилища. Урауме слышал лишь собственное прерывистое дыхание, ощущая невероятную усталость на своих плечах. В воздухе витал металлический запах смерти, смешанный с ароматом сандала — за годы, проведённые здесь, запах благовоний стал невыносимым, казался почти пыткой. Тишину мёртвого монастыря разорвал волчий вой, раздавшийся где-то за каменными стенами. Послышались чьи-то тяжелые, но размеренные шаги. Урауме не шелохнулся. Он неотрывно смотрел на свои руки и подол рясы, покрытые кровью, и собирался было обратиться к лику Просветлённого за прощением, ощутив, как высокая тень накрыла его хрупкую фигуру. Глаза мальчика медленно поднялись вверх, и он тихо ахнул, увидев, что кто-то осмелился заслонить собой алтарь. Урауме сделал шаг назад, и его сандалии заскользили по полу, оставляя за собой кровавые следы. Фигура, словно бы не замечая статую Будды, предстала в расслабленной позе, заполнив пространство нечеловеческим величием. Внутри мужчины бурлило что-то знакомое — та же энергия, что текла по венам Урауме. Не так давно мальчик и сам не знал, что является магом. Однако сомнения мигом рассеялись: незнакомец обладает тем же даром или, скорее, проклятием. По предчувствию мальчика, колдун этот был гораздо искуснее, возможно, даже самым искусным из всех. Снег, принесенный с улицы, укрывал широкие плечи, скрытые под темным кимоно. На запястьях двух пар рук, подобно змеям, извивались линии черных татуировок. Внезапно мужчина заговорил низким голосом, словно лаская против шерсти. — Где вещь, которую монахи привезли сюда недавно? — спросил он лениво, не оставляя Урауме шанса отказаться. Мальчик, протянув дрожащую руку, испачканную в крови, указал в сторону алтаря. Незнакомец без колебаний подошел к нужному ящику и, открыв его, вытащил ваджру. Губы его скривились в хищной усмешке. — Ханец не солгал, когда указал на эту глушь, — прошептал он, сжимая в руках проклятый предмет. Взглянув на растерянного мальчика, он добавил: — А ты неплохо постарался — прикончить столько в одиночку... Впечатляет. Урауме промолчал, наблюдая, как мужчина перекатывает оружие между пальцами. Неужели его только что похвалили? Насмешливо, но так легко и искренне, что у юного монаха закружилась голова. Тошнота вновь подкатила к горлу, чувство вины и ненависти нахлынуло, подобно цунами. — Нет, — Урауме сжал подол рясы с такой силой, что костяшки его тонких пальцев побелели. — Я не должен был убивать, — последнее слово он произнес почти шепотом. — Как наивно, — широкая грудь мага сотряслась от смеха, когда он, внимательно выслушав юношу, придирчиво оглядел его. — А по-моему, эти слабаки заслужили смерть. Твоя проклятая энергия… Он протянул руку, чтобы коснуться плеча мальчика, но тот инстинктивно отстранился, и в голове колдуна всё встало на свои места. В алых глазах вспыхнула, но тут же погасла жалость. — Не сомневайся — они это заслужили. Заслужили? Да разве человек, стоящий перед ним, имеет право решать, чего заслуживают другие? Урауме собирался возразить, но все мысли покинули его уставшую голову. Он прикусил губу, не зная, имеет ли право продолжать жить с грузом убийства на душе. Однако прощение, не полученное свыше, а сказанное незнакомцем, наполнило тело странным, но приятным спокойствием. Из-под ресниц мальчик робко наблюдал, как мужчина медленно осматривает храм: алые глаза горели всё ярче, а любопытство, казалось, кружилось в разуме вместе с сомнениями. Он словно искал что-то, что могло бы оправдать интерес к произошедшей резне. Его взгляд упал на останки тел, разрезанных с удивительной точностью, и из груди мага вырвался низкий смешок. — Знаешь, какое дело? Тебе это так просто с рук не сойдёт, — произнес мужчина, окинув взглядом душное помещение, наполненное запахами сандала и крови. — Но я могу предложить помощь. — Помощь? — спросил Урауме, закусив губу и подняв дрожащие плечики. — Чего ты хочешь? — Мне нужен слуга. Не могу же я всё время есть сырое мясо? — голос мага стал глубже. Мальчик не понял, шутка ли это. — Взамен я научу тебя контролировать проклятую энергию и использовать технику. На бледном лице Урауме вдруг отразилось смятение, смешанное со злостью и отчаянием. Неужели отец говорил об этом? Значит, его удел — стать прислугой, привязанной к хозяину, как пёс? Мальчик вздернул подбородок и покачал головой, и на мгновение ухмылка на губах мага померкла. — Стать рабом? Ни за что, — сказал Урауме, тут же испугавшись, что его ответ прозвучал слишком грубо. — Не помню, чтобы я говорил о рабстве, — произнёс мужчина после продолжительной паузы, проведя ладонью по волосам. — В тебе есть потенциал, и я могу сделать из тебя сильного мага. Но не стану уговаривать. Незнакомец наклонился так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Взгляды встретились в первой битве, исход которой Сильнейший великодушно предоставил решать мальчику. — Ты меня обучишь? — шепнул Урауме, ощутив, как нечто новое разлилось по его остывшим венам — значит, так ощущается надежда? Прилив энтузиазма обернулся лёгким румянцем на щеках. — Обучу, а взамен будешь мне прислуживать, готовить, присматривать за домом. Договорились? — спросил мужчина, и, получив в ответ неуверенный, но положительный кивок, протянул мальчику руку. — Начнём обучение, заключив клятву — это важнейший ритуал в мире магии. Урауме, погрузив свою бледную руку в огромную мозолистую ладонь, взволнованно закусил губу. — Повторяй за мной, назвав своё имя: «Я клянусь служить Рёмену Сукуне до конца своих дней». Странная дрожь пробежала по спине мальчика, когда он услышал имя мага. Стараясь звучать уверенно, он повторил: — Я, Урауме, клянусь служить Рёмену Сукуне до конца своих дней. — Я, Рёмен Сукуна, клянусь обучать тебя магии, приютить в своем доме и никогда не приказывать ничего, что унижало бы твоё достоинство, — он широко улыбнулся, крепко сжав руку мальчика. Урауме утратил способность дышать, ощутив, как невидимые цепи сплелись с его трепещущим сердцем. Последние слова клятвы прозвучали теплее, чем любая похвала в жизни мальчика, теплее, чем редкие улыбки добрых монахинь из деревни. Вся боль, казалось, исчезла, растворившись в воздухе. Слёзы застыли в уголках глаз, и Урауме тихо прошептал, склонив голову: — Спасибо… Господин. Урауме прикусил губу, когда воспоминания растворились. Опустив взгляд на разделочную доску, он увидел, что кончик его указательного пальца кровоточит. Мысленно осудив себя, он шумно выдохнул — как опытный повар посмел порезаться во время работы? В кухне витал аромат бульона. Время за приготовлением обеда пролетело незаметно, и Урауме, наблюдая за тем, как сама собой затягивается царапина, ощутил странное, чуждое ему спокойствие. Сэйери, вероятно, уснула в главных покоях, Сукуна задерживался, и даже трёхцветный кот отдыхал, греясь у жаровни. За широким мостом кипела сельская жизнь людей, рожденных столь же низко, как и сам Урауме. Работа в доме Короля Проклятий не вызывала ни стыда, ни чувства унижения. Напротив — приносила с собой умиротворение, и мысль эта отразилась на бледном лице слуги, выражающем молчаливую благодарность. Все прочие эмоции исчезли, когда Урауме услышал настойчивый звон, эхом прокатившийся под потолком и вернувшийся по стенам обратно. На мгновение тело охватило беспокойство, заставив расправить плечи и отложить нож на доску. Звук повторился — три коротких звона колокольчиков, реагирующих на присутствие незнакомой проклятой энергии в пределах владений Сукуны. Урауме порывисто развернулся и быстро спустился по коридору. Следовало бы выйти на улицу через энгаву, однако безопасность супруги господина — его приоритет, и лишь после слуга мог позаботиться о незваном госте. Урауме, добравшись до центральных покоев особняка, осторожно открыл дверь, отметив про себя, что позже нужно будет устранить скрип. Он ожидал увидеть Сэйери спящей или нервно расхаживающей по комнате, но девушки в помещении не оказалось. Лишь прохладный воздух, проникающий сквозь сёдзи, ведущие на веранду, подсказал — Сэйери ждёт его снаружи. Слуга поспешил за порог, и его подошва заскользила по деревянному полу. — Зачем ты вышла? — спросил он с нотками раздражения, которых давно не слышал в собственном голосе. — Кто-то проник на территорию, здесь опасно. Он остановился чуть позади госпожи, в светлых глазах которой светилось странное любопытство, смешанное с беспокойством. Сэйери растерянно оглядывалась вокруг, не понимая, как же так вышло. — Я знаю, но барьер снят, — произнесла она, и осознание ударило, словно пощечина. Неужели Чэн Юншэн, уходя, постарался? Она закусила губу, не желая обвинять его раньше времени. — Нельзя было отпускать этого проклятого ханьца, — слуга закатил глаза, и Сэйери бросила на него обиженный взгляд. Урауме совершенно не поддавался холоду, в то время как лицо Сэйери безжалостно колол мороз. Не успела девушка придумать подходящий ответ, как в глубине зимнего сада послышался шелест, и с макушек сосен посыпался снег от резкого движения. Солнечный свет, отразившись от льдистого покрова, на мгновение ослепил Сэйери, и она мигом почувствовала мощную ауру и близость чужой проклятой энергии. Ладонь слуги, лишённая всякой нежности, схватила госпожу за пояс тёмного кимоно и отбросила назад. Падение оказалось не самым мягким, и девушка болезненно ахнула, приземлившись в сугроб. Открыв наконец зажмуренные глаза, она увидела, как в свете солнечного дня незнакомец, сжимающий катану в сая, противостоит Урауме. Он вовремя успел блокировать удар, рассчитывая разбить оружие льдом, окутавшим поверхность ножен. Однако палач не собирался отступать и с силой надавил на противника, сдвинув того с места. Темноволосый мужчина замахнулся катаной, но Урауме снова парировал атаку. «До сих пор не вынул меч… Почему?» — подумалось слуге, прежде чем он, наконец, не оттолкнул мага. Урауме замер, ожидая новой атаки, но, вопреки, незнакомец отступил назад и осторожно, почти разочарованно, обратился к Сэйери: — Ваша очаровательная служанка крайне боевая, госпожа. Её нежные руки должны готовить мисо и помогать Вам одеваться, а не грубо швыряться людьми. Сэйери, оставшись сидеть на снегу, взглянула на мага. Она отметила про себя, что незнакомец похож на лиса, вышедшего на охоту. Казалось, будто от его опытного взгляда не ускользнёт ни одно движение, он услышит каждый её вздох, каждый шорох подола её одеяния. Проклятой энергии у него было предостаточно, и Сэйери понимала — без Сукуны им не справиться. — Как ты сюда попал, ничтожество? — спросил Урауме, опередив госпожу в праве задать вопрос. Девушка надеялась, будто маг признается, что Чэн Юншэн снял барьер, но… — Вплавь, — пожал плечами мужчина. — Вплавь?! — презрение и раздражение вспыхнули в глазах Урауме, а девушка закусила губу, пытаясь сдержать смех. — Ну да, смастерил лодку, — гордо заявил маг. — Это несложно, могу научить, но вам понадобится что-то большое и немного вытянутое, — он очертил руками в воздухе невидимую фигуру. Сэйери осторожно поднялась с земли, приводя в порядок подол своего кимоно. Вернув себе невозмутимый вид, она расправила плечи и встретилась взглядом с серыми глазами колдуна. — Кто ты? Я не ждала гостей, — произнесла она твердым голосом, а Урауме, готовый в любой момент защитить госпожу, встал рядом. — Мой муж сейчас отсутствует, и я не имею права принимать незнакомцев без его разрешения. — Я — Рёги Ямато, палач Его Величества, — вежливо поклонился маг, и Сэйери поспешила ответить тем же, соблюдая все правила этикета, пускай и в столь странных обстоятельствах. Услышав, что Сукуна так и не вернулся с границы, Ямато вскинул бровь. Неужели они разминулись? Как же досадно… — В чём его обвиняют? — поинтересовался Урауме. Ямато, устало потирая затылок, помедлил с ответом. — Сукуна был неосторожен в бою с генералом ханьцев, и Его Величество расстроен потерями среди солдат, — объяснил он со вздохом. — Я думал, что выполню приказ и вернусь в Хэйан-кё… Как же всё непросто. Сэйери охватило беспокойство, и Урауме, наблюдая за реакцией хозяйки, нахмурился. Неужели император, после всего, что сделал для него Сукуна, теперь собирался казнить его? Не то чтобы Урауме верил в успех палача, но подобное неуважение было трудно простить. Кусочки головоломки сложились, и слова Чэн Юншэна, насмешливое предупреждение об опасности, эхом отдавались в сознании слуги и хозяйки. «Это твой дом, ты здесь госпожа», — напомнило девушке подсознание, призывая её не молчать. «Так покажи, что ты из себя представляешь». — И зачем тебе это? — спросила она, когда во взгляде Ямато промелькнул интерес. — Ты просто выполняешь приказ, потому что служишь Его Величеству, или это твои собственные амбиции? Рёги задумался на мгновение, перекидывая катану за плечи. Он собирался дать очевидный ответ, но что-то его остановило. Взгляд синих глаз женщины, в которых плескалась та же решимость, что и в его собственных, когда он заносил меч над шеей неугодных императору, смутил его. Ямато усмехнулся, шагнув ближе к Сэйери. Под ногами его хрустел снег, словно кости черепов безвинных и виновных. Урауме преградил палачу дорогу, но тому удалось сохранить зрительный контакт с девушкой. — Оставить след. Хочу оставить за собой столь мощный след, чтобы и через тысячу лет меня помнили, — произнёс Рёги, но привычной улыбки не было на его лице. Сэйери, удивившись такой искренности, быстро нашлась с ответом. — Мой муж ценит в противниках стойкость и решимость, — начала она, старательно избегая имени Короля Проклятий, не смея проявить неуважение к супругу, даже в его отсутствие. — Идеал, цель, которую не достичь одним лишь желанием... Но жизнь, она далеко за пределами поля битвы, потому даже если твой идеал достаточен, чтобы убить его — рано или поздно ты останешься забыт, ведь никакая память не смывает кровь твоих поступков. Ямато смутился. Слова Сэйери лишили его прежней уверенности. Урауме, стоявший рядом, не смел вмешиваться, позволяя госпоже говорить, и девушка мысленно напомнила себе, что мягкая сила действует лучше любой другой. На лице палача вдруг появилась вымученная улыбка, словно внутри него шла напряжённая борьба. Он отступил на шаг, прищурив глаза от снега, который блестел, словно серебро. Урауме, готовый отразить атаку, напрягся, но мужчина лишь пожал плечами. — Что ж, тогда я дождусь Сукуну, — сказал Ямато и, чуть сжав сая, направился в сторону моста, оставив госпожу и её слугу в недоумении. Урауме собирался последовать за ним, но Сэйери решила отпустить очередного гостя. Она долго смотрела вслед Ямато, словно хотела запечатлеть его образ в памяти. Мысли вернулись к ранее сказанному: если жизнь и правда находится за пределами поля битвы, то почему её супруг до сих пор не рядом с ней? Сэйери прищурила глаза, зябко поёжившись от холода, прежде чем вернуться в дом.

***

Хэйан-кё встретил Короля Проклятий шумом. Жизнь в столице кипела, как и семь лет назад. Ему показалось, будто людей на улице стало меньше. На самом деле, количество горожан уменьшилось только рядом с Двуликим. На протяжении всего его существования Сукуну сторонились — что ж, это вполне естественно. Мороз сковал столицу холодными объятиями. Жители плелись по своим делам, а Рёмен направлялся домой. Он мог бы выбрать иной маршрут и не идти через тесные улочки, притягивая к себе взгляды любопытных крестьянских детей и испуг их родителей, однако что-то привело его сюда — странное, необъяснимое чувство, которое он бы ни за что не смог описать. Сукуна повернул за угол, стремительно миновав длинные здания, не обращая внимания на перешептывания за спиной. Невольно замедлив шаг, он заметил красный дугообразный мост, перекинутый через реку Камо. На мгновение что-то вспыхнуло в его памяти: не здесь ли семь лет назад стояли Сэйери и Годзё, а Двуликий, словно дикий зверь, подкрался к ним, разрушив не успевшую окрепнуть связь? Сильнейший маг на секунду прикрыл глаза, не замечая, как на лице его расцвела ухмылка. Он словно видел перед собой совсем юную супругу, нервно сжимающую ручку зонта. Лёгкий толчок вырвал Сукуну из воспоминаний, но тело его осталось неподвижным. Взгляд колдуна медленно опустился ниже, на человека, оказавшегося на земле. Рёмен тихо усмехнулся, заметив дрожащие бледные руки крестьянина. — Прошу прощения, господин, — шепнул перепуганный мужчина. Мольба всегда разжигала в Сукуне гнев, сильнее, чем молчание или любая дерзость. Злость кипела внутри, а кулаки сжимались в непреодолимом желании проломить череп слабаку. В разум ворвалась догадка: «Нищий, жалкое зрелище… И наверняка женат, а может, у такого ничтожества и дети есть?» Мысль, которая поначалу показалась Двуликому насмешкой, вдруг затронула сознание, словно кто-то провёл по струнам оставшейся в его груди тёмной души. Что нищий может дать собственным детям? А что Король Проклятий дал бы своим? Сукуна сжал челюсти, не находясь с ответом. Не желая тратить время впустую, Рёмен обошёл испуганного крестьянина и направился по мосту в другой конец Хэйан-кё. Он глубоко вдохнул морозный воздух, пытаясь отбросить сомнения. Как долго Сукуна лелеял обиду на мир, который обошёлся с ним столь несправедливо? Следовало бы всё уничтожить — оставить после себя выжженное поле, но Двуликий больше не мог позволить себе подобную роскошь, пока в главных покоях дома отдыхала его жена. Она то курила, переняв его пагубную привычку в первые годы брака, то принимала редких гостей. Сэйери всегда одевалась сама, предпочитая исключительно чёрное, хотя в женском гардеробе не место такому мрачному цвету. Глубокий фиолетовый мог бы выгодно подчеркнуть бледность её кожи… Взгляд Сукуны остановился на плотно заставленной витрине скромной лавки. Словно подхваченный порывом ветра, он решительно шагнул внутрь. Низкий потолок, казалось, давил на макушку, и магу пришлось слегка наклониться. То оказался не самый изысканный магазин, который мог бы посетить Двуликий, но он сдержал раздражение и медленно перевёл взгляд на пожилого торговца. Не успел старик и слова сказать, как глубокий голос Сукуны прервал его. Он был краток в своей просьбе: — Кимоно. Для женщины.